Гарибальди Джузеппе

Энциклопедия Таганрога:

(1807, Ницца - 1882) - национальный герой Италии. Рано став моряком, он посетил многие порты. В 1831 небольшой торговый корабль «Клоринда» под командой капитана Гарибальди пришвартовался в купеческой гавани Таганрога. В одной из многочисленных кофейн-остерий Гарибальди услышал горячую речь итальянского деятеля революционного движения, эмигранта Кунео, который призвал своих земляков к восстанию как единственному пути освобождения родины от австрийского порабощения. Охваченный порывом, Г. поклялся посвятить свою жизнь делу освобождения Италии от гнета Австрии и объединению всех итальянских княжеств в одну страну. Второй раз Г. побывал в нашем городе в 1833 (с 8 по 16 апреля). Вскоре после этого Г. становится членом организации «Молодая Италия» и притягивает своей страстью под знамена свободы лучших людей Италии. Позже Г. писал: «Во всех обстоятельствах моей жизни я не переставал спрашивать то людей, то книги о возрождении Италии. Но до 24 лет эти розыски мои оставались тщетными. Наконец, во время путешествия, в Таганроге, встретился я с Лигурийским юношей, который первый ознакомил меня с положением дел у нас. Конечно, Колумб не испытал столько удовольствия от открытия Америки, сколько испытал я, найдя людей, посвятивших себя делу освобождения Родины». Именем Г. назван 06.05.1961 в Таганроге переулок 2-й Крепостной и установлен обелиск Г. напротив яхт-клуба.

С. Андреев

На мысу Таганьем

Произведение издано за счет средств автора

Повесть эта воспринимается, как открытие: в ней речь идет о Дж. Гарибальди в Таганроге (тема, не затронутая в художественной литературе). Написанная занимательно, живо, образно, повесть с интересом будет прочитана людьми любого возраста, особенно молодежью.

В повести есть характеры, неплохо передан дух эпохи (30-е годы прошлого столетия). Это произведение воспитывает интернационализм, бесстрашие в отстаивании свободы.

Историзм автором соблюден.

БОРИС ИЗЮМСКИЙ

В ПОЛИЦЕЙСКОМ УПРАВЛЕНИИ

Секретный циркуляр притягивал внимание Абсента. Засургученный пакет с вензелем Бенкендорфа был доставлен только вчера, но уже стоил полицеймейстеру Таганрога бессонной ночи. Абсент глубоко вздохнул и еще раз перечитал так взволновавшую его бумагу.

В категорической форме Бенкендорф предписывал усилить борьбу с контрабандой и особо обратить внимание на недопустимость ввоза крамольной литературы. В Одессе уже обнаружены злокозненные книжки, в коих содержатся пасквили на самодержавную власть, чем подрываются самые священные устои государства. Косвенные свидетельства заставляют полагать, что многие бунтарские волнения в Европе только потому имели место, что смутьяны получили контрабандное оружие, закупленное в России.

Все вышеизложенное позволяет заключить, что крамола проникает через порты в Одессе и Таганроге, а посему на полицеймейстера города лично возлагается ответственность за соблюдение прилагаемой инструкции, предписывающей неукоснительно бороться с возмутителями государственного Инструкция была написана на двадцати семи листах, и каждый ее параграф казался полицеймейстеру города невыполнимым.

Абсент досадливо поморщился: легко сказать — ответственность возлагается на него, когда контрабанда поступает не только через таможню (там хотя и берут взятки, но крамольные книги, наипаче же, оружие, не пропустят), а и совершенно неведомыми путями. Ходят даже слухи, что от места карантинной стоянки судов до самой гаванской крепости ведет тайный подземный ход, да поди его — Полицеймейстер поднял голову и прислушался. В золоченых канделябрах потрескивали витые свечи. Беспокойные тени от колеблющихся языков пламени скользили по расписному потолку и стенам, отражались в дубовом паркете и терялись в складках темно-вишневых штор. Пахло горелым воском.

Абсент подошел к окну, отодвинул тяжелую ткань и открыл раму. Ночная прохлада приятно освежила разгоряченное лицо. Он выглянул на улицу. Только один фонари горел неподалеку от полицейского управления, выхватывая из темноты кусок накатанной дороги да клен с поблекшей листвой.

— Однако, что это я? — укорил себя Абсент и, расправив ссутулившиеся было плечи, захлопнул окно и дернуя шнурок звонка.

Едва он уселся за письменный стол, украшенный причудливой резьбой, как дверь неслышно отворилась, и на пороге выросла стройная фигура поручика Бельковского.

Форменный мундир сидел на нем ладно, медные пуговицы были тщательно начищены, и сам он, подтянутый, представлял разительный контраст со щупленьким, узкогрудым полицеймейстером, в котором если и было что примечательного, так только эполеты да золотое шитье мундира. Даже быстрые, как у хорька, глаза Абсента были какого-то неопределенного цвета, а выражение их он прятал под опущенными ресницами. Но Бельковский хорошо знал, что если полицеймейстер того хотел, глаза его могли нагнать страху на самого закоренелого преступника. А когда, Абсент задумывался, его безволосый череп казался поручику огромной желтой черепахой.

Впрочем, Бельковский был хорошо воспитан, и эти мысли никогда не отражались на его аристократическом лице. Вот и сейчас его взгляд почтительно остановился на лице начальника.

— Есть новости, поручик? — голос полицеймейстера звучал так тихо, словно он говорил шепотом.

— Никак нет, ваше превосходительство, — четко отрапортовал молодой человек.

Абсент небрежно махнул рукой, и поручик бесшумно удалился. Тревожные мысли опять вернулись к полицеймейстеру. Что отписать в Петербург? Сегодня опять отличился Каридас. Ловкий мошенник всегда умеет миновать таможню, какой бы товар он ни вез. Абсент потянул к себе синюю папку. Дело Каридаса... Папка уже превратилась в пухлый том, а поймать контрабандиста с поличным оказалось невозможным. Купцы, с которыми он связан, покрывают его делишки. Это бы еще полбеды, да негодяй стал заниматься поставкой оружия и политической литературы...

А тут циркуляр! Абсент уверен — о том, что творится в городе, тут же доносят в Одессу, Воронцову, с самыми точными подробностями, и, зная, что генерал-губернатор не любит Таганрог, подчеркивают любые промахи и градоначальника, и его самого. И тут уж необходимо держать ухо востро! Но сегодня, если акция удастся, Каридас будет у него в руках! И уж тогда он, Абсент, сумеет в донесении на имя Бенкендорфа достаточно эффектно показать свою роль. Копию он направит Воронцову потом. Его размышления прервал вошедший Бельковский.

— Ваше превосходительство, — доложил он, — сообщено, что Дмитрий Каридас скрылся в своем доме.

— Кто с ним? — Абсент даже приподнялся в кресле, сухонькие кулачки, которыми он опирался на подлокотники кресла, побелели.

— Никого, в доме только его жена.

— Взять обоих, — приказ прозвучал резко, как щелчок хлыста.

Через час Абсент из своего кабинета прошел в приемную полицейского управления. Она была полна полицейских и переодетых сыщиков. В углу на деревянной скамье сидел высокий, атлетического сложения мужчина со связанными за спиной руками. Один его глаз был прикрыт черной повязкой, а второй мрачно глядел на окружающих. У сидевшей рядом с греком молодой женщины из-под узорчатого ситцевого платка беспорядочно выбились золотистые волосы, обрамляя бледное заплаканное лицо.

— Прибыл, голубчик! — Полицеймейстер довольно потер руки и хихикнул. — А вы, сударыня, не извольте слезы лить, вам мы вреда не причиним-с.

Повернув голову, властно бросил:

— Поручик, освободите помещение!

Приемная опустела. Бельковский, который тенью следовал за полицеймейстером, остался стоять у дверей.

— Развяжите, — Абсент указал ему на веревки и, заметив, как грозно выпрямился Каридас, усмехнулся. — А вы не извольте делать глупостей, иначе...

Атлет, который было презрительно прищурился, вдруг встретился с пристальным взглядом полицеймейстера и неожиданно почувствовал, как холодок противно защекотал по спине, словно он голой рукой схватился за отточенное лезвие. Жена Каридаса тоже вся сжалась и стала похожа на маленькую беззащитную девочку.

— Ну так что, голубчик, — полицеймейстер мурлыкал как сытый кот, — значит, торгуете оружием? Контрабандой! Ай-я-яй, как нехорошо! И, приблизив почти вплотную свое лицо к лицу контрабандиста, зловеще прошипел;

— Для кого вез, негодяй?

Дмитрий молчал. Густые черные брови сошлись в одну сплошную линию, на висках пульсировала голубая жилка. Единственный его глаз смотрел мимо полицеймейстера на противоположную стену, где висел громадный портрет Николая I.

— Взять! — коротко бросил Абсент.

Двое дюжих полицейских ворвались в приемную и выволокли Каридаса. Жену, которая вскочила и пыталась уцепиться за рукав мужниной куртки, грубо оттолкнули, и она, обессиленная, упав на скамью, зарыдала громко, по-бабьи.

— Нэ плачь, Елена! — крикнул Каридас, — они нэчэго со мной нэ сдэлают!

— Сделаем, голубчик, сделаем, — угрожающе процедил полицеймейстер. — А ты не реви! — грубо крикнул он Елене.

Дмитрия ввели через полчаса. На него было страшно смотреть: смуглое лицо контрабандиста разукрасили кровоподтеками, в черных блестящих волосах запеклась кровь, но взгляд был по-прежнему грозен.

— Так скажешь? — повторил вопрос полицеймейстер. Каридас усмехнулся разбитыми окровавленными губами.

— Хорошо, — начальник полиции говорил почти доброжелательно, — теперь это сделают с ней.

Каридас рванулся изо всех сил. Жандармы еле удержали этого могучего человека, каждый кулак которого обладал тяжестью кувалды.

— Да, да, именно так, милейший! А если они не ограничатся только этим, то я не смогу им помешать! Будешь говорить? Молчишь? Взять ее!

Маленький, желчный, с посиневшими губами, с расширившимися зрачками, полицеймейстер в этот момент был похож на вампира. Даже у видавшего виды Бельковского к горлу подступил комок, а у жены Каридаса лицо от ужаса стало похожим на гипсовую маску. Гигант грек мог бы выдержать любые истязания, но видеть, как мучают жену, было свыше его сил.

— Спрашивайтэ, — хрипло выдавил он, — спрашивайте и будтэ прокляты!

— Приведите его в порядок и давайте ко мне, — бросил Абсент полицейским и, круто повернувшись, вышел из приемной жандармерии.

Через час контрабандист давал показания в кабинете полицеймейстера. Оружие он закупил для какого-то поляка — тысячу винтовок и столько же палашей. Сделка была выгодной, но, видимо, сыщики спугнули покупателя, и за товаром он не пришел. Хорошо, если появится, Каридас сообщит. Где склад оружия? В потаенном местечке на берегу Заметив, как недоверчиво смотрит полицеймейстер, грек усмехнулся:

— Дорогу такую знаю. Эсли нада, пад носам, пранэсем у таможни.

Медленно, слово за словом, Абсент вытягивал сведения у контрабандиста. Выяснил маршруты, по которым вез контрабандные товары в Таганрог, где их закупал и кто был главным скупщиком. Записывая фамилии именитых купцов, полицеймейстер в душе торжествовал, представляя, как вытянутся лица городских тузов, когда он, словно ненароком, выложит, добытые новости. Мысленно прикидывал, какую сумму они выложат за то, чтобы все материалы так и остались в папках полицейского управления.

Допрос подходил к концу, когда Абсент ехидно спросил:

— А ты знаешь, голубчик, что тебя теперь ждет? Каторга!

Дмитрий поник головой. Начальник полиции с минуту молчал, наслаждаясь слабостью этого огромного человека.

— Ну, полно, — почти ласково сказал он, — все можете обойтись, если ты не будешь дураком...

Предложение Абсента сводилось к тому, что отныне контрабандист должен служить верой и правдой полицейскому управлению. Соглашение состоялось быстро. Каридас обязался осведомлять полицию о любой контрабанде и всех политическая неблагонадежных людях, которые попытаются вступить с ним в сделку. За это грек получал свободу и право беспошлинно провозить товары.

— А если сбэгу? — грек с любопытством взглянул на Абсента.

Полицеймейстер снисходительно поднял редкие брови словно удивляясь недогадливости собеседника.

— Как сбежишь, милейший? Все наши люди одну бумажечку подписывают. А уж коли подписали — пусть бегут! Да я вот тебе ее оглашу.

И, вынув нотариальный бланк с гербами и печатями прочитал, смакуя каждое слово, текст дарственной. И выходило из проклятой бумаги, что все имущество контрабандиста: дом, мебель, сетки, баркас — все переходило в собственность Абсента.

Взглянув на побледневшее лицо контрабандиста, начальник полиции почти участливо его успокоил:

— Коли верно справишь службу — порву бумагу, а предашь — уж не обессудь — гол, как сокол, останешься и с голоду подохнешь. Ну, а не подпишешь — острога на Черепахе тебе не миновать,

Грек содрогнулся: плавучий острог на Черепашьей мели считался проклятым местом: в холоде и сырости люди там получали чахотку, ревматизм и быстро гибли. А засадить туда человека было, конечно, целиком во власти полицейского. «Может, подписать бумажку и все обойдется?» И Каридас подписал.

— Ну вот и все, — полицеймейстер облегченно вздохнул, — теперь и к жене можешь идти, а то она уж и надежду потеряла тебя повидать.

И с ехидной ухмылкой он встал из-за стола и сам распахнул дверь в коридор.

Абсент засиделся в кабинете до поздней ночи. Он писал донесение Бенкендорфу. Наконец, в последний раз обмакнув гусиное перо в чернила, он тщательно вывел фразу: 12 октября 1832 года. Потом поставил размашистую витиеватую подпись.

ТАМОЖНЯ

Весна в 1833 году выдалась ранняя. Уже в середине марта солнце растопило остатки снега, высушило тропинки; земля отпаровала и густо покрылась молодой зеленью. Умытый дождем апрель радовал свежими красками: улицы густо заросли зеленым бурьяном, налились и опушились почки кленов и акаций; сияли обновленные к Пасхе заборы, ставни и крыши домов. Даже глинистые крутые обрывы у моря казались отполированными.

Навигация открылась рано. Последние остатки льда исчезли еще в марте, и порт работал день и ночь. Десятки конных подвод, сотни грузчиков сновали в разных направлениях. У пакгаузов, где взимались пошлины, народу было особенно много. В неумолчный гул смешивался говор русских, греков, турок, итальянцев. Груженые подводы длинной вереницей поднимались по Большому Биржевому спуску. Вся набережная была сплошь завалена товарами: тюки кож, бочки с медом, мешки с пшеницей, корзины с фруктами, рогожные кули и ящики самой разнообразной формы и величины ждали своей очереди подле пакгаузов. Вместе с ветром, набегавшим с моря, доносились запахи соленых брызг, рыбачьих снастей, дегтя, кож, апельсинов, человеческого и конского пота.

У причалов выстроились десятки судов. Один из парусников — стройная двухмачтовая бригантина — причалил к пирсу под разгрузку. На борту парусника четкими белыми буквами было выведено: «Клоринда». Шоколаднотелые мускулистые грузчики, пружиня голыми пятками на рубчатых сходнях, по двое сносили громадные плетеные корзины с апельсинами. Внизу, у пакгауза, за разгрузкой внимательно наблюдал капитан бригантины, голубоглазый великан с огромной копной бронзовых волос, словно львиная грива мягкими волнами ниспадавшими почти до самых плеч. Рядом с ним стояли пакгаузный инспектор и переводчик.

— Синьор капитан, — переводчик вытер рукой вспотевшее морщинистое лицо, — господин инспектор предлагает заняться формальностями. А за разгрузкой пускай наблюдают ваши люди.

— Хорошо, — согласился капитан и крикнул ближайшему матросу:

— Паоло! Посмотри здесь, пока я вернусь.

В низенькой комнате было душно.

— Жарко, — улыбнулся итальянец, — почти как в Италии.

— Весна в этом году у нас ранняя, — согласился переводчик. — Ваши бумаги, синьор, здесь?

— Да, пожалуйста.

Переводчик расстегнул верхнюю пуговицу черного сюртука, нацепил на кончик носа очки в железной оправе и, устремив старческие выцветшие глаза в бумаги, начал казенным голосом монотонно диктовать пакгаузному инспектору:

— Гарибальди Джузеппе Мария, сын Доменико Гарибальди и Розы Раймонди, родился 4 июня 1807 года в Ницце, внесен в реестр капитанов Ниццского управления 27 февраля 1832 года за № 289. Груз: итальянские апельсины, закупленные в Мессине.

Писать пришлось долго. Лишь когда вагенмейстер принес пакгаузную квитанцию, в которой были перечислены все грузы, канцелярист быстро заскрипел пером, выписывая необходимые документы.

Молодой копиист, почти мальчишка, хмуря для серьезности белобрысые брови, добросовестно снял копию с бумаг, и переводчик сообщил, что их должны подписать таможенный инспектор и директор таможни.

К счастью, оба оказались на месте, и Гарибальди довольно быстро получил драгоценные документы, дающие право на продажу груза в Таганроге. Оставалось только заплатить таможенный сбор.

Кассир, худой крючконосый грек с хитрыми черными глазами, неожиданно заговорил по-итальянски:

— Апельсины? Хороший груз, синьор капитан. Здесь у вас их примут по тридцать рублей за тысячу, а это хорошая цена. Конечно, в розницу можно продать их и дороже, но вы потеряете время. Навигация только-только открылась, и вы купите все, что вам нужно.

Гарибальди наклонился к кассиру и осторожно спросил:

— А какой товар здесь более всего берут итальянцы?

— Пшеницу, — уверенно ответил грек, — только пшеницу. По четыре рубля за четверть. И, поманив длинным пальцем молодого моряка, шепнул: Я мог бы вам сказать, кому сбыть ваш товар и где взять пшеницу...

