Полигимния

ДВУЛИКИЙ АНУС

ПОЛИГИМНИЯ

*

В этом городе не ругаются матом. Здесь это не принято. Негласное табу на матерную брань обусловлено отнюдь не претензиями Города на сомнительное звание «культурной столицы», подобных претензий в этом городе и не существовало; упот­ребление крепкого русского слова вовсе не запрещено произволом местного законо­дательства, и уж тем более нельзя сказать, что возникновению сего уникального явления способствовали какие-то особенные моральные устои местного населения, что это негласное решение было принято на всенародном... форуме, собрании, съез­де, раде, вече, курултае или сходняке или как оно ещё там у них может называть­ся... какая разница, просто это не принято. Не принято — ведь мало ли на кого можно нарваться посреди улицы, мало ли кого можно сдуру матерно обругать, один простит тебя, неразумного, и только пренебрежительно махнёт рукой, а с другим возможно нарваться и на очень крупные неприятности, источником которых, как из­вестно, является всего лишь небольшой непарный орган, расположенный между носом и подбородком. Поэтому здесь разговаривают тихо, вежливо, но вместе с тем очень жёстко. Это нужно знать.

*

Павел... впрочем, назовём его просто Павел, опытный бродяга с многолетним стажем, прибыл в этот город по небольшому, но неотложному делу, по какому — не имеет значения. Едва лишь он сделал первый шаг за пределы на редкость тёплого и уютного вагона, как тут же в лицо ему ударил сухой смёрзшийся плевок снега впе­ремешку с ветром. Снег, наткнувшись на препятствие, разлетелся в разные стороны с бильярдным стуком, неугомонный же ветер снова сгрёб его в охапку и попытался запихнуть Павлу за шиворот. Павел поднял воротник лёгкой куртки и непроизвольно передёрнулся.

«Твою мать... — мелькнуло у него в голове. — Где же это меня носило? Выез­жал сюда весной, а когда же я приехал? А что там у нас на градуснике? Минус... пятнадцать? Вот так забрался...»

Спустя пару минут Павел вышел на привокзальную площадь — и застыл на месте в изумлении, совершенно не понимая, куда же он всё-таки попал: перед его глазами стоял огромнейший рекламный щит, на котором был изображён развесёлый Дед Мороз с традиционно нетрезвым красным носом, жадно хлещущий из горлышка «Кока-Колу». Под этой животрепещущей картиной разнокалиберными буквами было намалёвано: «С Новым годом, дорогие товарищи!» Заметив изумлённый взгляд Павла, Дед Мороз повернул голову в его сторону и ехидно подмигнул.

— Ой... — Павел растерянно вздрогнул и невольно огляделся по сторонам — не заметил ли кто. — Это... как? А... какой сегодня день? А год... который? — и с этими словами Павел, впавший от неожиданности в состояние, близкое к прострации, растерянно покосился на свои наручные часы с календарём. — Апрель... вроде бы. А может быть, здесь какой-то местный, национальный Новый год? Кто его знает... Ну ладно, посмотрим.

И с этими словами Павел тронулся вперёд, куда глаза глядят, не разбирая до­роги. Он, бесспорно, помнил о приведшем его сюда неотложном деле, но первые впе­чатления от города ошарашили его настолько, что он счёл необходимым присмотреть­ся к нему поближе и попытаться понять... впрочем, что именно он хотел постиг­нуть, в данный момент было бы сложно определить, и поэтому он, не тратя времени на излишние раздумья, попросту отправился по городу наугад, решив присмотреться к нему повнимательнее, а заодно и подыскать себе ночлег. В этом городе он нахо­дился впервые и не знал здесь ничего и никого, но в его блокноте была записана пара местных телефонов, и для него этого было более чем достаточно.

«Ну ладно, — размышлял Павел на ходу. — Посмотрим, что здесь за Новый год такой, посмотрим... А сейчас неплохо было бы и позвонить кому-нибудь...»

Эта мысль промелькнула в сознании Павла, оставив отчётливый отпечаток, а затем нырнула куда-то глубоко вниз и залегла на дно, в район шейных позвонков, чтобы потом, в нужный момент, всплыть наружу. Почесав слегка зудящий след, ос­тавленный мыслью, Павел продолжил свой путь в никуда, ориентируясь по попавшимся под ноги трамвайным путям. Едва лишь он сошёл с них на тротуар, как ему в бок ткнулся выросший из ближайшей стены телефон-автомат. Павел задумчиво погладил его тёплую макушку. Автомат заурчал, затем внезапно ощерился — видимо, Павел провел рукой по чувствительному месту. Отдернув руку и погрозив автомату паль­цем, Павел огляделся по сторонам и в двух шагах от себя увидел мрачного небрито­го мужика в джинсах и телогрейке, ловко подбрасывающего на ладони металлические кружочки.

— Что скажешь? — спросил мужик Павла, заметив его взгляд.

— А что спросишь? — ответил Павел вопросом на вопрос.

— Жетоны нужны?

— Какие?

— Телефонные. Вставляй в автомат и звони куда хочешь.

— Хоть в Израиль?

— Хоть на Марс. Забирай. Недорого. По полтора рубля.

Павел задумчиво запустил руку в задний карман, нащупал там какое-то коли­чество мелочи, не считая, вложил эту мелочь мужику в нагрудный карман телогрей­ки, после чего выгреб из его раскрытой ладони все лежащие на ней жетоны и нето­ропливо отправился дальше, бросив на прощание:

— Не скучай, мужик.

Мужик проводил Павла печальным флегматичным взглядом, после чего полез за пазуху и извлек из её недр громадный самодельный ключ. При виде ключа автомат испуганно задрожал и раскрылся сам собой, издав при этом натужный нутряной скрип. Мужик точным, раз и навсегда выверенным хирургическим движением запустил в автомат пятерню, хищно шевельнул там пальцами, извлёк из глубин автомата новую порцию жетонов и ссыпал их себе на ладонь.

