Дом 37

"Гаврюшкин О. П. Вдоль по Питерской"

УЛИЦА ПЕТРОВСКАЯ, 9. КВАРТАЛ 141 (ЛЕНИНА, 37).

Судьба здания и их владельцев почти во всех деталях схожа с тем, что касалось рядом стоящего дома под номером 7. Отличие заключалось лишь в том, что здание сохранилось до наших дней. В 1871 году Краснушкин держал здесь магазин под фирмой «Петербургская мануфактурная компания». Торговал мужскими и дамскими сорочками по цене 1-50; кофтами из шертинга стоимостью 90 копеек и дороже; платками носовыми, простыми и батистовыми, за которые надо было платить от 85 копеек до 3-х рублей, и прочим ходовым товаром.

Товар Торгового дома братьев Бештавовых

В эти же годы славился и рядом расположенный магазин мельхиоровых изделий Геннигера, где особым спросом пользовались мельхиоровые вазы для блинов; торговля А.М. Валлера «Биллефельд», по продаже тканей из чистого льна, и мануфактурный магазин М.С. Бештавовых. В 1926 году половину здания занимала торговля Н.К. Боярова: «Пуговицы и пр.», в 1928 находился комиссионный магазин, в 1931 — универсальный магазин и в 1933 году «ТОРГСИН» (ТОРГовля С Иностранцами).

Утром 22 ноября 1912 года хозяева магазина совершенно неожиданно обнаружили крупную кражу товара из отдела готового платья Радковича и Подольского, работающих под фирмой «Оборот». Расследование показало, что, зайдя со стороны Коммерческого переулка во двор Воробьевых, злоумышленники перелезли через забор и проникли в соседний двор. Тонкой пилкой на одной из ставень они перепилили скобу американского замка и забрались в дом братьев Бештавовых, где на правах аренды размещался магазин «Оборот». Воры похитили несколько шуб на хорьковом меху, 200 шкурок кенгуру, каракуль, мех японских лисиц и много всего прочего, всего на сумму 2000 рублей.

В 1911 году в подворье этого дома также находилась паровая красильня и мастерская по чистке одежды, принадлежащая Данцигеру.

2010 год.

Игорь Пащенко "Были-небыли Таганрога":

ул. Петровская, 37,52

ДОМ КРАСНУШКИНА и ДОМ ЗИМОНТА

Здание по адресу: Петровская, 37 было построено полковником, потомственным почетным гражданином Таганрога Захарием Егоровичем Краснушкиным в 60-е годы XIX века. Использовалось оно владельцем как магазин «Петербургская мануфактурная компания». Часть же сдавалась в наем под магазин мельхиоровых изделий Геннигера, лавку тканей из льна, магазин готового платья и т.д.

Если вспомнить семью Краснушкина, то следует отметить, что сын его В.З. Краснушкин окончил Таганрогскую мужскую гимназию с золотой медалью, затем – Харьковский университет и служил городским секретарем. Его сестра Елизавета получила образование в Императорской академии художеств в Петербурге. Ее работы находились в личной коллекции императора Александра III, короля Италии Виктора Эммануила и Эрмитажа.

Нас же заинтересовала та часть истории этого дама, когда в нем в 1933 году открылся торговый зал всесоюзного объединения «ТОРГСИН» (торговля с иностранцами). Другое здание по адресу: Петровскаяé 52 было построено в 1870-х гг. почетным гражданином, инженером-технологом Егором Антоновичем Хандриным (представителем весьма известной в городе фамилии). Затем уже в 80-е годы дом этот приобрел провизор Иосиф Семенович Зимонт. Позже, в 1933 году в доме работала скупка ценных и драгоценных вещей все того же всесоюзного объединения «ТОРГСИН».

Гораздо позднее в левом крыле дома работал продуктовый магазин, широко известный среди жителей города как пресловутая «Щелка». В нем можно было купить более-менее регулярно цитрусовые, иностранные спиртные напитки, другие вкусности.

Всесоюзное объединение по торговле с иностранцами (Торговый синдикат) было создано в январе 1931 года, ликвидировано уже в январе 1936 года.

Вначале занималось в основном обслуживанием гостей из-за рубежа, а уже потом и советских граждан, имеющих «валютные ценности» (золото, серебро, драгоценные камни, предметы старины, наличную валюту), которые они могли обменять на продукты питания или другие потребительские товары.

«Торгсин» принес государству почти 300 миллионов золотых рублей прибыли, и на эти деньги были построены такие предприятия как Нижегородский (ГАЗ) и Московский (ЗИС) автомобильные заводы, Харьковский и Сталинградский тракторные заводы, Магнитогорский металлургический комбинат (Магнитка) и т. д.

