Один день

ОДИН ДЕНЬ

Быть строителем дома — значит быть в состоянии строить дом.

Аристотель

Будильник изобрели садисты. Алик всегда был в этом уверен, а в последнее время ещё раз убеждался каждое утро. И немудрено — он забыл, что такое ранний подъём, немало лет проработав на дому, где рабочее место было в двух шагах от спального — какой тут мог быть будильник? Никогда в жизни. Проснулся, глазки раскрыл, поднялся, нажал на кнопку и пошёл умываться. Вернулся, а компьютер уже загрузился — всё, вот ты и работаешь. А в последние недели всё сломалось. В город пришла война.

Сначала эту войну лицемерно называли АТО. Антитеррористическая операция. И в первые дни это казалось нелепым и смешным. Все говорили: ну какие здесь террористы? Хотят их найти — пусть поищут, побегают по полям и успокоятся. И действительно, пришедшие войска поначалу бегали по полям. А потом стали заходить в города. Один раз люди вышли навстречу танкам, встали у них на пути и остановили. И разжалобились при виде голодных, грязных и уставших пацанов. Накормили их, напоили и отправили назад, в расположение. То же повторилось и на второй раз. А в третий раз по мирным людям был открыт огонь. И в одночасье пришло понимание того, что это уже не игрушки, что это уже война. Гражданская война.

Пару недель после референдума Алик изумлённо смотрел по сторонам, впитывая в память всё происходящее, а потом сказал себе, что когда начинают убивать твоих друзей и земляков, нельзя оставаться в стороне. Нужно что-то делать. Друг Васюня к тому времени уже уехал в Россию. Нашёлся человек, предложивший ему работу именно по его специальности — ландшафтному дизайну. И Васюня немедленно уехал, и жену забрал с собой. А мама его уезжать отказалась. У Алика же в связи с войной пошли перебои с работой, что вполне понятно. А его деятельная натура требовала оторвать задницу от стула и заняться чем-то полезным. И с этим намерением он однажды поднялся и пришёл в здание исполкома, ставшее штабом народного ополчения. Пришёл просто так, без каких-то конкретных предложений, на общих основаниях. А войдя в кабинет коменданта города, оторопел — за столом сидел человек, которого он называл другом детства, с которым учился в одной школе. И ещё со школьных лет этот человек имел репутацию надёжного и справедливого мужика.

«О как, — сказал себе Алик. — Хорошие люди здесь обосновались. И главное, свои. А всякие козлы в интернете кричат во всю глотку, что здесь исключительно заезжие российские наёмники. Засланные казачки. Пограбить приехали. А здесь свои. Будем знать».

В действительности, Алик давно не верил ни интернету, ни городским слухам. Сказать, что они были сильно преувеличены, значило ничего не сказать. Поскромничать. Он верил только своим глаза, и призывал к этому всех окружающих. К примеру, буквально за пару дней до прихода в штаб, услышав сплетню о том, что по здешнему базару ходили чеченцы с автоматами, он насмешливо спросил говорившую:

— А что, у них было на лбу написано, что они чеченцы? Или ты их об этом спрашивала?

Вразумительного ответа не последовало, и тема была закрыта.

Поздоровавшись с комендантом как со старым товарищем, Алик сказал:

— Я не знаю, чем я могу быть здесь полезен. У меня болят ноги, поэтому я не боец. На войне быстро гибнет тот, кто медленно бегает. Но тем не менее… вот моя визитка с перечнем всех моих специальностей. Посмотри и скажи — нужен я тебе или нет.

Комендант заглянул в визитку и тут же ответил:

— Так ты помимо всего и компьютерщик? И полиграфист? Конечно нужен!

— И что от меня будет требоваться?

— Как что? Работа в штабе. Штаб, дорогой мой, это прежде всего куча бумаг. Очень важных и не очень важных. Но все они — нужные. Вот и будешь заниматься делопроизводством за компьютером. Здесь собрались сплошные бойцы, а мне нужен штатский человек, который отвечал бы за документацию. Никакой военной романтики, обычная рутина. К такой работе ты готов?

