Аполлон

ЧЕЛОВЕК

АПОЛЛОН

Каждым сделанным делом

Мы убиваем мечты.

Олег Штавдакер

Может быть, наша палата — единственная в мире, где лежат нормальные.

Джозеф Хеллер

Вы действительно желали смерти, пока не встретились с ней. Теперь вы увидели ее воочию.

Священный Коран, сура 3, аят 143

Действующие лица:

Степан Кондратьевич Пугачёв — народный трибун.

Гиви Иванович Осиашвили — новый русский.

Павел Петрович Романов — реинкарнация императора.

Семён — пророк.

Андрей, Сергей — коллеги.

Юрий Николаевич — бизнесмен.

Дмитрий — террорист.

Алекс — жертва любви.

Пётр Ильич — идеальный палач.

Главврач, он же автор.

Время действия — не имеет значения.

Место действия — любая психушка или наркология.

Большая палата с решёткой на окне. Девять кроватей в три ряда. Стол в углу, несколько табуретов рядом с ним. Стол и табуреты привинчены к полу.

Все обитатели палаты только что прибыли из приёмного покоя и с интересом осматриваются по сторонам. Не обнаружив ничего интересного, разбредаются по кроватям. Замечают, что к каждой из кроватей прикреплена табличка с именем.

— О как… — удивлённо вздохнул один.

— Что? — последовал безликий вопрос.

— Да вот… Койки-то все поименованы. Впервые вижу.

— Кем поименованы?

— Кем… Именами. Вот, написано «Гиви Иванович». Есть тут такой?

— Есть, — отозвался один из обитателей. — Это я Гиви Иванович.

— Так вот, похоже, и койка для тебя. А вот «Павел Петрович», вот «Алекс», вот «Дмитрий»… А вот, похоже, и моя.

Подходит к койке, озирается в лёгком недоумении, затем присаживается. Его спрашивают:

— А ты кто?

— Я Семён.

Люди начинают всматриваться в таблички, рассаживаются по кроватям. Молчание.

— Бляд… — вздохнул в тишине Гиви Иванович.

— Не то слово… — произнёс в ответ Юрий Николаевич.

— Товарищи, — обратился ко всем сразу Степан Кондратьевич. — А вам не кажется всё это странным? Нас всех привозят сюда в одно и то же время, сажают в одну и ту же… не знаю, палату или камеру, и за каждым заранее закреплено персональное место! Нас ждали! Нас собрали неспроста! Вот только зачем?

— Заговор… — сказал вслух сам себе Павел.

— Что вы говорите? Какой заговор? Почему? С какой целью? — начал заводиться Степан Кондратьевич. — Против нас всех? Но ведь мы даже друг друга не знаем…

— Ничего, — хмыкнул Андрей. — Сейчас и познакомимся.

— Это повод, — заметил Дмитрий.

— И что это нам даст? — продолжал беспокоиться Степан Кондратьевич. — То, что мы будем знать друг друга по именам, ничего для меня не прояснит. Я не могу понять, что произошло, и почему нас всех здесь заранее ждали? Возьмём, к примеру, мою ситуацию: я, как законопослушный человек, пришёл с повинной в милицию…

— Ну и дурак, — прокомментировал Сергей.

— Зачем вы так говорите? Вы же не знаете, что произошло. А я посчитал, что лучше я пойду сам, чем за мной придут.

— И в чём винился? — заинтересовался Андрей.

— В злоупотреблении объявленной свободой слова.

— Точно дурак… — вздохнул Андрей, демонстративно теряя интерес. — Дальше можно не рассказывать, я и сам всё знаю.

— Откуда? — вспыхнул Степан Кондратьевич.

— Я там работаю.

Повисла тишина.

— И как же ты здесь очутился? — спросил его кто-то.

— Хороший вопрос, — вздохнул Андрей в ответ. — Серёжа, как мы с тобой, по-твоему, здесь очутились?

— Не помню, — отозвался Сергей. — Видно, пьяные были. Вспомни, пили всю ночь.

— Мало, что ли, ночей мы пропили… — усомнился Андрей. — Не в этом дело.

— А в чём?

— Хрен знает.

— А меня с поезда сняли, — подал голос Павел.

— Пьяного?

— Нет. Бежал. От заговорщиков. И по дороге в прострацию какую-то впал…

— Не ты один, — отозвался Юрий Николаевич. — Меня до такой прострации довели, словами не выскажешь.

— Кто?

— Да есть один… Из-за него я готов стать антисемитом.

— Вей… — печально вздохнул Гиви Иванович. — Что, неужели и здесь без евреев не обошлось?

— Да вот…

— Вах! А у меня русский был. Коммерческий директор. Мудак… Я ему таких денег платил — никому так не платил. И что? Вот — результат.

Молчание.

— А меня сожгли, — неожиданно произнёс Семён.

— Как сожгли? — изумлённо ахнули все.

— На костре. Как Жанну д’Арк.