Гарибальди понял. Он сунул руку в боковой карман синей матросской куртки и, вынув несколько ассигнаций, положил их поверх своих документов.

Кассир быстро сгреб деньги и сунул к себе в стол.

— Найдите таверну Иоганна Ардизери. Хотя мать у него немка, отец — итальянец. Он деловой человек и честно ведет оптовую торговлю. Это недалеко отсюда, у Варвациевского спуска. На вывеске нарисован петух. Желаю удачи, синьор капитан!

Капитан отошел от словоохотливого грека внутренне удовлетворенный: сведения, которые тот сообщил ему, точно совпадали с теми, что он получил в Ницце. Видимо, и этот рейс будет удачным. Итальянец грустно улыбнулся: за последние годы он прошел хорошую коммерческую школу и стал вполне похож на заправского купца. А этого так хотел его отец, Доменико Гарибальди.

В ОСТЕРИИ

Старинный купеческий городок получил свое диковинное название, когда великий где государь Петр I замыслил здесь основать столицу Российской империи.

Издавна на крутом берегу, который тонким изогнутым серпом вдается в воду, по ночам мерцал рыбачий таган. А если поглядеть сверху, так мыс больше похож на бычий рог. От соединения этих слов и стали называть его сначала Таганий Рог, затем Таган-рог, а уж потом и вовсе Таганрогом нарекли.

А иные говорят, что это место в далекие времена так назвали тюрки. «Таган» означало «приметный», а «Рог» — «мыс». Вот и выходило, что Таган-Рог — приметный

Только небольшой перешеек соединяет город с сушей.

Плоский, как ладонь, полуостров обрывается к морю крутыми глинистыми откосами.

К берегу сбегали узкие извилистые тропинки да несколько спусков, по которым извозчики доставляли грузы из порта в город и обратно. Город насквозь продувался свежим морским ветром и пропах запахом вяленой рыбы и рыбачьих снастей.

День клонился к вечеру, когда Гарибальди, оставив на «Клоринде» лишь троих матросов, отпустил команду и отправился по указанному кассиром адресу. Он шел не спеша, оглядываясь по сторонам и разыскивая остерию Ардизери. Она оказалась неожиданно близко. На деревянной вывеске уродливый петух с малиновым гребнем горласто раскрывал клюв и таращил круглый глаз.

Итальянец решительно толкнул дверь и вошел. В нос ударил крепкий прогорклый табачный дым, запах жареного мяса, лука, разлитого вина и чего-то еще, чем пахнет во всех матросских кабаках.

За буфетной стойкой стоял тучный, заплывший жиром человек и ловко жонглировал пузатыми бутылками и гранеными стаканами. Ему помогала восемнадцатилетняя девушка в пестром ситцевом платье. Она быстро устанавливала на деревянный поднос несколько стаканов и разносила по столам. В таверне было людно, здесь собрались моряки почти со всех концов земли. Невозмутимые англичане с достоинством тянули сицилийское вино рядом с греками, опаленные солнцем итальянцы мирно беседовали с турками в красных фесках, нетерпеливые французы, жестикулируя, что-то объясняли русскому соседу.

Джузеппе нашел в уголке свободное место и уселся там. Девушка подошла к нему и вопрошающе поглядела, ожидая заказ. Молодой напитан молча поднял палец:

— Один.

Гарибальди пил кьянти мелкими глотками, соображая, как лучше объяснить этой белокурой девчонке, что ему нужен хозяин.

Видя, что он вертит между ладонями пустой стакан, девушка вновь направилась к нему. Однако ей преградил дорогу смеющийся француз. Что-то говоря ей, он знаком пригласил девушку к своему столу. Двое его товарищей весело хохотали, указывая на них пальцами. Она попыталась увернуться, однако моряк решительно обхватил ее руками за талию и попытался поцеловать. Девушка рванулась что было мочи. На секунду ей удалось вырваться, но цепкие руки пьяного матроса ухватили ее за вырез платья, ситец затрещал, обнажив круглое розовое плечо.

Вскрикнув, девушка закрыла лицо ладонями. Гарибальди одним прыжком очутился возле француза. Схватив за ворот нахала, он с такой силой отшвырнул его в сторону, что тот едва не опрокинул стоящий рядом стол.

Пробормотав ругательство, моряк поднялся, выхватывая складной матросский нож, и ринулся на молодого капитана.

Синие глаза итальянца потемнели, черты смуглого лица стали словно каменными, и весь он напоминал молодого льва, сжавшегося перед прыжком.

Едва француз очутился рядом, как он одной рукой перехватил поднятая с ножом руку у запястья, а другой нанес такой удар по челюсти, что нападавший рухнул, как подкошенный.

Его товарищи вскочили, на ходу открывая ножи, но другие моряки быстро оттеснили их от итальянца.

Вдруг гомон стих. Толпа расступилась, и в проходе показался сгорбленный старичок. Он молча оглядел француза, которого товарищи приводили в чувство, и повернулся к Гарибальди.

— Спасибо, синьор, — тихо сказал он на чистом пьемонтском наречии, — милости прошу ко мне на стаканчик малаги.

Через несколько минут они были уже знакомы. Старик оказался хозяином остерии и, узнав, что молодой человек разыскивал его, оживился:

— Николос Караяни — сын моего старого друга. Он часто направляет ко мне капитанов. За это получает комиссионные. Но он вас не обманул — я действительно могу предложить вам выгодную сделку.

Бесшумно вошла Мария и поставила на стол оплетенную бутыль с вином, миску с черной икрой, затем на минуту выскользнула и вернулась с солеными огурцами и помидорами. Молодой капитан только сейчас почувствовал, как он проголодался за день.

Запах свежей черной икры заполнил комнату. Из разрезанного вяленого рыбца стекал янтарный жир. Соленая капуста, политая подсолнечным маслом, была пересыпана красными бисеринками клюквы и стружкой моркови, розовые, словно стеклянные, моченые яблоки горкой высились в голубой миске.

А на столе появлялись все новые и новые блюда. Высокий пшеничный каравай издавал такой густой хлебный дух, что Джузеппе не выдержал и первым потянулся к поджаристой краюхе.

Девушка наполнила стаканы. Густое красное вино было прозрачно и источало нежный запах.

— За удачу в делах! — Владелец остерии высоко поднял стакан и чокнулся с Гарибальди.

Медленно выпили.

Джузеппе с аппетитом принялся за еду. Хлебосольный хозяин все подкладывал гостю то с одной, то с другой, тарелки. Только после обеда заговорили о делах. Как и говорил кассир таможни, Ардизери предложил капитану тридцать рублей за тысячу штук апельсинов.

— Не торопитесь с ответом, — посоветовал он, приценитесь еще в других местах, но помните, что я вам первый предложил эту сделку. Гарибальди согласился.

— А где вы остановились? — прощаясь, спросил хозяин остерии.

— Еще нигде, но я слышал, в городе много гостиниц.

— Да, и есть довольно приличные. А если хотите, остановитесь у меня. В этом доме мы живем только с Марией. Если вам понадобятся какие-нибудь услуги — она поможет. А в гостинице шумно и дорого.

— Спасибо, — поблагодарил Гарибальди, — я с удовольствием воспользуюсь вашим гостеприимством, только если это вас не обременит.

— Нисколько, — старик пожал протянутую руку капитана. — Мария, проводи синьора Гарибальди к нам домой и прибери в крайней комнате: он будет гостить у нас.

В ДОМЕ АРДИЗЕРИ

Иоганн Ардизери поднимался рано. Едва лишь на востоке начинал сереть иссиня-черный небосвод, как старик бесшумно вставал и, шаркая шлепанцами, выходил на улицу поглядеть на небо: ясный день всегда сулил бойкую торговлю.

Вскоре просыпалась Мария и начинала хозяйничать на кухне. В этот день она старалась не греметь посудой, боясь разбудить гостя. Но Гарибальди спал чутко. Сразу проснувшись, он с минуту глядел на Лепной потолок, на котором была подвешена керосиновая лампа-молния, но вспомнив, где находится, быстро сел на кровати.

Комната, которую отвели Джузеппе, оказалась небольшой, но была удобна тем, что имела самостоятельный выход. При желании же можно было общаться и с хозяевами: из комнаты вела дверь в гостиную.

Завтракали все вместе.

— Какие у вас планы на сегодня, синьор Гарибальди? — осведомился хозяин.

— Хочу побывать на бирже, а затем осмотреть; город.

Ардизери одобрительно кивнул.

— Посмотрите обязательно — город у нас интересный.

— Плохо, что вы не говорите по-русски, — вздохнув, сказала Мария.

Она задумалась о чем-то, слегка нахмурив брови, отчего на ее лбу появилась тоненькая морщинка.

— Не хмурьтесь, синьорина, иначе быстро состаритесь, — Джузеппе с улыбкой посмотрел на девушку.

Встретившись с ним взглядом, она покраснела, но ресниц не опустила.

— Не смейтесь, — серьезно сказала она, — я, кажется, придумала, как вам помочь.

— И как же?

— Здесь живет один мой друг, — она еще сильнее покраснела, — он хорошо знает русский язык Ардизери как-то странно взглянул на них.

— Не знаю, удобно ли это будет, — нерешительно протянул он.

— Почему? — поинтересовался Гарибальди.

Старик замялся.

— Мартини хороший парень, но, говорят, он занимается контрабандой...

Молодой капитан легкомысленно махнул рукой:

— Ну, кто из моряков этим не грешит! Мария погрозила ему пальцем.

— Ой, смотрите, синьор капитан, у нас контрабандистам не везет: их стали ловить и таможня, и полиция.

— Да, это так, — задумчиво подтвердил Ардизери, — до сих пор везло только Каридасу, но он и сам стал осторожней. Уже ничего не слышно о его проделках.

— Кто такой Каридас? — полюбопытствовал Гарибальди.

— Обрусевший грек, очень смелый моряк. Говорят, что его боится даже начальник таможни.

Мария, молча слушавшая беседу мужчин, вдруг сказала:

— Я недавно видела Елену, жену Каридаса. Она очень изменилась: похудела, побледнела, только глаза по-прежнему такие же красивые. Что с ней такое? — И вздохнула: — Тяжело живется женам моряков...

— А вы не собираетесь стать женой моряка? — поддразнивая, спросил Гарибальди.

Девушка смутилась.

— Кстати, как разыскать вашего Мартини?

— Он скоро сам придет, — Ардизери встал из-за стола.

Мартини не заставил долго себя ждать. Едва лишь выглянуло солнце, как он стукнул в окошко. Гарибальди увидел невысокого коренастого человека с лукавым подвижным лицом. Капитану он чем-то напомнил вьюна. Казалось, — укажи только этому человеку любую щель, и он проберется сквозь нее без труда.

— Показать город? Рад быть полезным синьору!

И, пожав руку Джузеппе, сразу предложил:

— Отправимся?

День был теплый, солнечный. По улицам бродили куры с крашенными желтой охрой хохолками.

— Это хозяева их метят, чтобы не перепутать. — Новый знакомый указал на разбегающихся хохлаток. — Хотите посмотреть наш базар? Заодно и цены узнаете.

— Пойдемте, а оттуда на биржу, — согласился Гарибальди.

Базар встретил итальянцев сумятицей, разноголосым криком, толчеей и неразберихой. Лабазы стояли рядами, плотным кольцом оцепив лавки, цирюльни, обжорки. На лотках лежали штуки ситца, сатина, ярких восточных тканей. На лабазах горками высились турецкие рожки, черно-фиолетовый инжир, оранжевые апельсины, коричневые финики. Пучками лежал ярко-красный редис вперемежку с зелеными стрелками лука. От этого калейдоскопа красок рябило в глазах. В хлебном ряду дородные торговки, развесив баранки, зычно зазывали покупателей.

— Бублики, бублики! Свежие, горячие!

— Пирожки! Пирожки!

Оборванные цыганки, бренча монистами, тащили за собой чумазых цыганят и предлагали:

— Погадаю, красавчики! За три дня вперед всю правду скажу, всю жизнь узнаю! Удачу наворожу! Позолоти ручку!

Бородатые цыгане звенели цепями собственного изготовления, воровато обшаривая толпу глазами. Один, в ситцевой рубахе и широченных шароварах, вправленных в юфтевые сапоги, держал под уздцы трех лошадей, вокруг топтались мужики, разглядывая их.

Мужичонка с медведем, окруженный толпой, давал представление. Он был в белой домотканой косоворотке, выгоревших портках, на ногах — плетеные лапти, в руке — ивовая корзина. Мишку он обрядил в красное платье. Медведь выламывался, ревел, требовал сладостей и, ничего не получив, досадливо стягивал с себя надоевшее одеяние.

Кругом хохотали.

Мартини и Гарибальди пробрались к центру толчеи. Оказалось, что медведь изображает пристава. Он поднялся на задние лапы, важно пятил пузо, грозно рычал и по-хозяйски норовил запустить лапу в корзину, которую мужичонка держал в руках. Вокруг смеялись, бросали медяки. Мужик подхватывал их на лету, раскланивался.

— Р-р-разойдись, дай дорогу! — послышался вдруг раскатистый бас. Через толпу протискивался пристав.

— Это что за безобразие?! Над полицией смеяться?! — Кончики усов полицейского грозно прыгали, налитые кровью глаза выкатились. От него сильно разило сивухой. Услышав, что поносят полицию, пристав и вовсе разъярился. Рукояткой хлыста замахнулся на мужика:

— Скоморошничаешь, мерзавец! В холодную хошь?

— И чего расшумелись, ваше благородие? — густой бас из толпы звучал укоризненно. — Чай, греха здесь нет!

— Молчать! — рявкнул полицейский. — А ты пошел вон! В этот момент медведь, стоявший на задних лапах, потянулся к приставу, должно быть надеясь получить от него сладости. Тот было в страхе попятился, но поняв, что медведя бояться нечего, озлился и хлестнул мужика по лицу:

— Убирайся, пес шелудивый!

Мужик схватился за щеку. В толпе глухо зароптали.

— Зазря ударили, ваше благородие, — угрюмо произнес тот же бас.

— Р-р-разойдись! — Пристав опять поднял руку. Гарибальди бросился вперед, но его опередил какой-то человек из толпы. Он с такой силой рванул хлыст из рук полицейского, что тот, пьяно покачнувшись, осел на землю. И без того бледное лицо незнакомца еще больше побледнело, глаза его горели бешенством.

— Убью, подлец! — крикнул он по-итальянски. Пристав, нелепо тараща глаза, молчал, даже не пытаясь подняться.

Мартини потянул Джузеппе за рукав.

— Пойдемте отсюда, синьор капитан.

Видя, что тот нерешительно оглядывается, успокоил:

— Все будет в порядке: мужик ушел, а пристав пьян и поэтому никого не узнает.

— Ты не знаешь, кто этот человек? — спросил Гарибальди. — Он, кажется, итальянец.

Молодой моряк наморщил лоб, припоминая:

— Я видел его в таверне Иоганна, но с ним не знаком. Он появился здесь недавно. — И мрачно пошутил: — А вы, оказывается, горячий; как перец. Однако, уже поздно. Пойдемте на биржу.

Некоторое время шли молча. Джузеппе нервно сбивал прутиком пыльные стебельки травы. Наконец, он первым нарушил молчание:

— Скажи, Мартини, здесь часто бывает такое?

— Да, на базаре всегда весело, — легкомысленно отозвался моряк. — Здесь даже иногда с обезьянками ходят.

— Весело... — с горечью протянул капитан. — У нас в Италии тоже так иногда веселятся ... австрийцы.

— Ну, где так не веселятся? — Мартини внимательно поглядел на попутчика. — Ведь так всегда бывает.

— А народ здесь... не веселится? — Джузеппе чуть понизил голос.

— Бывает... редко, — Мартини безразлично глядел себе под ноги. — В двадцать пятом, говорят, было особенно весело...

— Мы об этом даже в Ницце слышали. — И попросил:

— Узнать бы поподробнее? Поможешь?

Мартини задумался и сказал с откровенным сожалением в голосе:

— Вряд ли я помогу, синьор капитан. Провезти груз под носом у таможни — это я могу, а вот... Не знаю, что и сказать. Я посоветуюсь кое с кем, а тогда уж скажу. Хорошо?

Гарибальди сдержанно согласился.

ИНВАЛИДНЫЙ ДОМ

Лишь в конце дня ушел Гарибальди с биржи. Только сейчас он почувствовал, как надоели ему торговые дела. Вертлявые маклеры, умелые дельцы, солидные купчины и разные подозрительные личности неопределенной профессии напоминали Джузеппе илистый пруд, виденный им еще в детстве в Ницце. Там гнездились головастики, лягушки, мелкая рыбешка и крупные щуки. Вся эта нечисть жадно набрасывалась на добычу, стремясь урвать кусок пожирнее. Стоило ему сказать, что продаются апельсины и будет закупаться пшеница, как его окружила толпа маклеров.

Но настоящего покупателя не попадалось, а каждое более или менее выгодное предложение казалось подозрительным: купцы старались всучить векселя и отказывались платить наличными. Мартини ушел, лишь убедившись в том, что молодой капитан не потонет в этом омуте.

Удлинились тени, стало прохладнее. Джузеппе медленно шел по забурьяненным улицам, разглядывая дома. Сосало под ложечкой, хотелось отдохнуть. Он свернул в один из переулков, потом в другой и дальше побрел наугад, ища глазами вывеску какой-нибудь харчевни. Один дом привлек его внимание. Это было приземистое строение, крытое красной итальянской черепицей. Вдоль его чисто выбеленного фасада тянулась длинная деревянная доска, прибитая к двум врытым в землю столбикам. На скамье, щурясь от солнца, сидели несколько человек. В них нетрудно было узнать моряков по костюмам, обветренным загорелым лицам и пенковым трубкам в зубах.

Гарибальди удивило, что у всех этих людей были увечья: один был без ног (его костыли валялись тут же у скамьи), другой — без руки, третий скрючился в три погибели, четвертый, видимо, потерял глаз, так как его лицо пересекала черная повязка.