ИМПЕРИАЛ

Нынче особенный день. Их день. Это она помнила с первых же минут пробуждения. И когда перестилала немудреную постель, достав по случаю праздника из нижнего ящика шкафа тщательно свернутую уже совсем невесомую заветную шелковую простынь с наволочкой; и когда штопала белый, с остатками кружева, свадебный чулок (вот ведь некстати дырка выскочила); и когда, дождавшись, чтобы в коридоре утихли голоса соседей, прошмыгнула с ведром к выгребной яме во дворе. Теперь и с календаря долой вчерашний лист. Пусть скорее наступает понедельник, 16 апреля 1934 года. Тридцать пятая годовщина их венчания в Риге в Покровском храме с инженером-механиком Русско-Балтийского завода Николаем Дмитриевичем Карелиным, милым, любимым Коленькой. Единственный праздник, который еще остался в ее долгой одинокой жизни.

Она с трудом стянула обручальное кольцо и, не спеша, прочла вслух вязь на внутренней стороне: «Эльзе от Николая». Затем опустила кольцо на дно высокой граненой рюмки и плеснула немного водки. Сперва мужу, потом себе. Его рюмку накрыла горбушкой черного хлеба. Пусть и Николаше будет, чем закусить. Рядом поставила затертую по краям фотокарточку – их последний совместный с мужем снимок в таганрогском фотоателье Нордштейна на Петровской. До смертельного боя деникинца Карелина оставалось чуть больше месяца…

– С годовщиной тебя, Николай Дмитриевич! – и отпила небольшой терпкий глоток.

Солнце за открытым окном уже оттолкнулось от краешка моря и настойчиво ползло вверх, проглядывая сквозь ветви вишни к ней на второй этаж. Еще сквозь осыпанную белыми звездочками цветов крону виднелась серо-голубая гладь залива. На душе потеплело. Ну, а раз день особенный, то… Она подошла к кровати. Ловко свинтила один из угловых шариков на спинке. Затем с усилием движением в противоположную сторону открутила часть спинки. Молодец Николай, недаром был толковым инженером – намудрил в тайнике с обратной резьбой. И сколько ни было обысков в ее комнате, никто и не догадался, что в одной из стоек кровати белогвардейской вдовы спрятано целое состояние.

Она перевернула трубку, и на давно некрашеную поверхность подоконника лег увесистый столбик, упакованный в старую газету. Кончики его были свернуты, как у большой конфеты-хлопушки. Она развернула ломкую газету, и в глаза брызнуло золото. Большие монеты с профилем последнего русского императора рядком улеглись на пожелтевшем листе «Таганрогского вестника» за февраль 1917 года.

На что же она потратит нынче толику богатства? Может брошку? И перед кем ей нынче форсить? Деликатесов набрать к столу? А толку? И вкус давно позабыла, а вспоминать не к чему. Нет, уж лучше отрез на платье. А то совсем пообносилась, выходить на люди стыдно. Она аккуратно пересчитала монеты. Скорее нежно перебрала, словно решая, с которой расстаться. Приятно ведь, черт побери, иногда почувствовать себя Крезом или Кощеем, что над златом чахнет. Почувствовать полную пригоршню золотых кружочков…

Монет было ровно девять. Еще пару лет назад – больше дюжины. Она вздохнула. И то, слава Богу, что было на что выжить в страшный голод. Прокормили ее императорские величества. Она оправила коротко стриженные, давно уже седые волосы и уселась с ногами на широкий подоконник рядом с монетами. Открыла начатую пачку «Казбека». Сильно, почти страстно, затянулась. «А вот этого у меня никому не отнять – моря и курево. Пусть лучше убьют».

Небольшая комнатка на втором этаже в самом конце коридора некогда полностью принадлежавшего ее семье дома, бесцеремонно отнятого и заселенного словно и не людьми вовсе, а специально выведенными коммунальными существами для истязаний и поношений, скорее напоминала жилище аскета.

Узкий шкаф когда-то светлого дерева, массивная железная кровать с тощим матрасом, овальный стол и стул. Еще кособокий умывальник за легкой занавеской в углу. Да несколько стопок книг прямо на полу вдоль стены с давно выцветшими обоями. Вот и вся обстановка. Не густо. Но зато и расставаться не жаль, особенно когда столько уже потеряно… Впрочем, и на эти скудные владения неотрывно пялятся несколько пар голодных завистливых соседских глаз.