«Как интересно... — хмыкнул Павел с лёгкой иронией. — Что за колоритный тип... Давненько таких я не видал, давненько... Стоп! — и Павел на миг застыл на месте, поражённый странной догадкой: — Да ведь такие мужики давно уже переве­лись! Они же на каждом углу процветали — когда? — лет десять назад! От силы во­семь... Так... куда же я всё-таки попал? Этого не бывает, но уж слишком похоже, что здесь какая-то... фантастика... дыра во времени. Ещё и с Новым годом позд­равляют... в апреле. А может, у них сейчас вовсе и не апрель? А может...»

И, не решаясь доводить свои сумбурные предположения до логического конца, Павел ускорил шаг. Мимо него деликатно проскользнули несколько кварталов, но за­тем очередной телефон-автомат грубо вывел Павла из внутреннего оцепенения, толк­нув его в плечо своим острым ребром. «Это второй, — подумал Павел. — Бог, конеч­но, Троицу любит, но я монотеист, потому позвоню». С этой мыслью он ухватился за потянувшуюся ему навстречу трубку и память его, слегка замешкавшись, выдала пер­вую пришедшую в голову произвольную комбинацию из шести цифр. Автомат с плотояд­ным хрустом разгрыз скормленный ему жетон, утробно загудел, щёлкнул, откашлялся, выдохнул и вдруг внятно произнёс:

— Да, слушаю.

— Андрей? — неуверенно назвал Павел первое попавшееся имя.

— Да, это я.

— Ну, слава Богу, — облегчённо вздохнул Павел. — Наконец-то... Здравствуй. Я только что приехал.

— Откуда?

— Издалека.

— Подожди, пытаюсь сообразить... Мы с тобой знакомы?

— Кажется, нет.

— Тогда приезжай.

— А что, непременно нужно приезжать? Я бы лучше пешком прогулялся. Тем бо­лее, ещё дельце одно здесь у меня...

— Тогда приходи.

— Добро.

Павел положил трубку и никуда не торопясь — день впереди — направился даль­ше по улице, а показавшийся из-за ближайшего угла очередной плакатный Дед Мороз внимательно поглядел ему вослед и помахал рукой.

*

«Ну что ж, город как город, вроде ничего себе. Вон и солнышко проглядывает. Это хорошо... Солнышко — это всегда хорошо. А сам город... Странно... А ведь ка­жется, что я здесь уже бывал, но никак не припомню, когда и зачем. Или он очень похож... На что же он похож? Сразу не пойму, но — какое-то чувство deja vu, где-то я это уже видел, где-то встречал, но... А ну-ка... Если хорошо присмот­реться... Низкие, старые дома, не выше трёх этажей... Неужели?.. Нет, там дома, пожалуй, помрачнее, а здесь... Ну да, конечно, всё-таки врата Востока, потому-то в каждом из домов чувствуется этакое... этакий налёт восточного лицемерия, того самого, с которым некоторые восточные люди способны усадить за стол, а после трапезы без тени сомнения воткнуть нож в спину. Знаем, летали... Но не это сму­щает, нет, здесь что-то другое... Какой-то мутный фон стоит... Да. Действитель­но, мутный. Мутный город. Вроде бы и солнышко весеннее проглянуло — а всё равно ветер со снегом. Новый год тут у них, понимаешь... Ну, конечно... Вот эти краси­вые здания в лучших традициях восточной архитектуры наверняка начинены жуткими коммуналками, видали мы такую начинку в старом фонде. Ажурные арки подворотен — и живые иллюстрации к романам Фёдора Михайловича за каждой из них. И фон... Вот такого фона нигде я больше не встречал. А голос... Нет, голоса этого города я пока не слышу, но фон — это отличие. Вот этого ни с чем не перепутаешь. Ну, те­перь-то я знаю, как этот город можно кратко определить. Мутный город. Но — чем-то он мне нравится, что-то, всё-таки, есть в нём такое... неопределимое. Чем-то он способен очаровать, способен, пожалуй, даже привязать к себе, хотя... бывают узы и покрепче. Впрочем, для кого как. Не дай мне Бог, конечно, привя­заться к такой вот мути... да чем чёрт не шутит... Но всё-таки — ничего. Чем-то этот город, кажется, даже мил... В общем, не так страшен чёрт...»

*

В этом городе приезжие люди, праздно и беззаботно шатающиеся по улицам — редкое зрелище. Этого почти не случается, и вовсе не потому, что сюда никто не приезжает, не потому, что люди инстинктивно стремятся обойти и объехать этот го­род стороной. Нет, приезжих здесь более чем достаточно, но они — странные люди — почему-то предпочитают передвигаться по городу короткими перебежками — от дома к трамваю и обратно — от трамвая к нужному дому. Мне кажется, никто из них не су­мел бы более или менее вразумительно объяснить причины применения этой парти­занской тактики, но — явление существует. Скорее всего, это обусловлено тем, что по всей стране много лет ходят невнятные, но страшные слухи о специфических осо­бенностях этого города, а потому случается, что отдельно взятые люди приезжают сюда именно для того, чтобы на людей посмотреть из трамвайного окошка, себя по­казать из-за угла, гордо и независимо пройтись по городу, как уже было сказано, короткими перебежками, а потом, где-нибудь дома, в тёплой захмелевшей компании, с бахвальствомрассказывать о том, как они сей город посещали и какими гоголями там красовались. Впрочем, таких людей зачастую довольно быстро вычисляет местная шпана, и тогда все страшные слухи подтверждаются на их собственном горьком опы­те. По вечерам же приезжим людям вообще не рекомендуется высовывать нос на ули­цу. Местные жители — они, вроде бы, ко всему привыкли, а свежий человек... Впро­чем, эту рекомендацию выполнять не обязательно, но помнить о ней не помешает. На всякий случай.

*

Вечером того же дня Павел с удовольствием пил водку местного разлива на кухне новообретённого знакомого.

— Ну, как дело-то твоё?

— Знаешь, как ни странно, справился за день, хотя рассчитывал, что это зай­мёт гораздо больше времени, так что теперь могу пару денёчков просто спокойно погулять и посмотреть город.

— Молодец, поздравляю. А меня быстро нашёл?

— Без затруднений. Уладил дела, иду себе по городу, по сторонам глазею, ви­жу — дом стоит. Подошёл поближе, присмотрелся, — батюшки, да это же твой дом! Вот так и нашёл. По наитию.

— Интуиция — это хорошо...

