Знаменитые имена. Н.М. Пржевальский.

Краткий биографический очерк.

Предисловие.

В сущности, биография нашего знаменитого земляка изучена достаточно полно. Все же к данной теме следует вернуться еще раз. По большому счету личности подобного масштаба принадлежат всему научному миру человечества, не только Смоленской земле. Честь быть его земляком удостоены, в том числе, и жители Поречского уезда. Многие города и местности могут претендовать на причастность к деятельности великого путешественника. Например, Пржевальский похоронен на берегу озера Иссык-Куль. Жители нынешнего Каракола (бывшего Пржевальска) вероятно считают, что он их земляк, так как похоронен на их земле. Жители Починковского района Смоленской области, тоже считают его своим земляком, поскольку он там родился. Таким образом, и жители Демидовского района имеют отношение к данной незаурядной фигуре. На территории административного образования находится поселение Пржевальск (бывшая деревня Слобода Поречского уезда), где знаменитый путешественник обосновался, купив себе имение на берегу озера Сапшо. Он очень любил эти места.

Знания, которые добыл для науки Пржевальский, уже не кажутся нашим современникам сенсационными и актуальными, но в свое время они взбудоражили весь научный мир и не следует забывать, что случилось это в XIX веке. Пржевальский был первым Российским исследователем, кто совершил естественнонаучные открытия в столь широком масштабе в Центральной части Азиии.

Родословная

Пржевальские ведут свой род от запорожского казака Карнилы Анисимовича Паровальского, поступившего на службу польскому королю и принявшему впоследствии фамилию Пржевальского. Фамилия Паровальский означала: храбрый человек – «паром валить». Перевод с польского «прже» означает «через», а валить – «воевать». Так Паровальский стал Пржевальским. Карнила Анисимович слыл храбрым воином в войсках Стефана Батория. За личную доблесть и мужество в боях против московского царя под Полоцком и Великими Луками в 1581 году получил (шляхетское) дворянское достоинство и чин ротмистра казацких войск. Как польский дворянин имел собственный герб: в красном поле натянутый лук с направленной вверх стрелой, а в шлем три страусовых пера.

Продолжая службу, за новые заслуги от витебского воеводы и старосты Велижского и Суражского Николая Сапеги в 1589 году получил в дар пять деревень, по привелею Сигизмунда III деревни закреплены за ним в том же году.

Карнила Пржевальский имел двух сыновей: Богдана и Гаврилу. Последний оставил после себя сына Григория который вступив в брак с Христиной Гостилович, имел трех сыновей: Леона, Ивана и Лаврентия. Очень религиозная и будучи православной, мать всю свою жизнь старалась оградить сыновей от католичества. Умирая оставила духовное завещание где детям отписывала имения: Скуратово, Романово и Замржино в Витебском воеводстве. Обязательным условием владения наследством являлось следование сыновьями обычаев православной веры, в противном случае дети лишались наследства.

Лаврентий Пржевальский также имел трех сыновей: Мартына, Дмитрия и Антона. У Мартына родились сыновья Антоний и Фома. У Фомы родился сын Казимир, дед Николая Михайловича. Каким образом Пржевальские опять стали католиками биографы установить не смогли. Во всяком случае Казимир обучаясь в иезуитском колледже бежал оттуда, принял православие и стал Кузьмой Фомичем. Кузьма Фомич женился на Красовской и имел одного сына Михаила – отца будущего путешественника, а также двух дочерей умерших не оставив после себя потомства.

Подросший Михаил пошел по военной линии. Будучи слабым по здоровью участвовал в 1831 году в подавлении польского восстания. Ввиду невозможности продолжения военной службы в возрасте 32 лет вышел в отставку и поселился у отца который на тот момент управлял имением Милютиных (Ельнинский уезд Смоленской губернии). Неподалеку находилось село Кимборово принадлежавшее коллежскому регистратору А.С. Каретникову.

Отставной поручик Михаил Кузьмич Пржевальский влюбился в одну из дочерей Каретникова Елену и в конечном счете молодые поженились. В Кимборово (31 марта (12 апреля) 1839 года и родился будущий великий путешественник, первенец в семье Пржевальских - Николай. Был и еще один сын Владимир.

Детские годы Н .М. Пржевальского

Михаил Кузьмич скончался на 42 году жизни. Николаю Михайловичу в ту пору исполнилось семь лет. Заботы о детях легли на мать Елену Алексеевну и няню.

Первые годы детям была предоставлена полная свобода. Как Н.М. впоследствии вспоминал: «Рос я в деревне дикарем, воспитание было самое спартанское; я мог выходить из дому во всякую погоду». Летом любимым занятием детей стала ловля бабочек и прогулки в лесу, в котором водились и медведи.

Дядя братьев, Павел Алексеевич занимался вопросами образования детей. Сам учил их грамоте, впоследствии пригласили преподавателей. Таким образом подростки получили домашнее образование достаточное для того что бы поступить в гимназию.

В 1840-х годах дворяне считали обязанностью сдавать своих детей в кадетские корпуса. Мать Николая Михайловича тоже хлопотала об определении сыновей в Павловский кадетский корпус, но когда это ей не удалось решила отдать их в Смоленскую гимназию.

Блестящие способности и хорошая память вскоре выдвинули обоих братьев в ряды самых первых по знания. Впрочем образование в учебном заведении оказалось на низком уровне. Учебный курс состоял главным образом в заучивании наизусть, какого либо текста, этим чаще всего, урок и ограничивался. Учителя, за немногим исключением, отличались косностью. Были и такие, которые часто приходили в класс пьяными, за что гимназисты таскали их за волосы. Другие, отличались жестокостью, и бывало, как во время урока за какую либо провинность человек 15 учеников стояли на коленях. По возрасту и знаниям детей делили нечасто. Так вместе с 20-и летними оболтусами могли заниматься 10-и летние ученики.

Самое неприятное воспоминание оставил о себе инспектор образования гимназии. По субботам ради собственного удовольствия устраивал всеобщие порки розгами. Как имеющий шаловливый характер Николай Пржевальский частенько подвергался экзекуциям как в гимназии так и дома. Деревенские соседи советовали его матери отдать сына после получения образования служить на Кавказ. Тем не менее гимназию оба брата окончили с отличием.

Библиотеки в селе Отрадном, где жил дядя и где братья проводили каникулы не было. Отдельные книги которые заносил торговец-коробейник являлись или сказками или же житиями святых. Таких писателей как Пушкин, Лермонтов или Гоголь в деревне в ту пору не знали. За неимением книг дети во главе с дядей свободное время проводили в лесу, так как дядя являлся страстным охотником.

Постоянное проживание в лесу сделало подростков сильными и выносливыми. Так, например, по весне раздевшись донага с целью поохотиться на другом берегу они могли перейти речку вброд без всяких последствий для здоровья. Н.М. родился охотником. Твердость его руки и верность глаза поражали всех кто бывал с ним на охоте. Имела хождение легенда, что Пржевальский из одного ствола мог убить волка и одновременно из другого ствола убивал летящую птицу. Всегда медлительный с ленивой походкой Николай Михайлович совершенно преображался на охоте, был чуток ко всякому шороху и мог совершать длительные переходы. Так сама судьба готовила Николая Пржевальского к будущим великим путешествиям.

Одна прочитанная книга на военную тематику определила его дальнейшую судьбу. Николай перестал готовить себя к поступлению в университет. Имея всего 16 лет от роду, в 1855 году окончил курс гимназии с правом на первый гражданский чин (что соответствовало медали за отличную учебу).

К указанному периоду относится период Русско-Турецкой войны и юноша, не знавший, что такое военная жизнь неудержимо рвался на места сражений.

Начало военной карьеры.

Осенью мать отвезла обоих братьев в Москву, одного в университет, другого для определения на военную службу. Так 11 сентября 1855 года Николай Михайлович поступил унтер-офицером в сводный запасной пехотный полк 18 сводной дивизии. Спустя несколько дней после зачисления, полк выступил в поход. Молодому унтер-офицеру сразу же пришлось испытать на себе все тяготы военной жизни.

Из Калуги полк двинулся в город Белев, где из юнкеров и унтер-офицеров составили особую команду. Ежедневно с 10 часов утра до часу дня юнкера отдавали строевой подготовке.

На плац собирались юнкера в самых разнообразных костюмах: кто без сапог, кто в изорванном халате, а кто и в сюртуке без рукавов. Это было сборище порочных людей, картежников, пьяниц, занимавшихся кражей вещей и пропивавших их в кабаках. «Всех нас человек 60», писал Николай Михайлович матери, «но большая часть из них негодяи, пьяницы, картежники. Видя себя между такими сотоварищами, невольно вспоминаешь слова, что я буду алмаз, но в куче навоза. Впрочем, есть и хорошие, но число их весьма ограничено... Кормят меня здесь постоянно одними щами; но я покупаю гречневую крупу и варю из нее кашу, также иногда покупаю говядину на жареное; но чем я здесь объедаюсь – это сушеными дулями, которые я покупаю по 10 коп. ассигн. за фунт; чай пью не всегда, потому что или иногда негде нагреть его или так, не хочется. Чайник медный я не купил себе, потому что здесь нет, а воду кипятит мне хозяйка в горшке, из которого я потом наливаю в чайник; чаю у меня еще довольно, более чем пол-фунта – его мне хватит до самого производства в офицеры».

Воинской дисциплины в полку не было. Боевой подготовкой не занимались. На юнкеров, кроме строевой подготовки, внимания никто не обращал. С солдатами обращались жестоко. Офицеры вели разгульную жизнь, пьянствовали. Поступившему в полк новичку трудно приходилось если он немедленно не вливался в ряды товарищей-пьяниц. Впоследствии Николай Михайлович вспоминал об одном из своих ротных командиров: однажды получив отказ выпить с ним, ротный заметил: - из тебя брат проку не будет. – Он не наш, говорили другие офицеры, а только среди нас. Молодой вольноопределяющийся часто уходил в лес и там горько плакал. Солдаты сочувственно спрашивали: «За что тебя такого молодого в солдаты отдали?».

В феврале 1856 года полк начал готовиться к переброске в Финляндию. По данному случаю предстоял смотр личного состава. Новобранцам выдали полушубки и лапти.

Поход в Финляндию по какой то причине отменили, но вместо этого летом 1856 года полк двинулся в город Козлов Тамбовской губернии. Этот поход Николай Михайлович назвал передвижением шайки грабителей, «потому что обыкновенно ничего не покупалось как людям, так и лошадям – все бралось даром. В этом соблюдалась очередь, и раз, когда пришел мой черед, я, между прочим, заколол штыком индюка, которого потом съели на станции». Описанный эпизод не был чем то необычным и соответствовал нравам того времени. Воровство продовольствия офицерами продолжалось и впоследствии.

