Эпилог

Эпилог

ВОЙНА

— Рабинович, вы слышали новость? Украина объявила войну России!

— Ну и как?

— Ну и представьте: за первую же неделю Украина потеряла Крым, две области на востоке, кучу людей и техники, я таки даже не скажу сколько.

— Ну а что Россия?

— Рабинович, вы не поверите: Россия на войну вообще не явилась.

Фольклор

*

Итак, ополчение было вынуждено отступить. Два города-­героя, Славянск и Краматорск, оказались в руках карателей. И как это ни прискорбно, но сейчас, по прошествии времени, приходится признать, что так было необходимо. Большая группировка, блокированная и лишённая ресурсов и подкреплений, была, увы, обречена на гибель. И всё ополчение, по-­хорошему, должно сказать спасибо Игорю Ивановичу Стрелкову за рискованный и смелый прорыв, увенчавшийся успехом.

Прорыв блокады, насколько я понимаю, сложный военный манёвр. Он не происходит спонтанно, он требует колоссальной подготовки и не допускает ни малейшей утечки информации. Об этом в обоих городах могли знать считанные единицы — комендант, начальник штаба, разведотдел, может быть, ещё два-­три человека. И всё. Поэтому необходимо отдать должное настоящим офицерам — Игорю Ивановичу Стрелкову и Геннадию Алексеевичу Киму — за безукоризненную организацию прорыва блокады и отвода войск к Донецку. А это от Славянска сто двадцать километров — не так просто даже представить.

Всё произошло в одну-­единственную ночь, и местные жители поутру были потрясены и ставшей такой непривычной полной тишиной, и опустевшим городом.

А каратели почти весь день стояли на окраинах и не решались войти в оставленный город. Но в конце концов вошли.

*

Как бы то ни было, жизнь на этом не заканчивалась, и нужно было жить дальше.

Сайт газеты «Краматорская правда», 06.07.2014

КРАМАТОРСК ПОДСЧИТЫВАЕТ УБЫТКИ, НАНЕСЁННЫЕ ВОЕННЫМИ ДЕЙСТВИЯМИ

Работники краматорского исполкома возвращаются в здание городского совета, которое до недавнего времени находилось под контролем ополченцев ДНР.

После ухода ополченцев в здании нужно навести порядок, а городу предстоит восстановить разрушенную систему управления и подсчитать убытки, нанесённые военными действиями.

Об этом говорилось на стихийной встрече заместителя городского головы Андрея Панкова с жителями Краматорска. Общение происходило вечером 5 июля, сразу после того, как над зданием горсовета был поднят украинский флаг.

Андрей Панков выразил надежду, что со дня на день в Краматорске может возобновиться выплата пенсий и зарплат бюджетникам. Позиция руководства страны была однозначная: пока украинских войск не будет в городе, денег Краматорск не получит. В результате проведения АТО войска в город вошли.

«Мы делаем всё возможное, чтобы возобновились бюджетные выплаты. Как только поступят деньги, вы сразу их получите», — заверил Андрей Панков.

Еще одним актуальным вопросом, волнующим многих, было восстановление пострадавших домов. Решить проблему самостоятельно город не сможет, и рассчитывает на помощь правительства Украины и крупного капитала. Все пострадавшие дома известны. Теперь нужно приступать к их восстановлению и настраиваться на позитив.

Должен заметить, что надежды гражданских властей на помощь украинского правительства так до сих пор и не оправдались. Зачем карателям восстанавливать что­то, разрушенное их же руками? У них другие задачи. Так что пока городские власти подсчитывали убытки, военные... простите, каратели — ибо военные не воюют с мирным населением — решали совсем другие вопросы. Свои. Карательные.

И первое, что они сделали — расставили по городу ящики для доносов. Очень такие демократические ящики. Если тебе, допустим, не нравится твой сосед, по любой причине, допустим, жена у него красивая, то ты вполне можешь взять листок бумаги и ручку, и написать что-­нибудь наподобие: довожу до вашего сведения, что мой сосед, Кузьмин Кузьма Кузьмич, проживающий по такому-­то адресу, сепаратист и террорист. При этом можно даже не подписываться, просто бросить бумажку в соответствующий ящик и быть уверенным, что за соседом приедут. Я понимаю, это была, с их точки зрения, необходимая и первоочередная мера.