Что-то показалось Гарибальди знакомым в фигуре этого человека. Их взгляды встретились.

— Пеппино! — закричал тот и бросился к Джузеппе.

— Луиджи! Какими судьбами? — Гарибальди порывисто обнял высокого моряка.

Тот изумленно твердил:

— Пеппино, мой славный Пеппино!

Луиджи Паскарелли, как и Гарибальди, был из Ниццы и считался первоклассным моряком. Однажды, еще мальчиком, Гарибальди с четырьмя товарищами (среди них были друзья его детства Чезаре Пароди и Рафаэле Деандренс) на рыбачьей лодке тайком решили добраться до Генуи Ночью Джузеппе снес продукты к лодке. Его друзей там не было. Чуть слышно плескались волны, позвякивала якорная цепь...

Вскоре подошли остальные «члены команды». Мальчики были возбуждены и слегка испуганы, но держались бодро. В полночь отплыли. Однако плавание продолжалось недолго. Возле Монако они увидели, что их догоняет какая-то бригантина. Гарибальди узнал «Тритонию» — судно, принадлежавшее другу его отца.

Оказалось, что юных беглецов выдал аббат, который в то время обучал грамоте Джузеппе или, как все его тогда называли, Пеппино. Нечего и говорить, что за это Пеппино ожидала жестокая порка. Он неминуемо бы отведал ремня, если бы в дом случайно не зашел Луиджи. Этот уже немолодой моряк, который служил на «Констанце» простым матросом, имел странное влияние на Доменико Гарибальди. Поняв, что маленькому Пеппино приходится туго, он с усмешкой сказал хозяину дома:

— Эх, синьор, уж если парня потянуло в море — тут ничего не поделаешь! Отдавайте его лучше к нам, на «Констанцу», и там либо он станет настоящим морским волком, либо навсегда оставит море.

И Доменико неожиданно согласился. Когда мать Джузеппе, всхлипывая, попыталась протестовать, его обычно уступчивый отец на этот раз остался непреклонным.

— В моем роду все были моряками. И эта профессия ничем не хуже другой. И если Пеппино рвется в море — пусть он узнает, каково оно в действительности.

Вскоре Джузеппе вышел в первое настоящее плавание. Десять лет он ходил вместе с Паскарелли на «Констанце» и крепко привязался к мужественному моряку. Луиджи любила вся команда. Даже суровый капитан бригантины Анджело Пезанте прислушивался к словам этого, в общем-то довольно замкнутого человека.

Джузеппе он казался загадочным. Поговаривали, что Паскарелли — карбонарий и знаком с самим главой северного итальянского филиала Конфалоньери, но вслух об этом сказать никто не решался, зная, что у властей длинные уши (а карбонарии умеют мстить и защищать своих единомышленников).

... Перед самой революцией 1831 года Луиджи исчез. И вот теперь Гарибальди увидел его здесь, в Таганроге. Но как изменился моряк после их последней встречи! Глаз у него был выбит, пальцы правой руки скрючены и едва шевелятся, в черных волосах появилась седина.

— Ну, что мы стоим? — спохватился Луиджи. — Пойдем ко мне, Пеппино, хотя лучше бы ты не видел, как я живу.

— Почему? — Густые светлые брови Джузеппе сошлись у переносицы.

Паскарелли как-то странно взглянул на собеседника.

— А ты разве не знаешь, что это за дом?

— Понятия не имею!

— Эх, Пеппино, ведь это — дом инвалидов для моряков-иностранцев. Здесь нас кормят, поят, дают деньги на табак. Видишь, даже крыша есть над головой.

— Как же так? — на лице капитана было столько откровенного огорчения, что Луиджи попытался улыбнуться. — Ну что ты, Пеппино? Все не так плохо. Я еще выиграл в этой игре, а другие получили пеньковый галстук или пулю в сердце.

Земляки вошли в дом. С первого взгляда было видно, что здесь живут одни мужчины: пахло крепким табаком и чувствовалось, что женские руки не прикасались ни к одной вещи. Впрочем, в помещении было чисто: ведь ее обитатели были моряками. В комнате, кроме Луиджи, жили еще десять человек, преимущественно греки.

— Это потому, что дом принадлежит греческому негоцианту Герасиму Депальдо, — пояснил Паскарелли. — Двадцать пять тысяч рублей потратил он на его постройку и сто тысяч положил в банк на вечные времена. Вот мы и живем на проценты с этих денег.

— А попечителей ты забыл? Им тоже немало перепадает! — зло добавил безногий моряк, который сидел на кровати, стоящей в углу, и штопал дырку на ситцевой рубахе.

— Ладно, Илья, не скрипи, как старая посудина, — отмахнулся Луиджи. И, уже обращаясь к Гарибальди, пригласил: — Садись на кровать, Пеппино: стульев у нас не полагается. Стол — и тот один на всех.

— А не лучше ли нам сходить куда-нибудь подкрепиться? — предложил Джузеппе. — Я голоден, как после недельного поста.

Моряк испытующе поглядел на капитана и, подумав, согласился:

— Хорошо, и мне хочется поговорить с тобой.

— А куда мы пойдем?

— В «Траторию». Это совсем недалеко отсюда.

РАССКАЗ КАРБОНАРИЯ

Центральная улица, на которой находилась «Тратория», именовалась Московской. Она делила город на две неравные половины, в одной находились кварталы иностранцев, в другой жили русские. Дом инвалидов для иностранных моряков стоял на углу Католической улицы и Большого Биржевого переулка. Луиджи и Джузеппе нужно пройти было лишь один квартал, потом свернуть влево и миновать пять-шесть домов, чтобы очутиться в кофейне.

«Тратория» помещалась в двухэтажном белом доме, выстроенном в стиле русский ампир с большим залом для посетителей и множеством мелких подсобных помещений. Не в пример другим кофейням здесь всегда было чисто, на дверях стоял белобородый швейцар, который подозрительно оглядывал каждого посетителя, словно проверял его платежеспособность, и пропускал только «чистую» публику.

Моряки нашли столик в углу, где народу было совсем мало.

Проворный служка быстро принял заказ и вскоре возвратился с подносом, заставленным тарелками, среди которых стоял кувшин с вином. От тарелок шел пряный парок. Джузеппе наполнил глиняные кружки красным вином и чокнулся с Луиджи.

— За встречу!

— Ну, как там, на родине? — Паскарелли взволнованно посмотрел на собеседника.

Гарибальди нахмурился.

— Плохо. Белые мундиры (австрийцы) с одной стороны, папа — с другой, а между ними — народ. И не видно выхода.

Он залпом осушил кружку. Луиджи глубоко вздохнул.

— Значит, ничего не изменилось. Я думал, что революция их хоть немного образумит...

Капитан покачал головой:

— Нет, Луиджи. Только злее стали. Наверное, не было настоящего огня, чтобы зажечь сердце каждого итальянца.

Единственный глаз Паскарелли яростно сверкнул. Моряк гордо выпрямился.

— Был огонь, Джузеппе! Но нас подло предали...

— Вас?... — брови Гарибальди, удивленно шевельнулись.

— А разве ты не слышал, что я был руководителем одной из карбонарских северных вент? Наши основные силы были в Модене. Мы многое могли сделать, да не вышло!

Джузеппе взволнованно наклонился к Паскарелли.

— Так, значит, это правда, что ты карбонарий?

— Был, Пеппино, — сознался старый моряк, — сейчас вента распалась. Руководители в руках австрийцев, большинство наших братьев погибло, а те, кто остался, разбрелись по всему свету. Теперь нам уже не подняться.

— Почему? Неужели нет силы, которая сделает Италию свободной?!

— Все это сложно, Пеппино. Ты ведь помнишь, как все это происходило?

И предложил:

— Если хочешь, то я смогу рассказать, как мы боролись и как потерпели поражение.

Он вновь налил в свою кружку вина и передал кувшин собеседнику.

Сделав большой глоток, Луиджи перевел дух и начал:

— К тридцатому году наша организация была достаточно грозной силой. В нее входили и крестьяне, и торговцы, и студенты, и профессора. Твой отец, Пеппино, догадывался, что я член тайного общества. Но он — убежденный католик и сам никогда не решался стать карбонарием. Он убежден, что все карбонарии — безбожники.

Паскарелли грустно улыбнулся и продолжал:

— Синьор Доменико никогда не мешал моим отлучкам. На «Констанце» я имел возможность часто бывать во всех портах Италии. Хотя мы заходили ненадолго, капитан Пезанте всегда отпускал меня, если мне было нужно. Правда, я не злоупотреблял его добротой и отлучался большей частью после отбоя. Наши собрания проходили ночью: ведь за нами следили и жандармы, и иезуиты. Но мы вели себя осторожно. Когда умер Пий VIII, мы уже были готовы к выступлению. Правда, еще не у всех было оружие, но мы надеялись, что добудем его в первых же сражениях.

В начале февраля мы выступили. Нас поддержали почти повсеместно, Трехцветное знамя карбонариев развевалось в Романье, Модене, Парме. — Я покинул судно твоего отца и приехал в Болонью, Кардинала Роотана, правившего Болоньей, тогда не было — он уехал в Рим, а пролегат растерялся. Карбонарии Болоньи воспользовались этим и захватили власть в свои руки. Вскоре вся папская область стала нашей. Что творилось тогда на улицах, Пеппино! Папские солдаты братались с горожанами, бросали оружие, а иезуиты даже нос боялись высунуть на улицу. Ну и досталось в те дни «Ордену Святого Петра!»

Я уже думал, что победа будет полной, но жестоко ошибся. Руководители северного филиала хотели закрепить успех и решили заключить договор с Людовиком Филиппом Орлеанским, но тот наотрез отказался его подписать.

А тем временем австрийцы стали подтягивать силы для ответного удара. Теперь с ними были и швейцарцы. А в тылу нам готовили удар в спину попы. Они повсюду объявляли нас безбожниками, нанимали целые банды «лацарони» (бандиты) проклинали нас с каждого амвона.

Паскарелли перевел дух и горько усмехнулся:

— А ты же знаешь наших людей, Джузеппе: они верят всему, что им говорят в церкви. Но мы были виноваты сами: не сумели объединить горожан с крестьянами, и это было нашей самой большой ошибкой. Что нужно было крестьянину? — Землю! Горожанину — свободу! И мы должны были им это обещать! А мы надеялись на патриотизм наших аристократов. Я спорил с руководителями северного объединения, но они не согласились со мной. Последние сражения были ужасны. «Белые мундиры» подтянули артиллерию и расстреливали наши войска прицельным огнем. Да что говорить! Швейцарцы тоже стреляли неплохо!

А возле Неаполя на нас напали бандиты! Вот там-то меня и покалечили. Пулей мне выбило глаз, и я пролежал без сознания почти два дня. Меня подобрал один рыбак, который тоже оказался карбонарием.

Я удивляюсь, как меня не прикончили, когда я был без памяти. Сильвио — так звали рыбака — жил на самом берегу моря. Он привез из Неаполя врача, и тот долго лечил меня. Оказалось, что у меня перебиты пальцы правой руки. Я даже не помню, когда это произошло. Видишь они не разгибаются до сих пор. Когда я стал поправляться, то узнал, что восстание подавлено, руководители братства захвачены и брошены в тюрьму Санта-Маргарита, многие повешены, а остальные угодили в свинцовую тюрьму в Венеции и каменные застенки в Болонье. А это, сам знаешь, — страшнее смерти. Туда, Пеппино, даже и в яркий день не проникает солнце. Днем сорокаградусная жара, а ночью холод раздирает тело. Меня уже искали, и Сильвио помог мне устроиться на парусник, который шел в Афины.

Греция едва не доконала меня. Да и где найдешь работу с искалеченной рукой, без глаза. Я чуть не подох с голоду. К счастью, мне удалось устроиться коком на бригантину, которая шла в Таганрог. Это было больше двух лет назад. Я остался здесь, потому что возвращаться на родину нельзя — там меня ждет виселица.

Я и здесь долго искал работу, но что можно сделать с одной рукой?! Вдобавок, я сильно простудился и схватил воспаление легких. Наверное, я бы погиб, если бы не попал в дом инвалидов. Там меня выходили. Так я и живу здесь до сих пор.

Паскарелли умолк. Молчал и Гарибальди, у которого от рассказа старого друга странно першило в горле.

— Послушай, Луиджи! — наконец с тоской воскликнул Джузеппе. —Неужели нам до конца своих дней терпеть гнет завоевателей?! Сколько пролито крови и слез — и все зря?!

Лицо Паскарелли стало печальным.

— Эх, Пеппино, если бы кто знал это! Я перенес немало, но согласен страдать еще больше, только бы видеть Италию свободной. Но я не знаю никого, кто повел бы народ на борьбу за это святое дело. Да что — я! Я уже старик, мне уже шестьдесят пять. Скоро мне отправляться в последнее плавание. Но я ни о чем не жалею. Помни, Пеппино, нет большего счастья, чем бороться за свой народ. А ты еще совсем молод. Ищи людей, Пеппино, которые укажут тебе правильный путь. Мы не смогли его найти.

Паскарелли взглянул на собеседника и увидел в синих глазах Гарибальди столько боли, что не выдержал и хлопнул друга по плечу:

— Не грусти, парень! У тебя все еще впереди. Ты увидишь Италию свободной!

И придвинул стул поближе к столу:

— Давай обедать: все уже остыло, а я дьявольски проголодался.

УЧИТЕЛЬ

Учитель таганрогской городской гимназии Масько считался вольнодумцем. Уже то обстоятельство, что он читал французских просветителей, а из русской литературы даже Радищева, давало повод многим обывателям называть его то вольтерьянцем, то якобинцем. Впрочем, сам учитель благоразумно вслух крамольных идей не высказывал, а на едкие намеки попечителей отвечал, что печется лишь о просвещении молодежи и жаждет вырастить из них верных сынов русского Отечества. А в последние два года он вообще оставил гимназию и жил на те деньги, которые предусмотрительно отложил на старость. Вначале к нему заходили бывшие ученики, искренне любившие старого учителя, но потом и они его стали навещать реже.

И все же Масько по-прежнему слыл вольнодумцем. Что давало пищу этим слухам, никто не знал. Полицеймейстер города Абсент неоднократно устанавливал слежку за странным учителем, но предосудительного в его поступках ничего не заметил. А слухи все-таки ходили.

Мартини знал больше других, да помалкивал. Не раз он тайком передавал старому учителю тяжелые ящики, которые ему вручали капитаны иностранных судов. Однажды матрос даже помог старику распаковать такой ящик и был страшно удивлен, когда увидел, что, кроме книг, ничего там не было. Заметив его изумление, Масько усмехнулся.

— Знаешь, Мартини, — учитель доверительно наклонился к уху моряка, — иная книга страшнее мортиры.

Мартини недоверчиво поглядел на старого учителя. У того вокруг глаз собрались веером веселые морщинки, седая борода клинышком смешно топорщилась; где-то в глубине глаз прыгали лукавые искорки, и весь внешний облик старика был по-домашнему будничным и совсем не вязался с грозным смыслом его слов. Но Мартини чувствовал, что старик говорит правду: уж слишком осторожно обращались с его грузом капитаны. А эти люди привыкли к опасностям и знали цену риску.

Но вот уже почти год, как Масько не получал никаких грузов и лишь вежливо раскланивался с моряками издали.

С ним-то Мартини и решил познакомить Гарибальди, справедливо полагая, что если Масько захочет, то расскажет капитану о событиях 1825 года.

... Учитель мирно копался в огороде, пропалывая грядки. Услышав лай пса, огромной лохматой дворняги, которая была привязана у самых ворот, он распрямился и, прикрыв лицо рукой от солнца, старался разглядеть гостя. Узнав Мартини, он дружелюбно заулыбался и поспешил ему навстречу.

— Молчать, Жук! — прикрикнул Масько на бесновавшегося пса и оттащил его за ошейник в будку. — Проходи в беседку, Мартини, — пригласил учитель, — ты мне как раз нужен.

В зеленой беседке, обвитой диким виноградом, было прохладно. Старик усадил гостя в плетеное кресло, а сам уселся напротив. Краснея, Мартини стал сбивчиво рассказывать Масько о своем новом знакомом, об эпизоде, происшедшем на базаре, и о том, что итальянский капитан ищет людей, знающих правду о событиях 1825 года. Масько внимательно слушал, рассеянно ощипывая веточку дикого винограда. Светло-зеленые листочки падали на пол беседки, но учитель не замечал этого. Наконец он пристально поглядел на Мартини.

— Надеюсь, ты не назвал ему моего имени? — сурово спросил он у моряка.

— Что вы, господин учитель, — обиделся итальянец, — вы ведь меня не первый год знаете. Только напрасно вы сомневаетесь: этому человеку можно верить.

Но лицо Масько продолжало оставаться озабоченным.

— Ты еще молод, Мартини. Время сейчас страшное. Ты ведь хорошо знаешь Абсента? Так вот, этот жандарм всюду подсылает своих людей. Он бы, конечно, рад был постоянно следить за мной, да кишка тонка — людей у него раз, два — и обчелся. Будь очень осторожен. А своего капитана приведи завтра ко мне. Если это действительно честный человек, то, может быть, я ему кое-что и посоветую.

Мартини хотел подняться, но старик остановил его и, испытующе глядя в глаза моряка, медленно, будто взвешивая каждое слово, спросил:

— Ты не возьмешься за одно очень опасное дело? Можно будет хорошо заработать, но риск большой.

Лицо Мартини изобразило живейшее любопытство:

— Что за дело?

Внимательно оглядевшись по сторонам, словно убеждаясь, что их никто не подслушивает, Масько тихо сказал:

— Нужно перевезти оружие из одного места в другое. Большая партия — по тысяче винтовок и палашей.

— Оружие? — изумился итальянец, — ведь вы, господин учитель, всегда интересовались только книгами.

Это случай особый, Мартини. Да и то — я только посредник в этом деле.

— Где сейчас груз и куда его перевозить?

