Дом 100

Игорь Пащенко "Были-небыли Таганрога":

АКТЕРСКИЙ ДОМ

ул. Греческая, 100. Вид с Биржевого спуска

Двухэтажной угловой дом постройки 3-й четверти XIX века сперва принадлежал купцу Константину Муссури, представителю богатой таганрогской греческой семьи, владеющей несколькими домами в городе, а затем уже итальянскому подданному Давиду Януарьевичу Руокко, который запомнился жителям города и своими уроками музыки, и руководством оркестра в городском саду. Был связан господин Руокко и с семьей Чеховых – Павел Егорович Чехов, поистине неутомимый во всем, что касалось воспитания детей, приглашал его для обучения игре на скрипке сына Николая, обнаружившего незаурядные музыкальные способности.

ул. Греческая, 100

Потом дом в 1910-е годы перешел в собственность к известной нам по истории «Царица цветов» семье Деминых, что занималась выращиванием цветов в садоводстве «Весна». Но в душу нам запала судьба этого дома, прежде всего тем, что в нем в начале XX века частенько останавливались гастролирующие в Таганроге актёры самых различных жанров и амплуа. Среди них и жила долгие годы эта история, неизменно переходя из одной актерской антрепризы в другую, частенько наравне с потрепанными фраками, накладными бакенбардами и замызганным томиком одноактных пьес для бенефисов. Хотя, как известно, провинциальные служители муз никогда не отличались особой серьезностью и здравыми суждениями об окружающей театр действительности, что-то в их рассказах о злом роке, неизменно настигающем гастролирующих в Таганроге знаменитостей на рубеже двух веков, заставило нас пристальней присмотреться к биографии этого замечательного дома. Особенно заинтриговали нас легенды о коллекция кукол, долгое время кочевавшей по чердакам и кладовкам дома, пока следы ее не затерялись в переплетении морщин таганрогских переулков и закоулочков. На роль хозяина коллекции претендовали разные персонажи, но неизменно было одно… Впрочем, именно об этом наша история.

ЧЕРНАЯ ЖЕМЧУЖИНА

-Атеперь, господа, фанты! Непременно фанты! – тощий артиллерийский капитан осушил бокал шампанского и, подмигнув рыженькой модистке, хихикавшей с двумя студентами, направился к хозяину дома, тихонько наигрывающему в углу залы на рояле.

– Давид Январьевич, будьте добры, что-нибудь в соответствии, так сказать, моменту. Благодарю-с.

Давид Януарьевич, располневший господин с внушительной смуглой лысиной в обрамлении венчика курчавых волос, весело пробежался по клавишам, подыскивая мелодию для игры. Фанты, фанты, фанты – пели ловкие пальцы. Но тут взгляд его упал на входную арку, ведущую в коридор. Под нею, откинув руку с дымящейся папироской в длинном мундштуке, стояла сама Соколовская.

– Бог ты мой, Софья Алексеевна! – хозяин привстал и затарабанил марш. – Господа! Софья Алексеевна Соколовская! Прошу любить и жаловать! Виват!

Соколовская рассеянно кивнула радостным расплывающимся в общем гвалте лицам, стряхнула пепел в изящную серебряную пепельницу на цепочке и словно нехотя вошла. После вчерашнего премьерного бенефиса она чувствовала себя несколько опустошенной и разбитой. Потом еще было застолье до утра в гостинице «Европейская», и шампанское, много шампанского – этот чудаковатый негоциант Негропонте в нелепом фраке так настойчиво ее напаивал на брудершафт, болван, что сам и свалился, изрядно подпортив ее любимые канапе с черной икрой.

Фи, какая дикая провинция! На что приходится тратить талант! Она оглядела залу еще раз. Куда это ее пригласили? Где же напитки? И, скажите на милость, зачем так громыхать по клавишам?

– Сударыня, вы позволите? – артиллерийский капитан икнул и протянул бокал. – Великолепное контрабандное шампанское, рекомендую-с.