По этому поводу высказался краматорский поэт Андрей Шталь. Высказался так, что на этих страницах его нельзя не процитировать.

Утром конвой уводил соседей.

Сколько вас — жертв АТО?

Всем в СБУ проведут беседу,

Главное — будь готов!

Стуком ритмичным живет держава!

Сепаратизму — нет!

Хочешь, я крикну: «Героям слава»?

Лишь бы помочь стране!

Хочешь, я выкрашу в жёлто-­синий

Крышу и унитаз?

Главное — вместе не быть с Россией!

Примут в Европу нас!

Хочешь, подам Ильичу веревку?

Хочешь, пропев «ла­-ла-­ла»,

Стану скакать в шароварах ловко?

Лишь бы страна жила!

Можно прожить без тепла, без газа,

С ветром из всех щелей,

Кушать в неделю не больше раза,

Лишь бы без москалей!

Стану правее, чем сектор правый,

Здесь, навсегда, сейчас…

Только позволь избежать облавы!

Поздно. Уже стучат...

*

На четвёртый или пятый день оккупации мне понадобились деньги. И на тот момент при любой власти получить их на руки в Краматорске я не мог, поскольку наше отделение филиала сбербанка России было вдребезги разбито снарядом. Нужно было ехать в соседний город. Естественно, не в Славянск, а в другую сторону по трассе, где сразу за Краматорском стоят два небольших городка: Дружковка и Константиновка. Я позвонил своему дружковскому товарищу, убедился, что их отделение работает, и поехал в Дружковку.

Транспорт у нас ещё не ходил — город всё никак не мог отдышаться. Но первые же попутные «жигули» меня подхватили. Мы проехали через ещё не разобранные блокпосты и оказались в соседнем городе.

Этого городка война почти не коснулась. Маленькая Дружковка стояла за спиной у большого Краматорска, и у карателей не хватало ни сил, ни возможностей до неё дотянуться. Я увидел там людей на улицах, я увидел — как показатель — работающий городской транспорт, я не увидел следов от артобстрелов. Вроде бы, всё хорошо. Но...

Как только мы въехали в город, водитель, увидев характерное зрелище, притормозил, чтобы получше рассмотреть, кивнул головой и произнёс:

— Смотри. Зачистка.

И я тоже увидел.

Несколько вооружённых людей в масках били прикладами в чьи-­то ворота.

Метров через двести-­триста картина повторилась.

Потом ещё. Потом ещё.

Вот тогда я и понял, как работают ящики для доносов. Вот тогда­-то мне стало страшно. Страшно так, как не было страшно всю блокаду.

Я увидел воочию — не с миром пришли к нам каратели. Они пришли нас уничтожать. Однозначно.

А сейчас я скажу слова, которые способны привести в справедливое негодование многих патриотически настроенных людей с обеих сторон — и с украинской, и с донбасской. Но я, прекрасно отдавая себе в этом отчёт, всё-­таки скажу.

Украинские власти имели и упустили уникальный шанс. Мне кажется, что если бы они вместо того, чтобы ставить ящики для доносов и преследовать инакомыслящих, сразу же, в первый же день, объявили поголовную амнистию для ополченцев и придерживались её не на словах, а в действительности, если бы они не ходили по улицам с отмороженным видом и автоматами наперевес с видом понаехавших хозяев жизни — нашей жизни, — а проявили бы хоть какую-­то доброжелательность, если бы они своими силами восстановили хоть один разрушенный дом или вставили хоть одно выбитое взрывом стекло, а не занялись поголовно преследованием и мародёрством — им могли бы поверить. Может быть. Просто потому, что люди устали от войны. Потому что многим было уже всё равно, в каком государстве жить — лишь бы не стреляли. Шанс был. Но для этого нужно было принести с собой спокойную мирную жизнь. Безотлагательно. Этого не произошло. Сегодня не случилось, а завтра было поздно. И я считаю, что именно поэтому война продолжается. Именно поэтому по сей день ни в Краматорске, ни в Славянске каратели спокойно не спят. Никогда. И не будут спокойно спать.

*

А ещё в тот день я понял, что пора уезжать. Я никогда не скрывал своих симпатий, никогда не скрывал своих политических взглядов, и volens nolens сложилось так, что я у себя дома был вынужден жить спокойно до первого стукача. Напишут ли донос и на меня и насколько быстро его напишут — вопрос теоретический, и проверять его на практике у меня не было ни малейшего желания. Так что оставалось одно — вздохнуть и собрать свой дорожный рюкзак.

