Первая кровь

ПЕРВАЯ КРОВЬ

Война есть продолжение политики другими средствами.

Карл Филипп Готлиб фон Клаузевиц

Небо этого дня

Ясное,

Но теперь в нём броня

Лязгает.

Владимир Высоцкий

Война сама по себе никуда не уходит. Её нужно выжигать, как чуму.

Город сжался в ожидании. Уже все понимали, что если танки заходили один раз, то они обязательно вернутся. И если один раз городу повезло, то на той стороне будут приняты все меры для того, чтобы везение не повторилось. Все ждали нового нашествия, хотя на людях бодрились и повторяли, словно затяжную мантру, что всё будет хорошо, что войны не будет, что не найдут террористов и уедут восвояси, хотя было ясно, что террористов уже нашли.

Но возвращения укровоенных ждали. Подспудно, но ждали. Потому-то в эти дни очень много людей приходило к зданию исполкома, где расположился штаб Народного ополчения Донбасса, чтобы записаться в ополчение. Но увы, на всех катастрофически не хватало оружия. Поэтому у многих просто записывали данные и отправляли их домой со словами: «Подожди пока. Нам тебя вооружить нечем. Не пойдёшь же ты в бой с палкой или с голыми руками. Подожди, как только появится оружие, мы тебя вызовем». И вызывали. Но это было потом.

Так миновала неделя. Затем вторая. И люди немного успокоились. Людям вообще свойственно быстро успокаиваться и многое забывать. Даже то, чего забывать нельзя ни в коем случае. И спустя две недели, расслабившись, многие даже пропустили первый звонок — бой в Славянске, соседнем городе, маленьком по сравнению с Краматорском городишке, принявшем на себя первый удар этой войны. Нет, конечно же, ополчение и командиры заметили всё, что нужно, но для мирных жителей — так совпало — всё заслонила собой одесская трагедия, случившаяся в тот же день. Других тем для разговоров тогда не было. Люди, не веря ушам своим и произносимым ими же словам, повторяли на все лады предполагаемое количество сожжённых, проклинали убийц и говорили о том, что, мол, ждали беды здесь, а она пришла туда.

А беда уже стояла у ворот.

И на следующий же день она постучалась.

На рассвете люди проснулись от гулкого взрыва, после чего над мгновенно притихшим городом раздались всё усиливающиеся звуки автоматной стрельбы. Эти звуки стоит услышать хотя бы один раз, чтобы потом никогда ни с чем не спутать. Судя по всему, на окраине завязался бой, причём нешуточный.

— Сынок, — услышал Алик сквозь сон мамин голос. — Просыпайся, бежим.

— Куда бежим? Зачем?

— Стреляют…

Алик вскочил, как по тревоге. Собственно, это и была тревога.

Он мгновенно всё услышал.

— И куда ты хочешь бежать? — спросил он маму.

— Куда-нибудь. Где безопасно.

— Нигде не безопасно. Это когда-то в нашем доме было убежище. Мы там пацанами играли — помнишь? Так оно залито почти под потолок. Куда ты ещё побежишь? Безопаснее всего дома. Сядь и сиди. Только к окнам не подходи.

— А ты?

— А я послушаю.

Мама села в кресло, и тут же к ней на колени забрался огромный серый кот тигровой масти. Он прижался к маме, и ему было явно не по себе. Что ж, на то она и стрельба.

Алику не раз приходилось слышать стрельбу и видеть перестрелки и на Кавказе, и в Москве в середине 1990-х годов. Как себя при этом вести, он знал, но ему и в кошмарном сне не могло присниться, что эти навыки когда-то придётся использовать дома. Он осторожно встал в простенке у окна и прислушался. Затем сделал вывод:

— Не бойся, это далеко.

