Двенадцать стульев

Авторы о романе

"Как слу­чилось, что мы с Иль­фом ста­ли пи­сать вдво­ем? Наз­вать это слу­чай­ностью бы­ло бы слиш­ком прос­то. Иль­фа нет, и я ни­ког­да не уз­наю, что ду­мал он, ког­да мы на­чина­ли ра­ботать вмес­те. Я же ис­пы­тывал по от­но­шению к не­му чувс­тво ог­ромно­го ува­жения, а иног­да да­же вос­хи­щения. Я был мо­ложе его на пять лет, и, хо­тя он был очень зас­тенчив, пи­сал ма­ло и ни­ког­да не по­казы­вал на­писан­но­го, я го­тов был приз­нать его сво­им мет­ром. Его ли­тера­тур­ный вкус ка­зал­ся мне в то вре­мя бе­зуко­риз­ненным, а сме­лость его мне­ний при­води­ла ме­ня в вос­торг. Но у нас был еще один метр, так ска­зать, про­фес­си­ональ­ный метр. Это был мой брат, Ва­лен­тин Ка­та­ев. Он в то вре­мя то­же ра­ботал в "Гуд­ке" [газета]в ка­чес­тве фель­ето­нис­та и под­пи­сывал­ся псев­до­нимом "Ста­рик Со­бакин". И в этом ка­чес­тве он час­то по­яв­лялся в ком­на­те чет­вертой по­лосы.

Од­нажды он во­шел ту­да со сло­вами:

- Я хо­чу стать со­вет­ским Дю­ма-от­цом.

Это вы­соко­мер­ное за­яв­ле­ние не выз­ва­ло в от­де­ле осо­бен­но­го эн­ту­зи­аз­ма. И не с та­кими за­яв­ле­ни­ями вхо­дили лю­ди в ком­на­ту чет­вертой по­лосы.

- По­чему же это, Ва­люн, вы вдруг за­хоте­ли стать Дю­ма-пе­ром? - спро­сил Ильф.

- По­тому, Илю­ша, что уже дав­но по­ра от­крыть мас­тер­скую со­вет­ско­го ро­мана,- от­ве­тил Ста­рик Со­бакин, - я бу­ду Дю­ма-от­цом, а вы бу­дете мо­ими нег­ра­ми. Я вам бу­ду да­вать те­мы, вы бу­дете пи­сать ро­маны, а я их по­том бу­ду пра­вить. Прой­дусь ра­за два по ва­шим ру­копи­сям ру­кой мас­те­ра - и го­тово. Как Дю­ма-пер. Ну? Кто же­ла­ет? Толь­ко пом­ни­те, я со­бира­юсь дер­жать вас в чер­ном те­ле.

Мы еще нем­но­го по­шути­ли на те­му о том, как Ста­рик Со­бакин бу­дет Дю­ма-от­цом, а мы его нег­ра­ми. По­том за­гово­рили серь­ез­но.

- Есть от­личная те­ма, - ска­зал Ка­та­ев, - стулья. Пред­ставь­те се­бе, в од­ном из стуль­ев зап­ря­таны день­ги. Их на­до най­ти. Чем не аван­тюрный ро­ман? Есть еще тем­ки... А? Сог­ла­шай­тесь. Серь­ез­но. Один ро­ман пусть пи­шет Илья, а дру­гой - Же­ня.

Он быс­тро на­писал сти­хот­ворный фель­етон о коз­ли­ке, ко­торо­го вез на­чаль­ник пу­ти ка­кой-то до­роги в ку­пе вто­рого клас­са, под­пи­сал­ся "Ста­рик Со­бакин" и ку­да-то убе­жал. А мы с Иль­фом выш­ли из ком­на­ты и ста­ли про­гули­вать­ся по длин­ней­ше­му ко­ридо­ру Двор­ца Тру­да.

- Ну что, бу­дем пи­сать? - спро­сил я.

- Что ж, мож­но поп­ро­бовать,- от­ве­тил Ильф.