— А как же ты здесь, и живой вроде?

— Не знаю…

— Вот, — подытожил Степан Кондратьевич. — И сюда угодили все по-разному… И не вижу я в этом никакой логики и никакого смысла. Загнали сюда, как сброд какой-то… Методом случайного отбора. Ничего не понимаю… Мужик, а ты чего сидишь молчишь? — обратился он к Алексу, который до сих пор сидел на своей койке с отсутствующим видом и не проронил ни слова.

— На вокзале документы проверяли… А я в дороге…

— А куда ехал-то?

— Куда-нибудь. Я в поиске…

— Хорошо, что не в розыске. Что ищешь-то?

— Любовь.

— Ой… Тут всю жизнь её ищешь…

— Вах… Кларочка… — вздохнул Гиви Иванович.

Алекс молча лёг на койку и отвернулся к стене.

— Боже мой… — внезапно произнёс Юрий Николаевич. — Мало того, что привезли непонятно куда, так ещё и в такую сомнительную компанию…

— Эй, — подал голос Гиви Иванович. — Чем тебе наша компания не нравится? Скажи, да?

— Как чем? А ты сам подумай: я же солидный человек, генеральный директор крупного издательства, у меня такие обороты, какие здесь никто и представить не может, а тут…

— Какой ты солидный человек, если я имени твоего ни разу не слышал? Он генеральный директор, ха! У него обороты! Видали мы такие обороты. А ты выйди на улицу и спроси, кто такой Гиви Осиашвили! Спроси, тебе любой скажет! Если выйдешь…

— Если выйду, спрошу, — задиристо заверил его Юрий Николаевич. — Непременно спрошу. У очень серьёзных людей спрошу. Осиашвили, говоришь?

— Вот блядь… — утомлённо вздохнул Сергей. — Два идиота… Вы ещё подеритесь тут. Нашли время выяснять, у кого хер толще.

Оба спорщика пристыженно умолкли.

— В одном ты прав, товарищ генеральный директор, — задумчиво продолжил Андрей. — Компания у нас собралась разношёрстная. И если нас подбирали специально, то мне непонятно, по какому принципу. Вот ты у нас — генеральный, так? Гиви — тоже явно бизнесмен. Не знаю, чем он занимается, но видно птицу по полёту. Я — мент. Дружок мой Серёжа — десантник.

— Бывший десантник? — уточнил Юрий Николаевич.

— Десантников бывших не бывает, — ответил ему Сергей.

— Товарищ не понимает, — хмыкнул Андрей. — Не обращай внимания, Серёжа. Ну ладно, с нами всё ясно. А остальные? Вот ты, дед, злоупотреблял свободой слова, говоришь? Так это заметно. Ты и здесь кричишь громче всех. На пустом месте. Сразу чувствуется трибун и оратор. Доморощенный.

Степан Кондратьевич дёрнулся было, но промолчал.

— А остальные? — продолжал Андрей. — Двое, насколько я понимаю, путешественники. Бомжи, грубо говоря. Одного с поезда сняли, другого на вокзале приняли. Любовь свою искал, говоришь? — обратился он к Алексу. — Ну и как, нашёл? Успешно?

Алекс посмотрел на него недобрыми глазами и ответил:

— А тебе, менту, какое до этого дело? Нашёл.

— И где же она?

— Уехала.

— А ты за ней вдогонку? По всему белому свету? Говорю же, бомж типичный.

— Да пошёл ты на хер со своими умозаключениями! Психоаналитик хренов…

— Что? — переспросил Андрей, приподнимаясь с койки.

— А что слышал, — ответил Алекс, никак не реагируя на движение Андрея. — Ты что ко мне прицепился? Не забывай, куда ты попал. Ты здесь не мент и я не задержанный. Мы оба в одном положении, так что не трепещи перьями, перья можно и ощипать.

— И то правда, — вздохнул Андрей, укладываясь на койку. — Ладно, не сердись. Я ж тебе не допрос устраиваю. Мне самому интересно, кто мы все такие, почему здесь оказались и что с нами дальше будет. Я просто для себя разобраться хочу. Откуда мы здесь взялись? И почему я, нормальный мент, сижу здесь, скажем, вместе вот с этим, заживо сожжённым? Слышишь, мужик? С тобой-то что случилось? Кто тебя сжигал? Почему?

— Я проповедовал, — отозвался Семён.

— Что проповедовал?

— Библию. Учение Христа.

— Ты что, сектант?

— Если бы… Я и сам-то Библию лишь понаслышке… А вот пришлось.

— А что так?

— Да я в такое место попал… Даже подумал, что на тот свет. Люди там какие-то странные… С палками бегают. И утверждают, что это у них мечи. Вроде как вечно воюют друг с другом. Я возьми и спроси у них: а вы, мол, мирно жить не пробовали? А они и знать не знают, что такое мир. Я спрашиваю: а вы любить друг друга не пытались? А они понятия не имеют, что такое любовь. Вот я им и начал рассказывать. В начале было слово…

— О как… А они?