Уезжать из дома было не впервой. Дело привычное. Но ещё никогда не приходилось выходить в дорогу с таким омерзительным чувством!

Когда я буду изгнан из Эллады —

За что? Не знаю. Может быть, за то,

Что строчку написал не так, как надо,

Иль не подал правителю пальто,

За то, что я, зациклясь на обиде,

Воткнул нахалу точно в почку нож

И спьяну на гражданской панихиде

Устроил безобразнейший дебош,

За то, что я, оставшись непокорным

И чести ни на йоту не поправ,

Сказать сумел нечеловеку в форме,

Что он во всяком случае неправ,

За женщину, за книгу, за идею,

За истину, за родину, за суть,

За то, что приковали к батарее

И долго били, только толку — чуть,

За всё, что мне припишут и предъявят,

Присочинят, приладят, подберут,

За то, что объяснят, что я не вправе

Протестовать, и в несколько минут

Состряпают указ — уйти в изгнанье,

В чужбину, в неизвестность и в беду —

То, отплевавшись матерною бранью,

Я соберусь, побреюсь — и уйду.

Но куда ж мне идти, если юг — за водой,

Если запад хвалёный по­прежнему дик,

Если я не прельстился Полярной звездой

Но востока коснулся хотя бы на миг?

А придя на восток, я пойму — не моё,

Там чужая страна, там чужое житьё,

Только юг — за водой, а на западе — дрянь,

И на север уйду через Тьмутаракань

По степи, по лесам, по болотам, по мхам,

Через Днепр, через Сож, озираясь назад,

Улыбаясь во сне приходящим стихам,

Добреду от востока до северных врат,

Там настигнет тоска, там накатит запой,

Там любовь потихоньку задует в дуду,

И потянет в дорогу, но юг — за водой,

А на запад, на запад — убей — не пойду,

И опять по степи, и опять по лесам,

По дорогам пустым, через грязь, через грусть,

И — растаяв от ветра, шепнуть небесам,

Что когда-­нибудь я непременно вернусь —

Облачком, деревцем, чёрною кошкою,

Лаем собачьим, ночною гармошкою,

Скрипом калитки, огнями за окнами,

Рыбьей икринкой и лужей глубокою,

Камнем в ногах, огоньком на пожарище,

Хлебною коркой, надёжным товаришем,

Яблоком, вереском, бледною птицею,

Кем-­то придуманною небылицею,

Всем, что увидится, всем, что услышится,

Всем, что расскажется, всем, что напишется,

Всем, что ценой дорогою достанется —

Всюду частица моя да оста…

Вот и всё. Поманила в дорогу беда.

Нет на запад пути, а на юге — вода.

Только знайте, что я отовсюду вернусь,

Ибо ждёт меня Питер и ждёт меня… Русь.

*

Короче говоря, в одно утро, которое язык не повернётся назвать прекрасным, я пришёл на автовокзал, сел в автобус и поехал. Через юг уезжать было очень опасно, война перекинулась туда, ближе к границам с Россией, ближе к Ростовской области. Но мы-­то, местные жители, знали, что даже в самый разгар блокады некоторые водители, настоящие герои-­одиночки, водили автобусы из Краматорска на Харьков. Водили не по трассе, ехали окольными путями в объезд блокпостов. О каком­-то графике движения не могло быть и речи, люди, выезжая из Краматорска, даже не предполагали, в котором часу они прибудут в Харьков. Да и прибудут ли — кто мог сказать?

Во многом благодаря этим героям и не было голода в блокаду. Люди ездили в Харьков не от нечего делать — они закупали там продукты. Или уезжали от войны. Увозили стариков, увозили детей. На свой страх и риск.

Так же поехал и я.

Из города мы вышли в направлении, противоположном выезду на харьковскую трассу, и пошли по сельской местности, по грунтовым дорогам, в дальний объезд. Таким манером мы прошли всего лишь через две проверки на блокпостах. Там требовалось мужчинам раздеться до пояса — смотрели, нет ли на теле следов от оружия, ну и кроме того у всех поголовно проверяли документы и сличали их со своими списками. Я до сих пор не знаю, было ли моё имя в тех списках. Проверять это на практике у меня не было ни малейшего желания, и я умудрился проехать через все проверки, нигде не показав паспорта. Как это у меня получилось, описывать не стану. Это трюк, который можно показывать в кино и цирке, но пытаться повторить в жизни не рекомендую никому. Тем не менее, только в городе Харькове, увидев друзей, встречающих меня на автовокзале, я сумел облегчённо вздохнуть.

