Дом 47

Объекты культурного наследия регионального значения Реш-е № 301 от 18.11.92 г.

Гаврюшкин О.П. "По старой Греческой"

УЛИЦА ГРЕЧЕСКАЯ, 23 (НЫНЕ 47). КВАРТАЛ, 163

Дом построен в 1860-х годах и принадлежал жене майора Маргарите Качиони, потомкам знаменитого Ламбро Качиони, стоявшего в одном ряду с прославленным Иваном Андреевичем Варваци, участником турецкой кампании еще во времена царствования Екатерины Великой.

В начале века дом приобрела Александра Васильевна Демина, владевшая им до 1925 года. В 1926 году здесь открылась общеобразовательная школа для поляков, проживавших в нашем городе. Занятия начинались 27 сентября.

Игорь Пащенко "Были-небыли Таганрога":

ДОМ КАЧИОНИ

О, старый Таганрог никогда не перестает удивлять! Вы только пройдитесь разок-другой по Греческой, по ближайшим переулкам, внимательно гляньте на дома, всмотритесь в колоритные дворики! Вот, к примеру, вроде простой дом под номером Греческая, 47, типичная фоновая застройка старого города. Не дворец, не особняк, но нырнешь в его историю – а там необыкновенная судьба знаменитой семьи Качиони во всей красе.

Дом этот был построен в 1860-е годы и принадлежал жене майора Александра Ликурговича, Маргарите Качионе, а в начале XX века его приобрел А.В. Демин, уже упоминающийся в рассказе «Царица цветов». С 1926 года до войны в доме размещалась общеобразовательная польская школа.

Основатель рода Качиони, Ламброс (1752–1805), греческий моряк из Ливадии в возрасте 17 лет вместе с братом и другими греками-волонтерами поступил в средиземноморскую эскадру адмирала Г.А. Спиридова, ведущую очередную войну с Турцией вблизи Греческого архипелага. Вскоре, потеряв старшего брата в морском сражении, Ламброс переходит в русский егерский корпус и заканчивает войну уже в звании сержанта.

В 1775 году он поселяется в Крыму и приписывается к албанскому полку, расквартированному близ Керчи и Ени-Кале. В последующие годы сержант Кацонис отличается в подавлении татарского бунта и получает офицерское звание – его производят в поручики и командируют «с дипломатическим поручением» в Персию под начало графа М. Войновича.

21 апреля 1785 г. указом Екатерины II Качиони «пожалован в благородное российское дворянство и внесен во вторую часть Родословной книги Таврического дворянства». А в следующем году президент Военной коллегии светлейший князь Потемкин «за заслуги в Персидской экспедиции» делает Качиони армейским капитаном.

Во время следующей русско-турецкой войны Ламброс получает статус корсара на службе у Российской короны и участвует в сражениях под Очаковом в составе эскадры контр-адмирала Мордвинова. Бывает он несколько раз и в Таганроге. В конце 1787 года он отправляется в Триест для организации корсарских вылазок против турок в Средиземноморье и широкого вовлечения греков в войну.

Там он покупает купеческое трехмачтовое судно с парусной оснасткой фрегата, экипирует его 28 пушками и называет «Минервой Северной», в честь Екатерины II. У берегов острова Кефалонии к Ламбросу присоединяются два греческих купеческих судна, вооруженные 16-ю пушками каждое. Они получают имена «Князь Потемкин-Таврический» и «Граф Александр Безбородко», а захваченные с ближайшем бою турецкие суда называются в честь внуков Екатерины «Великий князь Константин» и «Великий князь Александр».

Как сообщал Качиони в письме Потемкину «по всей Турции гремит, что Архипелаг наполнен русскими судами, но на самом деле в Архипелаге нет более корсаров, чем я сам и 10 моих судов».

Интересна история женитьбы Ламброса Качиони на Ангелине Марии Софиану, дочери грека, служащим комендантом в турецкой армии на одном из островов Эгейского моря.