И для успокоения добавил:

— Пойду-ка я чайник поставлю. — и пять минут спустя поставил на мамин столик кружку чая, бурча себе под нос: — Тоже мне, панику развели… Стреляют, стреляют… Откуда ты взялся, Саид?.. Пей себе чай спокойно, и никуда бегать не надо. Особенно в твоём почтенном возрасте. Забаву нашла — бегать неизвестно куда…

Краматорск делится на несколько больших районов: Старый город (исторический центр), Соцгород (район, построенный при советской власти вместе с заводами), Даманский и Чернобыль (спальные районы). Между ними стояли крупные заводы, а вокруг располагались многочисленные посёлки из частных строений. Так что Краматорск занимал достаточно большую площадь, сопоставимую со многими украинскими областными центрами, и стрельба действительно шла далеко. И пока она не зазвучала бы под окнами, за свою целость можно было не волноваться. Всё так, но маме Алик не стал этого объяснять. Сидит себе в кресле, подальше от окна, гладит кота, пьёт чай — ну и слава Богу. Что ещё нужно для полного счастья? Только одного — чтоб не стреляли.

Попив чай, Алик категорически заявил:

— Хрен с ними со всеми… Война войной, а работать надо, сроки сдачи никто не отменял, — и включил компьютер.

Но работа не ладилась. Компьютерная полиграфия требует большого внимания, а какое ж тут внимание, когда глаза на мониторе, а уши в перестрелке. Через пару часов трудовых мучений Алик не выдержал, выключил компьютер и пошёл обуваться.

— Ты куда собрался? — тут же поинтересовалась мама.

— Выйду воздухом подышу.

— Сдурел? Вон, стрельба какая.

— Стрельба далеко. Не добраться. Транспорт не ходит.

— Откуда ты знаешь?

— За два часа ни одного автобуса за окном не увидел.

— А если они сами сюда приедут?

— Это вряд ли. Если б могли, уже приехали бы. Видно, ополченцы их таки задержали.

— Несёт тебя непонятно куда…

— Всё будет в порядке.

На улице было жарко, ясно и непривычно пусто. Над всей Испанией безоблачное небо… Пройдя метров пятьдесят, Алик увидел единственную широко распахнутую дверь — словно кричащий рот. Это была дверь питейного заведения. Удивлённый Алик заглянул туда и увидел внутри Свету, хозяйку заведения. Света же при виде Алика радушно воскликнула:

— Ну вот и первый посетитель! Заходи, Алик! У меня и водочка есть, и закуска горячая только поспела…

— Света, ты героиня! На улице стреляют, а у тебя работа кипит!

— Далеко стреляют, — ответила Света Алику его же словами. — Да и вообще, кто они такие, чтоб я из-за них закрывалась? Много чести. Ты сам подумай: если бы я была закрыта, куда бы ты зашёл?

— Не знаю, Света. Ты одна на всю улицу, как солнышко утреннее.

— Ну давай я тебе водочки налью.

— Скажи, Света, — вдруг спросил Алик. — Тебе не страшно?

— Всем страшно, — задумчиво ответила Света. — И мне страшно. И тебе страшно, я знаю. Но страх и трусость — две разные вещи.

— Ну да… — утвердительно хмыкнул Алик. — Не путайте сырое с холодным.

— Присаживайся.

Алик присел за столик, вынул из кармана телефон и нажал на кнопку.

— Васюня, — произнёс он в трубку. — Подходи к Свете, я уже тут сижу.

— Да ты что, Алька! — отозвался Васюня. — Стреляют же!

— Далеко стреляют. В Соцгороде. Судя по всему, их там остановили, так что до нас сегодня не доберутся. Выходи.

— Меня Люся отпускать не хочет…

— Так бери её с собой. Или я пива ей не налью?

Минут через пятнадцать Васюня со своей супругой Люсей уже сидели за одним столом с Аликом и размышляли о том, как лучше всего поступить в этой ситуации. Васюня с Люсей в один голос твердили, что нужно уходить — хоть тушкой, хоть чучелом — и как можно дальше, и лучше всего немедленно, ибо ничего хорошего ждать уже не приходится. Алик же, наоборот, предлагал подождать, хотя бы до конца дня, а там посмотреть.