А дальше всё было спокойно. Меня привезли в дом, напоили коньяком, уложили спать, а утром отвезли на автовокзал и усадили в другой автобус — на Воронеж. Граница Украины с Россией прошла уже без всяких лишних проверок — обычная таможенная процедура, что и понятно, ибо Харьков считается уже мирной зоной.

А ещё через два дня я сел в поезд и приехал в Ростов.

Я не стал ходить по присутственным местам и позиционировать себя как беженец из зоны военных действий. Я надеялся и до сих пор надеюсь на то, что ещё до завершения всей этой катавасии из Краматорска выгонят карателей, и тогда я обязательно вернусь. И вернусь немедленно. Если же у меня на руках будут документы беженца, то уже русские пограничники могут меня спросить: «Мужик, а зачем ты едешь назад? Ты беженец, а война ещё не кончилась». Чтобы этого избежать, я предпочёл на какое-­то время стать нелегальным мигрантом.

А сейчас я нахожусь в своём любимом городе Питере, дописываю книгу, и на следующей неделе буду встречаться с издателем. Жизнь продолжается.

*

Вот на этом мою военную эпопею можно считать законченной. С момента моего перехода через границу я утрачиваю статус очевидца, и о дальнейших событиях, произошедших на Донбассе, говорить уже не могу.

Некоторое время я приходил в себя в доме у своих старых друзей в тихой местности между Ростовом и Таганрогом, ровно на полпути. Там не было ни радио, ни телевизора, а интернет хоть и был, но в весьма ограниченных количествах. Там­-то и началась работа над этой книгой. И это было хорошо — ничего не отвлекало.

Время от времени в дом заглядывали добрые соседи и пересказывали мне последние новости — об обстрелах Донецка, о боях на русской границе, всего­-то километрах в шестидесяти от нас, об Иловайском котле, в который крепко угодили каратели, и многие получили там полный расчёт за убийства и мародёрство на чужой земле. О многом рассказывали. И меня это радовало. А когда я выезжал оттуда либо в Ростов, либо в Таганрог, то видел стоящую вдоль трассы военную технику.

И я готов ещё раз плюнуть в глаза тем, кто утверждает, что на Донбассе воюет российская армия. Можно ещё раз повторить, что в Краматорске я не видел ни одного русского военного. Видел несколько добровольцев-­казаков во главе с Бабаем, но это — добровольцы, пришедшие к нам сами по себе. К регулярной армии они не имеют никакого отношения. И могу сказать, что та техника, которая стояла под Ростовом, именно стояла. Она никуда не шла. Она не стремилась пересечь границу и с ходу ринуться в бой. Она стояла. В ожидании. И это было правильно. Война — мало управляемый процесс, и бой, идущий в районе границы, легко может перекинуться через границу. Вот потому-­то и стояла техника — чтобы в этом случае оттеснить бой обратно, туда, где ему и положено идти. Так что да, Россия на войну не явилась.

Да и утверждения о том, что Россия уж так сильно помогает ополчению оружием, вызывают у меня сомнения. Украина ещё с советских времён была хорошо вооружена, недаром одним из самых сильных соединений считался Киевский военный округ. Да и на Донбассе всегда было достаточно промышленных и стратегических объектов, нуждающихся в вооружённой защите. Поэтому уж чего­чего, а военных частей и оружейных хранилищ у нас было более чем достаточно. Чем воевать, нашлось. А если бы имела место ещё и военная помощь из России, то не было бы такой нехватки современного оружия в самом начале, не было бы нехватки именно того оружия, которое ополченцы брали в бою, ремонтировали по мере необходимости и только потом применяли против его бывших хозяев. Слишком многое было бы по-­другому. Впрочем, это очевидно. Для меня, по крайней мере. А для тех, кто, находясь за тысячи вёрст от места событий, называет Россию агрессором и непонятно за что проклинает Путина, вообще не существует ничего очевидного. Для них всё подряд — Божья роса. И я им не доктор.