Ломброс Качиони

В плен к нашему герою она попала, будучи на одном из турецких кораблей, захваченных корсарами Ламброса. Естественно, ее отец отказал Качиони, просящему руку и сердце дочери. Тогда однажды утром, он обнаружил перед стенами своей крепости флотилию с жерлами нескольких десятков пушек, в полной боевой готовности. Пришлось отцу пойти на попятную и дать согласие на свадьбу.

В конце 1788 г. – начале 1789 г. Качиони захватывает турецкие суда уже у самого входа в Дарданеллы. Его корсарская флотилия вступает в бой под Андреевским флагом, а корабли гордо носят русские названия, написанные славянской вязью.

Своей столицей Качиони делает порт на острове Зея, а в докладах именует себя «командующим российской императорской флотилией».

Турецкий султан Абдул-Гамид шлет ему послания, в которых прощает Качионе пролитие османской крови и обещает 200000 монет золотом, если тот отступится от России. Но Качиони гордо заявляет – его удовлетворит только свобода Греции!

Потемкин пишет Екатерине: «Порта, встревоженная его предприимчивостью и мужеством, старалась уловить его разными обещаниями, которые он отверг с презрением. В самой неудаче высказывает он неустрашимую смелость. Он потерпел в этом сражении с турками, но сам почти со всеми спасся и, оправясь, пойдет опять. Он один только дерется». И далее: «Всемилостивейшее пожалование в полковники умножает ревность его, а если еще Вашему Величеству благоугодно будет позволить мне отправить к нему знаки военного ордена 4-й степени, то сие, разнёсшись повсюду, много произведет действия в народе греческом к пользе высочайшей Вашего Императорского Величества службы».

29 июля 1790 г. Ламброс Качиони за военные заслуги и личную храбрость производится в полковники и награждается орденом Святого Георгия 4-го класса.

Но после подписания Ясского мирного договора между Россией и Турцией в декабре 1791 года, положение греков на русской службе резко меняется. Екатерина повелевает все суда разоружить, часть флотилий продать на месте, несколько судов оставить для последующей перевозки греков, желающих выехать в Россию. Мир этот вызывает в Греции огромное разочарование и в корсарском флоте на Средиземном море вспыхивает мятеж под предводительством Ламброс Качиони, объявившего себя королем Спарты.

Но осенью 1792 года турецкая эскадра безжалостно уничтожает его корсарскую флотилию и Качиони отправляется в изгнание, ожидая, что его влиятельные сторонники в Петербурге выхлопочут прощение у Екатерина II.

Лишь в 1794 году Ламброс прибывает в Николаев, где встречается с вице-адмиралом Н.С. Мордвиновым, помогающим ему перебраться в столицу. Там он занимается помощью в переселении в Россию своих соратников, сражавшихся вместе с ним в Средиземноморье, не оставляя, впрочем, мысли об освобождении Греции.

20 сентября 1795 года на балу в честь рождения цесаревича Павла Пётровича в Царском Селе Качиони официально представлен императрице, о чем гласит запись в Камер-фурьерском журнале за этот день: «Ея Императорское Величество изволила жаловать к руке приезжего из города Херсон полковника Ламброс Качиони, которого представил старший по дежурству камергер князь А.А. Кольцов-Масальский».

Екатерине Великая не только прощает своего корсара, но и в знак особого признания его ратных заслуг позволяет находится на приемах и балах в феске с вышитой серебром изображением женской руки с надписью «Под рукой Екатерины» (именно в ней он и запечатлен на дошедшем до нас портрете).

Смерть своей покровительницы Качиони воспринимает как личную трагедию.

Интересна записка императора Павла I нашему герою:

«...Господину Ламбросу Кацонису.

Мы признаем выказанное вами рвение на службе государству. В знак нашего уважения и благосклонности мы посылаем вам этот царский перстень.

Прибываю вам доброжелательным Павел

27 марта 1797

В Петербурге Качиони не находит себе место и потому отправился в Крым в подаренные еще Екатериной II поместья.