— Да какая, к дьяволу, интуиция? И кому она, спрашивается, нужна в этом ду­рацком мире? О какой интуиции может идти речь, если я, к примеру, сегодня весь день, ходя по городу, пялил глаза во все стороны и при этом так и не сумел по­нять, что вокруг происходит и куда я попал? Скажи мне — в каком мире и в каком времени ваш город существует? И существует ли он вообще? Знаешь, может быть вы, местные, этого не замечаете, а мне прямо с порога бросилось в глаза, что в этом городе постоянно происходит какое-то странное смещение времён. Вроде бы, живёшь в сегодняшнем дне, и вдруг ни с того ни с сего попадаешь Бог знает куда, то ли в недавнее прошлое, то ли в отдалённое будущее, а куда именно, сразу и не догада­ешься. А у вокзала круглый год висит новогоднее поздравление! Слушай... может быть, конечно, мне всё это приснилось, а может, мы действительно попали в ка­кую-то дыру во времени? А может, мы сошли с ума и нам пора организованно сда­ваться в психушку, а на дворе в самом деле канун Бог весть какого Нового года? Чего-то я здесь явно не понимаю, но может быть ты, как местный житель, объяснишь мне это как-нибудь?

— Да что сказать тебе, Чебурашечка... Ты, конечно, будешь немало изумлен, но только я и сам не готов произнести по этому поводу ничего вразумительного. Знаешь, сам иной раз на подобных ощущениях себя ловлю. С одной стороны, вроде бы, всё вокруг нормально, а с другой — за любым углом возможно ни с того ни с сего угодить куда-нибудь лет на десять-пятнадцать назад. И вот тут-то поневоле и задаёшь себе тот же вопрос, что и ты: а не сошёл ли я с ума? И так... ну, пожа­луй, раз в неделю, не реже.

— Да... Знаешь, возникает ощущение, что время либо совсем остановилось и Новый год продолжается бесконечно, либо, наоборот, настолько ускорило ход, что Новый год наступает каждую неделю. Оглянуться не успеешь, а тебе говорят: «С Но­вым годом!» Отпраздновал, опохмелился — а он через неделю опять наступил. И в итоге получается не жизнь, а сплошной праздник, причём сугубо новогодний.

— Да... Что-то в этом есть...

— Кстати, Андрюша, а если мы с тобой отвлечёмся, забудем о местных фокусах времени, напряжём свой могучий интеллект и попытаемся представить себе нормаль­ный, общепринятый во всем остальном мире календарь, то какая, по-твоему, цифирь должна быть на нем сегодня нарисована?

— Эк ты завернул... Ну, если память мне ни с кем не изменяет, то, кажется, семёрка.

— Семёрка, говоришь? Точно?

— Сейчас подсчитаю... Да, семёрка.

— Так это же замечательно! А ещё замечательнее то, что я вовремя об этом вспомнил! Так... в этом случае мне необходимо сделать... скажем, не особо про­должительный междугородный звонок, денег за него я тебе оставлю.

— Ну так возьми и сделай. Телефон в коридоре.

— Спасибо.

Выйдя в коридор, Павел пошарил не совсем трезвым взглядом по сторонам и увидел си­ротливо забившийся в угол телефонный аппарат, который изо всех сил пытался вжаться в стену, сделаться как можно незаметнее, слиться с окружающей обстанов­кой. Возможно, это у него и получилось бы, если бы не мгновенная реакция Павла: молниеносным движением руки он ухватил аппарат за шиворот, вытащил его из угла на свет Божий и поднес к уху стыдливо вспыхнувшую трубку, откуда до чуткого слу­ха Павла не донеслось ни звука. Недовольный Павел погрозил телефону пальцем. Ап­парат сконфуженно хрюкнул, но ни единого намека на какой-либо членораздельный звук не издал. Павел разочарованно выругался.

— Ты чего? — донёсся из кухни голос Андрея.

— Да вот... Молчит.

— А ну-ка, дай-ка мне его... — и Андрей, выйдя в коридор, взял аппарат в свои хозяйские руки. Телефон испуганно съёжился, обмяк, поник, но по-прежнему упорно продолжал молчать.

— Вот зараза... — вздохнул Андрей. — Опять его отключили. Это всё, это как минимум до утра. Так что извини, Паша, не получается сегодня позвонить.

— А вот ни хрена, — возразил Павел. — Должно получиться, значит, получится. Если не получится отсюда, то придётся ехать на переговорку, сегодня днём я её где-то заприметил, так что найду.

— И ты поедешь нетрезвым по чужому городу? Мало того, ты собираешься ку­да-то добираться поздним вечером в этом городе? Безумству храбрых...

— Да, я согласен, но — ведь на общепринятом календаре стоит семёрка?

— Ну и что с того?

— Ну как тебе сказать... Среди южноамериканских негров существует народная примета: если ты дожил до очередной семёрки в календаре и тебя к этому времени ещё не съели, жди приятных событий. А теперь посмотри на меня: я до семёрки в календаре дожил?

— Ну, дожил.

— Меня ещё не съели?

— Пока нет, но сутки не кончились.

— Может быть и так, но приятное событие уже произошло: сегодня у моей люби­мой женщины случился день рождения. Именно случился: не от слова «случка», а от слова «случайность». Случайно она родилась именно в этот день. А раз так — нужно ей позвонить. Если она радуется этому событию, то я её поздравлю, а если нет, то выражу соболезнования, но в любом случае это нужно сделать именно сегодня — до­рого яичко к крёстному дню. Так что давай-ка мы за это дело и немедленно выпьем, и поползу я, пока трамваи ходят.

— А может всё-таки не стоит? Город у нас...

— Мутный у вас город. Но всё равно стоит. Так что ты наливай, а я пока обу­юсь, выпью на ход ноги и поеду. И не переживай — когда-нибудь вернусь. Живым и здоровым.

— Ну, смотри... Дикий человек.

С этим напутствием Павел вставил ноги в ботинки, принял внутрь поднесённую рюмку и не совсем трезвой и уверенной походкой вышел за дверь и направился к трамвайной остановке. Подошедший трамвай оценивающе покосился на Павла обеими фарами, недовольно фыркнул, но после секундного размышления всё-таки открыл дверь и пропустил Павла внутрь себя, решив, очевидно, что интенсивность исходя­щего от Павла водочного перегара соответствует нормам предельно допустимой кон­центрации.

