Писатели и революция
Я чувствую, близится судное время:
Бездушье мы духом своим победим,
И в сердце России пред странами всеми
Народом народ будет грозно судим.
И спросят избранники - русские люди -
У всех обвиняемых русских людей,
За что умертвили они в самосуде
Цвет яркий культуры отчизны своей.
Зачем православные Бога забыли,
Зачем шли на брата, рубя и разя...
И скажут они: "Мы обмануты были,
Мы верили в то, во что верить нельзя..."
И судьи умолкнут с печалью любовной,
Поверив себя в неизбежный черед,
И спросят: «Но кто же зачиншик виновный?»
И будет ответ: «Виноват весь народ.
Он думал о счастье отчизны родимой,
Он шел на жестокость во имя Любви…»
И судьи воскликнут: «Народ подсудимый!
Ты нам не подсуден: мы — братья твои!
Мы — часть твоя, плоть твоя, кровь твоя, грешный,
Наивный, стремящийся вечно вперед,
Взыскующий Бога в Европе кромешной,
Счастливый в несчастье, великий народ!»
Игорь Северянин. Народный суд. 1925
Из программы по литературе:
Возможные темы для обсуждения: интеллигенция и революция, человек в огне революции и гражданской войны, образ «нового человека» и т.д.
· Минимум 4 произведения (от писателей начала 20 века до современных авторов)
1. А. Блок «Двенадцать»
2. З. Гиппиус «Веселье»
3. В. Маяковский
4. М.Алданов «Самоубийцы»
5. М Булгаков «Собачье сердце», «Белая гвардия»
6. И.Бунин «Окоянные дни»
7. А.А.Фадеев «Разгром»
8. И.Э.Бабель человек в огне революции и гражданской войны
Переходный этап от русской классической литературы к литературе нового столетия, который начинается на рубеже ХIХ-ХХ вв. и продолжается до конца 20-х ХХв. был обозначен следующими событиями в обществе:
усиление революционных движений (радикального марксизма (большевизма) и его проявление в революциях 1905-1917 гг.),
кризис власти (1905-1907 гг.) и во время Первой мировой войны,
крах царского режима в революциях февральской и октябрьской 1917г.,
военный коммунизм и гражданская война,
курс большевиков на диктатуру пролетариата,
возникновение ГУЛАГа в 1918 г.,
коллективизация на всех уровнях общественной жизни как условие строительства социализма,
1929 год—начало сталинского «большого террора».
Начало XX века, “каменного, железного” (А.Ахматова), “кровавого” (В.Маяковский), “века нелюдей” (М.Цветаева), “века-волкодава” (О.Мандельштам), потрясает Россию ...
Литературный процесс постепенно поляризуется.
1. Русский Серебряный век, под влиянием Вл. Соловьева, Н. Бердяева, увлекает литературу и искусство на путь религиозно-философских исканий (богостроительство и богоискательство). Литература отходит от традиций русской классики, ощущая исчерпанность ее художественной и мировоззренческой основы.Переосмысливается проблема «интеллигенция и революция»[1] (А.Блок): возможна и оправдана только революция духа, творчества.
Литературная борьба 20 годов продолжает творческие искания в новых политических условиях. Напряженность этой борьбы отражается в лозунгах и партийных резолюциях о мобилизации творческих усилий на создание подлинно свободного социалистического искусства и литературы.
2. Захватившие власть большевики понимали, что на одном насилии трудно удержать власть и совершенно невозможно построить «новое» государство, воспитать «нового» человека. Идеология большевиков нуждалась в создании новых пролетарских ценностей, как в литературе, так и в целом в искусстве. Они нуждались в услугах творческой интеллигенции и всеми силами старались «прикормить» как можно больше известных писателей, поэтов, художников. (М. Горький, А. Блок, А. Белый, В. Брюсов, Б. Пастернак, М. Зощенко, М. Булгаков, К. Малевич и многие другие.)
В ноябре 1917 г., вскоре после захвата власти, правительство (ВЦИК – Всероссийский исполнительный комитет) пригласил представителей художественной интеллигенции, чтобы обсудить вопросы сотрудничества деятелей культуры с новой властью. На совещание явились всего пять человек: Владимир Маяковский, Александр Блок, театральный режиссёр Всеволод Мейерхольд, художники Натан Альтман и Кузьма Петров-Водкин.