— Сначала слушали. И водкой меня поили. А потом перестали слушать. А потом…

— Понятно…

— А как же ты попал туда? — поинтересовался Сергей.

— Сам не знаю. Ехал в поезде. В командировку. Водку по дороге пил. Заснул. Проснулся — ни поезда, ни командировки… И до сих пор ума не приложу.

— Всё правильно, ты по назначению попал, — подал реплику Дмитрий. — Все мы уже на том свете. По крайней мере я.

— Не понял, объясни, — ответил ему Павел.

— А что объяснять? Я купил бомбу и шёл с ней взрывать прокуратуру. Зашёл на вахту и бросил рюкзак с бомбой себе под ноги. И где я после этого должен быть?

— Тоже мне террорист… Пить меньше надо, — хмыкнул Степан Кондратьевич.

— А сам? — ехидно спросил его Сергей.

— Что сам?

— Ну когда, как ты выражаешься, свободой слова злоупотреблял — неужели трезвым был? Не поверю. Наверняка выжрал грамм четыреста — и повело кота на блядки. Точно? Вот скажи честно.

— Ну и что? — задиристо переспросил Степан Кондратьевич. — Я же только слова говорил.

— А язык дорогого стоит.

— Но я же бомбы не бросал. И не ехал никуда. Разве можно в дороге пить?

— Можно. Какая разница, где пить?

— Точно, — воодушевился Гиви Иванович. — Я бы и сейчас не отказался.

— А где ж ты возьмёшь?

— Ай-вей…

— Не торопись, — подал голос Павел. — Сегодня, понятно, нигде не возьмёшь. А потом… Может, через санитаров достанем. Или кто здесь будет…

— Ты смотри, — заметил Андрей. — Чувствуется человек с жизненным опытом. Что, у хозяина чалился?

— Нет, Бог миловал. Просто знаю кое-что. Навыки имею.

— Ясно. Бродяжничал, — профессионально определил Андрей. — Мента не обманешь.

Павел кивнул головой и заметил:

— Да я и не обманывал. Очень надо…

— А здесь-то как?

— Думаешь, я что-то понимаю? — Павел с явным трудом подбирал слова. — Щёлкнуло что-то. Времена сместились. Весной дед Мороз явился. Путаница началась. Видения. А потом тот же дед Мороз мне и объяснил…

— Что объяснил? — заинтересованно встрепенулись все.

— Если бы я сам это понял… Объяснил, что я — это не я, а реинкарнация императора Павла Первого. Которого заговорщики убили. И что опять история повторяется, опять готовится заговор, и меня наверняка об этом предупреждали. А мне и вправду видение было — прадед мой, Пётр Великий. «Бедный Павел», — говорил. Но я толком так и не понял, видение это было или просто бред. А дед Мороз знай своё твердит: бегите, мол, Павел Петрович, бегите, поздно будет… Я и побежал. На вокзал, и в поезд. Доехал… Не помню… Куда-то доехал. Из поезда вышел, а меня под белы ручки — и сюда. Прошу любить и жаловать.

— Твою мать… — печально вздохнул Сергей. — Чем глубже копаем, тем больше запутываемся.

— Вот теперь мне всё понятно, — резюмировал Степан Кондратьевич. — Мы не в тюрьме. Мы в психушке. И вы все здесь сумасшедшие.

— А ты? — с вызовом спросил Сергей.

— И я тоже.

— Психи, — подытожил Семён. — Такие же мудаки, только без палок.

Разговор перебил звук отодвигаемого засова. Дверь отворилась, и в палату вошёл человек в строгом тёмном костюме, при галстуке и в наброшенном поверх одежды белом халате. Он молча прошёл к столу, сел на стоящий у стола табурет и окинул всех внимательным взглядом.

— Здравствуйте, — произнёс он негромко, и после паузы продолжил: — Прежде всего позвольте представиться: я ваш главврач. И все вы наверняка имеете ко мне множество вопросов: где вы, как вы здесь оказались, и что из этого следует. Правильно? Можете не отвечать. Это я вас здесь собрал. Своим личным произволом.

— Это как, личным произволом? — мгновенно насторожился Андрей. — Это что получается — мы попали во власть маньяка?

— Ну почему же сразу маньяка… Не торопитесь с выводами. Начнём с того, что я вас собрал, и мне это стоило немалых трудов. А теперь вы спросите, зачем. Вполне естественное любопытство. Я бы предпочёл ответить так… Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить вам пренеприятное известие.

— Что случилось? — заговорил Степан Кондратьевич. — Неужели ревизор?

— Я всегда ценил вашу начитанность, Степан Кондратьевич. Но нет. Не ревизор. Вашему ревизору и самому ревизор требуется. И более строгий, чем вам.

— Как это «всегда ценили»? — насторожился Степан Кондратьевич. — Мы что, были с вами знакомы? Что-то я не припоминаю. Не имел чести.