– Егоренко, начинайте уж ваши фанты, дамы заждались, – Давид Януарьевич оттер капитана и протянул руку Соколовской. – Софья Алексеевна, прошу вас сюда, на почетное место, возле окна. Как вы чудесно давеча играли, видит Бог! Такого таганрогская сцена еще не видывала, клянусь! Сколько чувства, экспрессии, таланта! А ваш голос? Брависсимо! Богиня, просто богиня!

Софья Алексеевна опустилась в глубокое, словно гнездо, кресло.

– Дайте же, наконец, ваше контрабандное «Аи»! – приказала она, затягиваясь папироской. – Давид…

– Давид Януарьевич Руокко, к вашим услугам, – наполняя шампанским хрустальный фужер на длинной ножке, улыбнулся хозяин. – Вы меня просто осчастливили, Софья Алексеевна, когда приняли приглашение посетить мой скромный салон. Сейчас небольшая игра в фанты, с вашего позволения, а затем мы непременно попросим вас спеть нам что-нибудь. Да хоть вчерашние куплеты из водевиля Матинского.

В зале, и без того шумном, началось оживление. Артиллерийский капитан, путаясь в собственных ногах, собирал с гостей в коробку из-под дамской шляпки предметы для фантов. Опустила свою заколку и Софья Алексеевна.

– А кого же в судьи? Судья кто? – заволновались студенты.

– Да хоть и Сан Саныча, – объявил Давид Януарьевич. – Тем, кто впервые в нашем салоне, настоятельно рекомендую – мой жилец, господин Гнышевский. Большой оригинал и ценитель прекрасного.

От велюровой гардины у самого крайнего окна отстранился и вышел вперед хрупкий господин в старомодном темном сюртуке с длинными зачесанными назад волосами. Он поклонился присутствующим, затем отдельно Соколовской и сел на выставленный посреди залы стул.

Я готов, – сказал он, едва шевельнув тонкими губами Капитан встал за его спиной и принялся старательно шурудить в коробке.

– Тяжелый-тяжелый, висит еле-еле над головой, – наконец загнусавил он. – Что должен сделать владелец, чтоб получить свой фант? – капитан потряс заколкой.

– Спеть. У обладателя сего предмета, должно быть, колоратурное сопрано.

– Так чья же это вещица? – не выдержал Давид Януарьевич.

– Лирико-колоратурное сопрано, – отозвалась Софья Алексеевна. Петь ей вовсе не хотелось, но раз уж ввязалась в эту дурацкую игру… – Это мой фант. Давид Януарьевич, вы проаккомпанируете?

– Но прежде… Вы позволите?… – судья фантов встал и под мрачным взглядом капитана просеменил к Соколовской. – В знак нашей общей признательности за ваш яркий талант преподнести эту безделицу, – он протянул на открытой ладони распахнутую бархатную коробочку, внутри которой лежал аккуратный бант, усыпанный бриллиантами вокруг большой черной жемчужины.

– Его носят только у самого сердца, – белесые глаза Гнышевского уперлись в грудь Софьи Алексеевны.

Соколовская медленно встала.

– Это же стоит безумных денег, - только и нашлась она, вынимая бант из футляра. – Вы поможете?

Гнышевский, перебирая тонкими пальцами, каким-то замысловатым способом осторожно приколол бант к лифу с левой стороны. По залу прошелестели аплодисменты. Давид Януарьевич победно оглядел зал и тронул клавиши, а Софья Алексеевна запела куплеты из модного водевиля. Пела она неожиданно чисто, с особым подъемом и трепетом в голосе. Пела, словно и не было усталости бессонной ночи под пьяные возгласы, месяца гастролей по русской провинции, дурных дорог, гостиничных клопов, бесконечных банкетов и возлияний. К ней, сорокалетней приме в последнем всплеске своей славы, откуда-то вернулась молодая рвущаяся сила. Она пела этим случайным людям так, как словно нынче же от них зависела вся жизнь ее и судьба на сцене. Гнышевский отошел к арке и, прикрыв глаза, выстукивал по футляру пальцами едва слышимый такт. Студенты, модистка, даже пошатывающийся капитан с восторгом внимали голосу Соколовской.