3. Курс на борьбу с любым инакомыслием проявился уже в первые послеоктябрьские годы (Письмо ЦК о Пролеткультах, партийные постановления 1925 и 1932 гг.). Позицию противостояния в это время занимает и большинство русской интеллигенции (писатели, критики, философы, общественные деятели) во главе с М. Горьким (ср. "Несвоевременные мысли").
В это десятилетие формируются основные тенденции русской советской литературы, а именно:
скрытое или явное противостояние новому режиму;
возникает будущая литература просоветского характера—социалистического реализма;
начинается раздвоение литературы на запрещенную и разрешенную, причем в разряд запрещенных, неожиданно для самих авторов, попадают такие произведения, как «Чевенгур» А. Платонова, «Повесть непогашенной луны» Б. Пильняка, «Бег» М. Булгакова и др.
4. Начинается эпоха эзопова, иносказательного художественного мышления, приучающего читателя понимать главный смысл и правду автора сквозь строки; начинают уходить из жизни советские писатели по причине (А. Блок, С. Есенин, В. Маяковский), независимо от естественного или насильственного конца.
Изменяется творчество таких советских писателей, как Н. Тихонов, Ф. Гладков, Вс. Иванов, А. Фадеев, К. Федин. Они становятся в художественном плане уже менее интересными авторами, чем это было в начале 20 гг.
Сталин предлагает М.Горькому окончательно вернуться в СССР из Италии. Маяковский после воспевания революции пишет трагическую поэму «Про это», театральную сатиру на власть и партию — «Клоп» и «Баня», задумывает поэму «Плохо». Самоубийство Маяковского символично.
В переломном 1929 г. объявлено о повсеместном введении метода социалистического реализма («Литературная газета») и о подготовке к созданию Союза советских писателей, образованного на I-ом Всесоюзном съезде советских писателей в 1934 г. Всяческое сопротивление было сломлено, партия и власть торжествовали.
Итак, отношения творческой интеллигенции с советской властью были сложными и неоднозначными. Большевики пришли к власти, имея только общие теоретические принципы культурной политики, разработанные В.И. Лениным еще до Октября 1917 г. На протяжении первого десятилетия после революции и в контексте гражданской войны, нэпа, начала сталинской модернизации, формируется концепция, которая приобретает окончательный вид лишь к началу 1930-х гг. (соцреализм)
· первый этап – 1917–1922гг.
На первом этапе происходило становление органов управления культурой, которые соответствовали периоду военного коммунизма. «Главкизм», возникший во всех сферах, появился и в сфере культуры.
· второй – 1922–1927 гг.
Второй этап был связан с политикой нэпа. Партия была вынуждена либерализовать свою культурную политику в соответствии с теми изменениями, которые происходили в экономической и политической жизни СССР. Одновременное сосуществование различных творческих групп - как реалистических традиционных, так и новаторских авангардных (Шагал, Малевич, Родченко, и т.д.).
· третий – 1928–1932 гг.
На третьем этапе (1928-1932 гг.), связанным с началом сталинской модернизации, с периодом, когда принимается первый пятилетний план и начинается политика индустриализации, происходит окончательное становление культурной политики партии.
Большевики мирились с притязаниями творческой интеллигенции до конца 1920 гг., умело используя те противоречия, которые сложились между тремя направлениями в художественной жизни: традиционалистами, представителями пролетарской культуры и авангардистами. Каждое из направлений было представлено множественными группировками, которые вели между собой войну, ибо каждое претендовало на создание своего творческого метода. В начале 30-х годов создаётся официальное советское искусство (соцреализм), при этом часть художественной интеллигенции вынуждена уехать заграницу.
Социальный статус художника изменился - на него возложены специфические функции: идеологическое воздействие и плановое социалистическое производство. Власть видит в художнике лишь особую категорию трудящихся, то есть «деятелей искусства», состоящих на службе у народа и советского государства.
Большевики одновременно принимали разные репрессивные методы в отношении к художественной интеллигенции.
Целью культурной политики большевики считали создание нового общества с социалистическим мировоззрением. В целом формы и методы культурной политики представляли собой пропаганду политики партии. Правящая партия рассматривала искусство как средство идеологического воздействия на массы и стремилась установить контроль над художественным творчеством.