— В доме Дмитрия Каридаса. Он там лежит еще с осени. Видно, жандармы что-то почуяли и за домом следили. Потом навигация кончилась. Надо договориться с Каридасом и ночью вывезти груз в море. Возле Мариуполя товар можно перегрузить: там тебя будут ждать. Вот и все.

— А сейчас за домом следят? — тревожно спросил Мартини.

— Нет, там чисто, я сам много раз проверял.

Моряк мысленно взвесил все «за» и «против» неожиданного предложения. Своей мозолистой пятерней он взъерошил курчавые черные волосы и наконец протянул руку Масько:

— Хорошо, господин учитель, я согласен. Половина денег вперед.

— Согласен. — Масько встал. — Погоди, я принесу вина.

ЗАПИСКА

Рассказ Луиджи не выходил у капитана из головы. Что бы он ни делал в этот день, перед его глазами вставали картины ожесточенной борьбы карбонариев, которая завершилась так трагически.

Торговые дела тяготили его. Он еще раз отправился на биржу и, убедившись, что никто не предлагает больше того, что уже обещал Ардизери, завернул в остерию к Иоганну.

Народу в «Красном петухе», как всегда, было полно. Мария то и дело подносила к столикам тарелки, кувшины, стаканы. Улучив минутку, Гарибальди подозвал ее и шепнул, что ему нужен хозяин.

Иоганн встретил его радушно:

— Как дела, синьор капитан? Чем могу быть полезен?

— Я решил принять ваше предложение, синьор Ардизери. Если вы не передумали, то можем произвести расчет хоть сегодня.

Владелец остерии протянул руку капитану, которую тот крепко пожал:

— Что же, я рад. Я освобожусь к трем часам.

— Это будет не поздно?

— Нет, банк работает до шести вечера. Мы вполне успеем.

Гарибальди вышел на улицу. Было около десяти часов утра, но солнце уже припекало сильно. Мартини почему-то утром не пришел, и капитан был предоставлен самому себе. Чтобы как-то скоротать время, он решил еще раз осмотреть город.

Улицы были неширокие, густо поросшие бурьяном и очень пыльные. Проезжающие по ним подводы гулко громыхали, дразня своры дворняг, бродивших в поисках кормежки.

Дома в городе чистенькие, побеленные известью. Немало высилось и каменных особняков, крытых черепицей. Многие из домов имели большие открытые террасы, крыши которых поддерживались круглыми колоннами. Возле большинства домов росли акации или каштаны. Кое-где из-за заборов выглядывали ветки сирени.

Один из переулков, называвшийся Депальдовским, упирался в каменную лестницу, спускавшуюся к самому морю. Отсюда хорошо просматривалась вся гавань, видны были портовые склады, море и лес мачт со спущенными парусами. Джузеппе долго смотрел на море, и вдруг ему пришло в голову, что он уже видел где-то эту улицу. И внезапно понял; что все это напоминает родную Ниццу! Там открывался такой же вид на порт и тоже была каменная лестница, хоть и маленькая, но так же украшенная вазами с цветами и скульптурами античных богов.

Снова Гарибальди вспомнил рассказ карбонария и глубоко вздохнул. Он медленно поднялся по переулку, пересек одну улицу, другую. На перекрестке остановился, подумал и свернул направо. Вскоре капитан очутился на площади, посередине которой возвышался памятник. На мраморном постаменте бронзовый гигант, надменно подняв голову, тяжело наступил на голову извивающейся змеи, тело которой свилось в бессильные кольца. Одной рукой он поддерживал эфес шпаги, а другой держал свиток указов.

Джузеппе долго разглядывал скульптуру, силясь вспомнить, где он видел это лицо.

— Кто это? — спросил он по-французски у благообразного господина, стоявшего неподалеку.

— Покойный государь император Александр, — благосклонно ответил собеседник и охотно пояснил: — Сей памятник установлен в честь пребывания государя в нашем городе и безвременной кончины, у нас его постигшей. А аллегория, здесь представленная, означает победу над Наполеоном, а на свитке — свод законов Российских дарованных нам государем.

Пробормотав слова благодарности, Гарибальди отошел.

«Александр I,... тот самый, кто заключил союз с Меттернихом против Италии».

Занятый этими мыслями, он не заметил, как подошел к дому инвалидов. На лавочке по-прежнему сидели моряки и между ними Паскарелли.

— А я ждал тебя, Пеппино! — обрадовался Луиджи. — Да думал, что ты занят делами.

— До трех я свободен. И хочу поглядеть город. Может быть, пойдешь со мной?

— Конечно, Пеппино! О чем речь! Вот только надену куртку.

Некоторое время они шли молча. Джузеппе заговорил первым. Он рассказал своему спутнику, что прогуливался сегодня по городу и увидел памятник царю.

— Да, это Александр I, — подтвердил Паскарелли, — здесь его многие помнят. Ведь в Таганроге он провел последние месяцы жизни. Купцам и градоначальнику от него перепадали немалые куши.

Разговаривая, земляки миновали центральную улицу, спустились по каменной лестнице в порт и подошли к Северному молу, где неподалеку стояла «Клоринда».

— Узнаешь? — Гарибальди указал на двухмачтовую бригантину, едва покачивавшуюся на воде.

Луиджи тыльной стороной руки провел по лицу.

— Красавица ты моя, — ласково проговорил он и взглянул на капитана, — ведь я помню, как ее строили

Пытаясь скрыть охватившее его волнение, старый карбонарий отвернулся, сделав вид, что осматривает гавань. Случайно он встретил взгляд человека, который стоял поодаль и старался привлечь его внимание. Это был щупленький, вертлявый субъект, с быстрыми бегающим глазками. Заметив, что Луиджи смотрит на него, он многозначительно подмигнул и показал ему маленький конвертик.

— Извини, я сейчас, — пробормотал Паскарелли и подошел к незнакомцу.

— Велено передать, — шепнул тот и сунул в руки моряка пакет.

Недоумевая, Луиджи распечатал его и вынул сложенную вчетверо бумагу, на которой по-русски было что-то написано. Когда он поднял голову, незнакомца уже не было. Пожав плечами, моряк подошел к Гарибальди и показал ему записку.

— Что в ней? — заинтересовался капитан.

— Понятия не имею. Да у нас во всем доме никто не читает по-русски.

— Да-а, задача! Погоди! — оживился Джузеппе. — Вчера мне показывал город один наш земляк, который знает русский язык. Его зовут Мартини.

— Ну, это долго ждать. Сейчас спросим кого-нибудь здесь, в гавани.

Проходящий мимо вагенмейстер взял письмо и прочитал: «Господин Каридас! Немедля явитесь ко мне по получении сей записки». Дальше следовала неразборчивая подпись, начинавшаяся с буквы «Б». Паскарелли перевел содержание капитану.

— Видишь, Пеппино, это не мне, а какому-то Каридасу. Этот тип меня с ним перепутал. А знаешь, он очень смахивает на шпика. За мной один такой охотился в Неаполе.

— Ты говоришь — Каридасу? — оживился Гарибальди. — Я уже где-то слышал это имя. Да! Это знакомый хозяина моей квартиры.

— Так пусть передаст по назначению. — Старый моряк отдал Джузеппе конверт и попросил:

— Съездим на «Клоринду» — уж очень хочется поболтать с ребятами и посмотреть на старушку вблизи.

ПАУЧЬЯ СЕТЬ

Городской полицеймейстер Абсент имел фамилию, точно соответствующую его натуре,— «absent», что по латыни означает «серый». Местные жители добавляли — «паук». И точно, — нравом он походил на паука и сам уже не помнил, сколько паучьих тенет сплел за свою жизнь и сколько искалечил человеческих жизней. Стоило человеку чуть коснуться его паутины, как он оказывался в ней запутанным навсегда.

Так случилось и с биржевым маклером Федотовым, который имел неосторожность подделать подпись на векселе своего клиента. И шагать бы ему по Владимирскому тракту с тузом на спине, если бы не паутина господина Абсента. Семен Маркович Федотов миновал острога, но подписал одну бумагу и уже не раз оказывал господину полицеймейстеру ценные услуги. Не то чтобы Абсент удостаивал чести лично с ним беседовать — упаси бог — с ним беседовал Бельковский, — но после каждого визита маклера к господину поручику полицеймейстер либо писал прокурору представление об аресте, либо начинал дознание, а чаще всего клал в карман изрядную сумму денег.

В тот день, когда Джузеппе Гарибальди встретился со своим земляком Паскарелли, Семен Маркович разузнал о крупной сделке между капитаном турецкого судна и начальником таможни и поспешил к Бельковскому. Встречи господина поручика с осведомителями проходили, разумеется, не в полицейском управлении. Неподалеку от городского шлагбаума, где высились два высоких остроконечных каменных столба, увенчанных каменными же шарами, стоял невзрачный домик, в котором жила скромная вдова по фамилии Надолинская. В свое время она тоже имела неосторожность прикоснуться к липкой паутине господина Абсента и с тех пор безропотно уходила из дому, как только в нем появлялся кто-нибудь от господина полицеймейстера, а приходила часа через полтора, когда в доме уже никого не было.

Вот в этот-то дом и прибежал неприметный маклер, зная, что Бельковский непременно там будет.

Уверенно толкнув шаткую рассохшуюся калитку, он рысцой пересек двор и вошел в низенькую мазанку. Поручик, как всегда чисто выбритый и напомаженный, был на этот раз в цивильном платье. Брезгливо сморщившись от застоялого запаха кислых щей, Бельковский присел на краешек грубо сколоченной табуретки, вынул из кармана жилета часы - луковицу и благосклонно процедил:

— Вы точны, господин Федотов. Надеюсь, вы сегодня не с пустыми руками?

— Как можно-с?! — пролепетал маклер, подобострастно взглядывая на поручика, — как можно-с! Прослышал про злостное нарушение и посему тороплюсь уведомить.

И он с жаром начал рассказывать полицейскому о сделке начальника таможни с турком.

— Значит, пообещал пятьсот рублей? — подняв левую бровь, переспросил Бельковский и покровительственно похвалил: — Вы молодец, господин Федотов. Но если солгали...

— Что вы-с! В мыслях того не имею-с! Питаю лишь надежду испросить полное прощение за прошлые прегрешения!

— Служите исправно, и я замолвлю за вас словечко господину Абсенту, — великодушно пообещал Бельковский и, снисходительно останавливая изъяснения благодарности, небрежно сказал:

— Пожалуй, вот еще что. Мне надобно срочно повидать Дмитрия Каридаса.

Вы знаете его?

— Нет-с, не имею чести.

— Жаль, но послать мне сейчас некого. Впрочем, вы его ни с кем не спутаете — это человек приметный. Я напишу записку, а вы непременно передайте ему либо в порту, либо сходите к нему домой. Живет он возле церкви Святого Николая. Там его все знают.

— А осмелюсь спросить, какой он с виду?

— Высокий, сложения крепкого. Нет правого глаза и ходит с черной повязкой. Волосом черен, левый глаз — карий.

Поручик подвинул к себе стеклянную чернильницу, стоявшую на столе, взял гусиное перо и быстро написал несколько строк на листке из блокнота. Вложив записку в конверт, протянул Федотову:

— Не позже чем завтра передать по назначению.

— Непременно все исполню, — маклер согнулся в поклоне.

Сразу же после свидания с Бельковским осведомитель разыскал дом Дмитрия Каридаса. На его настойчивый стук никто не откликнулся. Из состояния нерешительности Федотова вывела какая-то дородная баба:

— И чего ждешь, милай! Никого их нету. Тебе Дмитрия одноглазого или женку его?

— Дмитрия, — помедлив, пробормотал Федотов.

— Так ты в порт, милай, шагай. Он возле какого-нибудь капитана иностранного крутится. А может, ты к женке его? Так ты не дюже ухлестывай, а то он тебе голову скрутит.

Она еще что-то хотела сказать, но маклер ее уже не слушал: он спешил в порт. Одноглазого человека с черной повязкой и его спутника он нашел без особого труда и стал вокруг них описывать петли. Краем уха уловил обрывки их разговора и понял, что одноглазого приглашают на корабль. «Значит, второй - капитан», — сообразил Федотов.

Так записка Бельковского попала в руки Гарибальди.

ДЕЛА ТОРГОВЫЕ

Формальности при продаже апельсинов были совсем необременительными. Ардизери взял наугад десяток корзин, доверху наполненных золотыми плодами, взвесил каждый в отдельности, после чего пересчитал их и вывел среднее количество фруктов на каждый пуд. Общий вес груза был известен, и участники торговой сделки здесь же на месте, произвели несложный подсчет. Выходило по тридцать рублей за тысячу штук, и банк, не медля ни минуты, выдал деньги сполна.

Гарибальди тут же поместил всю сумму на свое имя, так как деньги могли ему срочно понадобиться, и глубоко упрятал во внутренние карманы необъятной матросской куртки банковские документы. Затем извлек оттуда же небольшой, но удобный пистолет, с которым никогда не расставался последние годы, взвел курок и засунул оружие за пояс. Эта небольшая мера предосторожности в те времена была необходима, особенно в условиях незнакомого портового города. Из банка возвращались вместе. Ардизери взял извозчика, и тот, обдавая прохожих клубами густой пыли, в десять минут домчал их к дому.

— Ну что же, отпразднуем сделку: она нам одинаково выгодна.

— Разве? — улыбнулся капитан.

— Конечно: я вам дал самую высокую оптовую цену, и при розничной продаже заработаю примерно пятую часть сверх того, что заплатил вам.

Пожевав старческими губами, он предложил:

— Хотите, я вам помогу закупить пшеницу на выгодных условиях?

— Буду только благодарен, синьор Ардизери, ведь, если говорить откровенно, — я совсем не опытный делец.

Старик что-то прикинул в уме и сообщил:

— Значит, я заработаю еще и комиссионные.

И, словно открывая большую тайну, признался:

— Я вам скажу откровенно, синьор Гарибальди, — у меня есть такая примета — никогда не упускать случая заработать деньги. Иначе изменит удача и тогда...

Мария быстро накрыла на стол. Обедали все в хорошем настроении, вдобавок появился неуловимый Мартини — тоже в отличном расположении духа. И хотя Мария отчитала его за то, что он покинул гостя, было видно, что она рада появлению молодого моряка.

Уже через минуту Мартини вызвался помочь девушке, и вскоре на кухне послышалась какая-то возня, смех и явственный звук поцелуя. Вскоре Мартини торжественно внес блюдо с запеченным судаком, за ним шла Мария, чуть смущенная, но скоро это смущение прошло. Губы ее то и дело вздрагивали от смеха. Иоганн и Джузеппе переглянулись и незаметно улыбнулись, но тут же сделали серьезные лица.

— Ну, как ваши дела, синьор капитан? — обратился Мартини к Гарибальди.

— Все в порядке, — сдержанно ответил Джузеппе. — Осталось закупить пшеницу, и мои торговые дела будут окончены.

— Рад за вас, — моряк ловко поддел поджаристый кусок румяного судака и с набитым ртом похвастал: — Мне тоже попалось выгодное дело. — И лукаво подмигнул:

— Если дела так пойдут и дальше — скоро смогу купить домик и жениться.

— Желаю удачи, — капитан дружески хлопнул по плечу Мартини.

После обеда мужчины закурили. Ардизери начал «клевать» носом и, извинившись, ушел отдохнуть в свою комнату. Мария мыла посуду, а моряки остались одни.

— Скажите, синьор Гарибальди, вас все еще интересует декабрь двадцать пятого года? — Мартини остро взглянул на капитана,

Тот ответил ему прямым взглядом:

— Да, Мартини. Ведь ты знаешь, как плохо сейчас у нас на родине. И если я узнаю, как люди боролись здесь, в России, может быть, это поможет мне выбрать правильный путь там, в Италии.

— Беспокойный вы человек, синьор капитан, — моряк выбил трубку в пепельницу, стоявшую на столе. —- Казалось бы, что вам еще надо: вы имеете бригантину, хорошую команду, ведете торговлю. Женились бы на какой-нибудь красивой синьорине, воспитывали бы себе детишек, а вы вон из-за чего хлопочете.

Джузеппе нахмурился. Сердито тряхнул своей огромной копной бронзовых волос, заговорил резко, отрывисто:

— Ты слишком далеко живешь от Италии, Мартини. От северного климата у тебя, наверное, кровь течет медленнее. А я не могу видеть, как на нашей земле хозяйничают австрийцы! И я не могу видеть, как попы обирают народ! И я не могу заставить молчать свою совесть, которая зовет меня облегчить жизнь людей, а я не знаю, как именно...

— Хорошо, — моряк не сводил испытующих глаз с лица капитана, — я могу познакомить вас с одним человеком. Быть может, он поможет вам.

Горестные морщинки у глаз капитана разгладились:

— И когда можно его увидеть? — спросил он нетерпеливо.

-— Хоть сегодня. Это не очень далеко отсюда, в Соборном переулке.

ТАЙНА УЧИТЕЛЯ

Когда Мартини с капитаном вышли из дому, был уже вечер. Солнце почти зашло, и лишь небольшой его ярко-вишневый край был виден на самом краю горизонта. Длинные бесформенные тени перечеркивали улицы, укутывали их синевой, и лишь сквозь щели заборов кое-где пробивались теплые солнечные блики,

Улицы были почти пустыми. Изредка появлялись прохожие, да извозчичьи пролетки, блестя черным лаком, нахально клубили пылью. Стало прохладнее. Масько встретил итальянцев радушно. Сердитого пса запер в будку, откуда тот глухо ворчал, гостей проводил в дом.

Квартира учителя была небольшой, но очень опрятной. Поражало большое количество книг, которые аккуратными стопками были уложены на письменном столе, ровными рядами выстроились на этажерке и за стеклами дубового книжного шкафа.

Увидя, что гость ласково провел рукой по золотым обрезам, учитель спросил по-французски:

— Вы любите книги, мсье капитан?

— О, да! Во всех своих плаваниях я всегда покупаю книги, — улыбнулся Гарибальди.