— Были знакомы, были… И не только с вами. С каждым из присутствующих. Потерпите, прошу вас. Я всё вам объясню.

Чувствовалось, что главврач тщательно и с трудом подбирает слова.

— Только что, подходя к дверям палаты, я услышал фразу: «Мы все психи». Не знаю, пожалуй, в какой-то мере это так и есть. Но наипервейший псих в этой компании — я сам. А потом уже все вы. Потому что это я сделал вас такими. Сделал вас психами. Так получилось.

Повисла тишина. Каждый обдумывал услышанное, каждый пытался это понять. И далеко не у каждого это получалось. Поэтому все молчали.

— Потому я и утверждаю, что в этой приятной компании я наипервейший псих. И в том, что вас собрали здесь, виновата моя мания величия. Просто я возомнил себя — ни много, ни мало — Господом Богом. А Бог из меня не вышел. Создать свой мир не получилось. И тогда я взял за основу наш, существующий мир, и создал вас. И поместил в готовую среду. Мне было интересно, просто по-детски интересно, чем это может закончиться. Как видите, ничем хорошим. И я был вынужден вас изолировать.

— Я что-то не понял, — насторожился Андрей. — Это как это — вы нас создали? Мы обычные люди, такие же, как и все окружающие. У каждого есть свои родители, семьи, мало ли что… Мы жили в этом мире… И вдруг такие заявления. Вы действительно сумасшедший. Это не нас — это вас нужно изолировать. Лет на пятнадцать.

— В вас говорит следователь, я понимаю. Да только кто меня изолирует? Весь процесс происходит в моём разуме, а там нет для меня ни оперов, ни тюрьмы, ни конвоя. И все вы, вместе с вашими родителями, семьями и всем вас окружающим — не более чем плод моего воображения. Я знал, Андрюша, что вы мне не поверите, но это так. Я вас придумал. И написал о вас книгу. Отдельно о каждом из вас. Вы действительно мои создания. Фантомы. Образы моей мысли. И пусть вас утешит то, что вы не одиноки. По улицам всех городов мира бродит множество литературных героев, порождений авторской фантазии. Одни вписываются в эту жизнь, другие нет. Кому как повезёт. Знаете, я искренне хотел, чтобы в этой книге всё было хорошо, чтобы все вы нашли там себя, нашли своё призвание и жили долго и счастливо. И были бессмертны. Как я. Но я многого от вас хотел, и с избытком вложил в вас своего же собственного идеализма. И порядочности, по мере сил. А они не пережили столкновения с реальностью. Для каждого из вас ваша история закончилась не так, как я хотел. Потому что я неудавшийся Бог. Я смог вас придумать, но не смог создать для вас того мира, которого вы достойны. А в этом мире ваши дела и судьбы оказались пущены на самотёк, а это ничем хорошим не кончается. И получилось так, что вы не выдержали испытания реальностью, вы слишком хороши, и поэтому вам в этом мире не место.|

А где же нам место? — заинтересовался Юрий Николаевич.

— Вот об этом я сейчас и думаю.

— Смотрите-ка! Он думает! — вновь встопорщил перья Степан Кондратьевич. — Этот подозрительный тип за нас думать собрался! Господом Богом себя возомнил! Да кто он вообще такой? И почему мы слушаем этого сумасшедшего? Это же просто ниже человеческого достоинства! Что вы молчите? Ну давайте все вместе сделаем что-нибудь! Пока этот… в гроб нас не загнал в своей психушке!

Главврач улыбнулся и неожиданно насмешливо пропел:

Слышу постоянно звуки бравых песенок.

Каждый полон гордости за свой удел.

Вдоль рядов торговых, рядов ремесленных,

Скажем, даже мастера заплечных дел

Именуя лекарем от эвтаназии,

Ложным подозрением не обидь —

Не пришлось бы битым быть в такой оказии…

Как тут, братец, быть? Кем пожелаешь быть?

Затем он окинул ехидным взглядом враз притихшую компанию и закончил куплет:

Только голь хитра, только боль мудра,

Только соль вкусна, только роль честна.[1]

— Очень поучительно, — буркнул Степан Кондратьевич.

— Спасибо, Степан Кондратьевич, — последовал молниеносный ответ. — Я и не сомневался в вашем вкусе. Да и как иначе — песенка-то о вас.

— О ком это — о нас?

— Да обо всех вас. Без исключения. Каждому из вас была дана своя роль. И каждый её честно отыграл. Слишком честно. Потому-то вы и здесь. Там, за окном, честность никому не нужна. От неё отвыкли. И вы со своей честностью вступили в противоречие с жизнью. Вот и всё. Ваша психика этого не выдержала. И теперь каждому из вас можно диагностировать как минимум традиционную шизофрению под каким-то индивидуальным соусом. Надеюсь, я понятно выразился?