В изобразительном искусстве на контакт с большевиками пошли прежде всего представители авангарда (Ср. М.Шагал). В литературе – модернисты и особенно футуристы (В.Маяковский), которые видели в большевиках своих союзников, ибо они отожествляли свободу творческого поиска с революцией социальной. Им казалось, что их цель – переделать общество и создать нового человека - совпадает с идеями большевиков.
Справедливо критикуя отсталость царского строя и горячо сочувствуя угнетённому народу, значительная часть русской интеллигенции создала в своём сознании некий идеализированный образ, который называла народом и от имени которого действовала. На самом деле русская интеллигенция не знала настоящего народа, а народ не любил интеллигенцию.
Д.С. Мережковский. «Грядущий Хам»
“Страстный охотник за идеями”, Д.С. Мережковский относился к революции без привычного для либеральных кругов пиетета. Любая революция, по Мережковскому, порождается болезнью отживающих форм социального устройства и может проложить дорогу страшному грядущему Хаму, самодовольному рабу. В статье, опубликованной в 1906 году, писатель утверждает, что победе политического невежества, пошлости и цинизма способствует монополия самодержавия на власть, церкви — на веру, чёрной сотни — на патриотические чувства русского человека. Так было до 1917 года, когда после массовых расправ с церковнослужителями публицист назвал “богохульство, возведённое в ранг государственной политики, страшным порождением большевизма”.
http://az.lib.ru/m/merezhkowskij_d_s/text_0080.shtml
1. Жизнь русской интеллигенции — сплошное неблагополучие, сплошная трагедия.
2. У русской интеллигенции двойной гнёт: сверху — самодержавного строя и снизу — гнёт тёмной народной стихии. Между этими гнётами русская общественность мелется, как чистая пшеница Господня.
3. Пока всё-таки участь русского интеллигента — быть раздавленным, размолотым — участь трагическая.
4. У Хама в России три лица:
— лицо самодержавия;
— лицо православия;
— третье лицо, будущее, — лицо хамства, идущего снизу, — хулиганства, босячества, чёрной сотни.
5.Милые русские юноши! Бойтесь рабства и худшего из рабств... — хамства, ибо воцарившийся раб и есть Хам.
Хамы – иносказательно - люди злобные, невежественные и упорствующие в своем невежестве, даже кичащиеся им («мы академиев не кончали»), которые, судя по развитию событий, будут играть первые роли в обществе, определять будущее страны .
Александр Блок
Блок принял Октябрьскую революцию как редкостную возможность для огромного внутреннего обновления, для устройства новой жизни по канонам красоты и гармоничного созвучия. Такие настроения отобразил Блок в поэме "Двенадцать". Блок встретил революцию восторженно. В числе очень немногих тогда представителей художественной и научной интеллигенции поэт сразу же заявил о своей готовности сотрудничать с большевиками, с молодой Советской властью. Отвечая на анкету одной из буржуазных газет "Может ли интеллигенция работать с большевиками?", он, единственный из участников анкеты, ответил: "Может и обязана". В пламенной статье "Интеллигенция и Революция", написанной вскоре после Октября, Блок восклицал: "Что же задумано? Переделать всё. Устроить так, чтобы всё стало новым, чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, веселой и прекрасной жизнью… Всем телом, всем сердцем, всем сознанием — слушайте Революцию". (Статья «Интеллигенция и революция» 09.01.1918).
В 1921 г. Блок тяжело заболел. Правительство Ленина не отпустило истощённого голодом поэта для лечения за границу.
1) Поэма «Двенадцать»:
Читая Блока, мы чувствуем, что России грозит не революция просто, а революция черносотенная. В группе красногвардейцев чувствуется что-то самое дикое и некультурное в старой России.
Сравните: Народный комиссар просвещения Луначарский о Блоке (март 1921 г.):
«Написал несколько вещей, из них блестящую поэму «12», где изображена революция в весьма мрачных и сентиментальных чертах. ... Вобще во всём, что пишет, есть своеобразный подход к революции, какая-то смесь симпатии и ужаса типичнейшего интеллигента. Гораздо более талантлив, чем умён». «В жерновах революции. Российская интеллигенция между белыми и красными в послереволюционные годы». М., 2008. Стр.93.