Дислокация полка в Козлове не отличалась ничем от сложившегося порядка вещей. Та же разгульная жизнь и то же отсутствие приличного общества. Николай Михайлович что бы скоротать время уходил на охоту или же читал книги о путешествиях и исторические произведения. Бывая на охоте пристрастился с собиранию растений. Впоследствии Н.М. вспоминал: «Это навело меня на мысль, что я должен непременно отправиться путешествовать». Храня заветную мечту Пржевальский остался на военной службе и по окончании установленного срока в ноябре 1856 года произведен в прапорщики Полоцкого пехотного полка, в то время расквартированного в городе Белом Смоленской губернии. Между прочим, общество в котором он оказался было пожалуй еще худшим, чем то в котором он находился ранее.

Офицеров данного полка в городе никто не хотел принимать на квартиру. Тогда командование арендовало пустующий дом где не было ни столов, ни стульев, не было даже посуды, даже кровати были не у всех офицеров. Посреди комнат стояли ведра с водой и стаканы. День начинался и заканчивался пьянками вперемежку со скандалами, например, поркой розгами квартального надзирателя и т.п. Местные жители во избежание расправ старались обходить дом стороной, чтобы не попасть на глаза офицерам.

В начале 1860 года Полоцкий полк перевели в город Кременец Волынской губернии и Николай Михайлович начал подумывать о том, как выйти из безотрадного положения.

Позже он вспоминал: «Прослужив пять лет в армии, потаскавшись в караул и по всевозможным гауптвахтам и на стрельбу со взводом, я, наконец, ясно сознал необходимость изменить подобный образ жизни и избрать белее обширное поприще деятельности, где бы можно было тратить труд и время для разумной цели. Однако, эти пять лет не пропали для меня даром. Не говоря уже о том, что они изменили мой возраст с 17 на 22 года и что в продолжение этого периода в моих понятиях и взгляд на жизнь произошла огромная перемена, - я хорошо понял и изучил то общество, в котором находился».

Хорошо понимая дальнейшую перспективу своей карьеры Н.М. подал рапорт о переводе его на Амур. Вместо ответа его посадили под арест на трое суток. Тогда Николай Михайлович решился поступить в Николаевскую академию генерального штаба, окончание обучения в которой открывало совсем иную перспективу в его жизни. Задавшись указанной целью принялся усиленно готовиться к сдаче экзаменов для поступления.

После предварительного испытания в штабе корпуса Пржевальский отправился в Петербург без гроша в кармане. Одна знакомая дала взаймы ему 170 рублей с тем, чтобы он вернул ей 270 рублей.

Явившись в академию с ужасом узнал, что желающих поступать в учебное заведение приехало 180 человек. Оказалось все не так безнадежно. Из 180 абитуриентов слушателями академии приняли 90 офицеров, и Н.М. оказался одним из первых.

Лекции посещались им аккуратно, но все свободное время много читал преимущественно литературу по естествознанию и истории. Обладая великолепной памятью был уверен в успешной сдаче экзаменов по военным дисциплинам. Так оно и случилось.

В мае 1863 года, с началом польского восстания, всем офицерам старшего курса предложили досрочный выпуск из академии, в случае изъявления желания ими поучаствовать в военных действиях. Николай Михайлович согласился. В июле 1863 года Пржевальского произвели в поручики и в Полоцком полку, где он раньше проходил службу назначили адъютантом командира полка. В должности адъютанта комполка Н.М прослужил менее года.

Имея уже достаточно зрелый возраст будущий путешественник решительно избегал женщин называя их фантазерками и судашницами. Будучи весьма привлекательным и статным старался уйти от их назойливого внимания.

Когда родные убеждали его жениться, чтобы к старости не остаться в одиночестве Н.М. неизменно отвечал отказом.

- Моя профессия не позволяет мне жениться, говорил он обыкновенно. – Я уйду в экспедицию, а жена будет плакать: брать же с собой бабье я не могу. Когда кончу последнюю экспедицию – буду жить в деревне, охотиться, ловить рыбу и разрабатывать мои коллекции. Со мною будут жить мои старые солдаты, которые мне преданы не менее, чем была бы законная жена.

За работу написанную им в академии: «Военно-статистическое обозрение Приамурского края» 5 февраля 1864 года Пржевальский стал действительным членом Императорского русского географического общества.

Между тем в дивизии заметили молодого способного адъютанта и командир дивизии не поставив в известность ни комполка ни самого адъютанта перевел его на должность адъютанта комдива. Командир имел скверный характер и служба в штабе у Пржевальского не сложилась. Николай Михайлович подал рапорт об увольнении и был отчислен обратно в полк.

Жажда знаний молодого путешественника могла быть удовлетворена только в серьезном научном центре с хорошей библиотекой. Таким центром ему виделась Варшава где открылось юнкерское училище. Встретив там товарищей по академии генерального штаба и при их содействии, сумел устроиться на должность командира взвода и одновременно преподавателем истории и географии.

Варшавский период.

Пребывание в Варшаве или варшавский период окончательно сформировали в нем ученого естествоиспытателя. Скучная, погруженная в самые мелочные интересы безотрадная жизнь в невежественном обществе, сменилась интересной и насыщенной в европейском городе имеющем научный потенциал, среди товарищей по академии, людей образованных и воспитанных.

Лекции читаемые им для юнкеров всегда увлекали слушателей и возбуждали в них интерес к тем предметам, которые он преподавал.

За время пребывания в Варшаве Пржевальский составил учебник географии, по отзывам сведущих в этом деле людей, представлявший большой научный интерес. Много занимался историей, зоологией и ботаникой. Среднерусскую флору он изучил очень основательно: составил гербарий из растений Смоленской, Радомской и Варшавской губерний, посещал зоологический музей и ботанический сад, пользовался указаниями известного орнитолога Тачановского и ботаника Александровича. Мечтая о путешествии в Азию, тщательно изучил географию этой части света. Гумбольдт и Риттер были его настольными книгами.

Погруженный в занятия, он редко ходил в гости, да и по характеру своему не любил балов, вечеринок и прочего. Человек дела, он ненавидел суету и толчею; человек непосредственный и искренний, он питал какую-то органическую ненависть ко всему, что отдавало условностью, искусственностью и фальшью, хотя бы самой невинной. Это отражалось на его вкусах и привычках. Светская жизнь с ее сложным кодексом условных правил отталкивала его, театра он не выносил, беллетристику недолюбливал. Ему нравилось только безыскусное, не подкрашенное, простое, как сама природа. Любимое развлечение его охота в окрестностях Варшавы оказалось почти недоступным вследствие смутного времени; однажды, охотясь в штатском платье, он был арестован и просидел в части, пока полиция не убедилась в его благонадежности.

Кроме юнкеров, которым отдавал много времени, собирал иногда у себя товарищей, офицеров генерального штаба и юнкерского училища, студентов университета и других. В таких случаях засиживались иногда до поздней ночи, коротая время в разговорах, предметом которых были естественные науки или история. Лучшим историком Пржевальский считал Иоганна Шерра.

- Вот это я понимаю, говорил он,- вот это история. На историю надо смотреть, как на зеркало, в котором отражаются все глупости человеческие.

Пользы современной цивилизации для человечества не признавал и говорил, что статистические данные доказывают, что прогресс не может возместить человечеству его нравственных утрат за последний век. – Влияние человека, говорил Пржевальский, страшнее и истребительнее всяких невзгод природы. Ни холода и бури, ни скудный корм, ни разряженный воздух – ничто это далеко не может сравниться с той роковой гибелью, которую несут для диких созданий прогрессивно возрастающая культура и так называемая цивилизация рода человеческого. Равновесие природы нарушается, искусство заменяет творчество и со временем как говорил Уэлес, быть может только один океан в своих недоступных недрах останется девственным и непокорным человеку.

В данный период времени Н.М. продолжал много читать. Из поэтов любил Байрона и Лермонтова; «Демона» знал наизусть и часто его декламировал. Из иностранных авторов сочувственно отзывался о Викторе Гюго, из сочинений которого он помнил полные страницы. Все же настольными книгами будущего путешественника являлись «Картины природы» Гумбольдта, «Азия» Риттера и другие. Постоянно выписывал «Известия Императорского географического общества».

Образ жизни вел довольно правильный: вставал в 6 часов и занимался до 8, затем отправлялся в училище, около 12 часов уходил и, позавтракав где-нибудь в городе, шел в зоологический музей или ботанический сад; к трем часам возвращался в училище и занимался служебными делами. Вечера по большей части проводил дома и в 9 часов ложился спать, если не было гостей.

Между тем время шло, и мысль о путешествии преследовала Пржевальского все неотвязнее. Но как осуществить ее? Бедность, неизвестность, недостаток связей, наконец, польская фамилия являлись сильными помехами.

Наконец благодаря содействию некоторых важных лиц ему удалось добиться причисления к Генеральному штабу и перевода в Восточно-Сибирский округ.

Служба в Сибири.

В январе 1867 года Пржевальский выехал из Варшавы. С ним отправился немец-препаратор, Роберт Кехер; они условились делить пополам коллекции, которые соберут в путешествии.

В конце марта 1867 года Н.М. со своим спутником прибыли в Иркутск. В столице Сибири офицера тепло приняли так как он уже имел хорошую репутацию.

В начале мая 1867 года Николаю Михайловичу сообщили о командировке в Уссурийский край. Командировка имела цель:

1. Осмотреть расположение двух находящихся там линейных батальонов;

2. Собрать сведения о числе и состоянии находящихся там маньчжурских и корейских поселений;

3. Исследовать пути, в едущие к границам Маньчжурии и Кореи;

4. Исправить маршрутную карту и дополнить новыми населенными пунктами;

5. Вести, по его усмотрению, любые научные изыскания. Кроме того, сибирский отдел географического общества поручил ему описать, насколько будет возможно флору и фауну почти неизвестного науке района, а также собрать зоологическую и ботаническую коллекции.

Город Иркутск ему не понравился: «Про Иркутск нечего писать – гадость ужасная, все дорого до безобразия; в два или три раза дороже, чем в Европе. Но все эти невыгоды ничего по сравнению с тем, что можно каждый год отправляться в экспедицию! Кроме того, начальство здесь великолепное, такое что в Европе не найдешь и днем с огнем, так что служить здесь в генеральном штабе отлично».

21 мая 1867 года Пржевальский отправился в экспедицию к озеру Байкал и далее через забайкалье к Амуру.

На Амуре Н.М. первый раз в жизни увидел девственно дикую природу. Лишь иногда попадались небольшие казацкие станицы. На берегу реки иногда встречались юрты маньчжуров изготовленные из кож натянутых на колья.

По мере продвижения по реке растительный мир стал изменяться. Хвойные леса сменили широколиственные. К европейским породам: дубу, липе, и клену прибавились грецкий орех и пробковое дерево, достигающие иногда громадных размеров. Густо сплетенные ветками они образовывали чащу, через которую никогда не проникал луч света. Внизу почва покрыта подлеском из молодых побегов грецкого ореха, вьющихся кустов винограда и других экзотических растений.