— А я что, так похож на романтика? — хмыкнул Алик.

— Ну тогда завтра к девяти утра жду тебя здесь.

— Буду, — согласился Алик и шагнул к двери.

— Постой, — задержал его комендант. — Давай определимся сразу с твоим позывным.

— А что определяться… Погремуху нужно принять?

— Это на зоне погремухи, — заметил комендант. — В войсках позывные. Говори, как называть тебя будем.

— А что меня называть, — не задумываясь, произнёс Алик. — Вы тут все бойцы, военные, а я штатский. Вот тебе и позывной — Штатский. Как Шостакович. Он тоже форму не носил.

— Годится, — одобрил комендант. — Моё имя тоже можешь забыть. Здесь я Якут.

— Очень приятно, — ехидно хмыкнул Алик. — Похож… Значит, до завтра?

— Да, к девяти добирайся.

Вот тут Алик поневоле завёл на утро будильник. Впервые за много лет.

Будильник действительно изобрели садисты. Оторвавшись от сна в непривычную рань, Алик умылся (спасибо, что опять появилась вода), оделся, наскоро выпил кружку чая и вышел на улицу.

Улица была пугающе пустынной — транспорт который день подряд не ходил, да и частники предпочитали лишний раз не выезжать. После нескольких попаданий снарядов в маршрутки люди старались не высовываться из домов без дела. На работу — и с работы. Если была работа.

Не проявляя никаких эмоций, Алик зашагал по проезжей части в нужном ему направлении.

Через несколько минут за спиной послушался шум одинокого мотора. Алик не отвернул в сторону и не обернулся — машина остановилась сама.

— Куда идёшь, браток? — послышался вопрос водителя.

— На площадь, к исполкому.

— Заходи, подвезу.

Алик сел в салон и спросил водителя:

— Что нового?

— Да ничего. С утра тихо, а ночью — сам слышал.

— Да уж слышал…

Дорога за беседой обо всём и ни о чём заняла минут пятнадцать. Выходя из машины, Алик сунул было руку в карман, спросив, сколько с него причитается, и услышал в ответ:

— Ничего мне не нужно. Останься жив.

Это могло бы показаться странным или невероятным только тому, кто не видел войны. Как уже говорилось, в осаждённом городе произошло смещение ценностей. И на первом месте оказалась ценность человеческой жизни. А деньги… да что деньги. Самого ценного на них не купишь. Так стоит ли пытаться урвать лишнюю копейку? У великого русского поэта Геннадия Жукова была строчка, как будто к этому времени и написанная:

А сколько скопить нужно денег, чтоб выстелить гроб?

Я не думаю, чтоб эта строчка была прочитана всеми жителями осаждённого города, но люди жили именно по такому принципу. Это война.

Зайдя в кабинет, Алик поздоровался с комендантом здания штаба, носившим позывной Шериф, с которым они делили кабинет на двоих, и спросил:

— Что хорошего?

— Да всё то же, — ответил Шериф. — Задержанных всех успеешь оформить?

— Много принято? — поинтересовался Алик.

— Достаточно, — вздохнул Шериф с огорчением.

Его огорчение можно было понять. До войны он работал в милиции, имел звание капитана, а во время осады пришёл в штаб ополчения и сказал: «Большая часть моих ребят уже здесь, и мне без дела сидеть негоже. Я к вам». И был назначен комендантом здания штаба. У него было множество обязанностей, и одна из них — содержание арестованных. А это непросто даже на первый взгляд, ибо каждый арестованный — как дитя малое. Каждому нужно отвести место, каждого нужно накормить, напоить, вывести на работу, встретить с работы, пересчитать и не дать возможности скрыться или улизнуть от исполнения наказания. Каждый задержанный становился его личной головной болью. Не говоря уже о том, что он отвечал за жизнь и здоровье каждого. Это работа нелёгкая и неблагодарная. Алик мог только посочувствовать ему, что он мысленно и сделал, после чего включил компьютер и занялся первоочередными делами.