— Эй, — подал голос Гиви Иванович. — Это что получается — я твой фантом, и к тому же шизофреник? Да ты знаешь, кто я такой? Знаешь, какие у меня обороты?

— Знаю, Гиви Иванович. Знаю даже лучше вас. Я знаю ваши обороты, знаю, сколько вы платите своему Гоше, коммерческому директору. Знаю даже, сколько он от вас в свой карман утаивает. Больше, чем вы думаете. И вы на это закрываете глаза.

— Послушай, а что, Гоша тоже фантом? — с подозрением спросил Гиви Иванович. — Если так, то почему он не здесь?

— А зачем ему сюда? Он-то как раз прекрасно ужился с окружающим миром. Я его замышлял угодливым и вороватым. Как выяснилось, в наши дни это очень выгодные качества. Без них он бы не имел квартиры и машины, не мог бы позволить себе гульнуть и пошиковать, страдал бы от этого и в итоге оказался бы здесь, на соседней с вами койке. Но нет, он себя вполне вольготно чувствует. Вы же — совершенно другое дело. Каюсь, я над вами излишне поэкспериментировал, когда влил в ваши жилы две крови, взрывоопасную смесь — грузинскую и еврейскую. Оба начала хорошо развились, и вот пожалуйста — у вас возникло раздвоение личности. В одних обстоятельствах вы были лихим и бесшабашным джигитом, в других — чрезмерно осторожным местечковым евреем. «Таки погромы будут?..» А потом наступила ситуация, когда обе ваши сущности столкнулись лоб в лоб, и ваше подсознание этого не выдержало. Мне очень жаль.

Главврач замолчал и ненадолго задумался. Вся палата пребывала в полном смятении. Одни смотрели на него как на безумца, другие как на архангела Михаила. Одни были бы рады его убить на месте, другие были готовы пасть на колени. Ему же, судя по всему, ничего этого не было нужно. И он сам это подтвердил, вновь заговорив:

— Собственно, зачем я вас здесь собрал? Не знаю. Я хотел разобраться не только с вами, но скорее, с самим собой. Сказать себе, кто я такой. Решить, продолжать ли мне сотворения, или махнуть на всё рукой. А больше мне ничего не нужно. Ни от вас, ни от себя. И сейчас я думал о том, что кто-то, увидев вас, понял, что можно жить как-то по-другому, иметь какие-то свои ценности, отличные от общепринятых, но кто-то понял и то, что быть хоть немного не таким, как все — это прокладывать себе путь сюда. В психушку. А выйти отсюда гораздо сложнее, чем войти. Вот это меня и угнетает.

— Но позвольте, — произнёс Юрий Николаевич. — Я что-то не понимаю, чем это я так отличаюсь от всех окружающих. Где вы увидели во мне честность и порядочность? Покажите мне хотя бы одного честного и порядочного генерального директора. Я таких не встречал.

— Потому-то вы и здесь, что не встречали, — вздохнул главврач. — Вы проявили порядочность высочайшей пробы, когда после дефолта помогали своим коллегам. Когда давали им денег. Но коллеги ваши были не столь порядочны, как вы, и не торопились возвращать вам свои долги. Потому-то и возник ваш любимый еврей.

— Где он, кстати?

— Он прижился. Успешно работает в налоговой. Выбивает из кого угодно огромные деньги, за что пользуется авторитетом и не бедствует. Так вот, ваш Лев Израильевич послужил лакмусовой бумажкой для выявления непорядочности. Сначала — ваших коллег, а затем и вашей. На вас посыпались деньги. А это портит. Сначала вы обрадовались, потом важно надували щёки, потом наняли исполнительного директора и перешли на праздный образ жизни, потом… ну и так далее. А ваши хорошие качества, увы, при этом подрастерялись. И так бывает. Венцом этого прогресса стало унижение и увольнение Льва Израильевича — человека, без которого вы не достигли бы такого уровня никогда. Вы забыли о нём. Но когда он пришёл к вам как хозяин — тут-то вы и не выдержали. Я даже сам не могу понять, что в вас сработало — остатки совести или страх.

— Забавно… — задумчиво произнёс Степан Кондратьевич. — Чрезвычайно забавно. Получается, что безумны не мы, а окружающий мир? А мы, нормальные люди, закрыты в этой палате? Вам не кажется это прежде всего несправедливым?

— Почему кажется? Это и есть несправедливо. А что поделать — окружающий мир не закроешь и не изолируешь. Потому мне и пришлось вас от него спрятать. А уж вас, Степан Кондратьевич, в первую очередь. Вы наивны и патологически доверчивы. Вы поверили указу правительства. Кстати, Гиви Иванович, это и к вам относится… Скажите, разве можно верить правительству? Особенно нашему. Они сегодня говорят одно, завтра другое. Они сегодня разрешают, завтра запрещают. Они сами не знают, чего они хотят. Разве что личного обогащения. Когда у нас правили цари, лучшие умы с младых ногтей учили их управлять государством. Сейчас эта наука утрачена. И боюсь, что навсегда. Приходит очередной президент, и ставит перед собой задачу — за четыре года набить до отказа свой карман. А потом — хоть трава не расти… Простите, я отвлёкся. Так вот, вы, Степан Кондратьевич, стали жертвой непостоянства и нестабильности власти. Как там говорил мужик возле пивняка? Учёные сперва на собаках экспериментируют? Правильно говорил. А в социуме эксперименты недопустимы. Тут любой с ума сойдёт. А вы, с вашей наивностью, и подавно. Простите, видит Бог, я этого не хотел.