Купив лодку и проведя несколько дней в Хабаровске Н.М. Пржевальский с приписанными к нему казаками направился вверх по реке Уссури. Плавание от устья реки до станицы Буссе продолжалось 23 дня. Путешествию и изыскательским работам мешали постоянные дожди.

Из станицы Буссе путешественник на пароходе отправился в станицу Турий Рог, затем в Камень Рыболов, где остался на неделю. На берегах озера Ханка провел весь август, занимаясь переписью крестьян, сбором растений и охотой.

Отдаваясь любимому делу, все же скучал по цивилизации, по друзьям оставленным в Варшаве.

За время пребывания на Уссури и Ханка Пржевальский собрал образцы более чем 1 200 растений, обнаружил ранее неизвестных земноводных, сделал 60 чучел птиц и обнаружил 22 вида птиц ранее неизвестных.

Продвигаясь далее, 26 октября прибыл во Владивосток. В то время в городке проживало вместе численным составом гарнизона не более 500 человек жителей. 4 ноября путешественники отправились далее и 6 ноября достигли русского поста в Уссурийском заливе. В Сучанской долине кроме китайского поселения находилось два русских села Александровское и Владимирское. До моря оставалось 12 верст. 25 ноября путешественники вышли к гавани Св. Ольги.

Продолжив путешествие и пройдя 1 060 верст 7 января 1868 года экспедиция вернулась в Буссе.

Результат экспедиции оказался следующим:

1. Собрано 248 образцов неизученных растений числом более 1 000 экземпляров и около 100 видов семян различных трав.

2. Найдено 36 видов птиц новых для Уссури и озера Ханка.

3. Изготовлено 86 чучел птиц.

4. Собрана коллекция бабочек и пауков.

5. Дополнены разделы орнитологии и маммалогии.

6. Составлена опись поселений в местах прохождения экспедиции.

7. Описаны корейские и китайские поселения.

8. На протяжении экспедиции проводились метеорологические наблюдения.

9. Даны подробные сведения о состоянии сухопутных путей сообщения и о возможности движения по ним различных родов войск.

Покончив с наблюдениями на озере Ханка, Пржевальский собирался отправиться в Маньчжурию. Но в это время шайка китайских разбойников – хунхузов вторглась в наши владения на побережье Японского моря, истребляя русские деревни и подстрекая к восстанию местное китайское население. Пржевальского отозвали с экспедиции и отправили усмирять восстание, что он исполнил быстро и успешно. За успешную акцию получил капитанский чин и был переведен в Генеральный штаб, “…чего до сих пор не делали по разным интригам” (писал он). Вообще, в это время он, кажется, многим не нравился. Особенно возмущались его самоуверенным тоном, когда он говорил о результатах своего путешествия. Эта уверенность проистекала от сознания своих сил и блистательно оправдалась впоследствии, но пока раздражала важных особ: как, мол, смеет зазнаваться такая мелкая сошка?

В то же время его назначили старшим адъютантом штаба войск Приморской области. В связи повышением по службе пришлось переезжать в Николаевск-на-Амуре, где прожил зиму 1868/69 года.

Амурская жизнь вызвала крайне резкие отзывы с его стороны.

Впрочем, по крайней мере один из пороков этого общества – страсть к картежной игре – принес существенную пользу Пржевальскому. Он играл с местными купцами и морскими офицерами – и всегда счастливо, почти не зная проигрыша, за что и получил прозвище “золотой фазан”. При выигрыше в 1000 рублей прекращал игру и никогда не имел при себе более 500 рублей.

“Я играю для того, чтобы выиграть себе независимость”,– говорил он. В зиму 1868 года он выиграл 12 тысяч рублей, “…так что теперь могу назваться состоятельным человеком и располагать собою независимо от службы”.

Впоследствии, уезжая из Николаевска, он бросил свои карты в Амур, сказав при этом: “С Амуром прощайте и амурские привычки”.

Пополнив свои исследования новыми экскурсиями в течение весны и лета 1869 года, он отправился в Иркутск, где читал лекции об Уссурийском крае, а затем в Петербург, куда прибыл в январе 1870 года.

В среду Географического общества его приняли как своего человека. Путешествие оказалось крупным вкладом в познание азиатской природы. Уссурийский край – замечательная местность. Тут смешиваются представители флоры и фауны юга и севера, тропических стран и полярной области: тигр и соболь, полярная сова и южный ибис, виноград и ель… Пржевальский собрал здесь порядочную коллекцию растений, единственную в своем роде орнитологическую коллекцию, к которой все позднейшие исследования могли прибавить лишь весьма немногое. Добыл интересные сведения о жизни и нравах зверей и птиц, о местном населении, русском и инородческом; исследовал верхнее течение реки Уссури, бассейн озера Ханка, восточный склон хребта Сихотэ-Алинь; наконец собрал тщательные и подробные данные о климате Уссурийского края. Словом, его экспедиция превзошла всякие ожидания. Командированный со специальной статистической целью, обладая ничтожными средствами, отрываемый от занятий служебными обязанностями, он произвел замечательно полное естественноисторическое исследование малоизвестного края. Результаты изложил в своем труде “Путешествие в Уссурийском крае”, где показал себя не только энергичным и неутомимым путешественником, но и превосходным наблюдателем с широкими интересами, страстной любовью к природе и основательной подготовкой.

Еще одно впечатление вынес он из жизни в Сибири и на Дальнем Востоке. «Здесь везде такие мошенники, писал он брату, что любые острожники даже в нашей России несравненно выше по нравственным качествам...».

«Нет ни одной пакости ни одного самого гнусного дела, которое не совершалось бы здесь совершенно открыто, как будто так и следует. Справедливо можно сказать, что Амур, да вся восточная Сибирь есть одна помойная яма (конечно относительно людей, а не природы), куда отливают все низкое, отвратительное с целой России».

«Я не приберу слов, писал он в другом письме, чтобы хотя приблизительно описать вам тот православный русский люд, который является из родимой страны и здесь обитает».

«Как на воротах Дантового ада была надпись: все вошедшие сюда теряйте надежду, так может это писать в своем дневнике каждый офицер и чиновник, едущий сюда на службу, потому что обратный перевод отсюда так же труден, как и выход из ада, а закон о трех и шести годах существует только на бумаге. Во всяком случае, нравственная гибель каждого служащего здесь неизбежна, будь он сначала распрехороший человек. Ему предстоит одно из двух: или пойти по общей колее, т.е. сделаться таким же, как и все здесь (пьяницею, негодяем и т.д.), или стать одному против всей этой банды. Действительно, бывали примеры и последнего рода, но они обыкновенно кончались весьма печально, так как подобный выродок обыкновенно через год или два втягивался вам мало по малу в общий строй, или делался крайне желчным, раздражительным и, наконец сходил с ума, или, если это было действительно твердая, честная натура, то оканчивал самоубийством».

«Не думайте, что это преувеличение или выдумка; я могу представить вам сотни фактов, но, конечно, этого неудобно делать в письме. При том же я человек совершенно посторонний в этом случае, так как нахожусь здесь исключительно для своих целей и, окончив свои работы, тотчас уеду в Россию».

«Прочтите мой отзыв об Амуре каждому, который как и я, во дни оны, страстно желает попасть сюда»....

Первое путешествие в Азию.

В январе 1870 года Пржевальский прибыл в Петербург. Конечно путешественник явился в столицу совершенно иным человеком. Двухлетняя экспедиция среди дикой азиатской природы наложила на него свой отпечаток. Н.М. возмужал, окреп духом и телом.

От городской жизни он отвык, предпочитая жизнь тихую, уединенную.

- В Азии, говорил он, я с берданкой в руках гораздо более гарантирован от всяких гадостей, оскорблений и обмана, чем в городах Европейской России. По крайней мере в Азии знаешь кто враг, а в городе всякие гадости делаются из-за угла Вы идете, например, по улице и всякий может вас оскорбить, если при этом нет свидетелей. Воровства в пустыне гораздо менее, чем в городах Европы».

В Петербурге занимаясь описанием своего путешествия и подготовкой к печати отчета он надеялся через географическое общество получить разрешение на следующую географическую экспедицию. В это раз Пржевальский надеялся побывать на севере Китая, преимущественно в малоисследованной местности в верхнем течении Желтой реки (Хуанхэ).

Географическое общество и военное министерство отнеслись к его замыслам с пониманием. Но, так как еще оставалось сомнение в отношении результатов экспедиции, то и средства, отпущенные на нее, были ничтожны: по две тысячи рублей в год.

20 июля 1870 года состоялось Высочайшее повеление о командировании Пржевальского и его бывшего ученика Пыльцова на три года в Северный Тибет и Монголию.

10 октября они прибыли в Иркутск. Оттуда путь лежал через восточную часть великой пустыни Гоби в Пекин, где Пржевальский должен был запастись паспортами от китайского правительства.

«Шествие мое», - писал он М.Н. Тихмееву, «через так называемую степь Гоби совершились весьма благополучно, хотя сильные морозы стояли день в день и доходили до 30 градусов Реомюра».

Вещи везли на семи верблюдах, а сам он вместе со спутником, ехал в двухколесной тележке, по форме похожей на гроб, которую тащил верблюд, и которая была на пол-аршина короче Николая Михайловича. Тем не менее и такой экипаж казался им весьма удобным. К довершению всего путь пролегал по безлесной местности. Гоби бесплодная пустыня. В силу данных обстоятельств, для приготовления пищи и обогревания приходилось использовать конский и верблюжий помет. Воды также не было, приходилось растаивать над костром снег. Местами не было и снега, тогда обходились без воды.

2 января 1871 года путешественники прибыли в столицу Китая. Она произвела на них отвратительное впечатление. Пржевальский высказался по данному поводу с обычной резкостью:

“Я еще мало познакомился с самим городом, но уже и первого впечатления достаточно, чтобы безошибочно сказать, что это – невообразимая мерзость. Те же самые фанзы, что и на Уссури, разве только побольше объемом и числом. Грязь и вонь невообразимая, так как жители обыкновенно льют все помои на улицу и, сверху того, здесь можно постоянно видеть, идя по улице, сидящих орлом то справа, то слева.

Прибавьте ко всему этому, что здешние китайцы вдесятеро хуже наших амурских. Там, по крайней мере, они держатся в острастке, а здесь всех европейцев в глаза и за глаза называют не иначе, как черт, так что обыкновенно, проходя по улице, слышишь громкие приветствия такого рода… Мошенничество и плутни развиты до крайних пределов…Стоит только зайти в

какую нибудь лавку и с вас возьмут втрое, да еще непременно обманут товаром. Вообще, здешний китаец – это жид плюс московский мазурик, и оба в квадрате. Но то прискорбно видеть, что европейцы церемонятся с этой сволочью, которая, в буквальном смысле, чуть не плюет им в глаза на улицах, а ругает вслух сплошь да и ряду.