— Благодарю, — произнёс Павел в пустоту и уставился в окно настолько напря­жённым взглядом, что под его воздействием оконное стекло дрогнуло, заколебалось, изогнулось и приняло форму двояковыпуклой линзы, увеличив и словно приблизив вы­вески на близстоящих домах, так что спустя некоторое время Павел без особого труда рассмотрел, впрочем, и без того издалека заметную яркую неоновую вывеску междугородного переговорного пункта. «Вот оно», — произнёс Павел вслух и по воз­можности торопливо вышел из дверей, облегчённо захлопнувшихся за его спиной. Двери, к которым он направлялся, загодя гостеприимно распахнулись, и непонятно откуда возникший Дед Мороз приторно-приветливым швейцарским жестом пригласил Павла вовнутрь.

В переговорном зале Павел облюбовал наиболее приглянувшуюся ему телефонную кабину, осторожно обошел её с фланга, резко распахнул дверь и стремительным броском ворвался в неё, пытаясь застать телефон врасплох. Не успевший спрятаться автомат жалобно пискнул и тут же, не дожидаясь, покуда Павел наберёт нужный ему номер, отчаянно завибрировал, зашумел, загудел и протянул Павлу свою трубку. Уже привыкший к манерам здешних телефонов Павел прижал покрепче трубку к уху и тут же услышал:

— Алло?

— Это... ты? — запнувшись, словно не веря своим ушам, произнёс Павел.

— Ну конечно я. Здравствуй.

— Здравствуй... Странно всё это как-то...

— А чего странного? Ты что, не туда попал или не туда звонил?

— Да нет, туда... Я не об этом... Всё равно здорово. Ну, как ты? Я по тебе давно успел соскучиться.

— Знаешь, я тоже. А вообще — всё в порядке.

— Ну и слава Богу. А ко мне тут сорока прилетела и весточку принесла о том, что у тебя день рождения сегодня. Скажи мне пожалуйста — это правда или сорока меня обманула?

— Да зачем ей тебя обманывать? Конечно, правда.

— Ну тогда прими мои поздравления.

— Спасибо.

— Понимаешь ли... я очень раздосадован тем, что именно в этот день меня по­чему-то занесло... непонятно как... сюда, за полторы тысячи вёрст, в этот го­род... странный и мутный... и теперь я вынужден поздравлять тебя только по теле­фону, а это совершенно омерзительно. Право слово, я предпочёл бы сегодня нахо­диться с тобой рядышком и поздравить тебя лично, но так уж получилось, дела бы­ли... впрочем, я с ними уже успел управиться, но всё равно, я здесь, а ты там... я этого не хотел, видит Бог, ты уж извини меня, пожалуйста, сама знаешь, очень нужно было.

— Ты что, уже успел выпить?

— Да так, чуть-чуть...

— Тогда мне, кажется, понятно, откуда взялась твоя никому не нужная велере­чивость. Возвращайся поскорее, тогда меня и поздравишь. Я подожду.

— Хорошо...

Поговорив ещё несколько минут, Павел положил трубку, ласково и одобрительно похлопал автомат по макушке и вышел из кабины, поглощённый мыслями о любимой женщине. Молодая и симпатичная девица, сидевшая за окошком кассы, приветливо улыбнулась Павлу в ответ на его радостную улыбку и, отсчитывая сдачу, поинтере­совалась:

— Дозвонились? Всё в порядке?

— Спасибо, — благодарно ответил Павел. — Вашими молитвами.

С этими словами он положил сдачу в карман и направился к выходу. Ещё немно­го, ещё несколько шагов — и он благополучно вышел бы за дверь, добрался до дома, допил водку с поджидающим его Андреем, а на следующий день прошёлся бы ещё раз по городу и благополучно уехал домой. И всё бы на этом закончилось. И не было бы смысла об этом писать — так, обычная житейская история, приехал себе человек, попил водки, прогулялся, позвонил своей женщине и обратно уехал, и ничего осо­бенного, — но в этот момент, как зачастую в жизни и происходит, в развитие сюже­та вмешалось некое постороннее и неожиданное «но». Вот так всегда и случается — только, вроде бы, человек справляется со всеми своими делами и проблемами, толь­ко, вроде бы, всё приходит на свои места, только, вроде бы, начинает казаться, что уже можно и отдышаться, как возникает какое-нибудь «но» и всё неожиданно становится с ног на голову, и на человека наваливаются все возможные и невозмож­ные заботы и неприятности, которые захлёстывают его с ног до головы, и о ка­ком-либо отдохновении даже речи не возникает. Точно так же случилось и на сей раз — пресловутое «но» возникло в лице стоящей прямо перед Павлом безликой живой преграды. При виде её блаженная улыбка застыла у Павла на лице, затем трансфор­мировалась в насторожённую гримасу, а образ любимой, стоявший у него перед гла­зами, моментально растаял. «Ну вот, — мелькнуло у Павла в голове, — говорили же мне, что здесь никогда нельзя расслабляться», — и с этой мыслью он на всякий случай сделал последнюю и решительную попытку обойти возникшее препятствие,но преграда повторила его обходной манёвр, перекрыв ему дорогу, и тогда, убедившись в тщетности своего начинания, Павел подошёл вплотную к живому забору, небрежно ткнул в него пальцем и спросил:

— Ну?..

— Слушай, чувак, — гнусаво ответила преграда приблатнённым тоном, неприятно напомнившим Павлу уличный жаргон провинциальной шпаны семидесятых. — Ну ты тут ходишь, по телефону звонишь, у тебя денег до хрена, а Ленин — помнишь? — делить­ся с людьми завещал...

«Ох, не нужно было так говорить...», — промелькнула в голове у Павла пос­ледняя разумная мысль. Действительно, не нужно было так говорить, ибо такие сло­ва и таким тоном можно безнаказанно высказывать далеко не всякому. К сожалению, для многих людей подобных слов, произнесённых угрожающим тоном, вполне достаточ­но для того, чтобы тут же, без излишних сомнений и тягостных раздумий, последо­вать ленинским призывам, но и на старуху, как известно, бывает прореха — Павел, с его опытом бродяжьей жизни, умел за себя постоять, жизнь научила, и потому в голове его возник лёгкий эйфорический звон, кончики пальцев неприятно зазуде­ли, на глаза упала чёрная пелена и он, уже почти не владея собой и теряя послед­ние остатки самоконтроля, нарочито неспешно произнёс:

— Сейчас... Одну минутку... Сейчас... вы всё получите.