Господину капитану 1 ранга...»

Там он строит усадьбу, которую называет Ливадией по имени своего родного городка Левадия. Кстати, именно здесь, спустя почти сто лет после смерти Качиони будет возведена летняя резиденция императора Николая II.

В Крыму бывший корсар проявляет себя с новой стороны – он становится довольно крупным и успешным промышленником. В Россию и на экспорт он отправляет крымскую соль, пшеницу, ценные породы рыб, виноградную водку и другие товары.

И в смерти, как и во всей своей жизни, Ламброс Качиони остается верен себе – загадка его смерти в 1805 году не разгадано до сих пор.

Разные ходили слухи – и что был он отравлен подосланным турецким шпионом, и что вновь отправился воевать за свободу Греции…

Российский корсар, герой поэм Байрона и народных песен, кавалер многих орденов, соратник по морским сражениям Орлова и Потемкина, прожил яркую жизнь во славу Греции и России.

После себя он оставил двух сыновей – Ликурга (1790-1863) и Александра (1804-1865) как и отец избравших военную службу. Они защищали Россию в Отечественной войне 1812 года, воевали в турецкой войне 1828-29 гг., прошли осаду Севастополя в Крымской. Не посрамили род Качиони и внуки, и правнуки.

Именно внук корсара, майор Александр Ликургович (1822-1870) в 60-е годы и жил в Таганроге. Начал он службу гардемарином в Черноморском флоте, а затем в чине мичмана был переведен на Балтику. В 1869 году Александр Ликургович преподнес в дар королю Греции Георгу I оружие своего легендарного деда, которое было с благодарностью принято и передано на вечное хранение в музей при Афинском университете.

Его сын, Спиридон Александрович, стал известным юристом, а потом – писателем, знатоком истории древней Тавриды, автором знаменитой книги «В дебрях Крыма». Много еще можно рассказать о представителях этой семьи.

На первом флаге Военно-морского флота Греции было начертано: «Кацонис, освободитель Греции». В 1927 г. во Франции строится для Греции подводная лодка «Кацонис». И в настоящее время на вооружении ВМФ Греции находится подводная лодка Тип 214 «Кацонис».

В беотийской Левадии существует музей его памяти. Его именем названы улицы в Афинах, Левадии и на Кипре

Много еще можно рассказать о представителях этой семьи. О самом Ламбро Качиони и об этой истории довелось узнать подробнее из его дневника, отрывки из которого много лет назад случайным образом оказались у одного из жильцов дома по Греческой, 47.

ВИЗИТ

«Вдруг жив Корсар: а слава – на века».

«Корсар».

Джордж Гордон Байрон.

-Кто это так некстати? – хозяйка дома, не задвинув ящик буфета со столовым серебром, подошла к окну залы. – Глаша, ты уж сама разложи ножи и вилки, не копошись более с тарелками, а я пойду визитера гляну. Вот ведь черти принесли, прости, Господи, что скажешь. И не забудь протереть!

Морская рында, прижившаяся дверным колокольцем, вновь заголосила, как скаженная. У ажурного кованого крыльца дома майора Качиони стоял, опершись двумя руками на трость, господин, одетый не по теплой в нынешнем году в Таганроге сентябрьской погоде в громоздкий дорожный плащ и мягкую фетровую шляпу «гарибальди».

– Маргарита Герасимовна? Доброго здравия! – гость слегка приподнял шляпу. – Дозвольте, сударыня, повидаться с супругом вашим, Александром Ликурговичем.

Маргарита Герасимовна пытливо глянула на короткие военные сапоги гостя, на крупные кисти рук, цепко сжимающие набалдашник трости.

«Эдакий и с саблей управится, что с той вилкой», – мелькнуло у нее.

– Пакет для майора, – господин слегка распахнул полы плаща.

– Да, да… Прошу вас, – хозяйка едва посторонилась. – Ступайте, любезный, прямо по коридору, на кухне вас и примут. Именины нынче у Александра Ликурговича, так и суетимся всем домом.