После короткой паузы главврач продолжил:

— А вот смотрю я на вас, Семён… В вас, кроме такого же идеализма, был заложен здоровый продуктивный цинизм. И что? Его хватило ровно на день. Вы смотрели на ваших мудаков с палками совершенно здравыми, пусть даже и не совсем трезвыми глазами. Но я сам не пойму, с какого перепуга вы вздумали призывать этих мудаков любить друг друга, да ещё и Евангелие им пересказывали. Они ведь действительно играли. Они ведь кто? Да, психи. Да, мудаки с палками. Но прежде всего это детки с большими гениталиями, которые в детстве своём голопузом не наигрались в войну и сейчас решили восполнить этот пробел. Так и хрен бы с ними. Они играли вдалеке от всех, в лесу, никого не трогали, и вдруг появляется непонятно кто и портит им всю игрушку. Да, они психи, действительно психи, потому и отреагировали соответственно: устроили вам символическое аутодафе. Подчёркиваю: символическое. Но вам этого хватило. Да и немудрено: тут кто угодно с ума сойдёт. А они спокойно продолжили играть.

— А Магдалина? — подал голос Семён.

— Сенечка, призовите на помощь свой здоровый цинизм. Ей назначили пенсию. И теперь на каждой очередной игре ваша Магдалина получает какую-то символическую пенсию, и незамедлительно её пропивает. На пару с апостолом Петром. К её однодневным запоям и пьяным истерикам все привыкли, и никак на это не реагируют. А на следующий день, проспавшись и опохмелившись, она включается в игру.

— Ну и хер с ней… — буркнул Семён.

— Слышу речь не мальчика… — одобрил его главврач.

— Ой… — вздохнул Андрей. — Смотрю я на вас, и замечаю: что ни история, то уголовное дело.

— Вся наша жизнь, дорогой мой Андрюша, есть одно большое, я бы даже сказал пролонгированное уголовное дело, — философски заметил главврач. — И ваша история не исключение. И опять же… Не место вам в милиции. Эта служба требует полного отсутствия эмоций. Всех. Конечно, то, что вы пошли вечером по району, используя себя самого в качестве наживки — это поступок. Вы герой, без преувеличения. Но когда вы узнали в преступнике своего друга, вас пробило на сентиментальность. Непрофессионально это… Начатое дело нужно доводить до конца. Да и вы, Серёжа, такой же. Я, конечно, понимаю, что вы плечом к плечу прошли Афганистан. Такое не забывается. Я понимаю, что вы плюс ко всему делаете одно дело, наводите порядок в одном, отдельно взятом микрорайоне, только… как бы это помягче сказать… разными способами. Диаметрально разными. Андрей сыщик, точнее, оперативник, а вы — Робин Гуд. И к своим настолько разным профессиям вы пришли одним путём — после службы вы оба хорошо умели только одно — воевать. Чем ещё вы могли заняться?

— А что бы вы ещё могли предложить? — заинтересованно спросил Сергей.

— Да в том-то и дело, что ничего. Что мог, то и предложил. Вы, Сергей, не только коллеги, я мог бы назвать вас близнецами. Вам даже сны одинаковые снились. Разница у вас одна — место рождения. Соответственно, место жительства и прописки. Увы, это существенная разница. Андрей, будучи местным, коренным, так сказать, сумел найти себе работу, дело, которое он умеет. Вам это не грозило. Отсюда и пошло ваше вечернее робингудство. Но при этом, повторяю, вы остались идеалистом и порядочным человеком. Это проявилось и в том, что вы выходили на свои прогулки только по нужде, только тогда, когда у вас кончались деньги, а не ради спортивного интереса. Это проявилось и в вашей встрече с Андреем. И вы, Андрюша, такой же точно. Если бы вы поступили так, как предписывает ваша должностная инструкция — вас обоих здесь бы не было. Один бы находился в тюрьме, а другой на рабочем месте. Но вы пошли на пару в ближайшую ночную забегаловку. И естественно, напились. Мало того — до того допились, что вы, Сергей, изъявили желание работать в милиции, а вы, Андрей, захотели прикрыть спину боевому товарищу во время его очередной ночной прогулки. Что, никак сошлись две противоположности? Понятно, что ваша психика выразила вам протест. Добро пожаловать.