По моему мнению, только одни ружья и пушки европейцев могут сделать здесь какое-либо дело. Миссионерская проповедь, на которую так уповают в Европе,– глас вопиющего в пустыне. Китайцы открыто смеются над всеми поучениями миссионеров, которые, чтобы пустить пыль в глаза Европе, устраивают здесь школы, но не упоминают в своих отчетах, что учеников они нанимают, т.е. платят каждому деньги, за то, он приходил в училище, так что китайцы, видя в этом барыш, гоняют своих детей в школу, как на рынок.

Если бы вы видели, как презрительно смотрят на нас китайцы!.. Паршивый (извините за выражение) китайский мандарин не станет ни за что с вами говорить, считая это для себя унижением”.

Впрочем, и пекинские европейцы не понравились ему: “Это большею частью отъявленные негодяи… Пекинская жизнь точь-в-точь Николаевская на Амуре. Разница лишь та, что вместо водки пьют шампанское… Я без отвращения не могу вспомнить об этом городе”.

Ему не приходило в голову, что эти недостатки европейцев (“отъявленных негодяев”!) в значительной степени объясняют и извиняют враждебное отношение к ним китайцев и что “не церемониться” с последними на их земле, в их городах и домах было бы уж совсем неприлично.

Единственно что понравилось Николаю Михайловичу в Китае это то, что в Пекинском университете курс географии читали на основе его учебника, так же как в юнкерском училище в Варшаве.

Между тем следовало двигаться дальше уже по территории Китая. Главная часть багажа путешественников состояла из оружия и боеприпасов. Кроме личной защиты оружие служило единственным источником добычи питания – охоты, поскольку местное население отказывалось продавать съестные припасы и надеялось голодом заставить чужестранцев удалиться с их территории.

Наконец, Николай Михайлович купил рублей на 300 различных мелочных товаров с целью разыгрывать роль купца. Однако, товар в пути продавался плохо и легенда торговца сковывала истинные намерения путешественников.

Вернувшись в Пекин, Пржевальский начал планировать экспедицию в Тибет, посетив при этом резиденцию Далай-Ламы.

Получив от китайского правительства паспорта на путешествие по всей юго-восточной Монголии до Ганьсу, 25 февраля 1871 года экспедиция двинулась в путь. Отряд состоял из четырех человек. Спутником Пржевальского были приятель Н.М. и двое казаков.

В период экспедиции производилась глазомерная топографическая и высотная с помощью приборов съемка. В результате удалось уточнить географию местности.

Путники страдали от недостатка пресной воды. В большей части тамошних озер вода соленая. Пржевальский писал: «Если хотите приготовить у себя такую бурду, то возьмите стакан чистой воды, положите туда чайную ложку грязи, щепотку соли, извести для цвета и гусиного помета для запаха – и вы получите как раз ту прелестную жидкость, которая наполняет здешние озера». Впрочем, монголы без всяких для себя последствий, постоянно использовали воду для приготовления пищи и чая.

Туземное население встречало их крайне недружелюбно: нигде не пускали ночевать, часто отказывали в продаже продовольствия. Спали путники под открытым небом с револьверами под головами.

Подозревая в путешественниках тайных шпионов, местное население всеми силами старалось затруднить им путь. Не проходило ни одного дня что бы им не устраивали различные пакости. При проезде через деревни их называли «морскими чертями», показывали пальцем, однако нападений на их лагерь ни разу не было.

«Да, только здесь можно оценить нравственную могучую силу европейца, сравнительно с растлевшего природою азиатца. Четверо нас, европейцев, ходят в неизвестной стране, среди населения, страшно нас ненавидящего, но ни одна тварь не посмеет сотворить нам какое либо насилие, зная, что за это тотчас же поплатится своею головою» - писал в дневнике Пржевальский. Впрочем, однажды в одной из деревушек местный житель натравил своего пса на собаку путешественников. Выстрел из револьвера прервал жизнь ретивого животного. Второй выстрел был обещан его хозяину.

После двухмесячного путешествия, 24 апреля путешественники прибыли в город Калаган, лежащий у подошвы гор северного Китая. Здесь уже можно было установить связь с внешним миром. Тут членов экспедиции ожидали письма из дома.

После отдыха возобновилась подготовка к дальнейшему путешествию. Наконец, 3 –го мая отряд начал подниматься на монгольское нагорье. «Вот теперь начинается настоящее путешествие»- записал в дневнике Н.М.

В караване находились 8 верблюдов, две лошади и до 40 пудов разной клади. Отсутствие проводника и не знание китайского языка составляли главное затруднение. Туземцы или отказывались указать дорогу или же указывали в другую сторону.

Исследовав хребет Иньшань, показав, что он обрывается в долине реки Хуанхэ и тем опровергнув гипотезу Гумбольдта о связи этого хребта с Тянь-Шанем, Пржевальский достиг города Бауту и, переправившись через Желтую реку (Хуанхэ), проследил ее течение на протяжении 430 верст среди бесконечных песков Ордоса. Показав, что Желтая река в этой местности не разветвляется (как думали раньше географы основываясь на китайских источниках), и нанеся на карту ее течение, он снова перебрался через нее и вступил в Али-Шаны. Это голая, бесплодная и безводная пустыня, где среди зыбучих песков, “всегда готовых задушить путника своим палящим жаром или засыпать песчаным ураганом”, не может существовать почти никакая живая тварь. Несколько растений, приспособившихся к знойному климату, две-три птицы, песчанка – маленький зверек из грызунов, буравящий почву своими норами и ходами, так что местами невозможно ездить верхом – вот и весь ее животный мир. Двенадцать дней путешественники тащились по этой пустыне и прибыли, наконец, в город Дынь-Юань-Ин, где были очень любезно приняты местным князем и его сыновьями. Тут Пржевальский с большим барышом распродал товары, взятые из Пекина.

Проведя две недели в Алишанских горах, давших зоологический материал, экспедиция должна была повернуть назад. Средства истощились до такой степени, что пришлось продать часть оружия, чтобы как-нибудь извернуться. Продолжать путешествие было не на что. “С тяжелой грустью, понятной лишь для человека, достигшего порога своих стремлений и не имеющего возможности переступить через него – я должен был покориться необходимости и повернул обратно”.

На обратном пути захватили обширную неисследованную область по правому берегу Хуанхэ, частью же шли старым путем. Как прежде от жары, теперь приходилось терпеть от холода. Останавливаясь на ночь, разбивали палатку, в ней разводили огонь; становилось тепло, но дым ел глаза. “Кусок вареного мяса почти совсем застывал во время еды, а руки и губы покрывались слоем жира, который потом приходилось соскабливать ножом. Фитиль стеариновой свечи, зажигавшейся иногда во время ужина, вгорал так глубоко, что нужно было обламывать наружные края, которые не растаивали от огня”.

На ночь огонь не разводился за недостатком топлива, и температура в палатке почти сравнивалась с наружной и достигала 27®R.

В довершение всего на одной из стоянок неизвестные злоумышленники украли верблюдов экспедиции, и Пржевальский на последние остававшиеся у него деньги с большим трудом раздобыл новых. Наконец, после многих невзгод, экспедиция добралась до Калгана.

В течение десяти месяцев было пройдено три с половиной тысячи верст, исследованы почти или вовсе неизвестные местности: пустыни Ордоса, Алашаня, Южной Гоби, хребты Иньшаня и Алашаня; определены широты многих пунктов, собраны богатые коллекции растений и животных и подробные метеорологические данные.

Съездив в Пекин, Пржевальский раздобыл денег, благодаря любезности нашего посланника Влангали, выдавшего ему 1300 рублей заимообразно из суммы Пекинской миссии, и, снарядив заново экспедицию, выступил из Калгана в марте 1872 года, с 174 рублями в кармане. Правда, для продажи, у него был еще небольшой запас товаров.

Николай Михайлович понимая значение оружия во враждебной среде, приобрел дополнительно несколько скорострельных штуцеров и револьверов, 4 000 готовых патронов к ним и 8 пудов дроби и два пуда пороха.

Присоединившись к каравану тангутов, в мае добрались до Дынь-Юань-Ина, продали товары, выменяли один из штуцеров на шесть верблюдов у сына алашаньского князя и с караваном тангутов двинулись к озеру Кукунор. Шли по раскаленным пескам Южного Алашаня, где иногда на протяжении сотни верст не попадалось ни капли воды, а редкие колодцы сплошь и рядом были отравлены дунганами, бросавшими в них тела убитых.

“У меня до сих пор мутит на сердце, когда я вспомню, как однажды, напившись чаю из подобного колодца, мы стали поить верблюдов и, вычерпав воду, увидели на дне гнилой труп человека”.

Населения в этих местностях не встречалось - все было разорено и истреблено дунганами.

В гористой местности провинции Ганьсу путешественники расстались с тангутским караваном. Здесь провели они более двух месяцев. Научная добыча, добытая в этой местности, была огромна во всех отношениях: горные хребты и вершины, неизвестные географам, множество новых растений и животных.

С наступлением осени решили двинуться к Кукунору. Дело стояло за проводником: туземные жители были слишком напуганы дунганами, чтобы решиться вести караван. Но к этому времени Пржевальский успел уже приобрести репутацию непобедимого богатыря и колдуна. В самом деле, в то время как тысячи местных жителей отсиживались за глиняными стенами своих кумирен и городов, четверо путешественников разгуливали по охваченной восстанием местности, точно в собственном поместье, останавливаясь всегда вне городских стен. Гораздо более чем дунган боялись они любопытных, которые жестоко надоедали им в населенных местностях. Ни травля собакой, ни “сильные физические побуждения”, на которые путешественники никогда не скупились, не могли отвадить назойливых зевак. Чтобы несколько уменьшить их наплыв, Пржевальский всегда останавливался на некотором расстоянии от городов.

– С этими людьми, – говорили в кумирне Чейбсен проводникам, которых хотели нанять, – вы не бойтесь и разбойников. Посмотрите, мы с двумя тысячами человек запираемся в своей кумирне, а они вчетвером стоят в поле, и никто не смеет их тронуть. Подумайте сами, разве простые люди могут это сделать? Нет, русские наперед знают все, и их начальник великий колдун или великий святой.

Найдя проводников, двинулись через горы. На третий день пути партия конных дунган человек в сто загородила путешественникам выход из ущелья, сделав по ним несколько выстрелов, впрочем, с дальней дистанции. Четверо смельчаков, с ружьями наготове, продолжали идти вперед, и, не подпустив их на выстрел, дунгане пустились наутек.