– Ты погляди-ка! Графиня опять спозаранку смолит свои цигарки! – раздался снизу трубный голос Нюры из квартиры напротив. – Никому покоя не дает! И хоть бы шо ей! Здоровая как лошадь. У, контра недобитая!

– Тетя Нюра, тетя Нюра, а это шо, всамделишная графиня? Як из сказки? – неожиданно перебил ее девичий голосок.

Эльза наклонилась и с любопытством глянула вниз. Обращать внимание на вечные склочные выкрики Нюры она не собиралась, толку все едино не будет, да и дальше словесных перепалок при всех своих внушительных формах соседка не заходила, но вот кто это рядом с ней?

Нюра, заметив движение в окне, вышла из-под веток вишни и, уперев руки в дебелые бока, продолжила:

– Да ни, яка сказка! Так… Ну, може, баронесса из собеса, – и довольно заржала.

– Нюра, попридержи коней! – Эльза притушила папиросу. О, как же ей хотелось запустить окурком в этот мясистый лоб! – Я ведь не посмотрю на твое пролетарское происхождение.

Она вытянулась дальше из окна и, наконец, разглядела: под вишней, за деревянным широким столом, который в лучшие времена видывал и чаепития всем двором, и шум застолий, а потом и азарт домино, сидели прямая худая девушка, почти подросток, с узелком в руках и лопоухий малец лет четырех-пяти. Пока девушка, задрав голову, пыталась познакомиться с графиней-баронессой, он ловко, одним прикосновением пальчика, подбирал со столешницы опавшие лепестки цветущей вишни и слизывал их стремительным движением.

– И откуда вы такие? С Украины?

– Та ни, мы с братом с Кубани, станица Кисляковская. Мамка наша померла по осени, а батька и каже, шо ехайте к тете Нюре, она, яка ни е, а родня. А Таганрог - мисто рыбнэ, якнэбудь да выкормят.

– Ага, рыбнэ и икрянэ, як же, – вмешалась Нюрка. – Дюже хитрый ваш батька. Сперва сестрицу мою уманил на Кубань да обрюхатил, а теперь пащенков гостинцем прислал. И чем вас кормить? Осетриной? Чи парной телятиной?

– У нас е трохи хлиба, – девушка торопливо стала разворачивать узелок. – Батька дав нам в дорогу. Но мы трохи зъилы.

– Трохи, все у тебя трохи… Вот же оглоеды на мою голову! Своих кормить не знамо как…

Эльза легко соскочила с подоконника. Вынула из-под кровати давно ненадеванные башмачки с красными пряжками. Достала с верхней полки шкафа примятую шляпку с куцей насмешкой вместо цветов. Взяла зонтик от солнца. Может и лишнее, но без форсу в такой день невозможно. Жаль, ее любимых ажурных перчаток до локтя уже давно нет. Был бы полный комплект. В сумочку она положила выбранный империал, спрятанный в носовой платочек (не забыв остальные тщательно завернуть в газету и схоронить в тайник).

Собралась с духом и распахнула дверь. Во дворе она остановилась у стола под вишней. Девушка, не отрываясь, смотрела на нее громадными голубыми глазами. Брат же спал, склонив голову на узелок и прижав к груди надкушенную вареную картофелину (видно, сжалилась Нюрка, угостила племянника). На губе его белел лепесток вишни. Нюра открыла было рот, но, видимо, что-то уловив в воинственном настрое Эльзы, недовольно стала смахивать тряпкой стол.

– Соседка, ты не кобенься, а заведи детей в дом, чего ты их мурыжишь во дворе? Весна ведь, еще простынут, не дай Бог.

– Что им станется, наша порода крепкая.

Неспешной походкой Эльза поднялась по Исполкомовскому переулку (надо же так испохабить название переулка. Какой же идиот и предложил такое – Исполкомовский? И кто такой этот Исполком?) и, свернув налево, зашагала по Петровской улице (к имени Ленина она так и не привыкла) к скупочному пункту «Торгсина», что находился в бывшем доме провизора Зимонта. У входа в скупку она повесила сложенный зонт на сгиб локтя, кокетливо поправила шляпку и потянула массивные двери на себя. Длинное, уходящее вглубь помещение было почти пустым, если не считать дремавшего у входа милиционера в белом мятом кителе и пожилого господина, хлопочущего руками у окошка приема. Скупщиком в «Торгсине» работал Яков - сын известного ей еще по старой жизни часовщика и ювелира Андрея Гоймана. Маленький, кругленький, с воинственно нацепленным пенсне на кончике носа, отчего его лицо то было вздернуто вверх как у бойцового петушка, то наклонено вперед, как готового ринуться барашка.