– Браво! Браво! – зал грохнул аплодисментами.

Но что было их обыденное «браво», когда сама Софья Алексеевна была потрясена собственным пением? Смутившись, она поспешно вышла в коридор.

– Не хотите ли продышаться? – тронул ее сзади за плечо Гнышевский. – Или глянуть мою коллекцию кукол?

– Кукол? – Софья Алексеевна непонимающе оглянулась. – Вы кукольник?

– В некотором роде. Мои апартаменты далее, за углом.

– Что ж, пойдемте, Александр… Можно вас так называть?

Массивная дверь Гнышевского была в самом конце коридора. Он вновь повторил замысловатые пируэты пальцами, ключ щелкнул, и створка неожиданно легко распахнулась.

– Прошу.

В темной комнате пахло воском, какими-то травами, а еще… Многолетним мужским одиночеством. Софья Алексеевна давно уже научилась определять этот неистребимый аромат неприкаянных мужчин. Что ж, надо бы присмотреться к нему повнимательней. Давно ее уже не одаривали так щедро. Она осторожно сделала шаг через порог.

– Вино? Коньяк? – Гнышевский зажег газовый рожок и раскрыл дверцу буфета.

– А шампанского у вас нет?

– Пусть будет шампанское. Это нам без разницы, – совсем тихо, для себя, добавил хозяин квартиры. – Куклы у стены. Можете полюбопытствовать.

Соколовская, взяв наполненный серебряный кубок с шампанским, подошла к мерцающим в газовом освещении высоким застекленным полкам.

– Это особые куклы, – Гнышевский приподнял свой кубок. – За истинные таланты!

– И их поклонников…– не отрывая взгляда от небольших человеческих фигурок, застывших в самых разнообразных позах за стеклом, добавила Софья Алексеевна. – Какое удивительное мастерство! Как вы это делаете? Одежда, лица, прически – все так натурально. Эти гримасы. Даже глаза блестят. Ой, а этот персонаж мне знаком!

– Вы знали Тер-Буянова? Хотя, что же это я? Федор Федорович великий был актер, трагик, каких поискать. Гордость моей коллекции.

– А это стоит Альберт Дон-Азовский? Герой-любовник? Надо же, и костюм в полосочку его. Я с Дон-Азовским лет десять назад играла в одной постановке в Екатеринославе. Жаль, давненько с ним не пересекалась, блистательный актер.

– Он самый. Здесь собраны все знаменитости. Почти все.

Гнышевский глянул на часы, стоящие в углу комнаты. Минутная стрелка дрогнула и переползла на следующее деление.

– Три минуты… – Гнышевский забрал у Соколовской кубок. – Вы мне симпатичны, Софья Алексеевна, но…

– Александр… еще шампанского…

– С вас уже достаточно, Софья Алексеевна, давайте я вас провожу, – он приобнял актрису за талию и осторожно повлек к массивному кожаному дивану.

– Да вы наглец! – хотела прикрикнуть Софья Алексеевна, но онемевший язык даже не шевельнулся. Она рухнула на диван и замерла, ничего не понимая.

– Не волнуйтесь, Софья Алексеевна, ваша женская честь не пострадает, – Гнышевский протянул руку и одним движением ловко отцепил бант с черной жемчужиной. – Скоро вы очнетесь и все это позабудете, обещаю. И меня, и комнату, и коллекцию моих милых куколок, – он тоненько хихикнул. Затем он извлек из шкафа плетеную коробку и поставил посредине стола. Там же разжег оплывшую черную свечу.

– Ну что, малышка, заждалась? – Гнышевский нагнулся и аккуратно вынул из коробки восковую фигурку размером с ладонь. – Сейчас, сейчас, совсем уже скоро, моя ластонька.

Следом он достал из коробки скальпель и, чуть дыша, вырезал слева на груди фигурки небольшое круглое углубление. Потом снял с банта черную жемчужину и, подержав над пламенем свечи, вставил ее в подготовленное место. Размял кусочек воска и тщательно заровнял грудь куклы. Безликая голова фигурки слегка дернулась.

