Л. Бирюк, Испытание временем

Post date: Sep 5, 2013 10:32:46 AM

(О повести Василия Дворцова «Кругом царила жизнь и радость»)

Кому принадлежит строка, давшая название новой повести Василия Владимировича Дворцова, нетрудно вспомнить или найти в Интернете. Но автор не называет имени Поэта, и мы тоже этого делать не будем, поскольку, Поэт – собирательный образ. В причесанной и благополучной Европе стихотворца такого уровня возвели бы в национальные гении и хвалились бы им перед всем миром. Но мы, обладатели самой великой и непревзойденной литературы, порой относимся к своему богатству расточительно-небрежно, подобно незадачливой учительнице из фильма «Доживем до понедельника»: «Ну, знаете, никто не обязан помнить каждого второстепенного поэта».

Наверное, Поэт из повести Дворцова тоже был когда-то зачислен «во второстепенные», вот почему на месте центральной усадьбы его родного поместья нынче пустырь. Студент Бауманской академии Вадим Староверхов (Стар), приехавший в подмосковный поселок в гости к другу-филологу Николаю Повитухину (Микуле), с горечью узнает, что «главное усадебное здание разобрали ещё в начале тридцатых. На кирпичи для кирпичного завода». Но, слава Богу, сохранились несколько флигелей, где теперь открыт музей Поэта. А вокруг – несказанная красота природы Подмосковья. И впечатлительный Вадим открывает для себя волшебный мир:

«Я просто-напросто стоял и просто-напросто смотрел, как подпруженная вода, не надеясь пробиться через давно засоренные трубы, переливалась через край заслона притонированным живым стеклом водопада, смотрел как, нажурчавшись и напенившись, заиленными извивами успокоено утекала она в заросли корявеньких ольхинок. Просто стоял и просто смотрел».

Русский язык для Василия Дворцова – область высочайшего наслаждения. Он относится к родным словам, как гурман, проверяя их на вкус, цвет и запах. Он любовно рассматривает их, играет с ними, словно ребенок с любимой игрушкой, экспериментирует, добавляя всевозможные префиксы-суффиксы, открывает новые значения русских слов, заставляя читателя удивляться их неисчерпаемым возможностям. Дворцов никогда не станет описывать то, чего сам не видел, или, по крайней мере, не представил мысленно во всех деталях.

Усадьба Поэта – настоящая «terra incognita». Там суровый директор носит загадочный белый перстень с черным квадратным камнем, там гидом служит сказочная полупрозрачная Снегурочка, а реставратором – мрачноватый Хома Брут, который «по совету классика очертил вкруг себя мысленную круговую черту с заклинательной молитвой. И за черту эту теперь ни одной панночке-ведьмочке входу нет».

По страницами повести постоянно витает тайна. Во флигеле, где поселился Вадим, трофейный немецкий приёмник время от времени грозно вещает: «Есть комнаты, в которые не входят без приглашения. Есть бремена, которые не принимают самовольно...». В общение с людьми вступают канарейки в клетке и старинные экспонаты, которые благоговейно берегут директор музея Модест Александрович и его дочь Надя-Снегурочка. Здесь вещи не только носят на себе отпечаток прошлого, – они способны оживлять минувшие года, создавая у героев иллюзию искривления, петляния времени.

«Единство времени и места», о которых говорится в подзаголовке повести, – отнюдь не напоминание о правилах классицизма. Это напоминание о том, что всё случившееся в подмосковном поселке могло произойти именно у нас, в нашей стране, и только в наше время. И герои повести со всеми их индивидуальными чертами – тоже наши, современные, легко узнаваемые. То, что происходит в повести, характерно именно для сегодняшних дней. Трудно, например, представить, чтобы в XIX или XX веке жгли музеи, для того, чтобы потом на пепелище поставить доходные дома.

Бурные споры героев о смысле жизни, о России, её истории, культуре, и, конечно, о вере и безверии – касаясь наболевших проблем, автор побуждает читателя к душевной и умственной работе. Дворцов даёт возможность высказаться всем: рыцарям культуры и бездушным чиновникам, физикам, и лирикам, молодым и пожилым спорщикам. Причём, читатель легко ловит различие речевых стилей, присущих разным поколениям. «Высокий штиль» стихов XIX века, щедро рассыпанных автором на страницах повести, отличается от речи пожилых героев, говорящих на правильном, «учительском» языке интеллигенции XX века. А молодые ребята говорят на новейшем сленге.