Одной из обязанностей Алика было составление реестра арестованных. А их прибывало каждый день. В самом начале осады в ополчении был организован отдел военной полиции, и первое, что было ими сделано, — люди с оружием пришли в милицейский горотдел и сказали, что все их функции они берут на себя. Задача милиционеров — сидеть в дежурной части и переадресовывать все звонки и сообщения во вновь образованный отдел. Затем в городе были жёстко прикрыты все известные по милицейской картотеке наркопритоны и самогонные точки. После чего такие же люди с оружием прошли по всем злачным местам — кафе, ресторанам, пивнякам, крупным магазинам, — оставили там свои визитные карточки и попросили в случае любых нарушений порядка звонить по указанным там телефонам, пообещав реагировать на звонки незамедлительно. И в самом деле, работали оперативно. Нарушители задерживались и доставлялись в штаб. Не помогали ни угрозы, ни посулы, ни попытки откупиться. Все ночевали в штабе, а утром представали пред ясны очи коменданта, который единолично творил суд и расправу. Суд был скорым, приговоры не отличались разнообразием — пять суток общественно-полезных работ. В эту категорию работ входило всё: рытьё окопов, подметание улиц, уборка помещений в штабе, да и мало ли что ещё могло понадобиться. И это действовало — попробуй порыть окопы под обстрелами хотя бы день, больше не захочешь. И это было справедливо — каждый, каким бы статусом он ни обладал, отвечал сполна за свои проступки. И так было нужно. Как ни крути, а политика, не подтвержденная хорошей полицейской службой, — это миф. И по каждому случаю задержания обязательно поднимались реестры. И если обнаруживалось, что кто-либо задержан не впервые, к нему уже было другое отношение, да и срок работ ему давался побольше. Вот потому-то в городе, несмотря на тяжелейшее осадное положение, было спокойно. До того спокойно, что юные девицы не боялись гулять в одиночку по ночам. И что за этим стояло? Постоянная готовность военной полиции выехать в любую точку города и кропотливая учётная работа штабных. Рутина.

Сводка была составлена быстро и вовремя — к приезду коменданта в штаб. Пока Шериф отчитывался перед комендантом, Алик успел втихомолку покурить в открытое окошко. Хоть курение в штабе и было запрещено, Алик предпочитал не бегать лишний раз с четвёртого этажа на улицу и обратно. Это был единственный запрет, который он нарушал. Запрет на употребление алкоголя он соблюдал свято с тех пор, как однажды на его глазах комендант на подворье перед входом в штаб подошёл к ополченцу и спросил:

— Ты почему нетрезв? — и, не слушая оправданий, добавил: — Немедленно сдай оружие и иди под арест, завтра будем с тобой разбираться.

Боец попытался было возразить. Напрасно он это сделал, ибо тут же получил хлёсткий удар по печени, а автомат его словно сам собой оказался в руках коменданта. После чего Якут так же негромко приказал:

— Бегом в кутузку — и до утра. Сам, добровольно. Если я отведу — хуже будет.

Боец взглянул коменданту в глаза, и увидел в них такое, что у него моментально опустились руки. Он произнёс: «Понял», — развернулся и отправился под арест. Добровольно, как и было приказано.

Алик это увидел, услышал и взял на заметку. С тех пор у него даже в помыслах не было выпить на рабочем месте или прийти с утра с запахом перегара. На войне не злоупотребляют.