И тут же, обернувшись к Дмитрию, продолжил:

— И вам добро пожаловать, господин неудавшийся уголовник! Вот уж, признаться, не ожидал от вас… Ведь вы же — такой же идеалист и такой же порядочный человек, как и все здесь присутствующие. Но откуда у вас взялось столько мнительности? Честное слово, сам не понимаю. Вроде бы я, когда вас создавал, был не пьян — как же я мог так переборщить? Боже мой… С чего всё началось? С похороненного костюма. С куска тряпки. И что, вам очень нужно было по этому поводу устраивать доморощенный спиритизм? Беседовать с духом Че Гевары? Опомнитесь, кто такой вы и кто такой Че Гевара? Где Ромео, а где Джульетта? Че Гевара был грозой империалистов, а вы кто такой? Че Гевару панически боялись. Вся Америка жидко гадила под себя при одном лишь звуке его имени. Потому его и убивали дважды. Сначала физически. А потом — коммерциализацией его имени. А вы, Дмитрий, так панибратски с ним беседу затеяли. Типа: а что мне скажет великий Че? Че может сказать равному себе. А вы… по большому счёту, вы сошли с ума сразу после того, как узнали о судьбе своего костюма. И все эти ваши походы на базар, покупка бомбы у кавказцев и последующее — это были уже действия невменяемого человека. Как же так, Дмитрий? Не ожидал. И признаться, я бы на месте кавказцев сделал бы то же самое: упаковал бы пару кирпичей, и не беспокоился. Они оказались лучшими психологами, чем я. Может быть, это правильно.

— И зачем вы всё это нам говорите? — спросил Дмитрий.

— Дима-Дима… Да не вам… Себе… Себе я в первую очередь всё это говорю. До сих пор не могу понять: как же вы, такие хорошие, не прижились? Почему я был вынужден вас собрать и закрыть? Понятно, Господа Бога из меня не вышло, но почему в таком масштабе? Лишь один из моих главных героев прижился и благоденствует, но не дай вам Бог такой участи. Да, его тоже свели с ума, но подтолкнули его безумие в нужном направлении.

— Это кто? — заинтересовался Андрей.

— Это Пётр Ильич. Он работает в вашей же среде, но вы с ним не знакомы.

— Ну и ладно, — махнул рукой Андрей. — Бог даст, и не познакомимся.

— Заговорщик, небось, — вполголоса произнёс Павел.

— Боже мой! — чуть ли не восторженно воскликнул главврач. — Павел Петрович! А я чуть про вас не забыл! Как же так? А я ведь дал вам побольше, чем многим другим. Я создал вас бродягой. С многолетним опытом. А это значит, что вы знаете и умеете гораздо больше, чем все, вас окружающие. Это точно, знаю по себе. И что же? Стоило вам увидеть в апреле деда Мороза, как у вас немедленно возник синдром дереализации. Ну и плюс алкоголь, само собой. У вас начали реагировать на ваши действия телефоны, в вашем сознании возникли какие-то странные трамваи… И когда потом вы услышали фразу «бедный Павел», меня это даже не удивило. Меня удивило другое: как вы, с вашим опытом, могли поверить откровенно издевавшемуся над вами прапорщику милиции? Да ещё и в мутном городе. Там менты тоже далеко не кристальны. Чего хочет мент a priori? Только одного: содрать с вас денег. Один мой приятель, тоже мент, рассказывал, как при приёме его на работу он спросил, сколько ему будут платить. Ему ответили: «А зачем тебе зарплата? Тебе дали пистолет, ты и крутись». Вот он и крутится. Я не знаю, может быть, вы и имеете какое-то отношение к императору Павлу Петровичу, но уж не такое явное. Я так думаю. Это вышеуказанный синдром. Кроме того, вспомните хорошего человека Марата. Уверен, что если бы он почуял в вас императора, он бы сразу так и сказал. А уж если бы над вашей головой висел заговор, он бы вас непременно об этом предупредил. А так что… как выражался мой старинный друг, кстати, прекрасный поэт:

То ли заговор над раной,

То ли заговор в стране.

Это нужно различать. А в общем, я не понимаю — почему вы рванулись на вокзал и сели в первый попавшийся поезд? Вы же знаете, что легче всего спрятаться именно в большом городе. Ваш лютый враг пройдёт в двух шагах от вас в толчее метро, и не заметит. Да о чём я… Сам мудак. Не вставил каких-то нюансов в вашу голову, а что ж теперь?