– Это же работа самого мастера Файста! – господин у окошка, видимо, уже в который раз пытался переубедить скупщика. – Вы, сударь, разве не видите, каково качество этих часов? Тут же не нынешняя машинерия, а ручная работа!

– И что вы кипятитесь? У вас температура? Так идите к врачу. Не я же устанавливаю правила скупки и расценки, а государство. Антикварной ценности в часах нету, возьмем только как лом золотой циферблат и стрелки.

– Какой лом? Почему лом? Часы Франца Файста – лом? Да помилуйте, сударь, как же можно! За них знаете, сколько было плачено? И не нынешними дензнаками!

– А вы, товарищ, потише, а то заладили постарорежимному – сударь да сударь. Рубли вам наши не нравятся. Не ровен час, услышит кто. Сдавать будете? Если нет, то не загораживайте мне даму. Доброго здоровьечка, Эльза Густавовна! С чем пожаловали в этот раз?

– Яков Андреевич, завалялась у меня чудом одна золотая монетка. Может, глянете?

– Как же, как же… Праздник? Или так, прокутить решили? Ну, и правильно. Вовремя. Как раз свежую ветчину завезли, масло вологодское, отличную краковскую колбаску. Весьма кстати пришли.

– И все-то вы знаете, Яков Андреевич.

Эльза Густавовна обошла мужчину с каминными часами в виде средневекового замка, что горестно бормоча, перетягивал их бечевой, и развернула носовой платок.

– О, хороша монетка-то! Целый империал!

– Уж так получилось.

Яков Андреевич ловко схватил империал и поднес его к пенсне, покрутил во все стороны, нежно провел пальцами по гурту, зачем-то понюхал, прикрыв глаза. Потом так же стремительно ринулся к ювелирным весам.

– Изумительный экземпляр, доложу я вам, Эльза Густавовна! Точно 12,9 грамм! Приятно иметь дело с настоящими ценителями. Только… Тут такая штука, дорогая вы моя, уж не обессудьте, расценки наши несколько урезали с прошлого года, так что сумма будет поскромнее. Да уж… Получив в кассе торгсиновские талоны, Эльза Густавовна вышла на Петровскую. Теперь надо перейти на противоположную сторону и поспешить отовариться в магазине «Торгсин», что располагался в бывшем доме Краснушкина. В магазине было пооживленнее, чем в скупке. В мясной отдел даже стояла не-большая очередь человека в три-четыре. Прилавки, как и предсказывал Яков Андреевич, ломились от ароматных колец краковской колбасы, клубков венских сосисок, шматов тамбовской ветчины, копченого окорка, розовых туш вареных колбас. Чуть далее начинался сырный отдел, в который не по годам впечатлительная Эльза Густавовна старалась просто не заглядывать. Не всегда ведь хватит духу пройти мимо любимых ноздреватых ломтей швейцарского сыра.

В противоположной стороне магазина расположился отдел промтоваров. Она подошла к полке с рулонами ткани. Продавец в синем фирменном халате «Торгсина» тут же услужливо развернул несколько свертков на выбор. Эльза Густавовна провела рукой по нежной ткани, улыбнулась. Полюбовалась яркими цветами на белом шелке. «В этом бы я была особенно хороша, да, Николаша? А лучше два платья – еще вон тот синий сатин взять бы». Но… Она отстраненно глянула на продавца и, поджав губы, прошествовала в бакалейный отдел.

– Мне пуд муки, фунт вологодского, килограмм песку, бутыль масла. И упакуйте в полотно.

Расплатившись и получив увесистый тюк, Эльза Густавовна с трудом дотянула его до дверей, а сама вышла на улицу.

Еще по дороге в магазин она приметила в арке соседнего дома рыжеватого битюга, что лениво сплевывал шелуху от семечек прямо под ноги.

– В рубле нуждаешься? – Эльза Густавовна слегка ткнула детину зонтиком в налитой живот.

– А то… – битюг обтер губы ладонью и оторвался от стены.

– Дотащишь небольшой тюк до дома на Греческой, получишь. И не чуди по дороге.

– Тогда два.

Она шла по улице чуть позади битюга с тюком на плече, так и не раскрыв зонт и слегка запрокинув лицо солнцу, еще не горячему, даже робкому апрельскому солнцу, но ярко-золотому, как империал. На душе отчего-то было спокойно и тепло. «Думаю, Николаша, ты был бы рад, да? А деток мы не бросим, деток мы поднимем. Тут и Нюрка не помеха».