“Мы шли той самой тибетской дорогой, по которой в течение одиннадцати лет не осмеливался пройти ни один караван богомольцев, собирающихся обыкновенно тысячами для подобного путешествия. Нас четверых разбойники боялись больше, чем всех китайских войск в совокупности, и избегали встречи. Во время стоянки у Чейбсена все было покойно, но лишь только мы откочевали в горы, как опять появились дунганы, и разбои начались по-прежнему. Подъезжая к самым стенам Чейбсена и хорошо зная, что нас там нет, разбойники кричали: где же ваши защитники русские, мы пришли воевать с ними. В ответ на это местные милиционеры, вооруженные лишь пиками да несколькими фитильными ружьями, смиренно сидели за стенами и молили Бога, чтобы скорее пришли избавители русские”.

В октябре достигли, наконец, Кукунора. Посвятив некоторое время исследованию этого озера и его окрестностей, двинулись дальше, в Тибет. К этому времени слава путешественников достигла апогея. Говорили, что они полубоги, заговорены от пуль, могут насылать бури, снег, болезни, что за них сражаются невидимые люди; толпы народа стекались к ним на поклон, больные приходили за исцелением, родители приводили детей для благословения; близ города Дулан-Кита экспедицию встретила толпа человек в двести, которые, стоя на коленях по обе стороны дороги, усердно молились великому хубилгану (святому)… Шайки разбойников исчезали при первом слухе о появлении русских, и вещь, оставленная ими, служила охраной целому поселению…

Перевалив через несколько горных хребтов и пройдя через восточную часть Цайдама, обширного плоскогорья, изобилующего солеными озерами и болотами, экспедиция вступила в Северный Тибет. Два с половиной месяца, проведенные в этой суровой пустыне, явились труднейшим периодом путешествия. Морозы затрудняли охоту: руки коченели, в скорострельное ружье трудно было вложить патрон, глаза наполнялись слезами, что, конечно, сказывалось на скорострельности и меткости выстрелов.

Бури, поднимавшие тучи песка и пыли, затемняли воздух и затрудняли дыхание, невозможно было открыть глаза против ветра.

Разреженный воздух затруднял ходьбу: “Малейший подъем кажется очень трудным, чувствуется одышка, сердце бьется очень сильно, руки и ноги трясутся, по временам начинается головокружение и рвота”.

Даже ночью путешественники не могли отдохнуть: “Наша усталость обыкновенно переходила границы и являлась истомлением всего организма; при таком полуболезненном состоянии спокойный отдых невозможен. Притом же вследствие сильной разреженности и сухости воздуха во время сна всегда являлось удушье вроде тяжелого кошмара, а рот и губы очень сохли. Прибавьте к этому, что наша постель состоит из одного войлока, постланного прямо на мерзлую землю”.

Путешественники не мылись, не меняли белья, потому что стирать его было негде да и некогда; одежда их превратилась почти в лохмотья, к сапогам приходилось подшивать куски шкур вместо подошвы.

Наградой за перенесенные лишения служили богатые научные результаты. Здесь все было ново, неведомо для науки: горы, реки, климат, фауна… Больше всего восхищало и поражало путешественников баснословное обилие крупных животных. “Чуть не на каждой версте попадались громаднейшие стада яков, диких ослов, антилоп и горных баранов. Обыкновенно вокруг нашей палатки, в особенности если она стояла вблизи воды, везде виднелись дикие животные, очень часто пасшиеся вместе с нашими верблюдами”.

Собрав огромные зоологические коллекции: черепа и шкуры редких и невиданных европейцами зверей и добравшись до реки Мур-Усу (верховье Голубой), экспедиция должна была остановиться. Верблюды частью пали, частью едва волочили ноги; в кармане Пржевальского оставалось всего 10 рублей. С такими капиталами нельзя было пускаться в Хлассу. Путешественники решили вернуться.

В марте 1873 года экспедиция достигла Кукунора, где продали и выменяли на верблюдов несколько револьверов. Добытые таким образом средства дали возможность провести три весенних месяца в окрестностях Кукунора и дополнить прежние исследования.

Отсюда пробрались по горным тропинкам к кумирне Чейбсен, и через Алашаньскую пустыню в город Дынь-Юань-Ин, где получили тысячу лан (две тысячи рублей), денег, высланных Влангали.

Проведя два с половиной месяца в Алашаньских горах, двинулись на Ургу через Среднюю Гоби. Эта часть пустыни, самая дикая, еще не была пройдена ни одним путешественником. На протяжении 1100 верст нет здесь ни одного озерка, колодцы рассеяны на огромных расстояниях. Сильно донимала путешественников июльская жара, доходившая до 36®R днем и 19®R ночью, раскаленный воздух, раскаленная почва, достигавшая 50®R, раскаленный песок, пыль и соль, тучами носившиеся в воздухе.

Однажды они едва не погибли от жажды. Монгол-проводник долго водил их, обещая колодец, но колодца не оказывалось, а вода между тем истощилась. Выведенный из терпения Пржевальский “…хотел было застрелить проводника, так как он был главной причиной всех наших бедствий, но потом рассудил, что этим дело не поправишь, а еще ухудшишь, так как без него мы уже наверно не найдем колодца – и отколотил его изо всей силы… Положение наше было действительно страшное: воды оставалось в это время не более нескольких стаканов. Мы брали в рот по одному глотку, чтобы хоть немного промочить совсем почти засохший язык. Все тело горело как в огне, голова кружилась чуть не до обморока. Еще час такого положения, и мы бы погибли. Я ухватился за последнее средство: приказал одному из казаков, взяв кастрюлю и чайник, скакать во весь опор к колодцу за водой. Если же там воды не окажется или проводник вздумает бежать, то я велел казаку убить его”. К счастью, на этот раз вода отыскалась.

Наконец пришли в Ургу, истомленные, оборванные: “Сапог нет, вместо них разорванные унты; сюртуки и штаны все в дырах и заплатах, фуражки походят на старые, выброшенные тряпки, рубашки все изорвались: всего три полу гнилых…

Не берусь описать впечатление той минуты, когда мы впервые услышали родную речь, увидели родные лица и попали в европейскую обстановку. Нам, совершенно уже отвыкшим от европейской жизни, сначала все казалось странным, начиная от вилок и тарелок до мебели, зеркал и тому подобного… Прошедшая экспедиция и все ее невзгоды казались каким-то страшным сном. Сумма новых впечатлений была так велика и так сильно действовала на нас, что мы в этот день очень мало ели и почти не спали целую ночь. Помывшись на другой день в бане, в которой не были почти два года, мы до того ослабли, что едва держались на ногах. Только через два дня мы начали приходить в себя, спокойно спать и есть с волчьим аппетитом”.

Так кончилось путешествие, одна из замечательнейших экспедиций нашего века, единственная в своем роде – как по мужеству участников, которое было бы названо сумасшествием, если бы не увенчалось успехом, так и по результативности, достигнутой нищенскими средствами. За три года пройдено 11 тысяч верст. На 5300 верстах маршрута проведена глазомерная топографическая съемка. Исследована гидрография Кукунорского бассейна, хребты в окрестностях этого озера, высоты Тибетского нагорья, наименее доступные участки великой пустыни Гоби. В различных пунктах определено магнитное склонение и напряжение земного магнетизма; метеорологические наблюдения, производившиеся четыре раза в сутки. Путешественники добыли любопытнейшие данные о климате этих замечательных мест; собраны богатые коллекции млекопитающих, птиц, пресмыкающихся, рыб, насекомых, растений….

За время экспедиции собрано 238 видов птиц, числом около тысячи экземпляров, 42 вида млекопитающих, в том числе 130 шкурок; с десяток видов пресмыкающихся, числом около 70 экземпляров; 11 видов рыб, более 3 000 видов насекомых, от 500 до 600 видов растений, числом около 4 000 экземпляров.

В течение трехлетнего путешествия Пржевальский потерял издохшими 24 лошади и 55 верблюдов. Вся экспедиция обошлась в 18 000 – 19 000 рублей.

При этом необходимо помнить, что Пржевальский путешествовал по территориям государств, охваченном восстаниями имея состав экспедиции четыре человека. Проникал в такие места, где никогда ранее не ступала нога европейца.

В 1864 году геолог-путешественник Помпелли задумал смелую поездку из Пекина к центру Азии, но не дойдя до Желтой реки (Хуанхэ) отказался от своего намерения. Барон Рихтгофен, посвятивший много лет изучению Китая пытался проникнуть в провинцию Гань-су, но опасаясь восстания отказался от посещения этой части страны, лежащей на западе от Желтой реки. Один Пржевальский смог бесстрашно и настойчиво добиться поставленной цели.

Из Урги Пржевальский отправился в Кяхту; оттуда в Иркутск. Рождество встретил в семье в Смоленской губернии, затем поехал в Москву, Петербург…

С первых же дней по возвращении начались торжественные встречи, поздравления, обеды – всякого рода торжественные церемонии.

Одна из петербургских газет писала: «Пржевальскому принадлежит честь почина в одной из самых замечательных и отважных экспедиций нашего времени. До него мы знали только официальные командировки и военные экспедиции: он первый совершил частную ученую экспедицию, направленную в глубь азиатского материка и первый раскрыл для науки неведомые страны Куру-нора и северного Тибета. Теперь, когда путь проложен, найдутся, конечно, и последователи, и нам известно, что в настоящее время готовится в Петербурге новая экспедиция во внутренний Китай, которая, при начертании своего плана действий, главным образом руководилась необыкновенными успехами Пржевальского».

Император Александр II, осмотрев коллекцию флоры и фауны представленную исследователем, присвоил ему чин подполковника и пожизненную пенсию.

Пржевальский немедленно приступил к описанию своего путешествия, и 8 января 1875 года было объявлено о написании первого тома: «Монголия и страна тангутов, трехлетнее путешествие в восточной нагорной Азии».

Еще писалась книга как путешественник начал строить планы о подготовке новой экспедиции, которую намеревался предпринять в конце 1875 года. Местом путешествия избрал Тибет. Теперь в денежных средствах стеснений не было. Предполагалось в экспедицию включить не двух казаков, как было в первый раз, а семь – восемь вооруженных берданками (новейшим оружием того времени).

В конце апреля Пржевальский из села Отрадного, где он отдыхал, выехал в Москву. 6 июня члены экспедиции прибыли в Пермь, там остановились на несколько дней. Из Перми путь лежал на Семипалатинск оттуда до крепости Верный (впоследствии город Алма-Ата), а теперь Алматы. Исходной точкой отправления явился город Кульджи.

Второе путешествие в центральную Азию.

Для предстоящего похода закупили 24 верблюда и 4 лошади. Взятыми в Верном казаками Пржевальский оказался недоволен, так как те оказались лентяями и пьяницами. Николай Михайлович решил заменить их на солдат линейного батальона.

Китайское правительство выдало паспорта на проезд по их территории, но не гарантировало безопасность участникам экспедиции, так как местное население подчинялось правительству номинально. В самом Тибете власть Богдахана также не являлась устойчивой.