— И на какие вопросы вы ищете ответы? — глаза старика из-под нависших седых бровей остро взглянули на собеседника.

— На многие: ведь жизнь так сложна, и порою в ней нелегко разобраться, а еще труднее найти свой путь в жизни, — Джузеппе открыто встретил взгляд Масько.

Мартини решил не мешать собеседникам. Он тихонько уселся в потертое плюшевое кресло в углу и начал листать журнал «Родина», где его привлекали больше картинки, чем текст. Хозяин пригласил итальянцев к столу и начал угощать вишневой настойкой.

— Напиток богов,— капитан с удовольствием осушил бокал вина,— такой аромат и вкус редко встретишь.

— Своего приготовления,— с гордостью объявил Масько.

С минуту он разглядывал хрустальный бокал, в котором искрилась и переливалась рубиновая настойка.

— Я рад, что вам понравилось вино, — Масько второй раз наполнил бокалы гостей, — ведь в Италии есть свои замечательные вина, и вы в них толк понимаете.

— Наши вина сейчас пьют австрийцы и швейцарская наемная гвардия, а мы довольствуемся кислым кьянти. Сладким вином нас угощают лишь попы в церкви во время причастия. Правда, перед этим надо исповедаться в грехах, а это не всегда удобно, потому что тайна исповеди странным образом становится известной полиции, — недобро сверкнул глазами Джузеппе.

— И как к этому относятся итальянцы? — Учитель серьезно слушал капитана.

Гарибальди махнул рукой:

— По разному. Одни стараются приспособиться к обстоятельствам, другие ищут путей сбросить рабское ярмо, а простой народ бедствует.

— И у нас простому люду нелегко, — старческие глаза Масько стали печальными, — только вас мучают завоеватели, а наш народ — свои помещики. У вас, по крайней мере, нет крепостного права, а у нас бывает, что борзую суку на крепостную девку меняют. Тут уж не знаешь, что и думать: какой гнет горше — свой или иноземный.

— И вы это терпите? — на смуглом лице Джузеппе проступил густой румянец, — неужто нет силы стряхнуть с себя этот позор?

Масько задумался: он не знал, на что решиться. Слишком вольные речи были опасны, но ведь он ждет ответа, этот симпатичный итальянец. Крупное открытое лицо, резкие порывистые движения выдают в капитане натуру страстную, увлекающуюся, а большие синие, как у русского, глаза смотрят на мир честно, но сколько вопросов таится в их глубине! Видно, многого хочет от жизни этот человек, но еще не знает, какие сюрпризы ждут его в будущем. Он ищет свой путь, но пока не ведает, какой тропинкой пойти к нему. И чувствовал старый учитель — не будет легким этот путь, ибо такие натуры не остановятся до тех пор, пока не сгорят дотла на сжигающем их огне.

Что же, видно, этому человеку нужно говорить правду. И старик решился.Он заговорил негромко, чуть глуховатым голосом:

— Лучшие умы России думали над этим и не находят выхода. Да и на кого опереться? Крестьянин? Он темен и забит. Ну, иной раз пустит, как говорят на Руси, «красного петуха» под барскую усадьбу, так потом батогами его забьют. Солдаты? Те уже совсем забиты, да они из тех же самых крестьян набраны. Дворяне? Что же, было такое, создали дворяне свой союз из лучших сынов нашего отечества. Именовался он «Союз благоденствия». Давно это было, более двенадцати лет назад. Разные люди входили в этот «Союз». Были и такие, которые могли все дело под удар поставить. И пришлось этот «Союз» распустить, отсеять ненадежных, а из преданных делу людей возродились два общества — Северное и Южное.

Масько перевел дух.

— Посудите сами, можно ли было надеяться на успех, когда в эти общества входили люди хотя и прогрессивные, но нужд крестьянина не ведавшие? И мнится мне, что начать им надо было со школ, с образования мужика, с пробуждения его сознания. А так;— никакой надежды на успех не было...

— Но они на что-то надеялись? — возразил Джузеппе.

— Надеялись, — старик горько махнул рукой. — Надеялись, что солдаты им верят и пойдут за ними до конца.

— Ну, и...

— И они пошли... под батоги, шпицрутены и на каторгу.

Старик замолчал. Ему было больно говорить обо всем этом. Гарибальди слушал, всем сердцем понимая боль своего собеседника, а Мартини с удивлением наблюдал за говорящими, так как плохо улавливал смысл рассказа учителя: он не знал французского языка.

Между тем Масько продолжал:

— И все-таки восстание началось. Вы, наверное, знаете, что здесь у нас, в Таганроге, скончался император Александр I. Было это 19-го ноября 1825 года. На престол должен был взойти Константин Романов, наместник Польши. Но он от престола отказался. Предстояло царствовать Николаю Павловичу, нынешнему императору.

Голос учителя окреп, казалось, раздвинулись стены маленькой квартиры и откуда-то издалека, из глубины пролетевших лет ворвались залпы картечи, ожила Сенатская площадь, во весь рост встали пятеро героев-декабристов — Пестель, Рылеев, Каховский, Муравьев-Апостол и Бестужев, которые звали на святую битву за свободу. Перед мысленным взором итальянского капитана прошли неповторимые картины славной борьбы членов Северного и Южного обществ. Джузеппе хотел знать все — и как шла подготовка к восстанию, и какой должна была стать Россия после свержения царя, и то, каким стало бы политическое управление страной.

Масько отвечал терпеливо, подробно останавливаясь на каждой детали. Не скупясь на горькие слова, он набросал картины народного бедствия, рассказал о тех реформах, которые мечтали осуществить декабристы.

— Как ждали у нас свержения русского царя! — воскликнул Гарибальди. — Для моей родины это было бы спасением: царь в союзе с Австрией. И неужто же Российская Республика не протянула бы руку помощи моему народу?

Старый учитель гордо выпрямился:

— Верите мне, синьор Гарибальди, — русские не хотят ничьего рабства! И мыслю так: будет еще мое Отечество.

Помолчали. За окном быстро темнело, сумеречные тени неслышно притаились в уголках. Масько встал из-за стола и зажег керосиновую лампу, висевшую под потолком. Язычок пламени постепенно разгорался, запотевшее стекло лампы прояснилось, стало совсем светло.

— Скажите, господин учитель, — Гарибальди наклонился вперед к собеседнику, — вот вы скорбите о судьбе своего народа, а чем вы помогаете ему?

Старик серьезно поглядел на капитана:

— Нелегкий это вопрос, но я отвечу на него. Я — учитель и всю свою жизнь старался разбудить в сердцах моих учеников ненависть к рабству и насилию. И. ежели эта ненависть даст ростки, то моя цель будет достигнута. Ибо, как сказано в писании от Марка, «Кто имеет, уши слышать, да слышит!»

— Но как найти свой путь? Я, как слепец, ощупью ищу дорогу, натыкаюсь на колючие заросли и не вижу впереди просвета, — с горечью воскликнул Гарибальди.

— Путь есть, его только надо найти, — твердо сказал Масько. И вот еще что я вам посоветую: не уставайте спрашивать своих земляков о своем Отечестве. Они многое знают. К нам, в город, бежит много политических эмигрантов. Ваши земляки, бежавшие два года назад из Италии, нередко собираются в портовых тавернах. Они многое знают.

— Я побываю там обязательно, — пообещал капитан.

Он поднялся и стал благодарить хозяина за гостеприимство.

— Полно, — с улыбкой отозвался Масько, — это вы принесли мне радость, ибо я вижу, что и в вашем сердце кто-то посеял добрые семена, и они уже дают всходы.

Встал из-за стола и Мартини, который поначалу было слушал беседу, а потом вернулся к журналам.

— Ты видел Каридаса? — по-русски спросил у него учитель.

— Нет, но я нашел неплохое судно, на которое можно погрузить товар.

— А когда повидаешься с Дмитрием?

— Может быть, даже сегодня, — пообещал Мартини.

Гарибальди услышал имя Каридаса и вспомнил о записке.

— Скажите, — обратился он к учителю, — вы назвали имя Каридаса. Вы знаете его?

— А что такое? — насторожился Масько.

— У меня к нему письмо, — капитан порылся в кармане и подал пакет старику.

Старик прочел записку и нахмурился.

— Откуда у вас эта бумага? — сурово спросил он.

Гарибальди рассказал.

Видя, что Масько встревожен, забеспокоился и Мартини.

— Что случилось? — вопросительно поглядел он на учителя.

— Тебе знакома эта подпись? — Масько показал записку.

— Нет...

— В полицейском управлении есть поручик Бельковский — он так расписывается.

— Не может быть! — испуганно прошептал моряк.

— Бельковский учился у меня в гимназии, нередко навещал меня дома, и я хорошо помню его почерк...

Все время, пока продолжался этот диалог, Гарибальди с недоумением поглядывал то на одного, то на другого собеседника.

— Я принес неприятные вести? — участливо спросил он.

— Да..., — нехотя признался учитель.

— Может быть, я смогу вам помочь? — предложил Джузеппе.

Старик исподлобья посмотрел на капитана и, наконец, решившись, рассказал:

Один из моих учеников закупил товар, минуя таможню, и спрятал его у Каридаса. Вернее, тот сам закупил его для моего ученика. И вот эта записка свидетельствует, что Каридас связан с полицией.

— Что же теперь делать?

— Не знаю, — прошептал Масько, — деньги истрачены все, да и новый товар сейчас закупить негде.

— Может быть, Каридас вас не предал?

— Если не предал, так предаст, — решительно возразил учитель.

Джузеппе думал недолго.

— Знаете, — глаза его стали озорными, — давайте сделаем так: мы с Мартини передадим ему записку и посмотрим, что из этого выйдет. Я много имел дел с людьми самого разного сорта и предателя почувствую сразу.

Старик заколебался.

— Соглашайтесь, — уговаривал его капитан, — я скажу Каридасу, что хочу забрать товар.

— Но тогда я должен вам сказать, что это за товар...

— Так скажите!

— Это — винтовки и палаши для. нового польского восстания.

В комнате стало тихо. Только было слышно, как тикали ходики да где-то в подполье шуршали мыши.

— И все-таки я пойду к Каридасу, если вы мне доверяете.

— Хорошо, — сдался, наконец, Масько, — да поможет вам Бог.

ОДНОГЛАЗЫЙ КОНТРАБАНДИСТ

С той памятной ночи, когда Дмитрий с женой побывал в полиции, радость покинула их дом. Что бы он ни делал, с ним повсюду был груз тяжелых, безрадостных мыслей. Возле дома нередко маячили серые фигуры абсентовских филеров, а в квартире частым гостем стал квартальный. Можно было, конечно, бросить все и бежать куда глаза глядят, да с вещами не уйдешь: узнает Абсент, а главное — страшно было лишиться дома, просмоленного надежного баркаса, сетей и остаться без средств к существованию. Да и не было уверенности, что и потом до него не дотянутся полицейские щупальца.

Это хорошо понимал и Абсент. До самого конца навигации он надеялся, что кто-нибудь придет за оружием к Каридасу и он разыщет крамольников, но никто не пришел. Между тем, Дмитрий сообщил ему, что закупил винтовки и палаши на деньги своего клиента, а следовательно, покупатель появится непременно.

Поэтому полицейские не торопили Каридаса, зная, что грек связан по рукам и ногам, а оружие по-прежнему недвижимо хранится в тайнике в рогожных тюках. Абсент самолично оглядел опасный груз, пытаясь найти пометки поставщика, но кроме того, что оружие французского производства, ничего не дознался. Еще раз строго напомнив контрабандисту, что тот в его руках, полицеймейстер на зиму оставил его в покое.

Едва сошел лед, грека опять вызвали в полицию.

— Нуте-с, — промурлыкал Абсент, — какие новости, господин Каридас?

— Нэт новостей, — Дмитрий спокойно поглядел на полицеймейстера, — никто нэ приходил.

Это спокойствие не понравилось Абсенту.

— А может-с, покупатель предупрежден? Может, вы ему намекнули-с что-нибудь? — Маленькие злые глазки собеседника буравили контрабандиста. Тот равнодушно пожал плечами:

— Никому ничего нэ говорил.

— Так, значит, придут-с за товаром?

— Пятнадцать тысяч никто нэ оставит на память, — усмехнулся контрабандист.

— А больше никто не обращался к тебе?

Грек с откровенной ненавистью взглянул на полицеймейстера:

— Я теперь рыбу ловлю, контрабанду нэ вожу.

Когда Каридас ушел, Абсент раздраженно пробормотал:

— Ненадежен, мерзавец, ох, ненадежен! Только и держит его дарственная... ну, да это веревочка крепкая, а что, если нет?..

Полицеймейстер прислушался. В распахнутую форточку доносились приглушенные звуки менуэта: это в доме напротив музицировала дочь фонарного чиновника. Абсент умильно вздохнул: он очень любил фортепиано.

А Дмитрий возвращался домой в самом мрачном настроении. Сознание того, что он должен предать человека, приводило его в исступление. Все в нем восставало против этого, но когда он вспоминал о своей участи, перед глазами возникало заплаканное лицо жены, и руки бессильно опускались. Все чаще ему приходили в голову мысли о самоубийстве, но он гнал их, помня, что Елена будет тогда совсем беззащитной.

Жена встретила его тревожным взглядом. Он успокаивающе провел огромной ладонью по ее мягким золотистым волосам, и она прижалась к нему, чувствуя, как у самого уха гулко бьется его сердце.

Каридас не захотел ужинать и рано улегся спать.

...Так прошло около месяца. Однажды вечером, когда он с небольшим уловом тарани только что вернулся с моря, к нему бросилась заплаканная жена.

— Почэму плачешь? — удивился Дмитрий. Он снял парусиновую венцераду, пропитанную водой и скользкой рыбьей слизью, и нежно взял ее за подбородок.

Все еще всхлипывая, но уже радуясь, что видит его живым и невредимым, она объяснила:

— Боялась я, Митенька, сердце уж все изболелось: думала, случилось что с тобой.

— Нэ бойся, — он поцеловал жену. — Я сильный, как слон. Иди спать, я сам помоюсь, потом ужинать буду.

Она отрицательно замахала руками и помогла перетащить рыбу в подвал. Назавтра, чуть свет, эту рыбу предстояло отнести на рынок или сдать прасолу. Сливая воду на широкую волосатую спину мужа, Елена с Любовью смотрела, как он довольно фыркает, а потом вытирается полотенцем. Подперев лицо кулачком, она с удовольствием глядела, как Дмитрий жадно глотает дымящийся борщ, крепкими зубами пережевывает мясо.

— Ложись, Митенька, устал небось. Кровать я уже разобрала, — предложила она.

— Ничэго, я еще сетку вязать буду, а ты спи.

Доставая челнок и суровые нитки, он слышал, как, раздеваясь, она шуршала платьем, а затем молилась перед иконой Христа-спасителя:

«Огради мя, Господи, силою честного и животворящего твоего креста и сохрани мя от всякого зла...»

Скрипнула кровать под тяжестью ее тела, и снова послышались слова молитвы: «В руци твои, господи Иисусе Христе, Боже мой, предаю дух мой. Ты же мя благослови и помилуй и живот вечный даруй ми. Аминь». Вскоре она задышала ровно, спокойно, видно заснула.

Каридас неподвижным взглядом смотрел прямо перед собой и ничего не видел. Мысли были путаные, несвязные и тяжелые. Внезапно кто-то осторожно стукнул в окно. Он вздрогнул и весь напрягся так, словно на него взвалили непомерную ношу. Осторожно вышел в сени, окликнул негромко:

— Кто?

— Свои, Дмитрий. Это я, Мартини.

Облегченно вздохнув, грек отодвинул тяжелый засов. Мартини проскользнул в чуть приотворенную дверь, за ним, упруго пружиня шаги, словно пробуя прочность пола, вошел Гарибальди.

— Елена спит? — полушепотом осведомился Мартини.

— Спит, — также шепотом ответил грек.

Мартини почувствовал себя свободнее. Гости прошли в дом, чинно уселись у стола, покрытого вышитой скатертью.

— Я от поляка, Дмитрий. Он хочет забрать груз.

Вот оно! Смуглое обветренное лицо Каридаса побледнело. Он машинально ухватился за край стола и поглядел на итальянца. Мартини смотрел почему-то чересчур уж пристально, второй итальянец казался спокойным, но контрабандист подсознательно ощутил, что гость замер в ожидании чего-то... Чего?

— Какой груз? — будто не понимая, переспросил грек, словно утопающий, хватающийся за соломинку, все еще надеясь, что это какое-то недоразумение.

— В тюках... — и Мартини прицелился в невидимую точку из воображаемого ружья.

Сомнений не было: эти люди были от н е г о ... Что делать?! Предательство, дотоле казавшееся нереальным, облеклось плотью, обрело зримые очертания Мартини и этого, синеглазого великана. Это их отправят на каторгу по его доносу! Оглянувшись на дверь спальни, грек заговорил и сам не узнал своего голоса:

— Нэльзя брать груз, Мартини... за домом следят... Я должен сказать полиции, эсли кто за ним придет... Уходи... может, нэ увидэли... Скажу — сэтку просил.

Гости переглянулись. Мартини быстро перевел капитану смысл слов, сказанных Каридасом.

— Почему он должен сказать об этом полиции? — спросил Джузеппе. Грек долго молчал, низко наклонив голову и машинально перебирая бахрому скатерти.

Наконец, он заговорил. Рассказал, как его выследили полицейские, как над ним издевались, признался, что дал подписку в полиции и поведал о своем страшном залоге.

— Я нэ знаю, что дэлать... Я хотэл убежать, но у мэня мало дэнэг. Сейчас есть баркас, есть дом, сэтки... очэнь мало дэнэг. А у мэня Элэна. Продать все — узнает полиция. А без дэнэг где проживешь?

— Скажи, Дмитрий, сколько стоит твой дом? — спросил, наконец, капитан.

— Дорого... рублэй сто двадцать ... сто пятьдэсят...

— А имущество?

— Двадцать пять рублей, — недоумевая, ответил грек.