За полгода до смерти Блок в своей статье о Пушкине "О назначении поэта", Блок написал практически уже не о пушкинской, а о собственной участи: "Покой и воля. Они необходимы поэту для освобождения гармонии. Но покой и волю тоже отнимают. Не внешний покой, а творческий. Не ребяческую волю, не свободу либеральничать, а творческую волю — тайную свободу. И поэт умирает, потому что дышать ему уже нечем; жизнь потеряла смысл". Ходасевич В. «Воспоминания». Стр. 113.
Революция, приветствуемая Блоком в "Двенадцати", "Скифах" и во многих других статьях и стихах, и которой с открытым сердцем старался послужить (но не прислуживаться), в конце концов, отняла у него воздух — созидательную свободу и, возможно, стала причиной его кончины.
Сергей Есенин
1) В 1919 г. в маленькой поэме «Кобыльи корабли» поэт, обращаясь к зверям, которые, по его мнению, стали лучше людей, говорит:
Никуда не пойду с людьми,
Лучше вместе издохнуть с вами,
Чем с любимой поднять земли
В сумасшедшего ближнего камень.
В этой же поэме есть и такие строки, говорящие об его отношении к революционерам:
Вёслами отрубленных рук
Вы гребётесь в страну грядущего.
2) (Заявление на допросе)
В октябре 1920 г. арестованный Есенин на допросе назвал себя сочувствующим советской власти и заявил: « На вопрос, как вы смотрите на современную политику советской власти, - я отвечаю: «Я ко всему проводимому принципу Советской власти вполне лоялен в переходный момент. К той эпохе, которая насаждает социализм, каковы бы проявления Советской власти ни были, я считаю, что факты этих проявлений всегда необходимы для той большой цели, какую несет коммунизм. Всякое лавирование Советской власти я оправдываю, как средство для улучшения военного и гражданского быта Советской России». Растерзанные тени. Избранные страницы из дел 20 – 30-х годов ВЧК-ОГПУ-НКВД... стр.11. М. 1995 г.
3) Не злодей я и не грабил лесом,
Не расстреливал несчастных по темницам,
Я всего лишь уличный повеса,
Улыбающийся встречным лицам, («Я обманывать себя не стану», 1922)
4) (Но и в то же время) «Ленин» - отрывок из поэмы «Гуляй-поле» (1924):
Монархия! Зловещий смрад!
Веками шли пиры за пиром,
И продал власть аристократ
Промышленникам и банкирам.
Народ стонал, и в эту жуть
Страна ждала кого-нибудь...
И он пришел.
Он мощным словом
Повел нас всех к истокам новым.
Он нам сказал: «Чтоб кончить муки,
Берите все в рабочьи руки.
Для вас спасенья больше нет -
Как ваша власть и ваш Совет».
И мы пошли под визг метели,
Куда глаза его глядели:
Пошли туда, где видел он
Освобожденье всех племен...
И вот он умер...
Плач досаден.
Не славят музы голос бед.
Из меднолающих громадин
Салют последний даден, даден.
Того, кто спас нас, больше нет.
5) Есенин искренне пытался разобраться в том, что происходит в стране:
Издатель славный! В этой книге
Я новым чувствам предаюсь,
Учусь постигнуть в каждом миге
Коммуной вздыбленную Русь. («Издатель славный! В этой книге…», 1924).
Есенин не желал быть изгоем в советском государстве:
Хочу я быть певцом
И гражданином,
Чтоб каждому,
Как гордость и пример,
Был настоящим,
А не сводным сыном
В великих штатах СССР. («Стансы», 1924).
6) «Русь уходящая» (1924 г.)
Друзья! Друзья!
Какой раскол в стране,
Какая грусть в кипении веселом!
Знать, оттого так хочется и мне,
Задрав штаны,
Бежать за комсомолом. («Русь уходящая», 1924).
7) И в то же время Есенин был недоволен большевиками. Хотел поэт или нет, но нотки недовольства проникли и в его творчество:
Так грустно на земле,
Как будто бы в квартире,
В которой год не мыли, не мели.
Какую-то хреновину в сем мире
Большевики нарочно завели.
(«Заря Востока», 1924).
И хотя в этом произведении речь идет просто о советской редакции, чувствуется, что критика направлена также и на саму советскую власть.