Перекурив, Алик вернулся за стол к компьютеру — и совершенно вовремя. У дверей в кабинет уже стояли освобождённые, и Алику нужно было поставить в электронном реестре отметки об освобождении и вернуть каждому изъятые при задержании личные вещи. Все — начиная от сигарет и зажигалок, заканчивая деньгами, документами и ключами от машины. Рутина…

Можно было бы сказать: зачем эту рутину описывать? Кому это интересно? Но только те, кто не видел этой рутины, смеют заявлять, что ополчение грабит простых людей, «отжимает» (словечко-то какое подленькое придумали) у них машины, квартиры, бизнес и всё на свете. Конечно, этим товарищам из Киева виднее, что на Донбассе происходит. Они всё знают. А Алик видел, видел ежедневно, как всё изъятое возвращается владельцам. Он прекрасно знал, что те же машины могут использоваться на нужды ополчения в то время, как их хозяева, задержанные пьяными за рулём, проходят трудотерапию. Но на момент освобождения их машины стоят на пятачке возле штаба, заправленные, целые и невредимые, и ждут своих хозяев. И это справедливо. И об этом нужно говорить. Имеющий уши да услышит. Хотя кроме ушей нужно иметь ещё и желание услышать, а оно есть не у каждого.

Покончив с преступным прошлым освобождённых, Алик поднялся и таки вышел покурить на улицу — не столько соблюдая запрет на курение, сколько потому, что возле входа в штаб в любое время дня был горячий чай. Для всех. А это стимул.

На подворье его увидел комендант, подозвал к себе и спросил:

— Штатский, ты почему так легко одет?

Действительно, на улице сегодня было не жарко, дул довольно сильный ветер, а Алик спросонья выскочил из дома в одной лишь лёгкой футболке, а когда понял, что одет не по погоде, попросту не стал возвращаться. Ни слова не говоря, он молча развёл руками.

— Простудиться хочешь? — ехидно поинтересовался комендант. — А оно тебе надо?

— Да как сказать… — вздохнул Алик.

— Никак не сказать, — последовал ответ. — Оно мне не надо. Вы все нужны мне живыми и по возможности здоровыми.

С этими словами комендант снял со своих плеч куртку, набросил её на плечи Андрея и сказал:

— Сегодня ходи в моей куртке, а завтра чтоб я видел тебя нормально одетым. Понял?

— Так точно, — ответил Алик, вспомнив армейский устав.

— Свободен. Занимайся делами.

Алик был даже не впечатлён — он был просто ошарашен. Таких командиров, так заботящихся о своих подчинённых, он никогда ещё не встречал. На службе в армии таких не было. Впрочем, армией службу Алика можно было назвать весьма условно — стройбат. И командиры там были соответствующие. Но всё же… Сегодня Алик увидел совершенно новую схему взаимоотношений. Это было что-то из будущего. Это нужно было хорошо обдумать и осмыслить.

С этими раздумьями Алик поднялся к себе наверх, где его уже ждали. Заплаканная женщина с двумя маленькими девочками. При виде их Алик поневоле тяжело вздохнул. Наступила самая невесёлая из всех его обязанностей — приём заявлений от населения. От мирных людей, каким-то образом пострадавших на этой войне.

Это была уже его головная боль. Такая же, как и у Шерифа за арестантов. И непонятно, кому было больнее. Каждый день в штаб приходили люди. В слезах или без слёз, замкнувшиеся в молчании или, наоборот, быстро лепечущие что-то невнятное, каждый со своим горем — с радостью сюда не приходили. Не то место. И всё их горе проходило перед Аликом. Во всей красе. И взахлёб, давясь слезами, пришедшие рассказывали ему о своих бедах. Чаще всего о бесследно пропавших людях. И это не удивительно — под прикрытием войны происходит много страшного. Сводятся счёты, припоминаются какие-то обиды, и люди пропадают. Или умирают. Непонятно где, как и за что. Алик часто попросту не понимал, как пришедшие к нему люди держатся на ногах и откуда у них берутся силы обо всём рассказывать. Потому он всегда держал в столе корвалол и валидол для взрослых и конфеты для детей. Но самым неприятным было просить людей, только что рассказавших ему о своей беде, ещё раз изложить всё это на бумаге. В письменной форме. Он был бы рад этого не делать, но заявления от пострадавших должны быть написаны собственноручно. С личной подписью на каждой странице заявления. Бюрократизм, но ничего не поделаешь. И Алик, ежедневно пропуская через себя чужое горе, не раз ловил себя на мысли о том, что когда-нибудь ему самому понадобятся корвалол или валидол из ящика стола. И молил Бога, чтобы это случилось как можно позже. Вот и сейчас он внимательнейшим образом выслушал пришедших, дал им ручку и бумагу, принял от них написанные заявления и проводил до дверей. Заявления сложил в специальную папку. Каждый день ровно в 18:00 он относил всё, собравшееся в этой папке за день, коменданту, а тот, прочитав заявления, ставил на них резолюцию и передавал в отдел военной полиции. Рутина… Глаза бы не видели такую рутину.