На смуглом лице мужчины скользнула, было улыбка, но то ли запуталась она в длинных подкрученных усах, то ли спугнул ее суровый вид майорши, только более она и не выглядывала.

– До обеда еще добрых два часа, так что не обессудьте, чайком откушаете. Глаша! Собери на стол!

Впрочем, Александр Ликургович гостя ждать не заставил.

– Это у вас послание? – начал он с порога кухни и протянул руку гостю.

– Здравия желаю, Александр Качиони, собственной персоной.

– День добрый. Велено передать, – мужчина выложил на стол увесистый сверток, замысловато перевязанный просмоленной бечевой. – Морские узлы знаете? Хотя, что это я. Режьте ее, да и все дела.

Он, так и не сняв шляпы, сунул трость под мышку и, шагнув к изразцовой печи во всю стену, устроил руки на ее теплых плитках с разноцветным рисунком.

– Насколько я осведомлен, от вас ответ нынче же ожидается, так что я пока поброжу по Греческой, в остерии какой посижу, город вспомню, – визитер с сожалением оторвал ладони. – Да и вас не буду смущать в такой день.

Александр Ликургович хотел было возразить, но странный гость решительно шагнул в двери. Качиони глянул вслед, повертел пакет в руках. В верхнем правом углу синими чернилами было размашисто выведено: «Pour Kachioni Alexander Major». Что за закавыка? Он сломал сургучные печати в углах и дернул за малоприметный хвостик - вся бечевка разом с пакета и опала.

– А вы говорите: резать, – Александр Ликургович увлеченно стал разворачивать плотную коричневую бумагу. Вскоре он держал толстую потрепанную тетрадь в грубом кожаном переплете. К обложке ее был прикреплен лист, заполненный убористым почерком. Александр Ликургович устроился за столом у окна и поднес послание к близоруким глазам.

«Александру, сыну Ликурга. Признаюсь, легче мне было противу турок корабли водить, чем писать своим детям такие строки.

Но по порядку.

В дневнике сем собрал я факты и деяния друзей и соратников своих от первых шагов в Эгейском море, как поступил на службу волонтером на флот, бывший в Архипелаге под начальством графа Александра Григоровича Орлова. Прочтите, дети мои, и опечалуйтесь тем невзгодам и бедам, коими щедро одаривала меня немилосердная планида на протяжении всего пути. Но более же возгордитесь жребием нашим - быть верными сынами свободной Эллады. Но только главное испытание было ниспослано свыше мне в конце жизни и его еще надо вынесть всему нашему роду. Да поможет нам Бог!

Итак, я – Ламброс Кацонис, полковник, бывший командир Балаклавского греческого батальона, бывший король Спарты, бывший командир русской императорской флотилии, бывший капер его императорского величества императрицы Екатерины Второй, и прочая, и прочая, пишу эти строки самолично в году 1867 в полном здравии и рассудке, в чем и клянусь во имя Бога нашего, Иисуса Христа».

Александр Ликургович отложил письмо. Чья-то мистификация? Он отлично помнил из рассказов отца все обстоятельства гибели деда, его похорон в Ливадии на склоне любимого виноградника. И надо же – получить такое послание в день своего сорокапятилетия. Где-то в комнатах слышались голоса, звон посуды. Подготовка к банкету шла своим чередом. Кликнуть бы Глашу, чтобы очки принесла, больно уж почерк мелок. Александр Ликургович вздохнул и стал читать далее.

«Известное семье нашей трагическое происшествие, что случилось со мной в достопамятном 1805 году по дороге из Керчи, приведшее к моей преждевременной кончине в ваших глазах, требует теперь пояснения и полного открытия. В тот день, в канун Покровов, выехал я на двуколке из Керчи в родное поместье Ливадию, в коем счастливо обитал с женой и сыновьями – Ликургом и малолетним Александром.