Дальнейшие события, занявшие, впрочем, немного времени, всего несколько ми­нут, в голове у Павла не удержались — инстинкты взяли верх над разумом, и он сам был не в состоянии осознать, что с ним происходит, почему его рука бьёт кулаком в чужое лицо, почему разворачиваются плечи, усиливая эти удары, почему нога на­целивается в чей-то пах и что вообще всё это значит. В себя он пришёл... от ап­лодисментов. Звук неожиданных рукоплесканий послужил внешним толчком, включившим его сознание, и Павел, словно проснувшись, с недоумением посмотрел на повержен­ную преграду, распавшуюся на три отдельно взятых тела, разбросанных в живописном беспорядке по переговорному залу. При виде этого зрелища у Павла возникло побуж­дение взять метлу и вымести хлам за порог, но, как только он сообразил, что сей развал возник в результате побоища, устроенного его же усилиями, ему стало нес­терпимо стыдно. Руки бессильно опустились и он, поглядев на аплодирующих ему случайных зрителей пустыми глазами, смущённо пожал плечами и облокотился на стойку возле кассового окошечка, чтобы окончательно прийти в себя.

— Как это вы их... — восхищённо сказала симпатичная девушка-кассирша.

Павел посмотрел куда-то сквозь неё и тихо, отвечая, скорее, не ей, а ка­ким-то своим мыслям, задумчиво произнёс:

— Напрасно я их так... Не надо было.

— Но почему? — искренне изумилась девушка.

Павел немного помолчал, пытаясь осознать смысл вопроса, а затем, поняв и ужаснувшись, пожал плечами и, не найдя более достойного ответа, процитировал лю­бимого писателя:

— Боюсь увлечься.

С этими словами он оторвался от стойки, обошёл стороной начинающие прихо­дить в себя руины, толкнул дверь, шагнул за порог — и ночная тьма ухватила его, опутала по рукам и ногам и втянула в свою утробу.

*

...но он же был здесь, был, и не далее, чем сегодня, однако сейчас он попал в совершенно неизвестное место, где всё осталось прежним, уже виденным и не ус­певшим забыться и вместе с тем незнакомым, изменённым, причем непонятно как и чем; такие метаморфозы иногда происходят с готовыми, казалось бы, холстами после двух-трех неуловимых мазков кистью, нанесённых рукой хорошего мастера. Да, на­верное, так и случилось: тень безымянного Мастера промелькнула над Городом и преобразила его одним лишь своим мимолётным присутствием, и Павел, постепенно впадая в транс забытья, прошёл, затем по инерции пробежал, ускоряя и ускоряя бег, несколько кварталов, и вдруг остановился с чувством окончательной потерян­ности, не понимая, где он находится и что с ним происходит. «Бедный Павел!» — сочувственно произнесла возникшая из-за угла бесформенная тень. Павел, вздрог­нув, обернулся, но огромная тень успела непостижимо быстро растаять в ночи; до ушей Павла донеслось лишь затихающее: «Бедный...» Кто это?! Опять, что ли, Дед Мороз? Или... Он не успел довести мысль до конца — окружающий его город ожил, забормотал и зашевелился. «Бедный Павел...» — шепнули наклонившиеся дома. «Бед­ный, бедный Павел» — эхом откликнулись арки подворотен. «Бедный...» — ухнуло из укрывшихся за арками тесных двориков. «Бедный...» — отразилось от мостовой, и эти звуки, слившись воедино, взмыли вверх и сверху обрушились на город, разлета­ясь во все стороны по законам волновой теории. Сила этих звуков изменялась по синусоиде — от громового раската до чуть слышного шёпота и обратно. «Бедный Па­вел...» — обрушилось на Павла одновременно со всех сторон так давяще и страшно, что он невольно присел на корточки, зажав руками уши, а затем, найдя в себе силы подняться, побежал, побежал стремглав, изо всех сил, стремясь убежать от этих звуков, как от кошмарного сновидения, но, так же, как и в ночном кошмаре, руки перестали слушаться, ноги начали наливаться тяжестью, каждый шаг вперёд требовал всё больших и больших усилий, в довершение всего дыхание превратилось в тяжёлую физическую работу, но Павел в изнеможении продолжал свой безнадежный бег до тех пор, пока ноги его не заскользили на одном месте и он не почувствовал перед со­бой мягкую, податливую, но непреодолимую преграду. Подняв голову, он попытался закричать от нахлынувшего ужаса, но голосовые связки не повиновались ему — он увидел перед собой, лицом к лицу, преследовавшего его весь день Деда Мороза. Па­вел шарахнулся назад, но Дед Мороз, оскалившийся в сардонической усмешке, вырос на глазах до неимоверно гигантских размеров, возвысился над Павлом, ухватил его за шиворот и набросил ему на голову свой мешок, саркастически произнеся при этом: «Хорош будет подарочек!» Павел сделал было ещё одну, последнюю и решитель­ную попытку вырваться, но не сумел пошевелить ни одним своим членом и тьма, во­царившаяся внутри туго завязанного мешка, окутала, опутала, окрутила, спеленала его со всех сторон и погребла в себе.

Очнулся он на нарах.

*

В этом городе приезжим людям необходимо быть во всём предельно осторожными. Но самое главное — им категорически не рекомендуется привлекать к себе внимание людей, одетых в форму, несколько отличную от военной, и облечённых исполнитель­ной властью, иными словами, любому приезжему ни в коем случае нельзя попадать в надёжные руки здешних милиционеров, поскольку те настолько не любят иногородних, что, вычислив где-нибудь в толпе на улице так называемого гостя города, хватают его, радостно крича: «Здесь тебе не у себя дома!» — после чего делают всё воз­можное для того, чтобы задержанный покинул их гостеприимные пенаты не ранее, чем через пятнадцать суток. Почему? Попробуйте сами спросить их об этом, и вы полу­чите стандартный, заученный ответ — чтоб неповадно было. По многочисленным ком­петентным свидетельствам, местная милиция — одна из самых хамских в стране, и это уже говорит о многом. Впрочем, в этой ситуации может и повезти, но рассчиты­вать на это не стоит.