Впрочем, хоть и не часто, но случались в этой работе и какие-то радостные нотки — когда решались вопросы, когда находились пропавшие люди, когда потерпевшие, уже с радостными лицами приходили и говорили спасибо. Несли деньги, несли коньяк, несли всё, что угодно. Алик от всех подношений отказывался, отвечая благодарным людям, что не ради этого они работают, а только ради справедливости. И если сегодня она хоть немного восторжествовала, то для него это высшая награда. И люди уходили со словами благодарности.

Может быть, это и попахивало идеализмом, но Алик не врал и не лукавил. Здесь просто невозможно было находиться без чувства сотворения справедливости. Когда Алик это впервые понял, ему стало гораздо легче жить. И это не высокопарные слова. Это правда.

Во время очередного перекура с чаепитием на улице к посту у входа на подворье резко затормозила машина. Изнутри выскочили трое и вытащили на свет Божий ещё двоих. В наручниках. Одного с заднего сиденья, другого из багажника. Их согнули чуть ли не пополам (это называлось «упереть мордой в асфальт») и в такой позе потащили в штаб. Алик тут же потушил сигарету и отправился было в кабинет, но на пороге его встретил Шериф.

— Штатский, — обратился он к Алику, разминая кулак. — Погуляй с полчасика. Покури, чаю попей, или пива, чего хочешь. У меня тут беседа приватная намечается.

— С этими двумя орлами?

— Ага. Погуляй, тебе не нужно этого видеть.

А буквально через пару часов, когда Алик уже успел вернуться, в кабинет вошли — нет, ворвались — сразу три женщины, совсем молодые, и с порога устроили групповой плач на грани истерики.

— Девушки, — растерянно произнёс Алик, — прекратите этот сиротский вайдос и объясните толком, что произошло.

Толковых объяснений так и не последовало. Сквозь рыдания пробивались слова «арестовали», «увезли» и прочие, родственные по смыслу, но кого арестовали, куда увезли, разобрать в их речах было невозможно. И когда у Алика всё начало путаться в голове, он решился на неординарный поступок — выглянув в коридор, попросил стоявшего там дневального:

— Кацо, сходи позови Якута. Похоже, без него здесь не разобраться. Слышишь, да? Вой какой стоит сплошной...

Комендант был человеком занятым, и его предпочитали лишний раз не беспокоить. У него моглти быть более неотложные дела, но он пришёл. И понял ситуацию с порога.

Уточнив фамилии посетительниц, он кивнул головой и спросил Алика:

— Посмотри — в реестре эти фамилии есть?

— Так точно, — ответил Алик, бросив взгляд на монитор.

— Причина задержания?

— Шериф сказал, нарушение порядка.

— Понятно, — вздохнул комендант. — Это он мягко выразился…

После этих слов он обратился к женщинам:

— А теперь все замолчали и дружно слушаем меня. Ваши мужья задержаны за саботаж. — И Алику: — Поправь причину задержания в реестре. — И, тщательно подбирая наиболее приличные слова, поскольку не любил матерной брани, тем более при женщинах, продолжил: — Так вот, в военное время за это мороженым не кормят. Если вы не в курсе, то могу объяснить: под вашим посёлком наша разведка обнаружила танки. Понимаете? Мы ждём оттуда танковую атаку. Ждём в любой момент. Именно поэтому было решено на мосту через речку поставить блокпост. А как иначе? Пропустить танки в город? Спасибо, это уже было. Потом выгоняли. С кровью. Так что лучше их задерживать на подступах к городу. А ваши умные мужья испугались того, что танки начнут стрелять и дома ваши разрушат. И кинулись блокпост разбирать. От большого ума, как я понимаю. Можно подумать, что не будь на мосту блокпоста, танки бы не стреляли… Там дорога узкая, а танку дорога не нужна, они просто проехали бы сквозь ваши дома, и не было бы там ни домов ваших, ни огородов, ни вас самих! Неужели непонятно? И что теперь? Арестовали, говорите? Да, я был вынужден отдать приказ утихомирить ваших мужиков, а в случае открытого неповиновения задержать. Именно задержать, хотя по законам военного времени имел полное право приказать открыть огонь на поражение, и никто бы мне не возразил, и никто бы меня за это не осудил. Потому что это саботаж. Понятно вам? И вы сейчас плакали бы не здесь, передо мной, а дома. Над гробами. Но мне не нужны лишние гробы, тем более, гробы мирных жителей. Я сам здешний, я родился и вырос в этом городе, я отсюда ушёл в военное училище, и я категорически не хочу убивать своих земляков. Поэтому они и сидят здесь. Чтоб неповадно было. Ну что вы опять заревели? Хрен с вами, я не изверг, я их отпущу, но отпущу под вашу ответственность. Хотите, чтоб ваши мужья были живы и здоровы, — сделайте так, чтоб они ни во что больше не влезали. Хоть привязывайте их, хоть под юбку к себе прячьте. — И, опять обернувшись к Алику, добавил: — Сделай в реестре против их фамилий особую пометку. И если они попадут к нам ещё раз, то не бегайте, не плачьте и не просите: будут под любым огнём рыть окопы бессрочно. До полной нашей победы.

— Господи… — вздохнула одна из женщин. — Будет ли она — полная победа?

— Обязательно будет, — ответил комендант. — Я вам обещаю.

Алику повезло: он увидел своими глазами, как в военное время, невзирая ни на что, творятся справедливость и милосердие. Не каждому дано это увидеть, и тем более не каждый способен это прочувствовать.

Вот так, среди обычных рутинных дел, потихонечку подкрался и конец дня. Алик уже подготовил и распечатал дневную сводку, открыл окно и с удовольствием закурил. Шериф тоже поднялся из-за своего стола.

— Пойду-ка я сегодня пораньше, — сказал он Алику. — Семью собирать надо.

Куда собирать, зачем собирать — в уточнениях не нуждалось. Уже несколько дней возле входа висело объявление о том, что готовятся в отправке автобусы для эвакуации семей ополченцев. Людей должны были вывезти в Крым. Через Ростов, Краснодар — и на пароме через Керченский пролив. Дорога получалась очень длинная, автобус делал неимоверный крюк, но все знали, что этот маршрут безопасен, а как известно — самая короткая дорога та, которую знаешь.

— Отправляешь своих?

— Конечно. У меня же трое детей. Не здесь же их оставлять, под снарядами.

— Хорошо тебе. Есть кого отправить.

— А у тебя?

— А я в разводе.

— Один живёшь?

— С мамой.

— А маму почему не отправишь?

— А мама в одной эвакуации уже была. В Великую Отечественную. И ей хватило. Так что она категорически заявила мне, что не бросит ни дом, ни кота. Спорить с ней бесполезно.

— У тебя ещё и кот?

— Что ты! Красавчик!

Шериф ушёл, а Алик, как и положено, ровно в 18:00 положил на стол коменданта урожай сегодняшнего горя — папку с накопившимися за день заявлениями, вернул ему позаимствованную на день куртку и уже было распрощался, но вдруг за окнами громыхнул сильный взрыв. Такой, что в окнах мелко задребезжали стёкла.

— Что-то рано сегодня, — заметил комендант, посмотрев на часы.