– Да вы умница, Софья Алексеевна, какая вы умница, что зашли нынче к господину Руокко, совсем замечательная оказия вышла, – Гнышевский возбужденно вытирал руки от воска. – Как же вы пели! Такого таланта я давненько не заполучал!

Он потушил свечу и отодвинул стекло на полке.

– Будете стоять, Софья Алексеевна, рядом с Дон-Азовским, раз уж соскучились. Да, Альберт Степанович? – Гнышевский любовно погладил фигурку.

– К утру эта черная капелька сделает свое дело с куском воска. Мне – ваш немалый талант, Софья Алексеевна, уж не обессудьте, а вам – доживать свой век в провинциальном кордебалете…

Он пересчитал черные жемчужины на большом, сильно поредевшем ожерелье, уложил его обратно в коробку и тщательно убрал на столе.

– А не позволить ли себе рюмочку полынной настойки? – хлопнул в ладоши Гнышевский.

Сквозь стекло на него с тоской и ненавистью смотрели десятки блестящих глаз застывших трагиков, комиков и примадонн.

Гаврюшкин О.П. "По старой Греческой"

УЛИЦА ГРЕЧЕСКАЯ, 86 (НЫНЕ 100) КВАРТАЛ, 85

Двухэтажное угловое здание постройки 3-й четверти 19 века. По линии Греческой улицы оно в равных частях делилось арочными воротами, ведущими во внутренний двор. До середины 1880-х годов принадлежало купцу Константину Муссури, затем итальянско-подданному Давиду Генвариевичу (Януарьевичу) Руокко. В семье родилось по меньшей мере двое детей: от первой жены Екатерины Андреевны дочь Вера (1879), от второй: Меланьи Михайловны сын Евгений, при крещении которого в Митрофаниевской церкви восприемниками пригласили одесского первой гильдии купца Франца Осиповича Руокко и жену генерал-майора Софью Орестовну Летуновскую.

Улица Греческая. Дом 100

Давид Януарьевич приехал из Италии и, обладая хорошим музыкальным слухом, играл на нескольких музыкальных инструментах, давал уроки музыки в богатых таганрогских семьях и руководил оркестром в городском саду. Обучил игре на скрипке своего сына Евгения, который обручился со старшей дочерью друга А.П. Чехова - Евгенией Дмитриевной Савельевой. 26 августа 1914 года у них родилась дочь Людмила. На время гастролей в доме Руокко останавливались прибывавшие в наш город артисты.

С 1910-х годов хозяином дома стал дворянин Николай Иванович Демин. Его супруга Александра Васильевна скончалась от перерождения сердца 20 ноября 1910 года в возрасте 42-х лет. Имели дочь Юлию, родившуюся в августе 1897 года. При доме держали оранжерею и магазин по продаже цветов.

На 1912 год в доме квартировала семья Ветлицких - Вадим Иванович служил чиновником, имел чин коллежского советника. Его брат - Борис Иванович, коллежский регистратор, занимал должность делопроизводителя в налоговом отделении. Снимал квартиру и преподаватель географии Таганрогского коммерческого училища Валентин Самойлович Исакович.

Энциклопедия Таганрога: Руокко дом (Греческая, 100/Контрольный, 1). Колоритная жилая застройка в духе русского провинциального классицизма первой половины XIX века. Пояски между этажами, оконные наличники, прямоугольные и треугольные сандрики над окнами, изящно очерченный карниз - вот те художественные средства, которыми автор проекта здания доказал свою приверженность классическим традициям. И, конечно же, традиционное для южнорусского города желто-белое двуцветье оштукатуренного фасада. Домовладение принадлежало: в 1873-1880 - купцу К. Мусури; в 1890-1906 - итальян. подд. Д. Руокко; в 1915 - дворянину Н.И. Демину. Во время своих гастролей в Таганроге артисты итальянской оперы всегда останавливались и жили в этом доме. В 1892 здесь жил директор мужской гимназии Д. Лыткин.