Ожидание получилось драматическим. Спустя совсем непродолжительное время в заведение ввалился взмыленный человек с безумными глазами, окинул взглядом всех присутствующих и тяжело рухнул за столик. Отдышавшись, он и произнёс, не обращаясь ни к кому:

— В жизни так не бегал…

— Что там? — обернулся к нему Васюня.

— Там страшно, — просто и бесхитростно ответил человек. — С утра подъехали танки к блокпосту и всех, кто там был, расстреляли в упор. И пошли в город. А я по Парковой улице шёл. И попал — с одной стороны танки, с другой ополчение им навстречу. И стрельба. А мне ополченцы кричат: беги, мол, мужик отсюда, пока цел! Ну я и побежал. От Парковой сюда без остановки. Ох, как бежал…

Последние слова человек произнёс с усмешкой, словно рассказывал о чём-то забавном.

— Нормально, успокойся, — заявил ему Алик. — Жить будешь. Водки выпьешь?

— Денег нет, — вздохнул человек.

— Да какие деньги! — воскликнула услышавшие последние слова Света. — Из-под пуль выскочил, и о каких-то деньгах говорит! Сейчас я тебе налью, выпей, приди в себя, и забудь ты об этих деньгах! Не только деньгами всё измеряется.

За последующие два месяца Алик не раз и не два убеждался в справедливости её слов. А тогда если он даже и удивился, то вида не подал. Просто подвинулся ближе к Васюне и добавил:

— Давай к нам за столик. Негоже в одиночку пить. Как тебя зовут?

Человек представился, завязалась беседа.

Не прошло и получаса, как в дверях возник ещё один мужик — такой же взмыленный, тяжело дышащий и явно ошарашенный всем происходящим.

— Что? — спросил его Алик. — Тоже из Соцгорода прибежал?

— Ага, — односложно ответил мужик, едва отдышавшись, и спросил у Светы двести граммов водки.

А далее — словно прорвало. Один за другим в заведение приходили люди, убежавшие оттуда, и все как под копирку — потные, взмыленные, запыхавшиеся, с пеной у рта, и, отдышавшись, рассказывали всякие ужасы. Про стрельбу, про горы трупов, про горящую технику, про упорный бой… про всё, что можно было не только увидеть, но и представить себе. Среди этих рассказов мелькали крупицы, внушающие уважение и оптимизм, но их было крайне немного. А под занавес в заведение вбежал никому не известный тип, который трагически возопил с порога:

— Взяли НКМЗ[1]!!!

— Заткнись! — резко оборвал его Алик. — Брешешь, как пёс шелудивый.

— Как?! — опешил тип.

— Каком кверху, — последовал незамедлительный ответ. — Ты что, своими глазами видел, как его взяли? И прапор красно-чёрный повесили? Ты хоть сам представляешь себе, что такое НКМЗ? Или чужие слова повторяешь?

— Ну…

— Гну. НКМЗ — это город в городе со своей вооружённой охраной. Там каждый цех — это укреплённый форт, а весь завод вместе — натуральная Брестская крепость. Чтоб его взять, целая армия нужна, а не полроты или сколько там к нам приехало. В заду у них не кругло с ходу НКМЗ захватить. Так что заткнись и язык прикуси. И вообще… — Алик задумался, и затем выдал свежее предложение: — Васюня, давай ему морду набьём, больно он на провокатора похож.

— С удовольствием, — подхватил Васюня тему.

Мужики заворчали. Кто-то неспешно поднялся из-за стола. Паникёра словно ветром сдуло.

Алик вздохнул.

— Васюня, Люсенька, пойдёмте отсюда. Ничего принципиально нового мы сегодня уже не узнаем. Завтра нам всё расскажут.

Ребята поднялись и вышли на улицу. Тут же Алик заметил:

— Васюня, Люся, посмотрите, — и показал в сторону Соцгорода, откуда в небо поднималось огромное облако чёрного дыма на фоне непрекращающейся стрельбы.

Люся, зажмурив глаза, молча покачала головой.

— Ни хрена себе, — вздохнул Васюня. — Это что ж там такое горит?

— Даже не представляю, — отозвался Алик.

— Может, покрышки, как в Киеве?