— Даже удивительно, — согласился с ним Алик. — Обычно позже начинается. Часа на три позже. И на всю ночь.

— Домой как добираться будешь?

— Как всегда. Пешком, если никто не подвезёт.

— С разведкой поедешь. Они в твои края сегодня направляются.

Тут же раздался телефонный звонок. Комендант снял трубку, молча выслушал говорившего, ответил ему: «Добро, конец связи», — после чего сказал Алику:

— Какие скоты. В магазин попали. Спасибо, что закрыт магазин был. А будь там люди — сколько трупов было бы?

Алик увидел в глазах коменданта боль и недоумение.

— А им-то что… — заметил от в ответ. — Мочись в глаза, скажут, что Божья роса. А потом будут орать, что ополченцы в очередной раз сами себя обстреляли. По их просвещённому мнению, у нас ежедневно проходят утренний и вечерний самообстрелы. Весь интернет загадили…

— Ну а что ты хочешь, — ответил комендант. — Это информационная война. Не менее тяжёлая и важная, чем позиционная. Кстати, вот тебе и ещё одно поручение. Каждый день выходи в соцсети и пиши о том, что у нас происходит в действительности. Это важно. Это нужно. Займись.

— Да я уж занялся на днях… Было дело.

— А что за дело?

Алик ответил, стараясь избегать бранных слов:

— Да нашёлся один… орёл, скажем так, который заявлял, якобы со ссылкой на местные источники, что наш штаб находится не там, где он находится, а на первом этаже детского дома. На втором, соответственно, живут дети, и таким образом, мы здесь прикрываемся детьми от обстрелов. Пришлось ему ответить.

— И что же ты ему ответил? — живо заинтересовался комендант.

— Ну как тебе сказать помягче, чтоб особо не ругаться… Если не учитывать непристойные выражения, характеризующие моральный облик его родителей и его совершенно нетрадиционную сексуальную ориентацию, то в сухом остатке я сожалел о личном знакомстве с ним, разрывал это знакомство и обещал, что при первой же встрече — а она состоится непременно! — вместо того, чтобы пожать ему руку, я набью ему лицо. Собственноручно. И обосновывал это тем, что мне здесь, на месте, виднее, где находится наш штаб ополчения, нежели ему из Москвы.

— Из Москвы?

— Увы, и там козлов достаточно.

— Это точно…

В коридоре послышались шаги.

— А вот и разведка, — заметил комендант, вскочил с места, открыл дверь кабинета и крикнул в коридор: — Ребята, возьмите Штатского с собой! Как раз мимо его дома проезжать будете, заодно и подвезёте.

Алик молча пожал коменданту руку и вышел из кабинета.

Минут через двадцать Алик уже вышел из машины возле своего дома. Домой ему сразу не хотелось — он чувствовал себя неимоверно уставшим. Не от физической работы, нет, моральная усталость гораздо хуже, и от неё так просто не избавиться. Отдых и сон здесь малоэффективны, приходится прибегать к испытанному дедовскому средству — алкоголю, при этом отдавая себе отчёт в том, что завтра утром ты должен быть на месте, абсолютно здравомыслящим и без малейшего запаха перегара. И вся сегодняшняя рутина вновь повторится. И то же будет и послезавтра, и потом, и выходных он не увидит очень долго. До полной победы.

Пройдя мимо своего подъезда, Алик прошёл ещё метров пятьдесят к ближайшему пивняку и дошёл до стоявших на улице столиков, за которыми завсегдатаи пили пиво и по звукам недалёких разрывов довольно точно определяли, куда именно упал снаряд — на заводы, на посёлки, или ближе к центру. Ни у кого из них и в мыслях не было устраивать панику и бежать в какое-то укрытие. Ни к чему. Они привыкли.

— Здравствуй, Аличек! — радушно сказали ему. — Заходи, попей пивка.

— Зайду, — отозвался Алик. — Но ненадолго.

— А что так?

— До Светы дойду.