Следует заметить, что Есенин не боялся открыто высказывать свое негативное мнение о политической литературе. Так на заседании пролетарских писателей в 1921 г. в Народном Комиссариате Просвещения поэт сказал: «Здесь говорили о литературе с марксистским подходом. Никакой другой литературы не допускается. Это уже три года! Три года вы пишете вашу марксистскую ерунду! Три года мы молчали! Сколько же еще вы будете затыкать нам глотку? И... кому нужен ваш марксистский подход? Может быть, завтра же ваш Маркс сдохнет...».
8) В это же время в «Письме к женщине» (1924) поэт писал:
Не знали вы,
Что я в сплошном дыму,
В развороченном бурей быте
С того и мучаюсь, что не пойму -
Куда несет нас рок событий.
9) Разочарованный, Есенин раскаивается в своих былых революционных настроениях, о чем пишет в стихотворении «Метель» (1924):
И первого
Меня повесить нужно,
Скрестив мне руки за спиной:
За то, что песней
Хриплой и недужной
Мешал я спать
Стране родной.
10) Изъятые цензурой строки их поэмы «Страна Негодяев», написанные за год до смерти:
Пустая забава!
Одни разговоры!
Ну что же?
Ну что же мы взяли взамен?
Пришли те же жулики,
те же воры
И вместе с революцией
Всех взяли в плен!
.....
Ваше равенство — обман и ложь.
Старая гнусавая шарманка.
Этот мир идейных дел и слов
Для глупцов — хорошая приманка,
Подлецам — порядочный улов.
До сих пор нет полной ясности в вопросе, покончил Есенин с собой или был убит агентами большевиков. К моменту его смерти он стал несвоим и неудобным для власти. Известный большевик К. Радек писал: «Есенин умер, ибо ему не для чего было жить... Связи с обществом у него не было, он пел ни для кого. Он пел потому, что ему хотелось радовать себя, ловить самок. И когда, наконец, это ему надоело, он перестал петь.»
Есенин, как и многие творческие люди, пытался приспособиться к существовавшей системе, но по-настоящему талантливому и искреннему художнику сделать это было практически невозможно. Быть же вне системы в то время для творческой личности значило быть вне революции и слыть контрреволюционером со всеми вытекающими последствиями. Как и многие честные люди, Есенин не видел оснований для оптимизма, который требовался власти в пропагандистских и воспитательных целях.
Сравните: «Оптимизм тоталитарного искусства не был связан ни с какими реалиями жизни. Он существовал как принцип, как главная установка, нарушать которую не позволялось ни прикаких условиях. Он не выводился из настоящего, а привносился в него из мифического будущего. Чем непригляднее сегодняшний день, тем жестче борьба, тем ближе победа, и чем свирепее голод и террор выкашивали миллионы человеческих жизней, тем обильнее громоздилась снедь на колхозных полях, тем радостнее расцветали улыбками лица трудящихся в картинах ведущих мастеров соцреализма» (Голомшток И.Н. Тоталитарное искусство. Стр. 181)
Некоторая часть творческой интеллигенции сразу резко отозвалась об Октябрьском перевороте и большевиках.
Гиппиус Зинаида Веселье
Блевотина войны — октябрьское веселье!
От этого зловонного вина
Как было омерзительно твое похмелье,
О бедная, о грешная страна!
Какому дьяволу, какому псу в угоду,
Каким кошмарным обуянный сном,
Народ, безумствуя, убил свою свободу,
И даже не убил — засек кнутом?
Смеются дьяволы и псы над рабьей свалкой,
Смеются пушки, разевая рты...
И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой,
Народ, не уважающий святынь!
29 октября 1917
См. Приложение
И.А. Бунин. «Окаянные дни»
И.А. Бунин олицетворял ту часть русской интеллигенции, которая сочувствовала простому народу, осуждая монархию, но, когда увидела “Русь с топором” (вернее, с винтовкой и маузером), столкнулась с насилием и вандализмом “первопроходцев светлого будущего”, стала непримиримым врагом новой власти, названной Буниным “незаконными наследниками престола, готовыми крепко сесть на шею народа”.
«Окаянные дни» — дневниковые записи, сделанные писателем в 1918–1919 годах. Это “накопление гнева, ярости и бешенства”, которые вызвала в Бунине политика “военного коммунизма” и красного террора. “Разве важна страсть только революционного народа?” — с гневом спрашивает писатель от имени интеллигенции России. — А мы-то что ж не люди, что ли? (Нет, не люди! см. у В.Маяковского: “Белогвардейца найдёте — и к стенке”).