— Может быть.

— Что угодно, — тихо сказала Люся, — лишь бы не дом<а>.

— Ах, Люсенька, — произнёс Алик. — Я никак не могу с тобой не согласиться.

На этом друзья и разошлись.

Дома Алик как мог успокоил маму, рассказав ей о том, как в реальности обстоят дела в городе и заверив, что сюда, в Старый город, каратели не пройдут. Он был в этом твёрдо убеждён. Маму же и не нужно было сильно успокаивать, ей было достаточно того, что Алик вернулся живым и здоровым. О чём она ему и сообщила.

Под вечер Алик снова попытался усадить себя за работу, но дело по-прежнему шло из рук вон плохо, поскольку стрельба на улице так и не стихала. И наконец, она начала звучать тише, удаляться… и вдруг взорвалась такой канонадой, что заснувший было кот, не просыпаясь, взлетел как птичка на платяной шкаф (Алик долго удивлялся, как ему это удалось, учитывая его габариты и вес), а мама, тоже было придремавшая, вмиг проснулась и спросила одним словом:

— Что?..

Алик же мгновенно выскочил на балкон, увидел в полутёмном небе следы трассирующих пуль — и всё понял. И воскликнул:

— Мама, это салют! Мы их прогнали!

А на следующий день — Алик был прав — очевидцы рассказали всё. И об ужасе, с каким просыпаешься от стрельбы прямо под окнами, и о том, как ополченцы мгновенно заняли оборону и успешно отстреливались от карателей, и о том, как люди, придя в себя после первого приступа страха, выскочили на улицы и пытались перекрыть дорогу бронетехнике, как в Старом городе две недели назад. Алик не осуждал убежавших, страх — понятие неконтролируемое. Но призадумался.

На сей раз вояки не были намерены останавливаться, они медленно, но упорно шли вперёд, и тут (все очевидцы рассказывали об этом с неописуемым восторгом) из храма на улице Парковой, буквально в двух кварталах от штаба ополчения, куда и была направлена атака, вышел настоятель. Отец Сергий. В красной рясе, надетой нараспашку поверх десантного тельника. И встал перед танками. С крестом в руках. И остановил их. Он не разговаривал с вояками, он просто стоял, и давить священника никто не решился. И пока он их удерживал, ополченцы успели перегородить ведущую к штабу дорогу парой троллейбусов и поджечь их. Уже буквально в половине квартала от штаба. Вот там-то атака карателей и захлебнулась.

Услышав об этом, Алик сказал только одно:

— Ну, ребята, при всём моём скептическом отношении к священникам я готов подойти к этому батюшке под благословение и поцеловать ему ручку. И с большим удовольствием.

Вернувшись домой и уже в охотку сев за работу, Алик залез в интернет (привычка пагубная, но временами необходимая) и прочёл там следующее сообщение:

3 мая 2014 года. Украинские силовые структуры начали спецоперацию в Краматорске (Донецкая область). Вооруженные люди в форме без опознавательных знаков пытались провести «зачистку» города от «сепаратистов». В окрестностях Краматорска боевики Национальной гвардии убили девушку-медсестру (Ю. Изотову, 21 год) и трех ее друзей. Автомобиль, на котором молодые люди пытались выехать в безопасное место, расстреляли из автоматического оружия. По данным департамента здравоохранения Донецкой облгосадминистрации, в ходе боёв в Краматорске погибли 6 человек, 15 человек с огнестрельными ранениями доставлены в больницы[2].

— Так им и надо, — прокомментировал Алик. — Хрен им, а не зачистку.

А вечером позвонил Васюня.

— Алька, — сказал он. — Завтра утром на площади возле штаба будут отпевать погибших. Мне кажется, нужно сходить проводить людей.

— Конечно нужно, — согласился Алик.

— Пойдёшь?

— Мог бы и не спрашивать.

— Транспорт не ходит…

— Пешком доберёмся.

И назавтра ранним утречком Алик с Васюней отправились к штабу.