- Да­вай­те так, - ска­зал я, - нач­нем сра­зу. Вы - один ро­ман, а я дру­гой. А сна­чала сде­ла­ем пла­ны для обо­их ро­манов.

Ильф по­думал.

- А мо­жет быть, бу­дем пи­сать вмес­те? - Как это?

- Ну, прос­то вмес­те бу­дем пи­сать один ро­ман. Мне пон­ра­вилось про эти стулья. Мо­лодец Со­бакин.

- Как же вмес­те? По гла­вам, что ли?

- Да нет, - ска­зал Ильф, - поп­ро­бу­ем пи­сать вмес­те, од­новре­мен­но каж­дую строч­ку вмес­те. По­нима­ете? один бу­дет пи­сать, дру­гой в это вре­мя бу­дет си­деть ря­дом. В об­щем, со­чинять вмес­те.

В этот день мы по­обе­дали в сто­ловой Двор­ца Тру­да и вер­ну­лись в ре­дак­цию, что­бы со­чинять план ро­мана. Вско­ре мы ос­та­лись од­ни в гро­мад­ном пус­том зда­нии. Мы и ноч­ные сто­рожа. Под по­тол­ком го­рела сла­бая лам­почка. Ро­зовая нас­толь­ная бу­мага, пок­ры­вав­шая со­еди­нен­ные сто­лы, бы­ла за­ляпа­на кляк­са­ми и сплошь из­ри­сова­на от­ча­ян­ны­ми ос­тря­ками чет­вертой по­лосы. На сте­не ви­сели гроз­ные "Соп­ли и воп­ли".

Сколь­ко дол­жно быть стуль­ев? Оче­вид­но, пол­ный ком­плект - две­над­цать штук. Наз­ва­ние нам пон­ра­вилось. "Две­над­цать стуль­ев". Мы ста­ли им­про­визи­ровать. Мы быс­тро сош­лись на том, что сю­жет со стуль­ями не дол­жен быть ос­но­вой ро­мана, а толь­ко при­чиной, по­водом к то­му, что­бы по­казать жизнь. Мы сос­та­вили чер­но­вой план в один ве­чер и на дру­гой день по­каза­ли его Ка­та­еву. Дю­ма-отец план одоб­рил, ска­зал, что у­ез­жа­ет на юг, и пот­ре­бовал, что­бы к его воз­вра­щению, че­рез ме­сяц, бы­ла бы го­това пер­вая часть.

- А уже тог­да я прой­дусь ру­кой мас­те­ра, - по­обе­щал он.

Мы за­ныли.

- Ва­люн, прой­ди­тесь ру­кой мас­те­ра сей­час, - ска­зал Ильф, - вот по это­му пла­ну.

- Не­чего, не­чего, вы нег­ры и дол­жны тру­дить­ся.

И он у­ехал. А мы ос­та­лись. Это бы­ло в ав­густе или сен­тябре 1927 го­да.

И на­чались на­ши ве­чера в опус­тевшей ре­дак­ции. Сей­час я со­вер­шенно не мо­гу вспом­нить, кто про­из­нес ка­кую фра­зу, кто и как ис­пра­вил ее. Собс­твен­но, не бы­ло ни од­ной фра­зы, ко­торая так или ина­че не об­сужда­лась и не из­ме­нялась, не бы­ло ни од­ной мыс­ли или идеи, ко­торая тот­час же не под­хва­тыва­лась. Но пер­вую фра­зу ро­мана про­из­нес Ильф. Это я пом­ню хо­рошо.

Пос­ле ко­рот­ко­го спо­ра бы­ло ре­шено, что пи­сать бу­ду я, Ильф убе­дил ме­ня, что мой по­черк луч­ше.