*

Очнулся Павел на нарах. Привёл его в себя отблеск яркого света, пробившийся сквозь судорожно зажмуренные веки. Павел воспринял сознанием возникший из ниот­куда свет, но далеко не сразу решился открыть глаза — сначала нужно было вспом­нить, как правильно сфокусировать зрение и совместить две глазные оптические оси таким образом, чтобы получить одно изображение. В конце концов, ему это удалось и он смог окинуть взглядом небольшое помещение с решётками на окнах, стены, вык­рашенные казённой грязно-зелёной краской и серую дверь со встроенным зарешечен­ным окошком в ней. Одновременно ему припомнились все произошедшие вчера (или се­годня, или вечность назад) события, и он вздохнул, кстати, обнаружив в себе спо­собность вновь свободно дышать, и невесело призадумался.

«Так... И где же это я мог оказаться? Судя по тому, что вчера было... есть, пожалуй, только три варианта: либо в милиции, либо в психушке, либо... да чего там долго гадать, вот посмотрим, кто дверь откроет — сержант, санитар или апос­тол Пётр — и всё станет ясно».

Ждать пришлось недолго — дверь со скрежетом распахнулась и на пороге возник безмолвный архангел со старшинскими погонами, нашивки на которых были раскинуты в разные стороны наподобие крыльев, что и придавало ему внешнее сходство с ар­хангелом, а само помещение, в котором Павел себя обнаружил, в его присутствии стало ещё больше походить на чистилище.

Окинув помещение тусклым безразличным взглядом, архангел поманил Павла пальцем и молча удалился. Поднявшись с нар, Павел вышел за двери и зашагал по коридору вслед за удаляющейся архангельской спиной. Пройдя весь коридор наск­возь, архангел подошёл к неприметной дверце, выкрашенной под цвет стены и потому не различимой с первого взгляда, остановился, а затем распахнул её перед подо­шедшим Павлом, пропустил его в открывшийся проём и закрыл дверь за его спиной, так и не сказав ни единого слова.

Перед Павлом предстал крохотный кабинет, вся обстановка которого состояла из стола, стула и жёсткой скамьи вдоль стены. Павел молча прошёл к стене, уселся на скамью, поднял глаза и, хоть он уже и перестал чему-либо удивляться, но всё же испытал легкую оторопь — за столом собственной персоной сидел всё тот же Дед Мороз, всё с той же ехидной ухмылкой, всё с тем же нездорово красным носом, но почему-то в форме прапорщика милиции.

Внимательно посмотрев на Павла, Дед Мороз, он же прапорщик, выдвинул ящик стола, вынул оттуда бланк протокола, положил его перед собой, затем, после крат­кого размышления, небрежно смахнул его обратно.

— Здравствуйте, Павел Петрович, — произнёс он тихо и неожиданно вежливо.

— Здравствуйте, — сухо ответил Павел.

— И... давно вы к нам приехали?

— Да нет, недавно.

— И что же вы здесь делаете, Павел Петрович?

— Сижу и беседую с вами. Причём, заметьте, не по своей воле.

— По моей воле, Павел Петрович, исключительно по моей. Скажите мне, зачем вы сюда приехали?

Павел молча пожал плечами.

— Зачем, Павел Петрович, зачем? Разве вы не видите, как здесь... нехорошо? Разве вы не чувствуете, какая здесь атмосфера? Вам нечего здесь делать, Павел Петрович, абсолютно нечего, поверьте мне. Ничего хорошего вас здесь не ожидает.

Павел молчал.

— Здесь нет ни хорошей стабильной жизни, ни хороших надёжных людей. Если же вы и обнаружили здесь что-либо хорошее, то этого хорошего здесь уже нет. Всё оно осталось там, в ином времени. Или наоборот, мы с вами, Павел Петрович, ушли сю­да, в иное время, а всё хорошее осталось там, в своём.

Павел поднял на прапорщика непонимающие глаза.

— Вы, Павел Петрович, попали в мутное место и в смутное время. А в мутном месте смутное время носит неопределённый характер. Вот как вы думаете — почему у нас круглый год висят новогодние плакаты? Да потому, что у нас Новый год насту­пает каждый день, так как у каждого человека здесь свой Новый год. Вам может по­казаться, что вы живёте сегодня, но это всего лишь иллюзия, а на самом деле вы в этот момент можете жить вчера, либо, скажем, позавчера, неделю назад, год назад, десять лет... в конце концов, триста лет назад. Да-да, Павел Петрович, и при этом — только назад. В смутном времени будущего нет. А триста лет назад — помни­те, Павел Петрович? — нехорошие события происходили, очень нехорошие. Они же и повториться могут... Поэтому, Павел Петрович, вам опасно здесь оставаться, вы можете отсюда не выйти, можете не выжить. Иными словами, не жилец вы здесь, Па­вел Петрович, и вам нужно выбираться отсюда во что бы то ни стало, сейчас же и как можно скорее. И я, если хотите, могу вам в этом помочь. А кроме меня в дан­ном случае на это не способен никто.

Павел безразлично прикрыл глаза.

— Я понимаю, Павел Петрович, вам тяжело сразу, без подготовки всё это осоз­нать, но потом, когда вы, уже не здесь, уже далече, вдумаетесь в суть произошед­шего, вам наверняка захочется меня поблагодарить, хотя бы мысленно. Но я не жду от вас мысленной благодарности, Павел Петрович, я хочу оказать вам реальную по­мощь и получить за это не менее реальное выражение признательности. Ведь здесь какое правило — знаете? — за вход рубль, за выход два. Вот вам и придётся за свой благополучный и, подчеркиваю, немедленный выход отсюда уплатить двойную пошлину — за себя и за того парня. Есть здесь, знаете ли, один парень, тот са­мый, он тоже, как и вы, не совсем трезв, не совсем здравомыслящ и весьма нужда­ется во всяческой поддержке, и, в первую очередь, в материальной. Так что решайтесь, Павел Петрович. Это ваш последний шанс.