Путь пешком был неблизким. В мирное время полчаса автобусом, ну а пешком — можно себе представить. Мягко говоря, несколько дольше. Но Алик с Васюней прошли всего метров пятьсот, как обогнавшая было их машина остановилась, и оттуда высунулся водитель.

— Вы куда, мужики?

— К штабу.

— На панихиду?

— На неё.

— Садитесь, подвезу.

— У нас с деньгами туговато.

— Да какие деньги? Война на дворе. Не нужны мне ваши деньги, главное — живыми останьтесь. Садитесь.

В этот день Алик впервые столкнулся с подобным смещением ценностей. Потом он к этому если и не привык, то охотно пользовался. И понимал, что на войне, перед лицом смерти, это выглядело именно по-людски. Но тогда он слегка удивился. Тем не менее, они с Васюней быстро прыгнули на заднее сиденье, и машина тронулась.

Минут через пятнадцать они уже вышли у площади Ленина, где, собственно, и находился штаб. Наивный Алик думал, что они приехали рано. Боже, как он заблуждался! Площадь была до отказа заполнена людьми, пришедшими проститься с невинно убиенными. Возле штаба, точнее, возле баррикады, ограждающей штабное подворье, стояла большая фотография Юли Изотовой, первой краматорчанки, погибшей на этой бойне. Вокруг густо стояли люди. На штабное подворье не пускали никого, на то часовые и стояли, но многие влезли на саму баррикаду, обеспечив себе таким образом полный обзор. Никто вроде бы и не шумел, но над площадью стоял сплошной непрерывный гул. Все ждали.

Второй раз за эту эпопею Алик увидел настоящее человеческое море. И это море было даже побольше и пошире, чем две недели назад. И он вдруг почувствовал смену настроения: если в первый раз море было мирным, то сейчас оно стало предштормовым. Гул над площадью был грозным. В нём звучали и оскорбление, и возмущение, и готовность к ответу, и ещё Бог знает сколько чувств и эмоций, всего не перечислишь. Алик, с его живым воображением, представил, во что это может вылиться, и ему стало не по себе.

К Алику с Васей подошли сразу два человека с видеокамерами на штативах.

— Вы не хотите сказать несколько слов? — спросил один из них на ломаном русском языке.

— А вы кто такие? — ответили вопросом на вопрос Алик и Васюня.

— Мы журналисты, — представился один из подошедших. — Я из Франции, — и показав на другого, добавил: — А он из Чили.

Действительно, в тот день на площади было очень много журналистов со всего мира. Из самых разных стран. Кроме Украины. Киевская пресса старалась изо всех сил обходить всё происходящее на Донбассе молчанием. Когда замалчивать ситуацию стало невозможно, государственная пресса изменила тактику. На место молчания пришла ложь. Лгали все. Лгали бессовестно, всячески стараясь перещеголять один другого. Но это было потом. А тогда они просто отсутствовали.

— Ну что ж, — задумался Алик. — Можно и сказать.

Тут же журналисты поставили на землю штативы и направили объективы на Алика с Васюней. Вокруг них как по сигналу мгновенно собралась небольшая толпа.

— Алька, — вполголоса произнёс Васюня. — Ты у нас умный, грамотный, говорить умеешь, вот сам и скажи что-нибудь. А я постою и головой покиваю. Могу щёки надувать. Как Киса Воробьянинов.

Алик улыбнулся Васюне в ответ, и после небольшой паузы сказал:

— Друзья мои, я долго думал о произошедшем и пришёл к выводу, что стрельбой и убийствами мирных Украина сама себе подписала свидетельство о смерти. Всем известно, что армия стреляет в свой народ только один раз. Второй раз она стреляет уже в чужой народ. И если так называемая Украина отказалась от своего народа, то и я от неё отказываюсь точно так же.

Вокруг зааплодировали. Чилиец спросил:

— Тогда к какому государству вы себя относите?

Алик не задумался ни на секунду.

— Я родился в Советском Союзе. В великой державе. Которую у меня украли вот эти самостийники и заединщики. Но я помню свою родину, память у меня никто не вытравит, и потому с этими бандеровцами мне не по пути. Я всё сказал.