Я сел за стол. Как же мы нач­нем? Со­дер­жа­ние гла­вы бы­ло из­вес­тно. Бы­ла из­вес­тна фа­милия ге­роя - Во­робь­яни­нов. Ему уже бы­ло ре­шено при­дать чер­ты мо­его дво­юрод­но­го дя­ди - пред­се­дате­ля у­ез­дной зем­ской уп­ра­вы. Уже бы­ла при­дума­на фа­милия для те­щи - ма­дам Пе­тухо­ва и наз­ва­ние по­хорон­но­го бю­ро "Ми­лос­ти про­сим". Не бы­ло толь­ко пер­вой фра­зы. Про­шел час. Фра­за не рож­да­лась. То есть фраз бы­ло мно­го, но они не нра­вились ни Иль­фу, ни мне. За­тянув­ша­яся па­уза тя­готи­ла нас. Вдруг я уви­дел, что ли­цо Иль­фа сде­лалось еще бо­лее твер­дым, чем всег­да, он ос­та­новил­ся (пе­ред этим он хо­дил по ком­на­те) и ска­зал:

- Да­вай­те нач­нем прос­то и ста­ромод­но - "В у­ез­дном го­роде N". В кон­це кон­цов, не важ­но, как на­чать, лишь бы на­чать.

Так мы и на­чали.

И в этот пер­вый день мы ис­пы­тали ощу­щение, ко­торое не по­кида­ло нас по­том ни­ког­да. Ощу­щение труд­ности. Нам бы­ло очень труд­но пи­сать. Мы ра­бота­ли в га­зете и в юмо­рис­ти­чес­ких жур­на­лах очень доб­ро­совес­тно. Мы зна­ли с детс­тва, что та­кое труд. Но ни­ког­да не пред­став­ля­ли се­бе, как труд­но пи­сать ро­ман. Ес­ли бы я не бо­ял­ся по­казать­ся ба­наль­ным, я ска­зал бы, что мы пи­сали кровью. Мы ухо­дили из Двор­ца Тру­да в два или три ча­са но­чи, оше­лом­ленные, поч­ти за­дох­ши­еся от па­пирос­но­го ды­ма. Мы воз­вра­щались до­мой по мок­рым и пус­тым мос­ков­ским пе­ре­ул­кам, ос­ве­щен­ным зе­лено­ваты­ми га­зовы­ми фо­наря­ми, не в сос­то­янии про­из­нести ни сло­ва.

Иног­да нас ох­ва­тыва­ло от­ча­яние.

- Не­уже­ли нас­ту­пит та­кой мо­мент, ког­да ру­копись бу­дет на­конец на­писа­на и мы бу­дем вез­ти ее в сан­ках? Бу­дет ид­ти снег. Ка­кое, на­вер­но, за­меча­тель­ное ощу­щение - ра­бота окон­че­на, боль­ше ни­чего не на­до де­лать.

Все-та­ки мы окон­чи­ли пер­вую часть вов­ре­мя. Семь пе­чат­ных лис­тов бы­ли на­писа­ны в ме­сяц. Это еще не был ро­ман, но пе­ред на­ми уже ле­жала ру­копись, до­воль­но тол­стень­кая пач­ка боль­ших гус­то ис­пи­сан­ных лис­тов. У нас еще ни­ког­да не бы­ло та­кой тол­стень­кой пач­ки. Мы с удо­воль­стви­ем пе­реби­рали ее, ну­меро­вали и без кон­ца выс­чи­тыва­ли ко­личес­тво пе­чат­ных зна­ков в стро­ке, мно­жили эти зна­ки на ко­личес­тво строк в стра­нице, по­том мно­жили на чис­ло стра­ниц. Да. Мы не ошиб­лись. В пер­вой час­ти бы­ло семь лис­тов. И каж­дый лист со­дер­жал в се­бе со­рок ты­сяч чуд­ных ма­лень­ких зна­ков, вклю­чая за­пятые и дво­ето­чия.