Тем временем за пределами музея-усадьбы течет совсем другая жизнь. Пьянство, бандитизм, детская безнадзорность, бесстыдство скоробогатых, строящих коттеджи на заповедных землях. В одинаковых желто-синих робах гонят на каторжные работы таджиков-гастрабайтеров охранниками с битами: «Навсегда усталые глаза, неотмываемые руки, вжатые чёрные шеи». Ни мыслей, ни душевных стремлений. В этой удручающей картине Вадиму видится «некая злая карикатура на христианское понимание смирения. Пошлая, оскорбительная карикатура».

На вопрос Пилата: «Что есть истина?» Иисус не дал ответа, ибо бесполезно объяснять слепцу, что значит свет. Олицетворение истины – Сын Божий стоял в рубище перед Пилатом, а тот ничего не понял. К тому же, римский префект и не хотел никаких объяснений, его вопрос был, скорее, риторическим. А молодые герои Дворцова – Вадим и Микула, спотыкаясь и ошибаясь, страстно ищут эту истину, ищут смысл своего бытия. Для чего жить? Если всё заканчивается со смертью человека, то для чего он создан? В чем его предназначение? О том же заставлял задуматься своего героя Лермонтов: «Зачем я жил? Для какой цели я родился?». Вопрос Печорина волнует и Вадима с Микулой. А как же иначе? Ведь они – настоящие герои своего времени.

Предвижу возражение оппонентов, что, мол, студенты в повести Дворцова по своему интеллектуальному уровню слишком отличаются от современной молодежи. Они чересчур начитаны и образованы, разбираются во всех сферах культуры, науки, и общественной мысли. Кроме того, их душевная организация слишком высока. Они явно не типичны для своего времени.

Но так ли это? А разве Онегин, Печорин, Базаров не отличались от большинства своих ровесников и братьев по классу? Эти, так называемые, «типичные представители» вовсе не так уж типичны. Как ни парадоксально, герой нашего времени не может быть «типичным». Он должен опережать свое время – на то он и Герой! А если вспомнить, что Веневитинов умер в двадцать два, и Добролюбов не дожил до двадцати пяти… В разговоре с Вадимом Микула энергично и откровенно выражает свою жизненную позицию:

«– Что ты городишь? Стар?! ...Понимаешь ведь, что подвиг нам нужен, подвиг! Сверхусилие, прорыв мы должны совершить. Страшно ведь так дальше тупить – у молодых никаких перспектив, если предки не обеспечили. А я с матерью в однокомнатной хрущобе. Страшно: задохнёмся мы все, здоровые, неленивые, с головой, и задохнёмся в этой беспросветной лжи. И никто нам не поможет. Такое отстойное время. Пошлое, подлое!»

Микула говорит о том, что нельзя жить без Родины. О том, что если раньше можно было реализовать себя где-то на дальней северной стройке или в науке, то сейчас это невозможно. Подобно героям русской классической литературы, Вадиму и Микуле нет места в современном обществе. Одному не хватает денег, чтобы продолжить обучение, другой, хоть и продолжает учиться, не питает иллюзий по поводу своего будущего. Его знания и талант никому не нужны. Не ладится у молодых людей и с личной жизнью. Наде-Снегурочке тягостно с Микулой, потому, что он слишком «правильный», слишком идеально они подходят друг другу. А вот избранница Вадима, похожая на куклу Барби Тина, напротив, внутренне совершенно чужда главному герою.

С появлением бурной Тины музей-усадьба и её обитатели словно вянут и тускнеют. Сказочную Снегурочку Тина называет «местной сушкой», Хому – ровесником дедушки Крылова... Она развенчивает и осмеивает даже «астральный» голос из трофейного радиоприемника: оказывается, его воспроизводит нехитрое магнитофонное устройство, только и всего. В её мире нет места романтическим тайнам. По мнению Тины, всё, что отвлекает внимание от её особы, не имеет права на существование. Вадим понимает, что Тина – воплощение эгоизма, он злится, страдает и... всё-таки испытывает к девушке чувственное влечение. Молодость есть молодость.