Взгляд Павла приобрел иронический оттенок. Он посмотрел в упор на сидящего перед ним Деда Мороза, успешно перелицевавшегося в прапорщики, и медленно, раз­думчиво произнёс:

— Вот так всегда у русского Ивана... Начинаем с высоких материй, а заканчи­ваем вульгарным вымогательством... Ну и кто же он — тот парень?

Прапорщик посмотрел на Павла честными замаслившимися глазами, выдвинул ниж­ний ящик стола, вынул оттуда литровую бутылку водки, налил себе три четверти стакана, осушил их единым духом, смачно выдохнул на кулак и жадно занюхал след от выдоха, после чего проникновенным голосом ответил:

— Я...

*

В этом городе так же настоятельно рекомендуется ни в коем случае не совер­шать пеших ночных прогулок, невзирая на то, что по ночам этот город приобретает особую, своеобразную красоту и на это стоит полюбоваться. Подобный моцион здесь категорически противопоказан, так как при его свершении ваши возможности позна­комиться с местной милицией увеличиваются во много раз, ибо враг, как известно, не дремлет, и поэтому местные милиционеры ко всем людям, прогуливающимся по но­чам, испытывают не просто повышенную, но, пожалуй, даже неадекватную насторожён­ность. Кроме того, во время ночных прогулок у вас появляются реальные шансы на­пороться на нежелательные встречи с местной шпаной, ищущей по ночам приключений, что далеко не всегда может для вас благополучно закончиться. Правда, общение со шпаной бывает гораздо интереснее общения с милицией, но оно всё-таки способно закончиться двояко: вы можете либо, как говорится, огрести по полной программе, либо провести приятный вечер и завести не менее приятное знакомство. Что выпадет на вашу долю — зависит только от вас.

*

Выйдя на улицу, Павел окунулся в ту же самую (либо очередную, а может, про­шедшую) ночь. Гадать, которая из ночей на дворе, он не стал, ибо гадание — заня­тие иллюзорное, а потому он просто пошёл по улице, пытаясь на ходу сориентиро­ваться и выбраться в знакомые места, чтобы как-то добраться до места ночлега.

Улицы неприятно поразили Павла своей пустотой. Казалось, что город вымер в одночасье, оставив после себя лишь гулкие улицы и тёмные дома, в которых, прав­да, кое-где горел свет, что говорило о том, что город всё-таки жив, поскольку город — это не просто упорядоченно расположенные постройки и правильно спланиро­ванные проходы между ними, но прежде всего — и обязательно — люди, живущие в го­роде, ибо без людей любой город, даже самый новенький, прибранненький и идеально вылизанный, автоматически становится пепелищем. Скажем, если бы на Хиросиму сбросили не ядерный, а нейтронный заряд, городские сооружения уцелели бы, но сам город всё равно был бы непоправимо уничтожен.

Пройдя по пустынным улицам под эхо собственных шагов добрых полверсты, Па­вел свернул за какой-то очередной угол — и вдруг, к своей радости, обнаружил там стоящего в нескольких метрах от него живого человека. Точнее, даже двоих. Когда Павел подошёл поближе, один из них сделал шаг ему навстречу.

— Слушай, братан, — произнёс он с мягкими, вкрадчивыми восточными интонаци­ями. — Не в обиду тебя спрашиваю — ты не добавишь пятёрку на пиво?

«А почему бы и не добавить? — подумал Павел, глядя в лицо подошедшего. — Этот, по крайней мере, по-человечески подошёл и вежливо спросил, не то, что те... юные ленинцы...»

И, приветливо улыбнувшись, Павел полез в карман со словами:

— Ну что ж, брат... Я тоже пива хочу. Пойдём, добавлю.

И тут обратившийся к нему человек обернулся ко второму, молча стоящему ря­дом, и сказал уже иным, гораздо более темпераментным тоном:

— Я тебе что говорил? Я тебе говорил — да? — что это хороший человек идёт, что хорошего человека издалека видно, говорил, да? А ты мне что сказал? Давай по голове его стукнем, да? Денег отберём, да? А ну, исчезни отсюда быстро — да? — пока я сам тебя по голове не стукнул!

Стоявшего рядом как будто ветром сдуло. Павел даже не успел понять, куда тот исчез. Но Павел и сейчас уже ничему не удивился, он только покачал головой и невозмутимо спросил:

— Это кто?

— Ай, да я и сам не знаю... Подошёл ко мне сейчас на улице, давай, говорит, кого-нибудь на деньги кинем, да? А я не могу просто так хорошего человека оби­жать, вот если бы ты мне что-нибудь нехорошее ответил, тогда у нас с тобой дру­гой разговор был бы, — да? — а так я вижу, что ты — мужчина, что ты — человек правильный, так не стану же я правильного человека кидать — да? — а пиво... Вон за тем углом магазин, пойдем, братан, пивка попьем. Тебя как зовут?

— Павел.

— А меня — Марат. Революционер такой был, знаешь, да?

— Да уж знаю...

Десять минут спустя они сидели рядышком в маленьком уютном дворике, попивая по очереди пиво из двухлитровой бутыли, и вели неспешный разговор. Спустя ещё полчаса они, допив пиво, вышли из дворика и остановились возле арки.

— Тебе далеко идти-то, братан?

— На улицу Ершова. Знаешь, поэт такой в Ростове живёт?

— Нет, не знаю...

На этом всё могло бы и закончиться, но — по законам жанра — в тот момент, когда Павел и Марат жали на прощание друг другу руки, напротив них остановилась непонятно откуда возникшая милицейская машина; оттуда вышли сразу трое милицио­неров с автоматами.

— Так... Чего это мы здесь стоим в такое время? Документы!..

— Начальник, — мгновенно отреагировал Марат. — Вот мой паспорт — да? — вот я в этом доме живу, а этот человек — это хороший человек — да? — он из другого города приехал, он ко мне в гости приехал, он мой гость, начальник, понимаешь, да? Как можно дорогого гостя в милицию забирать? Мы стоим, никого не трогаем — да? — сейчас домой пойдем, всё в порядке, начальник, ладно?

— Ну, смотри, — с сомнением в голосе произнёс сержант. — Если через пять минут мы будем здесь проезжать и вас увидим — заберу обоих. Ясно?