Мы тор­жес­твен­но по­нес­ли ру­копись Дю­ма-от­цу, ко­торый к то­му вре­мени уже вер­нулся. Мы ни­как не мог­ли се­бе пред­ста­вить, хо­рошо мы на­писа­ли или пло­хо. Ес­ли бы Дю­ма-отец, он же Ста­рик Со­бакин, он же Ва­лен­тин Ка­та­ев, ска­зал нам, что мы при­нес­ли га­лиматью, мы нис­коль­ко не уди­вились бы. Мы го­тови­лись к са­мому худ­ше­му. Но он про­чел ру­копись, все семь лис­тов про­чел при нас, и очень серь­ез­но ска­зал:

- Вы зна­ете, мне пон­ра­вилось то, что вы на­писа­ли. По-мо­ему, вы со­вер­шенно сло­жив­ши­еся пи­сате­ли.

- А как же ру­ка мас­те­ра? - спро­сил Ильф.

- Не при­бед­няй­тесь, Илю­ша. Обой­де­тесь и без Дю­ма-пе­ра. Про­дол­жай­те пи­сать са­ми. Я ду­маю, кни­га бу­дет иметь ус­пех.

Мы про­дол­жа­ли пи­сать.

Ос­тап Бен­дер был за­думан как вто­рос­те­пен­ная фи­гура, поч­ти что эпи­зоди­чес­кое ли­цо. Для не­го у нас бы­ла при­готов­ле­на фра­за, ко­торую мы слы­шали от од­но­го на­шего зна­комо­го бил­ли­ар­диста: "Ключ от квар­ти­ры, где день­ги ле­жат". Но Бен­дер стал пос­те­пен­но вы­пирать из при­готов­ленных для не­го ра­мок. Ско­ро мы уже не мог­ли с ним сла­дить. К кон­цу ро­мана мы об­ра­щались с ним как с жи­вым че­лове­ком и час­то сер­ди­лись на не­го за на­халь­ство, с ко­торым он про­лезал поч­ти в каж­дую гла­ву. Это вер­но, что мы пос­по­рили о том, уби­вать Ос­та­па или нет. Дей­стви­тель­но, бы­ли при­готов­ле­ны две бу­маж­ки. На од­ной из них мы изоб­ра­зили че­реп и две кос­точки. И судь­ба ве­лико­го ком­би­нато­ра бы­ла ре­шена при по­мощи ма­лень­кой ло­тереи. Впос­ледс­твии мы очень до­садо­вали на это лег­ко­мыс­лие, ко­торое мож­но бы­ло объ­яс­нить лишь мо­лодостью и слиш­ком боль­шим за­пасом ве­селья.

И вот в ян­ва­ре ме­сяце 28-го го­да нас­ту­пила ми­нута, о ко­торой мы меч­та­ли. Пе­ред на­ми ле­жала та­кая тол­стая ру­копись, что счи­тать пе­чат­ные зна­ки приш­лось ча­са два. Но как при­ят­на бы­ла эта ра­бота.

Мы уло­жили ру­копись в пап­ку. - А вдруг мы ее по­теря­ем? - спро­сил я.

Ильф встре­вожил­ся.

- Зна­ете что, - ска­зал он, - сде­ла­ем над­пись. - Он взял лис­ток бу­маги и на­писал на нем:

"На­шед­ше­го про­сят вер­нуть по та­кому-то ад­ре­су". И ак­ку­рат­но нак­ле­ил лис­ток на внут­реннюю сто­рону об­ложки.

Все слу­чилось так, как мы меч­та­ли. Шел снег. Чин­но си­дя на сан­ках, мы вез­ли ру­копись до­мой. Но не бы­ло ощу­щения сво­боды и лег­кости. Мы не чувс­тво­вали ос­во­бож­де­ния. Нап­ро­тив. Мы ис­пы­тыва­ли чувс­тво бес­по­кой­ства и тре­воги. На­печа­та­ют ли наш ро­ман? Пон­ра­вит­ся ли он? А ес­ли на­печа­та­ют и пон­ра­вит­ся, то, оче­вид­но, нуж­но пи­сать но­вый ро­ман. Или, мо­жет быть, по­весть.

Мы ду­мали, что это ко­нец тру­дов, но это бы­ло толь­ко на­чало."

Возможно, что сюжет для романа предложил брат Евгения Петрова – Валентин Катаев, брат Петрова.