Несколько лет мирного труда на берегах Тавриды расслабили сердце мое и изнежили тело. Морские походы, скитания и марсовы утехи канули в небытие. В сортах винограда я стал более сведущ, чем в калибрах морских орудий. Аромат порохового дыма истаял в клубах моих винокурен. Ничего не подозревая, взял я попутчика, человека во всех смыслах достойного и благородного, грека с Пелопоннеса. О, как же я горько ошибся! Это верные слуги Селима III, султана Оттоманской Порты, что не забыл позорного падения крепости Кастель-Россо, поражения у острова Андроса, десятков потонувших турецких кораблей, напали на след мой под маской соотечественника. Согретый ласковым октябрьским солнцем и приятной беседой, наполнил я стаканы отборной виноградной водкой, в производстве коей достиг высот небывалых для черноморских берегов. Лишь горьковатый привкус, быстро немеющий язык и неподвижность всех членов моих вернули меня к ужасной действительности - я был отравлен. Упав на дно двуколки, не в силах пошевелиться, мог я лишь сверлить взглядом бездонное голубое небо - свидетеля немалых моих побед, осыпая беззвучными проклятиями и свою беспечность, и вероломство заклятых врагов. Но Провидению было угодно в тот день подарить мне надежду. Коварный попутчик вскоре поплатился за свое злодейство. Недалеко от Ливадии условился я ранее со своим старинным другом Ангелосом Диамандисом (вот уж поистине ангел небесный!) встретиться для прогулки и обсуждения дел нашей Балаклавской диаспоры. Не обнаружив меня в условленном месте, он нагнал в дороге двуколку и скрутил агента Селима III, благо, что тот и сам размяк от виноградной водки, которую заливал в себя без всякой меры и стыда. Вот только что делать со мной, Диамандис решительно не понимал. Сообразив, что у агента могут быть сообщники, Ангелос спешно увез меня в свой дом, где и состоялось вскоре совещание старых соратников по борьбе за свободу Греции. От мгновенной смерти меня спасло то, что яд, привезенный из Стамбула, потерял свою разрушительную силу, растворившись в поистине чудодейственном напитке, сотворенном стараниями моих лучших виноделов.

Но и к жизни, полной движения, я не мог вернуться. И вновь Провидение не минуло меня и не прошло в тот день по другой дороге. Среди старых моих приятелей был один, Дросос Хадзи, что с давних пор сохранил память о некой ворожее греческих кровей, с которой нас с ним свела судьба на корабле графа Орлова почти тридцать лет назад, когда он, повинуясь монаршей воле, излавливал известную княжну-самозванку у берегов Италии.

Не буду утомлять тебя, Александр, ненужными подробностями тех удивительных свиданий, коими одарила меня прекрасная гречанка под шум морских волн, тем более что порочить память твоей бабушки Марии негоже твоему же деду, сколько бы лет ни минуло. Скажу лишь одно: на прощание она дала мне небольшую золотую монетку со своего мониста и пророчески предупредила меня, что знак сей мне еще пригодится для свидания с нею.

И вот Дросос распахнул рубашку на моей онемевшей груди и предъявил друзьям монетку, в смысл которой он был посвящен, что всегда висела на шнурке рядом с крестиком. Именно Хадзи я благодарен, что настоял он на тайном перемещении меня на корабле в Таганрог, где по многочисленным слухам и жила с давних пор та ворожея. Сопровождали меня, не давая умереть или потерять рассудок, самые верные товарищи.

Никто в семье не знал о моем чудесном спасении от немедленной гибели, тем более что агент султана признался перед заслуженной смертью, что меня будут преследовать, пока не умертвят вовсе, или же, не изловив, истребят в отместку всю семью. Повинуясь скорее предчувствию и слепой удаче, друзья отыскали в разросшемся Таганроге убогое жилище моей давней возлюбленной и с надеждой оставили нас наедине. Она долго смотрела в мои неподвижные глаза, что когда-то целовала, затем два раза сильно хлопнула меня по впалым щекам.