12 августа провожаемая русской колонией Кульджи экспедиция тронулась вверх по берегу реки Или. Долина реки оказалась густо заселена различными народностями. Места здесь плодородные, а население зажиточно.

За Тянь-Шанем путешествовать становилось труднее. Тут начинались владения Якуб-бека Кашгарского, основателя эфемерного, но обширного государства в Восточном Туркестане. Он принял путешественников очень любезно, посылал им проводников, фрукты, баранов, разные “услады”,– но всячески мешал их экспедиции; запрещал местному населению общаться с ними, приставил конвой, который водил караван кружными дорогами, заставлял переправляться вплавь через речки при 17® мороза, мешал научным исследованиям.

Достигнув реки Тарим, направились вниз по ее течению: “приходилось пробираться то по лесу или густым колючим кустарникам, то иногда по возвышенному тростнику, корни которого, словно железная щетка, изранивали в кровь верблюжьи пятки”.

Тарим, самая обширная из степных рек внутренней Азии, впадает в озеро Лоб-Нор. Исследование этой реки и озера с его притоками было одною из важнейших задач Пржевальского, так как о них имелись только полуфантастические сведения из китайских источников.

Немного южнее Лоб-Нора он открыл колоссальный хребет Алтынтаг, и в течение 40 дней проследил его на протяжении 500 верст, при крайне неблагоприятных условиях: “На огромной абсолютной высоте, в глубокую зиму, среди крайне бесплодной местности мы терпели всего более от безводья и морозов, доходивших до –16®R. Топлива было весьма мало, а при неудачных охотах мы не могли добыть себе хорошего мяса и принуждены были несколько времени питаться зайцами. На местах остановок рыхлая глинисто-соленая почва мигом разминалась в пыль, которая толстым слоем ложилась везде в юрте. Сами мы не умывались по неделе, были грязны до невозможности, наше платье было пропитано пылью насквозь, белье же от грязи приняло серовато-коричневый цвет”.

Отсюда Пржевальский вернулся к Лоб-Нору, где провел два месяца – февраль и март, наблюдая за пролетом птиц. Мириады их неслись денно и нощно над палаткой путешественников, и зоологическая добыча последних была огромна.

Объехав озеро в лодке, нанес его на географическую карту с использованием астрономических приборов, Пржевальский двинулся в обратный путь. В городе Курла он имел свидание с Якуб-беком, о котором отозвался с обычной решительностью: “Сам Якуб-бек такая же…, как и все азиатские халатники; Кашгарское царство не стоит медного гроша”.

Владычество Якуб-бека поддерживалось только жестокостью и коварством; правитель был безграмотным и, в сущности, бездарным деспотом, лишенным всяких государственных идей; Пржевальский отлично понял это и в записке “О современном состоянии Восточного Туркестана” дал замечательно меткую характеристику эфемерного Кашгарского царства, предсказывая его близкую гибель, что вскоре и сбылось.

Позже Н.М. вспоминал: «В общем, впечатление, вынесенное из путешествия во владениях Якуб-бека самое тяжелое. Нас везде ненавидели, но наружно оказывали почет: под маской вежливости много раз проглядывало проклятье и ненависть к «кяфирам» - так было с первого до последнего дня. Всего лучше то, что при расставании с меня попросили расписку в том, что мы остались всем довольны. Расписка была дана в самом общем смысле: «встречали всякое содействие».

Все же, несмотря на строгий надзор за экспедицией со стороны властей Пржевальскому удалось собрать некоторые сведения о политическом положении восточного Туркестрана. Власть Якуб-бека на самом деле была крайне непопулярна среди подданных и держалась на терроре, да на общности мусульманских интересов в борьбе с китайцами. В разговорах местные жители проклинали свое правительство и постоянно спрашивали: «скоро ли придут русские». Недовольство было так велико, что многие жители готовы были подчиниться даже китайцам, лишь бы избавиться от правления Якуб-бека. Справедливости и суда не существовало. Твердых податей власть не устанавливала – у каждой семьи отбиралось все самое лучшее: хлеб, скот, даже жен и дочерей. Так поступали с единоверцами. С представителями других верований и того хуже.

Из Курлы снова прошли на Юлдус, где провели три недели, занимаясь главным образом охотой, а 3 июля 1877 года вернулись в Кульджу.

Первый акт экспедиции закончился с полным успехом. Благодаря съемкам Пржевальского топография и гидрография этого участка внутренней Азии явились в совершенно новом свете; к тому же все пройденные места были с обычной полнотой исследованы в естественноисторическом отношении.

Вскоре поступила телеграмма военного министра, предписывавшая отложить путешествие вследствие осложнения наших отношений с Китаем.

Оставив верблюдов и запасы экспедиции в Зайсанске, Пржевальский отправился в Петербург. О последнем своем местопребывании у Н.М. остались самые нелестные воспоминания: «Зайсан пакость такая же, как Кульджа и вообще все наши сибирские города. Как курьез скажу, что даже лекарство приносят мне из лазарета за неимением пузырьков в водочных бутылках или полуштофах».

Результаты своего путешествия он изложил в брошюре “От Кульджиза Тянь-Шань и на Лобнор”. Работа, переведенная на главные европейские языки, вызвала восторженные отзывы западноевропейских ученых, но также и некоторое недоверие последних. Опираясь на китайские источники, многие ученые думали, что Пржевальский неверно определил положение Лобнора, что есть еще “настоящий” Лобнор, которого он не приметил. Впрочем, эти сомнения скоро рассеялись. Примечание: Лоб-Нор (кит. 罗布泊) — большая группа бессточных озёр, поросших тростником, и солёных болот на западе Китая в юго-восточной части Кашгарской (Таримской) равнины на территории СУАР, на высоте около 780 метров выше уровня моря. Некогда являясь крупным солёным озером, как и Аральское море, Лоб-Нор постепенно уменьшается и засолоняется вследствие хозяйственной деятельности человека.

Берлинское географическое общество присудило ему Большую золотую медаль Гумбольдта, Лондонское – Королевскую медаль, наша Академия наук и Ботанический сад избрали Пржевальского почетным членом.

В отзыве Великого князя Константина Николаевича о деятельности Н.М. говорилось: «Нельзя не признать, что одним из главных деятелей нашего времени на поприще изучения Центральной Азии является полковник Пржевальский. Его научные заслуги высоко оценены всеми русскими учеными учреждениями, увенчаны рядом самых почетных наград на Западе, и, без сомнения, заслуживают всякого поощрения и поддержки со стороны правительства».

20 января 1879 года Пржевальский с целью продолжить путешествие выехал из Петербурга, а 28 марта 1879 года отряд, состоявший из тринадцати человек, выступил из Зайсанска.

Третье путешествие в центральную Азию.

Исследовав озеро Улюнгур со впадающей в него рекой Урунгу, двинулись через необозримую безводную степь к знаменитому с глубокой древности Хамийскому оазису.

Дни тянулись за днями однообразно; проходили в сутки не более 25 верст, так как путешествие, по обыкновению, замедлялось съемкой, охотой, сбором растений, ящериц, насекомых и так далее. У какого-нибудь колодца или ключа останавливались на ночлег, ставили палатку, разводили огонь, варили ужин.

“Едва ли какой-нибудь гурман ест с таким аппетитом разные тонкости европейской кухни, с каким мы теперь принимаемся за питье кирпичного чая и еду дзамбы с маслом, а за неимением оного – с бараньим салом. Правда, последнее, будучи растоплено, издает противный запах сальных свечей, но, путешествуя в азиатских пустынях, необходимо оставить дома всякую брезгливость, иначе лучше не путешествовать. Цивилизованный комфорт даже при больших материальных средствах здесь невозможен; никакие деньги не превратят соленую воду в пресную, не уберегут от морозов, жары и пыльных бурь, а иногда и от паразитов”.

В Хамийском оазисе остановились на несколько дней: это был важный торговый и стратегический пункт, и Пржевальскому хотелось ознакомиться с ним поближе. Губернатор города Хами пригласил путешественников на обед, состоявший из 60 блюд, “…все во вкусе китайцев. Баранина и свинина, а также чеснок и кунжутное масло играли важную роль. Кроме того, подавались и различные тонкости китайской кухни, как-то: морская капуста, трепанг, гнезда ласточки-саланганы, плавники акулы, креветки и тому подобное. Обед начался сластями, кончился вареным рисом. Каждого кушанья необходимо было хотя бы отведать, да и этого было достаточно, чтобы произвести такой винегрет, от которого даже наши ко всему привычные желудки были расстроены весь следующий день”.

Из Хами экспедиция направилась в город Са-Чжеу через пустыню, в сравнении с которой даже предыдущая степь могла назваться садом.

Это был один из самых трудных переходов за все путешествие. В пустыне не было ничего живого: ни растений, ни зверей, ни птиц, ни даже ящериц и насекомых. “По дороге беспрестанно валяются кости лошадей, мулов и верблюдов. Над раскаленной днем почвой висит мутная, словно дымом наполненная атмосфера; ветер не колышет воздух, не дает прохлады. Только горячие вихри часто пробегают и далеко уносят крутящиеся столбы соленой пыли. Впереди и по сторонам путника играют обманчивые миражи. Жара днем невыносимая. Солнце жжет от восхода до заката”. Почва нагревалась до 50®R: плохие колодцы с теплой солоноватой водой едва утоляли жажду людей и животных.

Две недели тащились по этому пеклу; наконец путешественники вышли к оазису Са-Чжеу, где отдохнули.

Вытребовав с большим трудом проводника у местных китайских властей, Пржевальский двинулся дальше через неведомые хребты Наньшаня. Китайский проводник завел его в такую глухую, изрытую оврагами местность, что экспедиция еле оттуда выбралась. Поставленный в безвыходное положение, Пржевальский решил отыскивать дорогу разъездами: от места стоянки посылались по два, по три человека в разные стороны, верст за сто и более, и разыскивали путь; затем уже трогался весь караван. Наконец один из разъездов случайно наткнулся на двух монголов. Их без церемонии забрали, привели к бивуаку и частью подарками, частью угрозами заставили вести экспедицию. Перевалив через Наньшань, открыв два громадных хребта (Гумбольдта и Риттера), Пржевальский вступил в Цайдам.

Выведенный из терпения отсутствием проводников, Н.М. решил прибегнуть к крутым мерам. Одного из местных монгольских князей отругал и выгнал вон из палатки, после чего получил проводника, оказавшегося, впрочем, совершенным идиотом. Другому князю объявил, что, если не получит проводника, то поведет в Тибет его самого. Угроза подействовала, и, получив требуемое, Пржевальский двинулся в Тибет.

В горах Тан-Ла экспедиция подверглась нападению еграев, разбойничьего племени, занимающегося грабежом караванов. Человек 60—70 конных еграев атаковали путешественников в одном ущелье, но были отбиты и отступили с уроном.