— Теперь подумай сам — за 175 рублей ты продаешь и совесть, и душу. Неужели ты думаешь, что этот самый Абсент теперь не отберет у тебя и дом, и имущество, и баркас? Отберет обязательно. И потом — ты знаешь, сколько людей ждет оружие? Может быть, именно эти винтовки помогут людям выбраться из нищеты.

— Эсли я брошу все и уйду — сам сразу стану нищий. Я на дом дэньги пять лет собирал.

— Значит, хочешь помогать Абсенту? Не хочешь рассчитаться с ним за все? — запальчиво вмешался в разговор Мартини, который перевел греку слова капитана.

Каридас выпрямился. Его огромные руки сжались в кулаки. Заметив это, Гарибальди подлил масла в огонь:

— Я представляю, как бы взбеленился этот полицеймейстер, если бы узнал, что у него увезли винтовки из-под самого носа!

— Я жэ нэ могу! — почти простонал грек.

— Послушай, Каридас, я, кажется, смогу тебе помочь.

И, медленно взвешивая каждое слово, капитан пояснил:

— Бригантина, на которой я привез апельсины, — моего отца. Но он, мне всегда выделяет деньги после каждого удачного рейса. Объясни ему, Мартини, что если он сможет вынести винтовки так, чтобы не узнала полиция, я смогу дать рублей сто на покупку дома где-нибудь в другом месте. Я знаю — это немного, но больше у меня нет.

— А я могу поделиться деньгами, которые мне обещали за перевозку оружия,— он же может перевезти его на своем баркасе, — радостно хлопнул себя по коленям .Мартини, — это ведь еще рублей пятьдесят.

Хозяин квартиры, ничего не понимая, смотрел на оживленно беседующих итальянцев. Когда ему перевели этот разговор, грек низко наклонил голову и закрыл лицо руками.

Наконец, он посмотрел на итальянцев и глухо поблагодарил:

— Спасибо, друзья. Я и так хотел убежать — нэ могу я людэй продавать. А дэньги я сейчас возьму. Потом заработаю — пришлю.

— А как груз? — спросил Гарибальди.

— Грузить надо на мой баркас. Скорэе надо.

— А если следят?

— Пусть, — недобро процедил грек, — я этому пауку все равно что-нибудь сдэлаю!

— Ты сам-то куда? — дружески спросил Мартини.

— На Черное море... В Батум или Сухум. Там другой паспорт куплю — никто нэ найдет.

Понадобилось меньше минуты, чтобы и Гарибальди узнал о планах Каридаса.

— Я могу доставить вас с женой в Батум на «Клоринде», — предложил он, — ведь мы пойдем через Стамбул.

Почти час моряки обсуждали план побега Каридаса и отправки груза по назначению. Вскоре все детали были уточнены. Когда с делами было покончено, Джузеппе неожиданно расхохотался и, вынув из кармана злополучный пакет, передал его контрабандисту. Тот прочитал и приглушенно выругался.

— Так вы все знали? — изумленно пробормотал он. Гарибальди обнял его за плечи. И столько было в этом жесте дружеского тепла, бескорыстного участия и чисто человеческого понимания, что грек сразу же успокоился.

— Спасибо, друзья, — растроганно произнес он, — вы мэня спасаэтэ и от позора, и от нищеты.

Когда гости ушли, он долго оглядывал комнату, бездумно улыбаясь. Потом задул лампу и пошел в спальню. С минуту он смотрел на спящую жену, лицо которой, при свете лампадки, смутно белело в полумраке, потом разделся и осторожно лег, стараясь не разбудить Елену.

Впервые за много месяцев у него было спокойно на душе.

ХЛОПОТЫ

Следующий день для всех был полон забот. Мартини с утра занялся приготовлениями к отправке оружия. Он успокоился только тогда, когда осмотрел баркас Каридаса, добыл тачку, удобную для перевозки грузов и моток тонкой веревки для увязки тюков. Баркас Каридаса Мартини решил использовать для перевозки тюков в Мариуполь, а потом передать его родственнику Дмитрия. Но контрабандиста беспокоила встреча с Бельковским. Правда, с поручиком разговаривать было много проще, чем с самим полицеймейстером, но поди знай, какую каверзу готовил еще Абсент.

Встреча произошла в доме вдовы Надолинской.

— Что-то вы глаз не кажете? — такими словами приветствовал поручик Дмитрия.

— А зачем я нужен? Никто нэ приходит.— Придет — скажу полиции, и все, — отозвался грек, отводя единственный глаз в сторону. — Наверно ужэ скоро придет.

— Почему вы так думаете? — встрепенулся Бельковский.

— Очэнь просто. Апрэль ужэ. Сэгодня — двэнадцатое. Скоро Пасха. Послэ Пасхи, навэрно.

— Пожалуй, — подумав, согласился жандарм. — Так вы известите господина Абсента?

— Сюда приду сказать, — угрюмо пообещал Дмитрий.

— Что это вы невеселы? — съязвил Бельковский.

— А что — это хорошо, когда человека в острог посадят? — так же мрачно откликнулся Каридас.

— То не человек, а крамольник и враг государя-императора, — строго оборвал его Бельковский.

На том они и расстались.

В полицейском управлении он обстоятельно передал весь разговор Абсенту. Полицеймейстер внимательно выслушал отчет, и потом, буравя молодого человека бесцветными глазами, спросил:

— Что намереваетесь предпринять?

— Ждать, ваше превосходительство. Не уйдет он от нас никуда: имущество не оставит, а вдвоем с женой без деньжат не больно-то проживешь.

Абсент иронически скривил губы:

— Молоды вы еще, господин Бельковский, оттого и склонны к поспешным выводам. Вначале и сам я так мыслил, да сердцем чую — ненадежен Каридас: и заказчика предупредит, и сам уйдет. Как вьюн, вместе с женой выскочит. С сумой по миру пойдет, а преступника нам не назовет, — натура не та.

Увидя, что лицо молодого человека недоуменно вытянулось, полицеймейстер покровительственно изрек:

— Удивляетесь? А ведь все просто: я дал ему свободой, так сказать, насладиться, а сам капканчик поставил-с: за грузом-то постоянно наш человечек следит.

Он хихикнул и вдруг жестко отрубил:

— Теперь учредить слежку и за домом. С сегодняшней же ночи!

— Одного послать?

— Двоих с обоих концов квартала.

— Достаточно будет этого?

— А где больше взять? Сами знаете — не густо у нас с сыщиками. Не за одним ведь Каридасом следить надобно.

— А если слежку заметят?

— Тогда мы проиграли-с, господин Бельковский.

Поручик молча поклонился. Он не любил спорить с начальством.

Гарибальди с утра был занят поисками пшеницы. Ему обещал помочь в этом деле Ардизери, но капитан и сам не терял времени даром. На бирже, как всегда, было много народу. Посетители беспокойно сновали взад и вперед, подбегали к окошечкам касс, сверялись с объявлениями, что-то лихорадочно писали за огромным, залитым чернилами, столом. Маклеры вполголоса предлагали сделки. Были здесь посредники и по продаже пшеницы. Однако цены оказались высокими: за четверть по четыре рубля десять копеек. Это дорого. Капитан медлил.

Неожиданно в дверях появился Ардизери. Он только что подъехал на извозчике с каким-то человеком. Несколько минут они переговаривались вполголоса, после чего оба подошли к Джузеппе.

— Есть пшеница по четыре рубля за четверть. Думаю, что еще гривенник можно скинуть, если поторговаться. Согласны? — предложил владелец остерии.

— Что-то дешево. Пшеница хорошая? — осторожно спросил Гарибальди.

— Пшеница — первый сорт, а дешевая потому, что из первых рук. Вот образец, — старик взял у своего попутчика полотняный мешочек с пшеницей.

Полновесные зерна пахли полем и казались отлитыми из золота. Вскоре сделка была завершена. Управляющий имением согласился отдать пшеницу по три рубля девяносто копеек за четверть, но бумаги оформлял по три рубля пятьдесят копеек.

Капитан не возражал: он понял, что разница составляет комиссионные управляющего и Ардизери. Что же, в этом случае в накладе оставался только помещик Кошкин. Но это уже была его забота.

С биржи Гарибальди зашел навестить Луиджи и ввел его в курс дела.

— Значит, скоро отбываешь? — с грустью вздохнул Луиджи. Одинокий глаз его затуманился, но он быстро взял себя в руки.

— Когда погрузка? — спросил карбонарий.

— Начнем сегодня. Пшеница в городе, а стивидоры в порту всегда есть.

— Я тебя еще увижу?

— Конечно. Давай посидим сегодня вечером в остерии.

— С радостью, Пеппино. Где ты будешь?

— Знаешь «Красного петуха»? Приходи туда в восемь.

Нужно еще было побывать у Масько. Прикинув, что пшеница покамест не доставлена в порт, капитан решил зайти к учителю.

— А-а, мсье капитан! Хорошо, что вы пришли. Я хотел вас видеть: мне Мартини уже все рассказал. — Старик улыбнулся, он был слегка возбужден.

— Я вам так благодарен!

— Пустяки! Важно, что все уладилось. Правда, самое трудное у нас впереди.

— Вам помогут, — чуть понизив голос, сообщил учитель. — Я хочу познакомить вас с моим учеником. Пройдемте в дом.

В комнате у окна, в кресле, сидел молодой человек и читал книгу. Увидев входящих, он отложил ее в сторону и пошел навстречу. Тонкое нервное лицо его оживилось, окрасилось румянцем, когда Масько отрекомендовал Гарибальди. Старик сейчас же вышел, чтобы поглядеть на улицу: нет ли кого-нибудь из посторонних.

— Заржецкий, — представился молодой человек, поднявшись с кресла, и продолжал на чистом французском языке. — Рад с вами познакомиться. Вы нам очень помогли в трудную минуту.

— Ну, вы преувеличиваете, — отмахнулся капитан, — думаю, что и без моего участия нашелся бы выход из положения.

Заржецкий думал иначе. Пощипывая волнистые рыжеватые усы, он заговорил, обдумывая каждое слово.

— У меня, есть причины передвигаться по городу с осторожностью. Я только помогу погрузке, а затем уеду в Польшу.

— Вы поляк?

— Наполовину. Мать у меня русская, из древнего дворянского рода.

Предвидя вопрос собеседника, Заржецкий пояснил:

— А как же?... — Гарибальди не договорил и смутился.

— Как я замешался в эту историю? Это вы хотели спросить?... — Заржецкий смотрел прямо, без улыбки.

Джузеппе кивнул.

— Пожалуй, я смогу вам рассказать: мой учитель говорил мне о вас. И потом — ваша помощь сделала нас союзниками. И еще нас роднит то, что и в Польше, и в Италии трудовой люд одинаково страдает от гнета одного и того же тирана... Посудите сами, мог ли я оставаться равнодушным, когда после Венского конгресса Австрия и Пруссия' рвали на клочки польскую землю, словно лютое зверье, а русский царь посадил в Варшаве своего наместника?!

Тень затаенной печали мелькнула на лице поляка. Джузеппе вдруг подумал, что этот человек, наверное, много старше, чем это показалось ему вначале. Об этом говорили бороздки морщинок у глаз, еле заметные складки возле губ и чуть различимая в светлых волосах седина на висках. Только серые глаза глядели молодо.

Между тем Заржецкий продолжал:

— Я некоторое время жил здесь, в Таганроге, и учился в гимназии. Преподаватели были у нас такие, как во всех школах: вдалбливали в голову то, что считалось благонамеренным, и — упаси бог — сказать хоть два-три слова, которые зародили бы в нас какие-нибудь свои мысли. И один лишь учитель Масько был не таким. Это он нам читал лучшие стихи Пушкина, Мицкевича, рассказывав о Городе Солнца, где всегда люди счастливы. С тех пор, как я окончил гимназию, мне уже никто не говорил ничего подобного. По традициям нашей семьи я стал офицером. Служить мне довелось в Киеве. Там-то я и встретился со своим соотечественником Люблинским. После долгого перерыва я снова услышал призывы к всеобщему равенству. Так я стал членом «Южного общества». Мой учитель, наверное, вам рассказывал, как были разгромлены царским правительством войска повстанцев. Мне удалось бежать в Польшу, где меня укрыли на короткое время родственники моего отца. В Варшаве я нашел единомышленников и вскоре стал членом организации, которая готовилась к борьбе за независимость Польши. Организация эта именовалась «Военным Союзом» и объединяла более пятидесяти тысяч человек. Но я уже тогда понимал, что восстание — увы! — обречено на провал.

— Восстанием руководили самые богатые аристократы страны. Но программа удовлетворяла только либералов, а крестьяне были в ней не заинтересованы. Им, видите ли, обещали, что барщина будет заменена... оброком! «А хрен редьки не слаще», — так, кажется, говорят русские. Первое крупное поражение мы потерпели в битве при Остроленке. Там погибло более восьми тысяч повстанцев. Чуть позже сдали Варшаву. Восстание было подавлено, начались репрессии. Я был вынужден скрыться под чужой фамилией... А сейчас наш народ снова готовит силы для выступления, но нам не хватает оружия, боеприпасов. И тогда я вспомнил Таганрог. Ведь это — столица Азовского моря! Сюда бегут все политические эмигранты. Таганрог де-юре не имеет порто-франко, но де-факто — он порто-франко!

Мой учитель встретил меня радушно. Однако, когда я рассказал ему, зачем прибыл в этот город, — страшно испугался: ведь дальше рассуждений о свободе он никогда не шел, а здесь требовалась практическая помощь.

Заржецкий на секунду умолк, а затем, рассмеявшись, продолжал:

— Знаете, капитан, наша русская интеллигенция очень трудно переходит от слов к делу. Правда, когда уж переходит, то действует весьма энергично. Я долго убеждал Масько помочь мне,- но он боялся полиции. Кое-как удалось мне уговорить его, вот тут-то он проявил себя в полном блеске. Разыскал Каридаса, договорился с ним о закупке оружия, да и вообще всячески помогал мне. Все шло хорошо до тех пор, пока полиция чего-то не учуяла. За домом Каридаса следили. И вот вчера вы помогли нам избежать провала.

Поляк протянул руку Гарибальди и тот крепко пожал ее.

— Как я завидую вам! — воскликнул капитан. — Вы видите свой путь, вы отдаете себя святой борьбе, а я покамест словно парусник без снастей и мачт несусь по воле волн и не знаю, к какому берегу прибьюсь.

— Не огорчайтесь, — Заржецкий дружески коснулся локтя итальянца, — здесь есть ваши соотечественники, которые тоже знают, по какому пути идти. Ищите их вечерами в портовых остериях. Они вам помогут.

Заговорили о делах, стали уточнять детали переброски оружия. Условились, что как только «Клоринда» будет загружена пшеницей, сейчас же следует переносить тюки на баркас и уходить в Мариуполь.

— Я буду вместе с Мартини до конца, — решил поляк. — А из Мариуполя, когда перегрузим оружие, стану пробираться в Варшаву.

Расстались тепло. В порту Гарибальди быстро добрался до бригантины.

— Эй, Джиованни! — позвал он вахтенного.

— Сейчас, синьор капитан! — донеслось сверху. В шлюпку упала веревочная лестница. Мгновенно Джузеппе очутился на палубе. Его окружила команда.

— Что нового, синьор капитан? — спросил пожилой генуэзец.

— Начинаем погрузку, друзья. Швартуйтесь вон к тому причалу, — Гарибальди указал в сторону Северного мола.

И вскоре грузчики по рубчатым сходням один за другим стали подниматься на палубу. Крякнув, они сбрасывали с плеч тяжелые мешки зерна и ссыпали его в открытый люк. Стивидоры лопатили пшеницу, равномерно распределяя ее по трюму. «Клоринда» готовилась в обратный рейс.

ТАИНСТВЕННЫЙ НЕЗНАКОМЕЦ

Уже темнело, когда артельный крикнул грузчикам:

— Шабаш, ребята!

На ходу отряхивая рваные рубахи, грузчики сошли на берег, из трюма вылезли, пропитанные белесой пшеничной пылью, стивидоры. Мылись прямо у берега, похохатывая. Шумно фыркали. Хотя и устали, но были довольны: капитан не поскупился, заплатил щедро.

С палубы Гарибальди видел, как артель направлялась к ближайшему кабачку, стоявшему недалеко от пристани.

— Капитан, можно на берег? — спросил один из членов команды, только что закончивший приборку палубы.

— Ладно. Но три человека пусть останутся. Сегодня чья очередь?

— Бурати, Пиазьело и Марколини.

Джузеппе отпустил команду и направился в город.

Паскарелли уже ждал его. В остерии было людно, но некоторые столики еще пустовали. Капитан с трудом разыскал друга. Тусклый корабельный фонарь, который служил остерии вместо светильника, давал так мало света что ее углы тонули во мраке. Лишь стойка, за которой хозяйничал толстый Оскар, была освещена несколькими свечами. В одном из таких уголков и сидел Паскарелли.

— Как погрузка? — осведомился он, отодвигая от стола скамейку для капитана.

— Почти, наполовину погрузили, — присаживаясь, сообщил Гарибальди.

Он оглядел таверну. Марии уже не было, за стойкой стоял один лишь буфетчик. Он наполнял вином глиняные кружки и стаканы, раскладывал по тарелкам куски жареной рыбы, селедку, свежий редис, маслины. Посетители подходили к стойке, выбирали себе закуски, расплачивались и сами приносили на свои столики кувшины с вином, тарелки со снедью и штофы с водкой. Принёс закуску и Джузеппе. Себе он заказал вина, а Паскарелли — водку.

— Привык я здесь к этому, — сознался Луиджи, — особенно зимой, когда бывают дикие морозы. Представляешь, Пеппино, вокруг все становится белым, а на окнах узоры от инея. Я никогда не согреваюсь как следует, хотя и топим изо всех сил. Только водка и спасает.

— А сейчас тепло...

— Да, в этом году весна ранняя.