Вадиму подчас не хватает жизненного опыта, чтобы разобраться в людях. Ему, например, поначалу очень не нравится отец Нади, Модест Александрович. Его неприязнь достигает апогея, когда тот выгоняет из музея беспризорных детей – Вовку и Ленуську, вместе с их матерью-алкоголичкой, Анкой-Решето.

Какое бездушие, не так ли? В нашей памяти тут же начинают крутиться сюжеты из телепередач, в которых злая ювенальная полиция отнимает у несчастных матерей деток и сдает их в приют. «Надо дать женщинам шанс», «самая плохая мать лучше самого хорошего детдома», – вот навязанные нам с экранов постулаты. Но бывают случаи, когда мыслить стереотипами нельзя. Для Вовки и Ленуськи именно детдом явился бы спасением… Но за бесконечными разговорами о судьбах Отечества, никто не вспомнил о судьбе конкретных брошенных ребятишек. Лишь безнадежно влюбленный в их мать Хома вынашивает утопические планы: забрать Анку с детьми и уехать с ними на Соловки. Авось, там всё само собой наладится...

Ситуацию немного взбадривает приезд на день рожденья Миколы живописных гостей: «истинно православных» молодых бородачей в русских рубахах навыпуск. «Опричники и Псы Господни» наполняют усадьбу спортивным задором, энергично пикируются с Хомой Брутом по вопросам богословия, но и с не меньшей решительностью защищают его от местных уголовников.

Кажется, теперь можно и расслабиться. Собраться вместе, поговорить о высоком, поспорить о вечных русских проблемах... А в это время на другом конце поселка Вовка и Ленуська попадают в беду.

Вернувшийся с зоны отец и мать-алкоголичка предаются пьянству в компании отморозков и заодно готовятся выполнить заказ местных «хозяев жизни» – сжечь музей Поэта. Бензин уже куплен, вот-вот произойдет преступление. И никто не может этому помешать, кроме 13-летнего Вовки, который, уже не надеясь на помощь взрослых, в отчаянье сжигает свою квартиру вместе со всей пьяной компанией.

Трагедия, разыгравшаяся, на первый взгляд, так неожиданно – на самом деле логический исход давно назревавших проблем. Её можно было предвидеть и предварить, если бы просвещенная интеллигенция подмосковного поселка не была бы так слаба и инертна. По крайней мере, можно было избавить детей от той нечеловеческой ситуации, в которую они попали. Уберечь от ужаса, необратимо сломавшего их детскую психику.

Свою невольную вину перед детьми осознает только Хома, который под наитием свыше берет вину Вовки на себя и отдается в руки полиции. Разорван магический круг... Хома Брут добровольно отказывается от его охранительной силы и совершает подвиг самопожертвования.

***

...Где-то в Подмосковье среди елей, берез и «широчайшего лугового простора, тонко прорезанного камышовой речкой» затерялся забытый миром благословенный уголок, в котором «царила жизнь и радость». Стихи Поэта о царстве жизни и радости неоднократно звучат в повести Василия Дворцова. Сначала – в полном согласии с ликующей природой, потом слегка иронично, а в конце – трагически-мрачно. Да и само стихотворение, оказывается, не так уж безоблачно и оптимистично: «жизнь и радость» в нём уступают место зловещей темноте.

Безымянный подмосковный поселок, описанный Василием Дворцовым – это маленький зеркальный осколок современной России, где люди так умно и правильно говорят и так мало делают, где «юноши почему-то всегда по отдельности – Алёши Карамазовы, ещё не решившие, чем мир перестраивать – Псалтырью или бомбой, но коллективно, в стае – уже только Родионы Раскольниковы».

Мы расстаёмся с Вадимом Староверховым в нелегкий час его жизни. Он едет в электричке домой подавленный, смертельно уставший... Однако чувства безысходности нет. Говорят, что, пока человек в пути к дому, у него всегда есть надежда.

Людмила Бирюк, член Союза писателей России.

Поздравляем Василия Дворцова с присуждением ему Международной литературной премии им. И.А. Гончарова 2013 г. в номинации «Мастер литературного слова» за повести «Тогда, когда случится» и «Кругом царила жизнь и радость».