— Ясно, начальник, всё в порядке, нас уже нет, — радостно воскликнул Марат и, проводив нехорошим взглядом удаляющуюся машину, прокомментировал: — Ну, счи­тай, повезло тебе, братан, они, суки, иногородних сразу на сутки сажают, причём на десять, не меньше.

— Да знаю, — ответил Павел устало. — Только что от них вышел.

— С суток?

— Да нет, выкрутился.

— Вай, молодец! Уважаю. Ну, удачи тебе, братан!

И Павел, расцеловавшись по восточному обычаю с хорошим человеком Маратом, не торопясь пошёл дальше по улице, размышляя о том, что Дед Мороз, или прапор­щик, или кем он там ещё сможет в будущем обернуться, всё-таки оказался неправ — есть в этом городе хорошие люди, а значит, настанут здесь и лучшие времена. Эти размышления были прерваны вновь раздавшимся за спиной скрипом тормозов, и Павел, не оборачиваясь, устало подумал: «Опять...» — но на сей раз, к счастью, ошибся — из машины послышался голос Марата:

— Паша, братан, я тут своего кореша с машиной встретил, — да? — садись с нами мы тебя домой отвезём, а то знаешь, мало ли на кого ещё тут нарваться мож­но... Давай, заходи, не стесняйся.

— Спасибо, Маратик, — ответил Павел и залез в салон. Сидящий за рулем нез­накомый человек обернулся к Павлу и спросил:

— Тебя куда отвезти, брат?

И тут перед глазами у Павла мгновенно промелькнули все события прошедшего дня и он почувствовал себя безмерно усталым. Мало того — он начал понимать, что пережить в этом городе ещё один день будет превыше его сил, — и тогда он посмот­рел опустевшими глазами на водителя, на Марата, снова на водителя, призадумался непонятно о чём на какое-то мгновение и решительно ответил:

— На вокзал.

*

«Боже мой... Куда я попал? Странный, страшный, воистину мутный город с его вечным, ежедневным Новым годом и вездесущим многоликим Дедом Морозом, город, где ты не живёшь, потому что ты здесь не жилец, потому что здесь жить невозможно, скажем больше — единственный город, куда я не хотел бы возвращаться. Но до чего же он красив!.. Особенно днём. Впрочем, ночью тоже, но ночью у него какая-то страшная красота... Да, конечно, я, кажется, понимаю, так и должно быть — он притягивает к себе, заманивает своей дневной красотой, а ночью сполна отыгрыва­ется на пойманных жертвах. Может быть, я и не прав в своих предположениях, но сейчас я не испытываю ни малейшего желания выяснять опытным путём степень своей правоты или неправоты; сейчас надо уезжать, покуда я ещё, вроде бы, в своём уме и добром здравии. С делами я, кажется, управился, а Андрей... Ну я же обещал ему, что вернусь когда-нибудь, а когда — не уточнил, значит, можно будет загля­нуть к нему и потом... в следующий раз. С этим всё ясно. Но... но неужели же прапорщик оказался прав? Да и прапорщик ли это? А вдруг это действительно замас­кированный под местного жителя Дед Мороз, который знает, что говорит? Кто его разберёт... Интересно, вернусь ли я сюда? Зарекаться не могу, всё возможно в жизни нашей, так что, может быть, и вернусь, но вернусь уже другим, вернусь, зная, чего от этого города можно ожидать, вернусь во всеоружии. Но это будет по­том. Это будет не скоро. Если будет... А пока... пока нужно уезжать как можно скорее. Но... как же всё-таки так получается, даже обидно: на первый взгляд — прекрасный, очаровательнейший город, совершенно сказочное место, а если к нему повнимательнее присмотреться — такая... жопа!»

*

В этом городе не рекомендуется очень многого. А по большому счёту в этом городе вообще не рекомендуется жить, ибо жить здесь невозможно, так как этот го­род болен. Очень болен. И он в этом не виноват — болен не он один, больна вся страна, просто по какой-то странной прихоти свыше именно в этом городе симптомы данной болезни выражены наиболее ярко. Я не стану их перечислять и, более того, не стану давать какие-либо рекомендации — я не диагност и уж тем более не терапевт, я всего лишь холодный наблюдатель, поэтому я просто констатирую, но от этого, право слово, ничуть не легче, ведь только увидев и осознав, что эти симптомы не уникальны, что они в большей или меньшей степени распространены повсеместно, хочется взяться за голову и воскликнуть: «Бедная, бедная Россия!»

Этот город двулик. Двулик, как вся наша российская жизнь. Один лик этого города светел и приветлив, другой — тёмен и страшен. В принципе, к любому из этих двух лиц возможно привыкнуть и прекрасно с ним ужиться, мало того, в этом возможно прожить всю жизнь, но — если хорошо всмотреться в глаза любого из этих двух обликов, вы увидите, как веки этого обличия на глазах сморщиваются, глазные яблоки западают всё глубже и глубже и, в конце концов, в глазницах Города возни­кает «шоколадный глаз». Но город и в этом не виноват — это всего лишь одна из конечных стадий нашей всеобщей болезни — куда ни глянь, везде одна и та же жопа. Вот и выходит так, что лицо этого города, так же, впрочем, как и лица прочих русских городов, превращается в одну большую задницу. В две половины одной зад­ницы. В Двуликий Анус.

*

В вагонном отсеке Павлу попался этакий сосед-весельчак, который с шуточками и смешочками цеплялся и приставал ко всем подряд, пытаясь при этом хохмить залихватским тоном.

— Ну а ты, земляк, — обратился он, наконец, и к Павлу. — Ты-то чего такой невесёлый сидишь? А ну-ка, признавайся — зачем ты в этот город ездил? Давай-ка, придумай мне что-нибудь, да так, чтоб я поверил!

Павел поднял на балагура тяжёлый взгляд, и у того язык оцепенел на полуслове. Павел же, выдержав длительную паузу, ответил, уперев ему прямо в глаза оста­новившийся взор:

— Да так... опыта набираться ездил... по ленинским местам. Революция-то — она отсюда начиналась.

*

И Город недобро и язвительно ухмыльнулся в спину уходящему поезду.