Земляки чокнулись, выпили и принялись за закуску. Копченый окорок так и таял во рту, свежий редис, политый подсолнечным маслом и уксусом, оказался отменной закуской. Ели с аппетитом, присущим здоровым людям, хорошо потрудившимся за день.

— Славно здесь кормят, — отдал должное Джузеппе.

— О-о, Иоганн — хороший хозяин, — заметил Паскарелли, закуривая трубку.

— Он дружит с управляющими, прасолами, таможенниками и лучший товар берет из первых рук.

— Здесь всегда много народу, — оглядев помещение, сказал Гарибальди, — а итальянцев что-то маловато.

— Подожди немножко, сейчас появятся, — пообещал карбонарий.

Действительно, спустя полчаса в «Красном петухе» стало шумно: начали сходиться моряки с различных судов.

Внимание Гарибальди привлекла группа соотечественников, которые устроились неподалеку за большим столом и уже успели несколько раз сдвинуть кружки и наполнить их вновь. Только один из всей компании не торопился допить вино до конца. Он внимательно слушал беседу своих товарищей и только изредка вставлял короткие реплики. Лицо его показалось капитану знакомым. Этот человек как-то выделялся среди окружающих и по манере держать себя, и по одежде. Одет он был в строгий черный костюм, который особенно резко подчеркивал болезненную бледность его лица. Несмотря на то, что в помещении было довольно душно, этот человек тщательно укутывал шею шарфом, изредка поправляя его, словно боясь, что сквозь складки проникнет свежая струя воздуха. Изредка он кашлял и тогда большими глотками прихлебывал вино. Внезапно за столом стало еще более шумно. Спорщики повысили голос, и до ушей Гарибальди донеслись обрывки фраз.

— Папа сам рад австрийцам!

— Не болтай чепухи, приятель!

— А светская власть папы?!

— Заткнись...

— Тогда, может, тебе «святые отцы» по душе?

— Кроме них есть еще и аристократы...

— У вас, в Турине...

— А что, в Ломбардии лучше?

Гарибальди толкнул Паскарелли:

— Слышишь, Луиджи?

Старик кивнул.

— Давай сядем поближе, — шепнул капитан.

Они пересели за стол рядом со спорщиками. Это было сделано как раз вовремя, так как за столом стало тише: говорил человек, который привлек внимание Джузеппе.

При первых звуках его голоса Гарибальди вздрогнул: он сразу же узнал человека, который с такой яростью вырвал хлыст у пристава на базаре.

— Вы напрасно спорите, друзья, — тихо сказал незнакомец. Наша родина стонет и под сапогом австрийского тирана, и под властью собственной аристократии. Из народа сосут кровь и попы, и австрийцы. Италия! Родина! Измученная и униженная! Сколько слез и страданий выпало на твою долю! Где взять силы, изгнать с нашей земли поработителей?! И есть ли эти силы у народа?

Он обвел всех сидевших за столом черными, горящими неукротимым пламенем глазами и страстно воскликнул:

— Да! Есть эти силы в Италии! Они — в единении. Пока мы порознь — мы слабы, как Самсон, предательски лишенный своей мощи, но стоит нам только объединиться, и эти силы вернутся к нам. Все итальянцы должны объединиться и изгнать вон тиранов и своих, и иноземных! Неаполь встанет за Сицилию, Ломбардия — за Тоскану, Венеция — за Пьемонт! Все одновременно должны встать за Италию, за единую свободную Италию!

— Само по себе это не произойдет, — возразил Паскарелли, — нужна организация, которая смогла бы объединить всех Итальянцев. А где она? Карбонарии разбиты, тайные ложи распались, венты распущены, а руководители брошены в тюрьмы! Так кто же объединит итальянцев?

— Верно, старик, — отозвался бородатый туринец и обратился к оратору. — Что ты ответишь ему, Кунео?

Тот, кого звали Кунео, пристально вгляделся в лицо карбонария и сказал:

— Такая организация создана. Она называется «Молодая Италия». «Dio ed il popolo» ("Бог и народ") — вот девиз ее членов! Руководит ею пламенный патриот Джузеппе Мадзини, вокруг него сплотились верные сыновья Италии. Скоро, очень скоро, знамя «Молодой Италии» будет развиваться от Рима до Сицилии! Наша родина будет свободной! И я призываю вас, мои друзья, встать под сень этого знамени!

Гарибальди, слушавший оратора, затаив дыхание, не мог проронить ни слова. Спазмы сжимали горло, на глазах выступили слезы, сердце билось прерывисто и гулко... При последних словах Кунео он вскочил с места и бросился к нему. Их руки встретились в крепком пожатии. Джузеппе обнял его и крепко прижал к своей груди.

— Клянусь, — воскликнул он, — с этого момента я твой друг на всю жизнь! Испытай меня и приобщи к делу свободы!

Кунео пытливо взглянул в лицо молодого капитана, словно пытаясь проникнуть этим взглядом в самые глубокие тайники его ума.

— Путь патриота труден и может стоить ему жизни. Этот путь тернист и может принести пытки и казнь. Он жесток — может потребовать, чтобы ты отказался от близких и родных и скрывался в безвестности. Готов ли ты ко всему этому?

— Готов! — твердо ответил Гарибальди.

— Поклянись! — потребовал Кунео.

Капитан обвел глазами присутствующих в остерии и встретился с глазами Паскарелли. Тот едва заметно помахал ему рукой, словно благословляя своего любимца на подвиг. Джузеппе расстегнул ворот своей рубахи, вынул маленькое серебряное распятие, висевшее на шее на тонкой цепочке, — подарок матери, и поднял высоко над головой. Его голос звучал торжественно:

— Клянусь бороться до тех пор, пока будет жив хоть один поработитель! Клянусь отдать все силы для борьбы с теми, кто угнетает простой народ Италии! Клянусь сложить оружие только тогда, когда моя Родина станет свободной от зла и насилия! Клянусь отдать всю кровь и жизнь за свободу Италии.

Кунео наполнил глиняные кружки вином и поднял свою вверх.

— Выпьем, — сказал он взволнованно, — за свободу нашей родины.

Кружки их сомкнулись.

— Вот ты и нашел свой путь, Пеппино...— Глаз Паскарелли сиял, словно он сам нашел этот путь. — Будь достоин его, мой мальчик.

ЛЕГЕНДА

Следующие два дня были заполнены у Гарибальди до отказа. Погрузка пшеницы не прекращалась ни на минуту. «Клоринда» медленно оседала до ватерлинии. К вечеру тринадцатого апреля ее трюмы были почти полны, но на следующий день было воскресенье и грузчики отдыхали. По сути дела, пятнадцатого уже можно было отплывать, но в понедельник по старинной морской традиции ни одно судно не уходило из гавани в дальний рейс: это считалось дурным предзнаменованием.

Вечером тринадцатого капитан встретился с Кунео у пристани. Новый знакомый пришел по просьбе Джузеппе. Увидев его, Гарибальди махнул ему с палубы рукой и быстро сбежал по сходням на берег. Вечерний сумрак окутывал залив, в порту быстро темнело. На судах зажглись сигнальные огни, и их отражения зыбко дрожали в темно-зеленой, отсвечивающей перламутром, воде. В порту стало почти совсем темно: он освещался лишь двумя уличными фонарями.

Джузеппе хотел сразу же выйти в город, но Кунео предложил побродить у моря.

— Я мало бываю на воздухе, — пояснил он, — а у воды дышится легко.

Он сухо закашлялся и поднес белый платок к губам. Увидев встревоженный взгляд капитана, печально усмехнулся:

— Нет, у меня не чахотка. Просто я много курю, а теперь еще простудил грудь.

Итальянцы медленно шли вдоль берега. Окончился длинный ряд пакгаузов, затем перестали попадаться на пути и другие строения. Наступила полная темнота. Лишь где-то далеко впереди мерцало пламя костра. Когда Джузеппе и Кунео подошли поближе, оказалось, что это рыбаки только что вернулись с моря и варили на треногом тагане в большом котле уху. Пляшущее пламя костра выхватывало из мрака фигуры сидящих у огня старика и девочки. Неподалеку от них два человека растягивали на шестах мокрые сети. Итальянцы подошли поближе и поздоровались.

— Вечер добрый, — степенно отозвались рыбаки.

— Гостями будьте, — старик жестом пригласил итальянцев к костру и поинтересовался. — Не нашенские, что ли? Отколь будете?

— Из Италии, — пояснил Кунео. Он уже неплохо говорил по-русски, хотя и с сильным акцентом.

— Далече. — Рыбак поворошил прутиком костер, и оттуда с треском вырвался сноп искр. — Гуляете, али интерес какой есть? Может, рыбы надоть? — спросил он.

— Гуляем, — ответил Кунео, грея ладони над пламенем. Душно в городе. А как улов? Много рыбы?

— Где там! — посетовал старик, — почитай, не расплатимся с прасолом за каюк (рыбацкая лодка) и снасти.

— Може, чудок останется, — робко сказала девочка.

— Може, и останется, — согласился рыбак.

— Плохо живется? — сочувственно спросил Кунео.

— А ничего... — рыбак зачерпнул ложкой уху и, подув, попробовал её. — Чудок соли надо, — сказал он девочке.

Та покорно поднялась и принесла, в баночке из-под чая соль. Старик бросил щепотку и снова отведал ухи.

— Хороша! — он удовлетворенно причмокнул языком и предложил гостям: — Не побрезгуйте! Тройная-то ушица!

— Спасибо, с удовольствием! — Кунео бегло передал капитану содержание разговора.

— Неудобно, словно напросились, — смущенно ответил Гарибальди.

— Не отказывайся — обидим людей.

— А вы не стесняйтесь, господа хорошие, ушицы хватит... — Рыбак, по-видимому, догадался, о чем говорят итальянцы. — Вот только хлеба маловато, да не беда. — Он снял закопченную, без малого с ведро, кастрюлю с почерневшего тагана и поставил ее на отшлифованный водой плоский камень.

— Гри-инь! Про-о-нька! — окликнул старик рыбаков, которые возились у сетки. Заскорузлыми пальцами разломил на несколько кусков круглую буханку ситного хлеба так, чтобы всем досталось поровну. Девочка ушла в темноту и вернулась с деревянными ложками.

Ели все из общей кастрюли. Пропитанная дымом уха была вкуса необыкновенного. Видя, как все дружно работают ложками и челюстями, старик довольно усмехнулся и подмигнул девочке:

— Тань, а Тань, — угодили ушицей-то, а?

Та весело стрельнула быстрыми глазенками:

— Угодили!

Когда с едой было покончено, один из рыбаков, бородатый, похожий на цыгана, спросил у Кунео:

— Хороша ушица? Чай, в своей Италии не едали такой?

— Есть-то ели, да у наших рыбаков тоже иной раз от улова мало чего остается. — Кунео поблагодарил рыбаков и вытер платком рот. Поблагодарил хозяев и Джузеппе.

Видимо, ответ итальянца заинтересовал старика, и он начал подробно расспрашивать гостей о жизни на их родине. Кунео рассказывал не спеша, но, как всегда, очень темпераментно.

— Значит, везде одно и то ж..., — вздохнул рыбак, — Царя вам хорошего надоть!

— Царя?! — изумился итальянец.

— Царя! — убежденно подтвердил старик.

— А что ж ваш царь вам не поможет? — ехидно спросил капитан, которому Кунео перевел слова старика. Дед насупился.

— Лиходеи нашего царя чуть не загубили. Да только он еще свое слово скажет!

— Это Николай-то?

— Чавой-та — Николай?! Александр Палыч! И, увидев, что итальянец изумленно таращит глаза, сердито добавил: — Ну чаво зенки-то тарашшишь! Думаешь, блажит дед? Вот слухай, милай, какой сказ в народе идеть.

Старик придвинулся поближе к костру, подбросил сухого хвороста. Повалил едкий дым, но вскоре огонь разгорелся. С моря донесло глухой шум волн: начинался прибой.

— Часом слышал, небось, — начал дед, — как Александра Палыч в Таганрог приезжал? Так вот, здесь-то все и началось. Уж как встречают, как привечают царя-батюшку — дело известное. Окружили его князья да генералы, а к народу не подпускают. Только рази ж народ скроешь? Стал примечать государь, что народу-то край приходит: иной раз не емши не пимши по три дни мужик бывает. Стал царь по улицам похаживать, на избы поглядывать, да с мужиками-то разговаривать. И задумал он волю-то мужикам дать, а к воле, слышь-ка, и земли. Прознали про энтое дело графья с генералами и порешили меж собой убить Александра Палыча: им-то с землицей уж больно неохота была расставаться! Только мужики того не допустили. Был у одного охфицера деньщик. Смышленый такой. И на царя, как две капли воды, схожий. Стал примечать, что до его охфицера генералы разные приходють, да про чавой-то промеж собой совет держат. Вышел он потихоньку из дому и — бегом на Грецкую улицу, к дому, где государь тогда жил! А его, грешного, часовой не пущает. Рассказал ему тогда денщик все, как на духу, — часовой его и пропустил. Бухнулся солдат в ноги царю и про тож все ему враз и выложил. Удивился Александра Палыч, завздыхал: — Эх, говорит, мужикам хотел дать и волю, и землю, да, знать, умирать прийдется, не дамши...

— Нет, — грит солдат, — не допустим мы этого, царь-батюшка. Дозвольте с вами платьем поменяться. Тут царь, натурально, долго не соглашался, только тот денщик все же его уговорил.

— Сам, — грит, — я из мужиков и за народ жизнь готов отдать. Распахнул царь окошко и, как был в солдатской одежке, так и ушел... А тут офицеры уже в дверь застучали. Открыл им солдат, а они его из пистоля — бац! И — наповал. А лекарь был у царя из немцев, Вилье прозывался, наутро оповестил, что государь скончался от горячки... Ну, и похоронили солдата заместо государя. Только диву люди давались, что у государыни Елизаветы Алексеевны глаза сухие были, почитай, и слезинки не проронила. А дело-то просто было: оповестил ее Александра Палыч, чтоб, значит, не убивалась даром: «Хочу, грит, поглядеть, как мужик на Руси горе мыкает, а уж посля объявлюсь в Петербурге. И дам всем мужикам и волю, и землю»...

А как того солдата в Петербург привезли, кой-какие охфицеры в нем-то царя-батюшку не признали, да про мужицкую волю, что царь хотел дать, прослышали. Вышли они с войском на площадь и — давай по дворцу палить: «Не хотим, грят, царя Николашку-то! Пусть законный царь-батюшка объявится! Пусть волю и землю мужикам дают!»

Да только мало было тех охфицеров и солдат! Расстрелял их Николашка с пушек, в Сибирь послал, в кандалы заковал. А Александра Палыч тем часом по Руси-матушке ходит. Слышь-ка, в Сибири, говорят, объявился, Федором Кузьмичом себя прозывает, а сам с теми охвицерами тайно разговоры ведет. Надоть думать, скоро уже объявится. Уж тут-то мужики все, как один, за него встанут, а уж волюшку свою не упустят! Вона какое дело!

Кунео слушал, боясь проронить слово, только когда старик делал паузы, шепотом переводил его рассказ Гарибальди.

...Костер затухал. Уже не было слышно потрескивания хвороста, лишь по-прежнему глухо рокотал прибой, да изредка в темноте скрипуче вскрикивала сонная чайка.

Гарибальди встал, за ним поднялся и его спутник. Они поблагодарили старика за уху и за беседу.

— И-и, делов-та! — отмахнулся старый рыбак. — Заходите ище, мы гостям завсегда рады. Спросите на берегу Матвеича. Каждый малец укажет.

— Пошли назад, к порту? — спросил Джузеппе. Кунео кивнул.

Друзья возвращались не спеша: им предстояло еще о многом переговорить.

ЗАПАДНЯ ГОСПОДИНА ПОЛИЦЕЙМЕЙСТЕРА

Воскресный день выдался хмурый, нерадостный. С утра небо заволокло темно-синими тучами, изредка срывался дождь. В этот день грузчики не работали. По заливу ходили крупные волны. Суда покачивались, скрипели. Пеньковые канаты парусников, схваченные петлей на чугунных тумбах причала, то натягивались, как струны, изо всех сил удерживая судно, то бессильно повисали, словно отдыхая перед новой атакой волн.

«Клоринда» то медленно взлетала на изгибы волн, то словно проваливалась куда-то вниз.

Гарибальди дважды спускался в трюм, внимательно осматривал каждый закоулок на судне (не появится ли где течь), но опасения оказались напрасными. На душе у него все же было неспокойно: он вспомнил вчерашний спор.

— Наивные люди: верят в добрых царей! — говорил Кунео.

— Но разве все цари одинаковые? Я уверен, если бы вся власть принадлежала в Италии Карлу-Альберту...

Кунео резко обернулся:

— По милости таких, как Карл-Альберт, из Италии изгнаны ее верные сыновья! Он боится своего народа!

— Ну пусть не Карл-Альберт, другой либерально настроенный король. Ведь может такой монарх понять нужды простого народа! — упрямо возразил капитан.

Его собеседник с досадой поглядел на капитана:

— Ты не менее наивен, чем этот рыбак, с которым мы беседовали. Я верю в твою искренность, Джузеппе. Но тебе еще нужно во многом разобраться.

Он помолчал, потер виски пальцами и, наконец, сказал:

— Обязательно постарайся увидеться с Мадзини. Этот человек поможет тебе понять твои ошибки. Я напишу ему письмо и передам с тобой. Только вручить ему этот пакет нужно в собственные руки. Если он поверит в тебя — ты станешь нашим. Я тебе верю и пишу ему об этом.

Ночью, лежа в постели, Гарибальди долго ворочался, пытаясь собрать в одно целое разрозненные мысли, да так и уснул, ничего не придумав утешительного. И вот теперь, стоя на рвущейся из-под ног палубе «Клоринды», он вновь и вновь возвращался в мыслях к ночному спору, отыскивая возражения Кунео, пытаясь найти уязвимое звено в цепи его рассуждений. Впрочем, Гарибальди отлично понимал, что собственная его позиция еще более уязвима, а весь строй мыслей далек от законченной логики.