Несмотря на лишения и опасности караван медленно продвигался вперед. Оставалось уже не более 250 верст до Хлассы, когда за перевалом Тан-Ла пришлось остановиться. Тибетское правительство не хотело пускать Пржевальского в Хлассу. Местное население противилось продвижению путешественников. Около тысячи солдат и милиционеров преградили им путь. После продолжительных переговоров Пржевальский отступил.

Впрочем, научные результаты путешествия от этого не пострадали. Посещение Хлассы, запретного для европейцев города, придало бы экспедиции больше блеска, больше шика, но то, что составляло ее суть и смысл – великие географические открытия, драгоценные естественноисторические коллекции и наблюдения – все это и теперь оставалось грандиозным результатом для европейской науки.

Обратное путешествие оказалось сопряжено с большими затруднениями. И люди, и животные ослабли, запасы продовольствия истощились, а впереди еще предвиделось нападение еграев. Последнего, однако, не случилось.

И здесь, как в монгольских пустынях, путешественники были окружены легендарным ореолом. Рассказывали, что они трехглазые, что ружья их стреляют на целый день езды и прочее.

К концу января 1880 года экспедиция вернулась в Цайдам, частью прежним путем, частью новыми местами.

Между тем в русском посольстве в Пекине стали распространяться тревожные слухи насчет Пржевальского. С тех пор как он выступил в Тибет, следы его потерялись. Известно было, что он прогнал проводника и пустился один в неведомые пустыни. В петербургских газетах писали, что Пржевальский взят в плен китайцами, ограблен, убит… Только в феврале 1880 года пришло известие, что он жив и здоров, а вскоре получено и его письмо с планами о дальнейшем путешествии к истокам Желтой реки.

Из Цайдама экспедиция прошла к Кукунору, отсюда к верховьям Хуанхэ, исследование которых – пополненное в четвертом путешествии – составляет одну из крупных заслуг Пржевальского перед географией. Проведя три месяца в этой области, вернулись к Кукунору, дополнили съемку этого озера и, наконец, решили двинуться домой – через Алашань на Ургу.

“Сегодня распрощались мы с Кукунором, вероятно, уже навсегда… Перед отходом я несколько минут глядел на красивое озеро, стараясь живее запечатлеть в памяти его панораму. Да, наверное, в будущем не один раз вспомню я о счастливых годах своей страннической жизни. Много в ней перенесено было невзгод, но много испытано и наслаждений, много пережито таких минут, которые не забудутся до гроба”.

19 октября 1881 года экспедиция прибыла в Ургу.

Возвращение Пржевальского в Петербург было триумфальным шествием. Начиная с города Верного, посыпались поздравительные телеграммы, обеды, торжественные встречи: “Чествуют везде так, что я не мог и ожидать”.

Всем членам экспедиции были пожалованы награды: Пржевальского наградили орденом Святого Владимира 3-й степени и назначили пожизненную пенсию в 600 рублей в дополнение к прежним 600; остальным – тоже денежные награды и знаки отличия. Столица государства Санкт – Петербург избрали Пржевальского почетным гражданином. Вслед за Петербургом эту честь великому путешественнику оказал родной город Смоленск.

Всеобщее внимание тяготило Николая Михайловича. Жизнь в селе Отрадном ему не очень нравилась преимущественно потому, что и здесь, по его мнению, было слишком людно.

«Там кабак, говорил он, показывая рукой в разные стороны, тут кабак, в ближайшем соседстве дом терпимости, а в более отдаленном – назойливо навязывают дочек невест. Ну, их совсем этих соседей! Мои друзья – вот, прибавлял он показывая на ружье, на болото покрытое мохом и на лес».

В пределах губернии Пржевальский начал подыскивать уединенное место, где мог бы поселиться. В конце концов, ему доложили, что такое имение есть в Поречском уезде. По данному поводу Н.М. написал в одном из своих писем: «Отличное имение. Главное же три озера, из которых одно перед самым домом, имеет верст восемь в окружности. Рыбы, зверей, птиц – гибель. Одно скверно, что при имении кабак и небольшой винокуренный завод. Тот и другой дают 1 400 рублей в год аренды. Имение продается очень дешево, - за 26 000 рублей. После завтра поеду сам осматривать, и если не куплю, то больше уже не буду хлопотать на этот счет».

Поездка в Слободу и личный осмотр имения решили дело. Усадьба, принадлежавшая отставному артиллерии поручику Леонтию Алексеевичу Глинке в результате куплена за 26 000 рублей.

По данному поводу Н.М. говорил: «Соблазнился я на эту покупку не для хозяйства, а для охоты и рыбалки». Прежний владелец поместья продавал его ввиду отдаленности от очагов цивилизации.

Имение находилось в 40 верстах от Поречья, в 60 верстах от Духовщины, и в 80 верстах от станции Ярцево Московско – Брестской железной дороги. В себя включало 2 080 десятин земли и 700 десятин лесу, «да и лес как Сибирская тайга, - писал новый владелец, и рядом леса пошли на сто верст.

В Слободе имеется два озера: Сапшо – 7-8 верст по окружности, другое – Рытое, с полверсты длиной; две реки, из них Ельша, довольно большая. Рыбы и раков в те времена водилось множество. В лесу в изобилии водились глухари, тетерева рябчики, медведи, попадались и лоси. Земля в этих краях плодородная, поэтому жители держали много скота и получали хорошие урожаи зерновых.

«Одно неудобство – говорил Пржевальский, что усадьба стоит рядом с винокурнею, но это сейчас же устроится: переношу усадьбу теперь же на крутой берег озера Сапшо. Кругом будет лес, а из горы бьет ключ. Местность вообще гористая, сильно напоминающая Урал. Озеро Сапшо в гористых берегах, словно Байкал в миниатюре».

Николай Михайлович был в восторге от своей покупки, он нашел то, что искал: кругом девственная и вместе с тем изящная природа, напоминающая ему далекие страны Азии.

Н.М. набросал план места для усадьбы, разбил сад по южному склону горы к озеру. При этом в середине сада находился горный ключ с чистейшей водой. Приезжавшие в гости друзья заявляли ему, что к такой усадьбе необходима хорошая хозяйка. Но все их советы наталкивались на категорическое: «нет».

Зная характер Пржевальского друзья были уверены, что ни усадьба, ни Смоленск, ни Петербург не удержат беспокойную натуру их друга. В один прекрасный день он обязательно отправится в очередное путешествие.

Сам Н.М. по этому поводу писал: «Грустное, тоскливое чувство всегда овладевает мной, лишь только пройдут первые порывы радостей по возвращении на родину. И чем долее бежит время среди обыденной жизни, тем более и более растет эта тоска, словно в далеких пустынях Азии покинуто что-либо незабвенное, дорогое, чего не найти в Европе. Да, в таких пустынях, действительно, имеется исключительное благо – свобода, правда дикая, но зато ни чем не стесняемая, чуть не абсолютная…».

Быстро и незаметно текло время в поместье. Пржевальский очень радовался весенней и осенней распутице, когда не было связи с внешним миром и ничто не отвлекало его от охоты и рыбалки. Занимаясь земледелием Н.М. высевал овес, но главным образом для того, чтобы приваживать медведей и затем на них охотится. По весне на остров озера Сапшо высаживал несколько выводков зайцев с тем, чтобы осенью гости приезжавшие к нему могли поохотиться.

В Слободе было закончено описание третьего путешествия. Как и предыдущие, данную книгу перевели на западноевропейские языки. В Парижской академии был сделан о ней доклад – исключение редкое, так как обыкновенно доклады о новых книгах там не допускались.

Четвертое путешествие.

Один из прежних спутников его, Эклон, на которого он и нынче рассчитывал, женился и остался дома. Пржевальский был жестоко огорчен и раздражен и расстался со своим бывшим товарищем если не враждебно, то очень сухо. К этому времени его любовь к путешествиям превратилась в фанатическую страсть, он, кажется, даже и представить не мог, что, испытав сладость жизни в пустынях, можно пожелать чего-нибудь лучшего. Вместе с тем росло и его женоненавистничество: в семье он видел главную помеху для путешественника.

20 октября 1883 года экспедиция, в состав которой входил 21 человек, выступила из Кяхты – старым путем: на Ургу, отсюда на Дынь-Юань-Ин. Несмотря на зимнее время, солнце сильно пригревало. Одежда на стороне, обращенной к солнцу, нагревалась до 27® и более, тогда как на противоположной термометр показывал мороз.

Из города Синина китайской стороной путешественникам прислан сопроводительный конвой, который сильно надоедал им, заводя ссоры и драки с местными жителями. Пржевальский отделался от него, заявив, что будет стрелять в китайских солдат, если они не уйдут.

Вступление в Тибет ознаменовалось расправой с владетельным князем Дзун-Засаном, который не хотел ни продавать путешественникам верблюдов и баранов, ни предоставить проводника. “Тогда без всяких дальнейших рассуждений я посадил Дзун-Засана под арест у нас в лагерной палатке, возле которой был поставлен вооруженный часовой. Помощник князя, едва ли не еще больший негодяй, был привязан на цепь под открытым небом, а один из приближенных, осмелившийся ударить нашего переводчика Абдула, был тотчас же высечен. Такие меры возымели желаемое действие”,– проводник, верблюды и бараны были доставлены.

Перевалив гигантский хребет Бурхан-Будда, вступили на плоскогорье Тибета и вскоре достигли котловины Одон-Тала, в которой лежат истоки Желтой реки (Хуанхэ). “Давнишние наши стремления увенчались успехом: мы видели теперь воочию таинственную колыбель великой китайской реки и пили воду из ее истоков. Радости нашей не было конца”….

Путешественники пробыли здесь довольно долго: исследовали упомянутые истоки, окружающие хребты и вершины, водораздел Желтой и Голубой рек и частью верховье последней.

За время пребывания в указанных местностях экспедиция два раза подверглась нападению разбойничьих племен тангутов и голыков. В первый раз два конных отряда атаковали бивуак, но были отбиты с уроном. Эта неудача не заставила их отказаться от своего намерения; тогда Пржевальский решился сам атаковать их лагерь. Человек триста высыпало навстречу четырнадцати путешественникам (остальные семь находились в складочном пункте на северной окраине Тибета), но, едва подпустив их на выстрел, вскочили на коней и пустились наутек.

Другой раз человек 300 конных тангутов атаковали стоянку Пржевальского на берегу открытого им озера Русского.

“Гулко застучали по влажной глинистой почве копыта коней, частоколом замелькали длинные пики всадников, по встречному ветру развевались их суконные плащи и длинные черные волосы… Словно туча неслась на нас эта орда, дикая, кровожадная… С каждым мгновением резче и резче выделялись силуэты коней и всадников… А на другой стороне, впереди нашего бивуака, молча с прицеленными винтовками стояла наша маленькая кучка – четырнадцать человек, для которых не было иного исхода, как смерть или победа…”.