Мир жёстко разделён: белые — офицеры, “недобитые буржуи” (женщины, старики, дети) и красные — революционный “освобождённый народ”.
На глазах Бунина рушились христианские заповеди: “не убий”, “не кради”, “не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего”... “Теперь всё можно!” — с ужасом восклицает писатель. Как и тысячи представителей русской интеллигенции, он чувствует себя постоянной, жертвой революции.
Мало того, Бунин пророчески предугадывал в недрах Гражданской войны зародыши системы массовых репрессий, которые превратят Страну Советов в единый ГУЛАГ. Писатель верил: настанет Судный день.
Близки ощущениям не только Бунина, но и всех замученных “страдальцев земли Русской” строки из стихотворения Игоря-Северянина (Народный суд. 1925):
Я чувствую, близится судное время:
Бездушье мы духом своим победим,
И в сердце России пред странами всеми
Народом народ будет грозно судим.
И спросят избранники - русские люди -
У всех обвиняемых русских людей,
За что умертвили они в самосуде
Цвет яркий культуры отчизны своей.
Зачем православные Бога забыли,
Зачем шли на брата, рубя и разя...
И скажут они: "Мы обмануты были,
Мы верили в то, во что верить нельзя..."
А. Куприн писал, что Ленин «задушил русскую свободу и вернул Россию к самым тёмным времена бесправия, полицейского режима, пыток и казней. В страшные времена Иоанна Грозного русскому народу легче жилось и дышалось, нежели в Советской России...» (Куприн А. Хроника событий.)
Пытавшийся приспособиться к власти большевиков всемирно известный певец Ф. Шаляпин написал в эмиграции: «... Произошло то, что все «медали» обернулись в русской действительности своей обратной стороной. «Свобода» превратилась в тиранию, «братство» - в гражданскую войну, а «равенство» привело к принижению всякого, кто смеет поднять голову выше уровня болота. Строительство приняло форму сплошного разрушения, а «любовь к будущему человечеству» вылилась в ненависть и пытку для современников». (Шаляпин Ф.И. Маска и душа. М., 1989. Стр.239)
Выводы
1)Трагедия русской интеллигенции и её уничтожение режимом большевиков. Л. Троцкий высказался об этом так: «Террор как демонстрация силы и воли рабочего класса получит своё историческое оправдание именно в том факте, что пролетариату удалось сломить политическую волю интеллигенции». (Известия ВЦИК. 1919. 10 января)
Лучшая часть русской интеллигенции, которая не смогла уехать за границу, была уничтожена. Значительная часть интеллигенции, которая выжила, была сломлена режимом» (Головков Г.З. Русская интеллигенция в революции. Пути и перепутья. М., 2016. Стр. 477)
2) «Русская революция была ещё невиданной в истории мясорубкой, сквозь которую были пропущены десятки миллионов людей. Громадное большинство жертв, как и во французской революции, пало на долю народа. Далеко не вся интеллигенция была истреблена; технически необходимые кадры были отчасти сохранены. Но как ни слепо подчас действовала машина террора, она поражала, бесспорно, прежде всего элементы, представлявшие, хотя бы только морально, сопротивление тоталитарному режиму: либералов, социалистов, людей твердых убеждений или критической мысли, просто независимых людей. Погибла не только старая интеллигенция, в смысле ордена свободолюбия и народолюбия, но и широкая народная интеллигенция, ею порождённая. Говоря точнее, произошёл отбор. Народная интеллигенция раскололась — одна влилась в ряды коммунистической партии, другая (эсеро-меньшевистская) истреблена. Интеллигенция просто — большевизмом не соблазнилась. Но те в её рядах, кто не пожелал погибнуть или покинуть родину, должны были за годы неслыханных унижений убить в себе самоё чувство свободы, самую потребность в ней: иначе жизнь была бы просто невыносимой. Они превратились в техников, живущих своим любимым делом, но уже вполне обездушенным. Писателю всё равно, о чем писать: его интересует художественное «как», поэтому он может принять любой социальный заказ. Историк получает свои схемы готовыми из каких-то комитетов: ему остается трудолюбиво и компетентно вышивать узоры...