В таком состоянии капитан вышел в город навестить Паскарелли. Увидев своего любимца хмурым, Луиджи стал расспрашивать о причине дурного настроения. Узнав, в чем дело, он рассмеялся:

— Ну, Пеппино, здесь я не буду твоим союзником. Поверь, мой мальчик, старому бродяге: надежда на любого аристократа, никогда не оправдается, а ведь самый главный аристократ — и есть король. Верь только народу, и ты победишь. Карбонарии потому и потерпели поражение, что делали ставку на аристократию. Никогда не повторяй этой ошибки!

Вечером капитан навестил Масько и Заржецкого.

— Итак, завтра ночью оружие должно быть в море, — поляк довольно потер руки.

— Обмануть Абсента вам будет нелегко, — предупредил Масько, — боюсь, что за домом ведется негласное наблюдение.

— Но ведь все продумано, — возразил Джузеппе.

— Всегда могут быть случайности... — Учитель казался встревоженным более чем обычно.

— Успокойтесь, — Заржецкий мягко положил руку на плечо учителя, — с нами капитан Гарибальди, а он человек решительный.

Старик слабо улыбнулся.

— Боюсь я, — сознался он. — В первый раз такая история приключилась.

Поляк и Джузеппе успокоили его, как могли.

— Стареет наш учитель, — с огорчением произнес Заржецкий, когда Масько вышел во двор. Потом осторожно спросил. — А если наткнемся на слежку?

— Придется... — капитан сделал выразительное движение, словно сметая что-то с дороги.

Поляк пристально поглядел на него:

— А вы не побоитесь?

Гарибальди усмехнулся:

— Думаю, что до этого дело не дойдет. В крайнем случае, применим какую-нибудь военную хитрость. Остаток дня прошел спокойно.

В понедельник небо прояснилось, выглянуло солнце. Ветер утих. В шесть часов утра грузчики возобновили погрузку пшеницы, стивидоры опять спустились в трюмы «Клоринды». К одиннадцати часам утра они были уже полны.

— Команде к вечеру собраться! — приказал Джузеппе. — На рассвете уходим.

— Знаем, капитан, — отозвался ясноглазый Паоло, — мы всегда готовы.

— Жаль уходить, — притворно вздохнул генуэзец Марколини.

— Почему? — заинтересовался Гарибальди.

— Девочки здесь, у мадамы,— одно удовольствие.

— Ах ты, плут, — рассмеялся капитан, — ты и это уже успел узнать?

Генуэзец ухмыльнулся:

— Все там побывали, капитан. Только вас одного и не видели. А вы, я знаю, в этом деле толк понимаете!

Слушавшие их беседу члены команды расхохотались.

— Капитан! Вы вроде остановились у хозяина остерии, а там, наверное, и дочка есть? — подковырнул Гарибальди чей-то сочный бас сзади.

— Есть воспитанница, — подтвердил Джузеппе, — только на этот счет зубы не скальте: она хорошая девушка, а жених ее — наш земляк.

Перебрасываясь шутками с матросами, Гарибальди радовался атмосфере тепла и доброжелательности, которая Царила на «Клоринде»: здесь все моряки любили его, и он платил им тем же.

Кто-то вынес гитару.

— Спойте, капитан! — попросил Паоло.

— Спойте! — раздались голоса.

— Спойте! Про новый фрак!

Джузеппе взял гитару и тронул струны. Пальцы привычно перебирали их. Задорная песенка Беранже, полная язвительного остроумия, нравилась и капитану. Его густой баритон, казалось, наполнил всю бригантину. Матросы дружно подхватили припев. Смеясь, подражая голосу подвыпившего чиновника, все задорно пели: «И скинул я свой новый фрак...»

— Ладно, друзья, споем еще как-нибудь, а сейчас надо закончить оформление бумаг, — Джузеппе поднялся и положил гитару. — Итак, до вечера!

Вскоре все дела были закончены. Таможенные квитанции и биржевые удостоверения лежали в несгораемом ящике на судне, письмо к Мадзини Гарибальди спрятал на груди, горячо обнял на прощанье Кунео и расстроганно сказал:

— Спасибо тебе за все, друг! Я ведь, словно слепец, бродил в темноте, а ты помог мне прозреть. — И повторил: — Спасибо!

С Иоганном он распростился так же тепло.

— Приезжайте, синьор капитан, — пригласил Ардизери. — Вы мне очень понравились с самого начала. Думаю, что и на меня вы не в обиде. Я торговец, но дела веду честно. Так что, если захотите побывать в Таганроге, — отпишите с оказией письмо, а я охотно вам отвечу.

Мария на прощанье расцеловала капитана в обе щеки и сказала просто:

— Приезжайте.

Мартини, присутствовавший при этом, сделал свирепые глаза и грозно заявил, что в следующий раз он, как муж, безусловно не разрешит ей целоваться с чужим мужчиной.

— У меня просьба, Иоганн,— обратился к Ардизери на прощанье Гарибальди,— я оставлю деньги, а вы завтра передайте рыбаку Матвеичу сотни три апельсинов. У него есть внучка...

— Сделаю, синьор, не беспокойтесь: Мария завтра же отнесет.

Из дому Джузеппе вышел вместе с Мартини, но тотчас же они разошлись в разные стороны, условившись собраться вечером.

Каридас встретил итальянцев радушно. Настроение у него было самое великолепное.

Узлы с нехитрым домашним скарбом были уже увязаны: Елена растерянно озиралась на оголенные стены, будто все еще не веря, что вот сейчас она уйдет и все привычное уже никогда не вернется и придется ей осесть на новом, незнакомом месте. Увидев гостей, она окончательно уверилась, что все, о чем говорил ей муж, — правда, и тихонько заплакала.

— Не плачьте, синьорина,— успокоил ее капитан,— сейчас вас проводят ко мне, на судно. А через недельку вы уже будете на новом месте.

Елена всхлипнула, потом засмеялась:

— Да я не от горя, а просто так, по-бабьи. Тут уж нам с Митей-то радоваться надобно, что от лиходеев уходим...

В это время в окошко условно стукнули. Вошел Заржецкий. Вид у него был встревоженный.

— В переулке за акацией кто-то стоит, следит за домом, — сообщил он, — с другой стороны квартала тоже какой-то человек притаился. Я задами прошел, но видел их ясно. Меня они не заметили, я шел осторожно.

В комнате сразу все замолчали.

— Гдэ стоит? — зловеще спросил грек.

Заржецкий объяснил подробнее.

— Ладна, считай, его уже там нэт, — сурово пообещал Каридас.

— Второго я отвлеку, — Гарибальди решительно встал.

— Видно, Абсент тебе не очень доверяет! — пошутил Мартини, толкнув в бок контрабандиста.

В сыскном отделении Гунькина считали безнадежным пьяницей. При каждой встрече ему учиняли разнос, а когда приходилось получать жалованье, выходило, что доносчику причитались гроши. И Гунькин мечтал выслужиться, раскрыть что-нибудь этакое...

Прижавшись к прохладному стволу акации, он размечтался о том, как Абсент вручит ему толстый конверт с ассигнациями... Сыщик вздохнул. В этот самый миг страшный удар обрушился на него, после чего звезды в небе закрутились перед его глазами бешеной каруселью. Когда он еле пришел в себя, то понял, что связан по рукам и ногам, а во рту у него плотный кляп. В довершение ко всему, на голову шпика набросили мешок, пропахший рыбой. Гунькин чувствовал, что его куда-то несут, в его затуманенном сознании билась одна-единственная мысль: «Только бы не убили!»

Но убивать его, очевидно, не собирались. Вскоре Гунькина бросили наземь, и он услышал глухой шум волн. Шпик попытался было выбраться из мешка, но, поняв, что это бесполезно, затих в ожидании утра.

Сыщика Карпова по голове не били. Кто-то довольно бесцеремонно схватил его за нос, и когда он в испуге обернулся и открыл рот, чтобы заорать — туда впихнули припахивающую рыбой тряпку. Еще минута — его спеленали по рукам и ногам. Когда испуг у филёра прошел, он понял, что уже ничего не сумеет доглядеть сегодняшней ночью, так как лежал неподалеку от Гунькина.

Вскоре все собрались на берегу — у большого белого камня, где назначил встречу Каридас. Не было только Гарибальди. Однако вскоре появился и он.

— Синьор капитан! — окликнул его Мартини, — спасибо за помощь. Теперь мы уже управимся.

Он вытер платком разгоряченное лицо. Перед ним стояла тачка, на которой были сложены рогожные тюки.

— Иди и ты, Каридас! — посоветовал Заржецкий греку. Мы скоро заканчиваем, а тебе надо уходить. Прощайте и вы, капитан. Даст бог, еще когда-нибудь встретимся. Спасибо вам за все. Пишите мне в Варшаву.— Он протянул Гарибальди клочок бумаги с адресом и крепко пожал ему руку.

— Счастливого пути, капитан, — Мартини неловко обнял Гарибальди.

Через несколько минут Джузеппе с Каридасом и Еленой скрылись в темноте.

— Осталось двадцать тюков, — сообщил Мартини Заржецкому.

— Скорее, — поторопил его поляк, — как бы кто ни помешал.

И в этот момент чуткое ухо итальянца уловило еле слышный треск в кустах волчьей ягоды, густо покрывавших обрывистый берег моря. Выхватив нож-наваху, итальянец бросился туда, но тот, кто скрывался в зарослях, оказался проворнее. По-видимому, он хорошо знал местность, так как Мартини уже через минуту погони угодил ногой в какую-то яму и едва не растянул сухожилие. Слегка прихрамывая, он вернулся к Заржецкому, который с тревогой ожидал его у тюков с оружием.

— Ушел негодяй, — тяжело дыша, сообщил итальянец, — давай скорее грузиться, сейчас здесь будет полиция. Работа закипела. Не прошло и двадцати минут, как тяжелые тюки были перенесены на пляшущее на волнах судно. Оставалось совсем немного, когда топот сапог возвестил, что жандармы близко. Поляк и Мартини оставили последние два тюка и бросились к борту. Итальянец поднял парус. Заржецкий выбрал якорь и оттолкнулся от берега длинным шестом.

— Стой! Сто-ой! — заорали на берегу. Но вместо ответа с посудины Каридаса прогремел пистолетный выстрел. Крики усилились. Несколько пуль продырявили парус, но он, наполненный свежим бризом, уже увереннее уносил беглецов в открытое море.

— Прощай, Таганрог,— прошептал Заржецкий...

ОТПЛЫТИЕ

Генуэзец Марколини уже привык ничему не удивляться на «Клоринде». Но и он был сильно озадачен, когда среди ночи на палубе появился вдруг капитан с какой-то молодой женщиной. За ними следовал одноглазый атлет, тащивший за спиной два огромных узла.

— Все на месте? — шепотом спросил капитан у вахтенного. — Спят?

— Да, капитан, — пробормотал вахтенный, изумленно тараща глаза.

— Никому ни слова, пока не выйдем в море, — предупредил Гарибальди.

— Понятно, капитан!

Генуэзец помог Каридасу перетащить узлы в каюту.

— Здесь будет помещаться синьора, — объявил греку капитан, — а вы и я поместимся в общем кубрике.

Контрабандист благодарно кивнул.

— Когда выходим, капитан? — поинтересовался вахтенный.

— Как только рассветет. Нас придет проводить Луиджи.

Но Паскарелли пришел еще задолго до рассвета, когда лишь чуть-чуть начал сереть небосвод.

— Эй, на «Клоринде»! — крикнул он.

— Здорово! — приветствовал его генуэзец. — Сейчас я позову капитана.

— Я не сплю, — Гарибальди вышел на палубу и встретил поднимающегося по сходням старого карбонария.

— Вот вы и уходите, — пробормотал Луиджи.

— Пора! — вздохнул капитан. И, улыбнувшись, спросил: — Может быть, и ты с нами? А?

— Если бы я мог! — горячо воскликнул старик. Но Дома, в Италии, меня ждет смертный приговор.

И, словно стряхивая с глаз какое-то наваждение, он резко провел рукой по лицу.

— Хватит об этом! Лучше расскажи о своих планах.

— Сейчас у меня одна цель: скорее повидаться с Мадзини и приобщиться к его борьбе. Скажи, Луиджи, если вспыхнет революция... ты вернешься?

Карбонарий гордо выпрямился:

— И ты еще спрашиваешь, Пеппино! Я со своим одним глазом смогу увидеть не меньше, чем иной — двумя. Да оно даже удобнее — не надо жмуриться, когда целишься.

... Постепенно вокруг стало совсем светло. Зарозовел восток. От налетевшего ветерка чуть зарябила вода.

— Смотри, Пеппино, кажется не я один тебя провожаю.

По пирсу быстро шел, почти бежал, задыхаясь, учитель Масько. Поднявшись на палубу и едва переведя дух, он отер пот с морщинистого лба:

— Слава богу, я застал вас, синьор капитан!

— Что с вами? Вы больны? — встревожился Джузеппе.

— Не спал ночь... волновался... Как там? — понизив голос, спросил учитель.

— Да все в порядке! Должно быть ушли еще часа три назад!

— А где Каридас? — Масько оглянулся по сторонам.

Гарибальди показал в сторону кубрика и чуть заметно улыбнулся. Паскарелли, который с удивлением слушал весь этот странный диалог, услышав имя Каридаса, встрепенулся:

— Это тот, за которого меня приняли?

Только сейчас Гарибальди посвятил старого друга в маленькое происшествие, которое стряслось с ним в Таганроге.

— Не будь этого письма, — объяснил он Масько, — я бы никогда не узнал о ваших затруднениях и не сумел бы вам помочь.

Старый учитель повернулся к карбонарию.

— Значит, я и ваш должник. Заходите ко мне, и мы разопьем графинчик моей вишневой настойки. Синьор Гарибальди может подтвердить, что она стоит того, чтобы ее откушать. Тем более, что мы с вами почти соседи.

— Спасибо, господин Масько! Я обязательно зайду к вам, хотя я, наверное, скоро не буду уже вашим соседом.

— Почему?! — удивился Масько.

— Попечительский совет пересматривает состав жильцов нашего дома инвалидов. Боюсь, что я окажусь на улице, — неохотно пояснил карбонарии.

— И ты мне ничего не сказал?! — упрекнул друга Гарибальди.

— А чем ты мне сможешь помочь? — возразил Паскарелли. — Да ты не огорчайся, я найду где-нибудь работу, и все будет хорошо.

— Послушайте, мсье Паскарелли, я только вчера слышал, что гимназии нужен каштелян. Жалованье там, не бог весть какое, — всего двадцать рублей серебром. Но все же лучше, чем дом инвалидов. Хотите, я переговорю с директором, он мой старый приятель.

— Конечно, хочу, только где я буду жить?

— Там же, при школе, есть маленькая комнатка. А то переселяйтесь ко мне. Я живу один. Будем по-стариковски коротать свой век.

Между тем из-за горизонта показался край солнца. Первые его лучи коснулись залива.

— Ну, тебе пора! — Паскарелли крепко обнял и расцеловал Гарибальди. — Поклонись от меня родной Ницце. Передай привет всем, кто меня еще не забыл. До встречи, Пеппино. С нетерпением буду ждать, что ты меня позовешь!

— Прощай, дружище! Я верю: мы скоро увидимся!

Джузеппе был очень взволнован.

— Прощайте, господин учитель! — сказал он. — От души рад, что встретился с вами!

Старики спустились по трапу на пирс. На палубу один за другим поднимались из кубрика моряки. Загремела якорная цепь. На обеих мачтах бригантины вздулись просмоленные паруса. «Клоринда» неторопливо повернулась к выходу из порта, а затем все быстрее и быстрее устремилась в открытое море. Долго махали ей вслед платками старики, пока бригантина не скрылась за выступающим мысом залива.

— Пора и нам, мсье Паскарелли!

— Да, пора.

И новые знакомые, один — маленький, сгорбленный, слегка шаркая ногами, а другой — рослый, плечистый, словно высеченный из гранитной глыбы, с походкой моряка, медленно двигались, бережно поддерживая друг друга.

Утро этого дня принесло немало огорчений городскому полицеймейстеру. Обоих его сыщиков нашли рыбаки под перевернутым баркасом. Разминая затекшие руки и ноги, с трудом ворочая распухшими языками, они предстали перед потрясенным таким злодеянием Абсентом и обо всем чистосердечно рассказали.

— Олухи! Охламоны! В карцере сгною!

Посиневшего полицеймейстера, казалось, хватит удар.

А когда поручик Бельковский рассказал о происшествии на берегу, начальник жандармов схватился за сердце и долго сидел неподвижно, мрачно уставившись перед собой бессмысленным взглядом. Придя в себя, он раскрыл тяжелый сейф, вынул дарственную на имущество Каридаса и выдавил сквозь зубы:

— Пустить с торгов!

А вскоре учрежденное дознание позволило установить, на каком судне отбыл с женой Каридас. Так имя итальянского капитана Гарибальди попало в полицейское досье города Таганрога.

Дом грека-контрабандиста и весь его нехитрый скарб пустили с молотка. Сам же Каридас исчез бесследно. Впрочем, долго его не искали, так как новые заботы одолевали Абсента: в Таганроге вспыхнула эпидемия холеры, унесшая половину его подчиненных. Вскоре он совсем забыл об этой истории.

Но два старика, коротая вместе свой досуг, почти каждой день вспоминали капитана с «Клоринды».

Вспоминали его и в доме хозяина остерии, Иоганна Ардизери. Мартини, который обвенчался с Марией и собирал деньги для того, чтобы открыть собственную таверну, любил рассказывать о щедрости молодого капитана. Мария всегда слушала эти рассказы с восторгом, а Ардизери, подремывая после обеда и изредка просыпаясь, согласно кивал головой.

И лишь спустя почти полвека из мемуаров самого Гарибальди люди узнали, какую роль в его жизни сыграло посещение Таганрога в апреле 1833 года.

КОНЕЦ