Нападающие были встречены залпами, но продолжали скакать, и только когда их начальник, под которым была убита лошадь, побежал назад,– вся шайка, не доскакав до бивуака менее 200 шагов, повернула в сторону и спряталась за ближайший увал. Тут они спешились и открыли пальбу по путешественникам, стоявшим на ровном месте. Тогда, оставив на бивуаке шестерых членов экспедиции, Пржевальский отправился выбивать тангутов из их убежища. Последние встретили их пальбой, которая, впрочем, скоро затихла, и, когда нападающие взобрались на увал, оказалось, что тангуты бросили свою позицию и скрылись за следующим увалом. Но и отсюда они были выбиты; а в то же время другой отряд, бросившийся на бивуак, был отражен оставшимся в нем поручиком Роборовским с пятью казаками.

На этом битва и кончилась; тангуты, потеряв более 30 человек убитыми и ранеными, уже не решались более нападать на путешественников.

Закончив исследование этой части Тибета, Пржевальский вернулся на базу, а оттуда двинулся в дальнейший путь, через Цайдам к Лоб-Нор и далее через пустыню Восточного Туркестана к нашей границе с Китаем. Вся эта часть путешествия изобиловала географическими открытиями: были нанесены на карту горные хребты, вечно заснеженные вершины, озера, оазисы Цайдама и Восточного Туркестана. Путешествие затруднялось препонами местных китайских властей, которые запрещали населению общаться с экспедицией, портили дороги на ее пути, угоняли верблюдов и лошадей и тому подобное. Причиной этих каверз была ненависть к китайцам туземного населения, которое даже обращалось к Пржевальскому с предложением восстать против своих властителей и перейти в подданство России.

Тем не менее, экспедиция двигалась вполне успешно и 29 октября 1886 года достигла нашей границы, откуда отправилась в город Каракол (впоследствии Пржевальск, в настоящее время снова Каракол).

Путешествие продолжалось более двух лет. Исследованы истоки Желтой реки, завершено и дополнено исследование Цайдама, Лоб-Норского бассейна и колоссальной системы Куэнь-Луня.

За эту экспедицию Пржевальский получил чин генерал-майора, пенсию его увеличили до 1800 рублей.

Научный мир – русский и иностранный также не замедлил выразить свое одобрение путешественнику. Открытый им хребет Загадочный был назван хребтом Пржевальского, Шведское географическое общество назначило ему высшую награду – медаль “Вега”, Общество землеведения в Лейпциге, Академия в Галле избрали его почетным членом и так далее.

О публике и говорить нечего. “Пребываю еще в Петербурге,– писал он вскоре по возвращении,– и мучаюсь несказанно; не говоря уже про различные чтения, официальные торжества, мне просто невозможно пройти ста шагов по улице,– сейчас узнают, и пошла писать история, с разными расспросами, приветствиями и тому подобное”.

Пятое путешествие в Азию. Кончина Н.М. Пржевальского.

По возвращении из четвертого путешествия Пржевальский жил большей частью в Слободе, составляя описание экспедиции. Иногда приходилось бывать в Петербурге, после чего он отводил душу охотой.

“Среди лесов и дебрей смоленских,– писал он вскоре по возвращении,– я жил все это время жизнью экспедиционной, редко когда даже ночевал дома – все в лесу, на охоте за глухарями, рябчиками и прочим”.

Между тем как обработка результатов исследований четвертого путешествия подвигалась своим чередом, Пржевальский подумывал о пятом путешествии.

На этот раз он намеревался отправиться в Тибет через Восточный Туркестан – кратчайшим, но и самым опасным ввиду возможных столкновений с китайцами путем.

Эта экспедиция возбуждала опасения не только в китайском правительстве, которое с большой неохотой и после долгих проволочек выдало Пржевальскому паспорт, но и английского правительства. В то время Англия была не в ладах с Тибетом, и в экспедиции Пржевальского подозревали тайную политическую миссию со стороны русского правительства.

Как бы то ни было, все затруднения, наконец, уладились, и, покончив с описанием четвертого путешествия, Пржевальский мог выступить в путь. На этот раз экспедицию снарядили основательнее, чем прежде. В состав ее вошли 25 человек; государственное казначейство выдало на расходы 80 тысяч рублей.

Но сам руководитель экспедиции был уже не тот, что ранее. Мрачные предчувствия одолевали Пржевальского; он не чувствовал в себе бодрости и азарта прежних лет. Перед самым отъездом заболела его няня, старуха Макарьевна. Заболела опасно, без надежды на выздоровление; это крайне огорчало и обеспокоило Н.М., тем более, что оставаться в Слободе и дожидаться исхода болезни не представлялось невозможным.

Уезжая, Пржевальский был очень грустен; прощаясь с Макарьевной, горько плакал; вообще, теперь он совсем не походил на прежнего бесстрашного путешественника. Казалось, он идет в экспедицию нехотя, против воли, повинуясь непреодолимой силе, тянувшей его в азиатские пустыни. Когда спутники его говорили между собой, что будут делать по возвращении в Слободу, он сердился и останавливал их:

“Разве об этом можно говорить, разве вы не знаете, что жизнь каждого из нас не один раз будет висеть на волоске?”

Перед отъездом Николай Михайлович вышел на террасу своего имения и на одной из колонн красным карандашом написал: «5 августа 1888 г. До свидания, Слобода! Н. Пржевальский». После чего подозвал своих спутников и попросил их всех подписаться: В. Роборовский, П. Козлов, Телешев, Нефедов.

Покончив со сборами, он выехал из Петербурга 18 августа 1888 года. На вокзале собралось много народа; друзья окружили Пржевальского, публика и репортеры осадили его спутников.

Когда уселись в вагоны, Пржевальский высунулся из окна и крикнул провожавшему его Ф. Д. Плеске: “Если меня не станет, возьмите обработку птиц на себя”. Поезд тронулся и скрылся из глаз провожавших, путешественники оглянулись друг на друга, и Роборовский заметил слезы на глазах Пржевальского.

– Что же! Надо успокоиться, – говорил он, точно извиняясь за свою слабость. – Едем на волю, на свободу, на труды, но труды приятные и полезные. Если поможет Бог вернуться, то снова увидимся со всеми, если же не вернемся, то все-таки умереть за такое славное дело приятнее, чем дома. Теперь мы вооружены прекрасно, и жизнь наша дешево не достанется”.

Но сколько ни старался он ободрить себя, мрачные мысли преследовали его неотвязно.

Без сомнения, причиной этого упадка духа было физическое расстройство, которого он сам не замечал. Болезнь уже поселилась в его богатырском организме, но еще не могла свалить его с ног и только отражалась на его душевном настроении.

В Москве получил он известие о смерти Макарьевны, что, конечно, не могло подействовать ободряющим образом. “Роковая весть о смерти Макарьевны,– писал он,– застала меня уже достаточно подготовленным к такому событию. Но все-таки тяжело, очень тяжело. Ведь я любил Макарьевну, как мать родную… Тем дороже была для меня старуха, что и она любила меня искренне, чего почти не найти в нынешнее огульно развратное время. “Прощай, прощай, дорогая!”—так скажите от меня на ее могиле”.

24 августа члены экспедиции выехали из Москвы в Нижний Новгород. Откуда на пароходе по Волге и Каспийскому морю и по Закаспийской железной дороге в Самарканд. Проведя здесь несколько дней, двинулись дальше в Ташкент, а оттуда в Пишпек (Фрунзе), ныне Бишкек, где остановились на довольно продолжительное время, чтобы окончательно снарядить экспедицию. Съездив в Верный (Алматы) для закупки китайского серебра и различных припасов, а также для того, чтобы выбрать солдат и казаков в состав экспедиции, Н.М. вернулся в Пишпек и, заметив в окрестностях города множество фазанов, отправился 4 октября на охоту. Охота оказалась очень удачной, но очень печальной по своим последствиям. Проходив целый день, Н.М. сильно простудился. С этого дня болезнь, таившаяся в его организме, начала одолевать его. Оставаясь в Пишпеке еще несколько дней, он постоянно жаловался на жару, хотя окружающие находили температуру сносной.

Тем не менее, он продолжал ходить на охоту, выбирать верблюдов, укладывать вещи и 8 октября отправился в Каракол, откуда должно было начаться путешествие. Когда на другой день после его приезда его спутники Козлов и Роборовский явились к нему рано утром и выразили удивление, что он уже готов и успел побриться, он отвечал с каким-то странным выражением: “Да, братцы! Я видел себя сегодня в зеркале таким скверным, старым, страшным, что просто испугался и скорее побрился”.

– Завидую тебе, – прибавил он, обращаясь к Роборовскому. – Какой ты здоровый!

Странным показалось это замечание его спутникам, но вскоре они заметили, что Пржевальскому что-то не по себе; Ни одна квартира не нравилась ему: то было сыро и темно, то давили стены и потолок; наконец он переселился за город и устроился в юрте, по-походному.

16 октября он почувствовал себя так худо, что согласился послать за врачом. Тот приехал. Больной жаловался на боль под ложечкой, тошноту, рвоту, отсутствие аппетита, боли в ногах и затылке, тяжесть в голове. Врач осмотрел его, выслушал, прописал лекарство… Болезнь продолжала развиваться своим чередом, и 19 октября он уже осознал, что карьера его кончена. Н.М. отдал последние распоряжения, просил не успокаивать его ложными надеждами и, замечая слезы на глазах окружающих, называл их бабами.

“Похороните меня, – сказал он, на берегу озера Иссык-Куль, в моей походной одежде. Надпись просто: “Путешественник Пржевальский”.

К 8 часам утра 20 октября (1 ноября) 1888 октября началась агония. Он бредил, по временам приходил в себя и лежал, закрыв лицо рукою. По выражению нижней части лица можно было думать, что он плакал. Потом встал во весь рост, окинул взглядом присутствующих и сказал: “Ну, теперь я лягу”…

-Мы помогли ему лечь, – говорил В. И. Роборовский, – и несколько глубоких, сильных вздохов унесли навеки бесценную жизнь человека, который для нас, для отряда, был дороже всех людей. Доктор бросился растирать его грудь холодной водой; я положил туда же полотенце со снегом, но было уже поздно: лицо и руки стали желтеть… Никто не мог совладать с собою; что делалось с нами – я не берусь и писать вам. Доктор не выдержал этой картины – картины ужасного горя; все рыдали в голос, рыдал и доктор…

Известие о смерти Пржевальского произвело сильное впечатление в российском и западноевропейском сообществе. Научные учреждения спешили выразить свое сочувствие по поводу безвременной кончины великого путешественника. Российское Географическое общество открыло подписку на учреждение премии и медали имени Пржевальского. На могиле воздвигнут памятник, город Каракол переименован в Пржевальск…

Заслуги Пржевальского.