В итоге не будет преувеличением сказать, что вся созданная за двести лет Империи свободолюбивая формация русской интеллигенции исчезла без остатка. И вот тогда-то под нею проступила московская тоталитарная целина. Новый советский человек не столько вылеплен в марксистской школе, сколько вылез на свет Божий из Московского царства, слегка приобретя марксистский лоск.»
(Федотов Г.П. Судьба и грехи России. СПб., 1992. Т.2. стр.299.)
Первая волна эмиграции (1918-1922) - военные и гражданские лица, бежавшие от победившей в ходе революции и Гражданской волны советской власти, а также от голода. Эмиграция из большевистской России, по разным оценкам, составляла от 1,5 до 3 млн. человек. Однако (за исключением разве что “философских параходов” с полутора сотней душ на борту) это все-таки были беженцы, а не депортанты. Здесь, безусловно, не учтены оптационные передачи населения, обусловленные тем, что части территории бывшей Российской империи в результате Первой мировой войны и революционных событий либо отошли к соседним государствам (как Бесарабия к Румынии), либо стали самостоятельными государствами, как Финляндия, Польша и страны Балтии (здесь же следует упомянуть и Украину, Белоруссию, страны Закавказья и Средней Азии и даже Дальневосточную республику – государства, с некоторыми из которых у России даже были договоры по оптации; однако, их реализация чаще всего отставала от аннексии этих стран РСФСР15).
http://www.demoscope.ru/weekly/2006/0251/analit01.php#_FNR_1
…
Москва, целую неделю защищаемая горстью юнкеров, целую неделю горевшая и сотрясавшаяся от канонады, сдалась, смирилась.
Все стихло, все преграды, все заставы божеские и человеческие пали – победители свободно овладели ею, каждой ее улицей, каждым ее жилищем, и уже водружали свой стяг над ее оплотом и святыней, над Кремлем. И не было дня во всей моей жизни страшнее этого дня, – видит Бог, воистину так!
После недельного плена в четырех стенах, без воздуха, почти без сна и пищи, с забаррикадированными стенами и окнами, я, шатаясь, вышел из дому, куда, наотмашь швыряя двери, уже три раза врывались, в поисках врагов и оружия, ватаги «борцов за светлое будущее», совершенно шальных от победы, самогонки и архискотской ненависти, с пересохшими губами и дикими взглядами, с тем балаганным излишеством всяческого оружия на себе, каковое освящено традициями всех «великих революций».
Вечерел темный, короткий, ледяной и мокрый день поздней осени, хрипло кричали вороны. Москва, жалкая, грязная, обесчещенная, расстрелянная и уже покорная, принимала будничный вид.
Поехали извозчики, потекла по улицам торжествующая московская чернь. Какая-то паскудная старушонка с яростно-зелеными глазами и надутыми на шее жилами стояла и кричала на всю улицу:
– Товарищи, любезные! Бейте их, казните их, топите их!
Я постоял, поглядел – и побрел домой. А ночью, оставшись один, будучи от природы весьма несклонен к слезам, наконец заплакал и плакал такими страшными и обильными слезами, которых я даже и представить себе не мог.
А потом я плакал на Страстной неделе, уже не один, а вместе со многими и многими, собиравшимися в темные вечера, среди темной Москвы, с ее наглухо запертым Кремлем, по темным старым церквам, скудно озаренным красными огоньками свечей, и плакавшими под горькое страстное пение: «Волною морскою… гонителя, мучителя под водою скрыша…»
Сколько стояло тогда в этих церквах людей, прежде никогда не бывавших в них, сколько плакало никогда не плакавших!
А потом я плакал слезами и лютого горя и какого-то болезненного восторга, оставив за собой и Россию и всю свою прежнюю жизнь, перешагнув новую русскую границу, границу в Орше, вырвавшись из этого разливанного моря страшных, несчастных, потерявших всякий образ человеческий, буйно и с какой-то надрывной страстью орущих дикарей, которыми были затоплены буквально все станции, начиная от самой Москвы и до самой Орши, где все платформы и пути были буквально залиты рвотой и испражнениями…
И.Бунин. Окаянные дни. 1918.
[1] Крушение дворянско-народнической интеллигенции, которая призвала тёмный народ к топору, свидетельствовало о том, что сама интеллигенция трагически слепа.