— Спасибо, — ответили журналисты, и Алик с Васюней пошли ближе к штабу, продираясь сквозь всё увеличивающуюся толпу.

Спустя какое-то время на площадь въехал микроавтобус с табличкой «Груз 200» на лобовом стекле. Люди медленно расступались, давая ему дорогу. Он подъехал прямо к входу на штабное подворье, из него вынули гроб и поставили его на заранее приготовленный помост, над которым и висела большая фотография погибшей. И толпа народа мгновенно реорганиовалась, превратившись в нескончаемую очередь, потянувшуюся к гробу. Началось прощание с первой жертвой войны.

Алик и Васюня втиснулись во многотысячную очередь и продвигались к гробу вместе со всеми. И не роптали, хотя оба очередей с детства терпеть не могли. В конце концов они подошли к гробу, и каждый из них прошептал какие-то слова прощания. В этот момент туда же подошёл молодой священник и приготовился к отпеванию.

— Сергий… — пронеслось по толпе. — Тот самый… Отец Сергий.

Алик мгновенно подошёл к отцу и молча встал под благословение. Отец Сергий благословил его, после чего Алик поцеловал ему руку и шёпотом сказал:

— Спасибо, отец Сергий. За всё.

Отец посмотрел Алику в глаза и не стал уточнять, за что именно Алик его благодарит. Он просто грустно улыбнулся и ответил:

— Всё будет хорошо.

Затем началось отпевание. А по завершении службы отец Сергий поднял руку, призывая всех к тишине, и произнёс короткое слово. Всего сказанного Алик, конечно же, не запомнил, но одна фраза напрочь врезалась в его память:

— Война — это всегда горе. Убийство — это всегда преступление. Но я сейчас оплакиваю не столько погибшую, сколько детей, которых она могла бы родить.

И лучше сказать было невозможно.

А когда всё закончилось и гроб взяли на плечи и понесли, Алик с Васюней увидели, как два молодых парня макнули украинский флаг в ведро с бензином, выжали, чтоб резко не вспыхнул, швырнули его под ноги похоронной процессии и вдогонку бросили горящий коробок со спичками. Флаг вспыхнул. Процессия на минутку приостановилась, чтобы дать флагу прогореть, а потом тысячи людей прошли по опалённому куску жовто-блакитной тряпки, и никто не сказал, что это было неправильно.

На кладбище ребята не пошли. Больно далеко оттуда возвращаться. Они пошли сразу в сторону дома, но не успели сделать и нескольких шагов, как Алик столкнулся со своей старой приятельницей. Та шла вместе с какой-то своей знакомой.

— Здравствуй, Алёна, — радушно сказал Алик.

— Здравствуй, Алик, — ответила Алёна. — Что-то мы встречаемся не при самых весёлых обстоятельствах.

— Да уж…

— Ты завтра придёшь? Отсюда ещё пятерых будут уносить.

— Да нет, мне, наверное, и одного раза хватит.

— Ну а что? Она сама была неправа, — вдруг грубо произнесла знакомая Алёны, ни на кого не глядя. — Когда военные подъехали, она поджигала покрышки на блокпосту. Вот её и пристрелили. А что им ещё оставалось делать?

Алика передёрнуло. Он посмотрел на эту даму очень недобрыми глазами и поинтересовался:

— А вы бы, наверное, с цветами их встречали?

Алик с Васюней довольно быстро добрались домой, снова на остановившейся попутке, сели в любимом заведении, рассказали и Свете, и всем присутствующим о том, что увидели, помянули всех погибших и попытались подвести для себя некоторые итоги.

— Знаешь, Алька, — начал Васюня. — Страшные времена наступили. А будут ещё страшнее. Честно скажу, я уже думаю о том, что пора уезжать. Куда угодно. Всё равно. Кроме Киева, конечно. И переждать эту напасть.

— Васюня, — отозвался Алик. — Ну допустим, ты уедешь, я уеду, вот Света уедет. А кто останется? Ты дом свой с собой заберёшь, или бандеровцам на разграбление оставишь?