Главврач устало замолчал. Молчала и вся честная компания. Народ безмолвствовал…

Затем главврач устало поднялся на ноги и пошёл по проходу между койками. Остановившись возле койки Алекса, он присел к нему, положил руку на его затылок и тихо, почти нежно, заговорил:

— Вы, Алекс, — это отдельная тема. О вас я думал больше, чем обо всех остальных вместе взятых. И думаю до сих пор. И полагаю, что вам — единственному — повезло. Вы скоропостижно женились. Так бывает. Когда вы поняли, что охладеваете к жене, вы, по крайней мере, старались её не обижать. И это правильно. А потом… Потом вы встретили свою любовь. В новогоднюю ночь. И в этом вам повезло. И что же дальше? Да, наутро она уехала. Потому что у неё есть муж и сын. Но вам повезло в том, что она оказалась — и это уже от меня не зависело — такой же, как и вы. Идеалисткой, архетипом, порядочной женщиной. Может быть, с неким налётом наивности, но это не страшно. Она уехала от вас именно потому, что была идеалисткой. Вспомните: она не оставила вам ни адреса, ни телефона, ни даже имени своего. Дабы уберечься от соблазна. Да, её муж — алкоголик. Но у неё есть сын. И она твёрдо уверена в том, что у ребёнка должен быть отец. Пусть алкоголик — ну а вдруг он бросит пить? Она пока в это верит. Пока. Но он пить не перестанет. И она будет с ним маяться ещё не один год. Но потом сын вырастет. И она его бросит. Или он её. Разница невелика. Но вас она не забудет. И вы встретитесь. Обязательно. Можете мне поверить. И главное для вас — не впасть в грех уныния, не уйти в запой, не спиться. И не мотайтесь по стране, как собачий хвост. Она вновь случайно окажется в вашем городе. Знаете, хоть я и неудавшийся Бог, но я вижу, что у вас есть шанс. И я хочу быть милосердным. Как Аллах. И я не хочу лишать вас этого шанса. И поэтому, только поэтому, вы будете жить.

С этими словами главврач поднялся и направился к двери.

— А мы? — толкнул его в спину заданный кем-то вопрос.

Главврач остановился. Обернулся. С трудом поднял глаза.

— А вы… — выдохнул он с усилием. — Я же сказал: я неудавшийся Бог. И поверьте, мне очень тяжело это признать. Но раз уж так случилось, то я должен быть, опять же, милосердным. А держать вас здесь, в изоляции от мира, до конца ваших дней, было бы чересчур жестоко. Мне очень больно, мне очень обидно, но мне volens nolens придётся убрать вас из этой жизни. Может быть, впоследствии я и попытаюсь вновь создать вас. Под другими именами, в других обличиях, более… скажем так… адаптированными к этой жизни. Но сейчас, уж простите, чем породил, тем и убью.

— Членом, что ли? — ехидно хмыкнул Павел.

В глазах главврача вспыхнуло негодование.

— Мыслью, молодой человек! — ответил он.

— Но позвольте, — тихо произнёс Степан Кондратьевич. — Ведь так нельзя. Ведь вы же сами сказали «человек». Ведь мы же все — люди. Ведь я же — человек!

— Человек — это звучит… — грустно хмыкнул главврач.

И шагнул за порог.

Громыхнул наружный засов.

*

Комендант вызвал Петра Ильича по внутреннему телефону. После традиционных вопросов-ответов на тему как дела, как семья, как жена и прочее комендант внезапно посерьёзнел и сказал:

— Пётр Ильич, сегодня для тебя есть необычное и сложное задание. Обращаюсь к тебе, потому что у нас больше нет специалистов твоего уровня. Задание выездное. В этом-то и вся его сложность. В нашей психушке взбунтовалась буйная палата. Они сейчас забаррикадировались и пытаются выломать решётку. Если они вырвутся… ну сам понимаешь. Ничего хорошего. А с учётом того, что они буйные, то есть опасные… В общем, прокурор области выдал санкцию на расстрел. Бери с собой автомат. Даю тебе в поддержку взвод ОМОНа. Они вскроют баррикаду, потом ты войдёшь и исполнишь сольный номер. И тут же уходи. Мало ли, сбегутся любопытные, кто-то тебя приметит, потом на улице в лицо узнает… оно тебе надо? Машина будет ждать. Короче, ступай, Пётр Ильич. С Богом. Я в тебя верю.

*

В это время главврач сидел в запертом кабинете и пил спирт. Он уже не думал о приговорённых им героях. В его голове стояла звенящая пустота, но среди этого звона крутились и не исчезали назойливые строчки:

Не беда, что с каждым днём короче перечень —

Нонче вряд ли даже за свои харчи

Ты помазан будешь в Алексан Сергеичи,

Завтра же в Петры, допустим, Ильичи…

Притворись хотя бы, словно красна девица,

Протруби хотя бы в обувной рожок!

Полетай хотя бы, как тебе умеется,

Выбери корону по себе, дружок!

Только голь хитра…

Он сделает выбор. Непременно.

*

Когда бригада медиков вынесла из палаты восемь трупов, а одного, только раненного, и, к счастью, не смертельно, отправила в больницу, командир взвода ОМОН надолго застрял в опустевшей палате. Он не мог оторвать взгляда от нацарапанной на стене недописанной надписи:

«ЧЕЛОВЕК — ЭТО ЗВУЧИТ Г…»

[1] Здесь и далее — стихи Александра Маркмана.