Ну а уж о тех, кто лично, своими глазами, видел на Донбассе псковских десантников, кто упоённо рассказывает обо всяческих безымянных захоронениях то в Ростовской области, то почему­то в Выборге, то чуть ли не на Сахалине, я просто говорить не хочу. Для них доктор — патологоанатом.

*

В последнее время мне очень часто вспоминается ленинская фраза: «Всякая революция только тогда чего­-нибудь стоит, когда она умеет защищаться». Донбасс это сумел. Сумел, невзирая ни на агрессию, ни на предательство. Да, повторяю, предательство, ибо никак иначе навязывавшиеся со стороны договоры о прекращении огня, которых, кстати говоря, не подписывало правительство ДНР, я назвать не могу. Результатом одного такого прекращения огня и была утрата Славянска и Краматорска. Второе прекращение огня остановило уже не ополчение, а армию ДНР в двух шагах от Мариуполя, уже на самой его окраине, в тот момент, когда на деле оставалось всего ничего — брать лежащий перед тобой город и гнать карателей как можно дальше — хоть до Киева, хоть до Львова. Вместо этого Донбассу подсунули минские соглашения.

Может быть, у меня слишком хорошая память, но эти соглашения у меня ассоциируются с заключённым в 1918 году Брестским миром. Который был забыт после первого же нарушения. Сейчас нарушение уже произошло, и далеко не первое. Я скажу больше: за всё время так называемого прекращения огня каратели не прекращали огонь ни на один день. В Донецке постоянно звучали и звучат взрывы, и не говорите мне, что армия ДНР обстреливает сама себя и своих людей, детей и стариков. Это мы уже слышали. Это говорили и в адрес краматорских ополченцев, и в адрес славянских. Не будем повторять чужие глупости. Тем не менее, под непрекращающимся огнём были проведены выборы, и на них люди в очередной раз продемонстрировали свою волю и своё желание. Да, мы хотим жить в мире и согласии, но не хотим жить с Украиной. И со Степаном Андреевичем не хотим жить. И нас уже не заставить.

И я уверен: уже совсем скоро чаша терпения переполнится окончательно, и вот тогда действительно наступит последний и решительный бой. И уже неважно, с помощью России или без оной, результат будет один — Донбасс победит. Он победит, потому что по-­другому просто быть не может. Потому что наши люди не отдадут свой дом захватчику. Потому что Донбасс не простит невинно убиенных стариков и детей. Потому что мы не звали к себе товарищей бандеровцев с их идеологией и с их карательными мерами, а незваный гость подобен рыбе — на третий день начинает вонять.

А той обширной прослойке так называемых интеллигентов, которые, с одной стороны, понимают, что происходящие события давно уже стоят за гранью понимания, а с другой вздыхают, что, мол, не всё так однозначно, и Донбасс сам виноват в этой войне и этих смертях, потому что, мол, государство просто так стрельбу поднимать не станет, хочется адресовать слова, сказанные по этому поводу моим другом, донецким поэтом Владимиром Скобцовым:

«Бывший друг, красноречиво утверждавший, что не всё так однозначно, ты молчал, когда украинские солдаты убивали наших женщин — они ведь вата; ты молчал, когда украинские солдаты убивали наших стариков, они ведь колорады; ты молчал, когда украинские солдаты убивали наших детей — они ведь не твои дети. И когда в твой дом придёт беда, а она обязательно придёт, постарайся встретить её с достоинством, как её встретили мы, и не спрашивай, по ком звонит колокол — он звонит по тебе».

А если вернуться на первую страницу моего повествования, то высказанную в начале мысль можно продолжить следующим образом: французская Вандея пала, потому что по сути своей была контрреволюционной и стояла на пути исторического прогресса. Украинская Вандея — наша героическая Вандея, порождённая регрессивным и деструктивным государственным переворотом, замешанном на нацистской идеологии — держит оборону и не сдастся, не дождётесь! Война ещё продолжается, но я уверен, что Донбасс победит. Назло всей Европе, назло всей Америке, назло всем недоброжелателям, предателям и просто равнодушным. И тогда многие, ушедшие оттуда на неопределённое время, обязательно вернутся назад, потому что будут очень нужны у себя дома.

И я вернусь.

И мы все вернёмся!