Признаюсь, кровь прихлынула к голове и разлилась жаром по всему телу и, словно ведомый сверхъестественной силой, сел я на носилках. Ворожея протянула мне кубок с обжигающе холодным зельем и заставила выпить. Три дня и три ночи проспал я на старой софе, укрытый лоскутным одеялом, под заунывное пение моей спасительницы, а когда открыл глаза, то ворожея мне и сказала:

– Отмечен ты судьбою, Ламбро, по прозвищу Качиони. Лишь соединение моего отвара в теле человека с его особой кровью могут подарить долголетие, почти что бессмертие. Теперь тебе многое возможно, распорядись этим даром с умом, витязь. Только к семье не возвращайся, ты для всех умер, иди далее своей дорогой.

Я встал и, пошатываясь, вышел на свет божий. Напоследок ворожея опять протянула мне монетку со своего мониста. Если станет мне одиноко, если устану жить долго и понадобится соратник, то могу послать к ней своего сына или внука, или правнука - мужчину с кровью Качиони. И ему будет даровано долголетие, почти что бессмертие. Но каждый должен сделать свой выбор сам и не ранее сорока пяти прожитых лет и зим. Много с тех пор морской воды утекло, не все можно вспомнить даже мельком.

Вернулся я в отеческие пенаты в Беотию, воевал за свободу Греции, участвовал во всех русско-турецких войнах. Бок о бок с Александром Маврокордато поднимал восстание в Миссолонги, был ранен в битве при Пете. Оплакивал смерть великого Байрона. Был в Севастополе в самом пекле осады. Сколько раз мне приходилось умирать и возрождаться в ином обличии, начинать все сызнова, терять любимых, закрывать угасшие глаза друзей! Но я всегда помнил о своей большой семье и незримо помогал двум сыновьям и многочисленным внукам и внучкам.

И каждому мужчине из рода Качиони, когда приходил его срок, я присылал заветную золотую монетку ворожеи. Каждый сам решал – принять дар долголетия и стать мне помощником, или жить судьбой, уготованной Богом.

Нынче же твой черед, Александр Качиони, сын Ликурга. В дневнике, в тайнике задней обложки спрятана золотая монетка с мониста ворожеи. Там же подробный план, как отыскать ее жилище на берегу Старой гавани. Если решишься – достань монетку и, не мешкая, нынче же оправляйся. Если нет, то, прочитав дневник, отдай его посыльному. Расспросами его не мучай, он человек верный, но не посвящен в тайну нашего рода.

Ламбро Кацонис.

Записано его собственной рукой сентября 1867 года».

Александр Ликургович пролистал дневник. На последней странице он нашел небольшой запечатанный конверт, приклеенный к кожаной обложке. Рядом с ним виднелись две записи:

«Мне это без надобности. Командир Балаклавского греческого дивизиона Ликург Качиони, октября 4 1835 г.»

«И мне не гоже идти против Божьего промысла. Александр Качиони, марта 1849 г.»

Александр Ликургович провел рукой по выцветшим строкам отца и дяди. Потом глянул в окно. А может, действительно, ну его все? Выйти в отставку, уехать в неведомую Грецию, сидеть там на берегу Эгейского моря и пить молодое вино с овечьим сыром. Жить под бессмертным небом Эллады…

На кухню заглянула Маргарита Герасимовна.

– Александр, ну что происходит? Столько дел еще, гости вот-вот, а ты прячешься. Парадный мундир пора надевать. Ступай, друг мой.

– Да, да… Уже иду.

Затем он обмакнул перо, вздохнул и решительно вывел на последней странице дневника деда:

«Мое счастие в сыновьях, коих негоже оставлять без присмотра. Александр Ликургович Качиони, сентября 1867 г.»

Он тщательно завернул дневник в бумагу и завязал его бечевой тем же хитроумным способом. Пакет положил на стол и вышел. Еще столько дел, а он замешкался… В зале на него смотрел с портрета любимый дед Ламбро Качиони, пряча улыбку в подкрученных усах.