— Ну а что делать? — посетовал Васюня. — Я же видел сегодня людей на площади. Лица их видел. Глаза их видел. И понял: это всё. Люди не простят. А народ у нас упрямый. Значит, что? Значит, война будет. Во всех её видах. И позиционная, и диверсионная, и партизанская, и какая угодно. Конечно же, мы их выгоним, но это же сколько времени пройдёт…

— Да-да, конечно. Мы их выгоним. А ты хочешь отсидеться в стороне в ожидании этого момента, а потом явиться сюда в белом смокинге. А теперь представь себе, что тогда люди у тебя спросят: «А где ж ты был, Васюня?» И что ты ответишь? И какими глазами будешь смотреть на людей? Я бы удавился от стыда!

— А какой из меня боец? Я же воевать не умею. И профессия у меня самая мирная — дизайн ландшафта. Оборудовать на диком участке земли кусочек цивилизации — с садиком, с цветами, с бассейном — это ко мне. А воевать…

— Васюня, свой выбор ты делаешь сам. А я не уеду.

— А что посоветуешь?

— Хм… К Насреддину пришёл юноша и спросил: «Ходжа, ты мудрый человек. Посоветуй, жениться мне или нет». И Насреддин ответил: «Если я посоветую тебе жениться, ты потом будешь меня проклинать. Если я посоветую тебе не жениться, ты потом тоже будешь меня проклинать. Ничего я тебе не скажу».

В то время очень многие люди задавались теми же вопросами и принимали для себя какие-то решения. Кто-то уезжал. И впоследствии Алику было очень стыдно слышать о том, как толпы здоровых мужиков, способных сокрушить любого врага — при желании, разумеется, — сидят в лагерях беженцев и ждут как милости предоставления статуса беженца. Впрочем, Алик их и не осуждал. Они сделали свой выбор, им с этим жить. А кто-то оставался. И оставался до конца. А были и такие, которые приезжали. Воевать за правое дело. И воевали, и гибли, и оставались инвалидами, и не жалели об этом. Дай им всем, Боже, всего хорошего!

А вечером, рассказав всё маме, Алик как обычно сел поработать, и прочёл в интернете:

Краматорск, 5 мая. Жители Краматорска помнят все и не простят. 5 мая 2014 года в подвенечном платье похоронили совсем юную 21-летнюю медсестру Юлию Изотову, которая погибла во время обстрела Нацгвардией Украины автомобиля на блокпосту. Утром 3 мая на блокпосту в Краматорске украинский БТР расстрелял машину с гражданскими. Погибли четыре человека, в том числе 21-летняя девушка, медсестра Юлия Изотова. В девушку попали две пули калибром 14,7 мм через заднее сиденье машины. Юля недавно закончила медучилище и оказывала первую помощь раненым ополченцам, подвозила к блокпостам воду и еду. Вместе с ней в машине на месте погибли трое парней.

Это был страшный день для Краматорска, ставший точкой невозврата. На похоронах Юлии 5 мая жители Краматорска пообещали отомстить. Проститься с погибшей девушкой пришел практически весь город.

Тогда же на похоронах жители растоптали и спалили украинский флаг, флаг, который сегодня, к сожалению, является в Краматорске государственным[3].

Вот таким образом Краматорск выдержал первый бой. И выдержал его достойно. И показал пришедшим укровоякам свой характер. И действительно, эти три дня стали точкой невозврата для многих. Особенно для тех, кто сомневался. Сомнений не осталось — на Донбасс пришли каратели с приказом уничтожать всех. И люди, множество людей поднялось против государственной вооружённой агрессии.

[1] НКМЗ — Новокраматорский машиностроительный завод. Крупнейшее машиностроительное предприятие Украины. Гордость Краматорска, гордость Донбасса. При СССР завод считался вторым предприятием тяжёлого машиностроения в Союзе после «Уралмаша» (прим. авт.).

[2] Текст сообщения подлинный (прим. авт.).

[3] Текст сообщения подлинный (прим. авт.).