Светой звали хозяйку питейного заведения, до которого нужно было пройти ещё метров тридцать. У неё в продаже была водка, потому Алик, опрокинув в себя кружку пива, поднялся и направился туда — известно, что пивом голову не обманешь. После штабной повседневной рутины ему была просто необходима нервная разрядка. Хотя бы такая.

Заведение Светы, как всегда, было открыто, а сама хозяйка, завидев Алика, воскликнула:

— Алька, заходи, дорогой! Выпить водочки пришёл?

— Водочки выпить, точно. И отдохнуть немного.

— Так садись за столик, отдыхай! Я тебе сейчас всё принесу — и выпить, и поесть.

— Спасибо, Света. У тебя здесь хорошо. Уютно. И я заметил — ты никогда не закрываешься раньше времени.

— А зачем мне раньше закрываться? Обстрелы? Да наплевать мне на них. Я давно привыкла. Если снаряд сюда прилетит, так мне всё равно, где меня убьёт, на улице или здесь. А если другие под обстрел попадут, так они хотя бы сюда забегут, здесь укрыться смогут. А я им и водочки налью. И мне всё равно, есть у них деньги или нет. Будут живы — придут и отдадут.

Света не лукавила — она так и поступала. Да и не она одна. На этой же улице под любыми обстрелами работали и магазины, и частники — сапожная и часовая мастерские. Все работники тоже привыкли ко всему. Точно так же, как привыкли коммунальщики, ремонтировавшие электросети и водопровод под огнём, как привыкли заводские рабочие, не прекращавшие работать ни на один день, как привыкли все жители этого осаждённого города, каждый из которых ежедневно совершал свой незримый подвиг. А все вместе эти подвиги складывались в один, единый подвиг. Подвиг города-героя. И не считайте это преувеличением.

Дома мама не спала. Кот тоже. Увидев не совсем трезвого Алика, мама вздохнула, но никаких претензий по этому поводу не выразила — и так было ясно, что сын неимоверно устал и потому позволил себе немного расслабиться. И кот промолчал. Коты всё понимают.

— Сынок, — сказала мама с порога. — Нам бы с тобой все документы в одно место сложить надо.

— Зачем?

— Как зачем? Ну а вдруг нас разбомбят? Так хоть документы под рукой будут.

Трудно было с этим не согласиться. Мама, как уже было сказано, помнила ещё Великую Отечественную и хорошо знала, что говорит. Тем более, к документам она всегда относилась с пиететом. Но Алику, вымотанному всей дневной рутиной, было не до сборов и не до документов. Алкогольную разрядку нужно было подкрепить крепким сном, и чем скорее, тем лучше.

— Мама, — вздохнул Алик. — Поверь мне, старому дураку: если нас с тобой разбомбят, то наши документы никому и на хрен не будут нужны.

— Что ж, может быть, ты и прав, — согласилась мама после паузы. — Есть будешь?

— Буду.

Наскоро перекусив, Алик разделся, рухнул в постель, покосился нехорошим взглядом на изобретение садистов — будильник — и минуту спустя уже крепко спал. Звуки обстрела ему не мешали. Он привык. Такая же рутина.

Он спал тяжело, без сновидений. Да и вообще — какие могут быть сны на войне? Самые разнообразные, могут мне ответить. Согласен. Но лучше бы их не видеть. Как и войну.

А назавтра он опять вскочил по будильнику — и всё повторилось. С небольшими вариациями.

Алик не носил военную форму, не брал в руки оружие и не воевал на передовой. Но он и ему подобные люди делали не менее важное дело, чем бойцы ополчения, вышедшие против карателей с оружием в руках. Ведь именно там, в считанных сотнях метров от окопов, люди героически пытались воплотить в жизнь мечту Томмазо Кампанеллы — Город Солнца. Город справедливости. Конечно же, вокруг было достаточно грязи и крови — даже с избытком. В этой грязи невозможно не запачкаться. Конечно же, они и сами были не ангелами — на войне ангелов не бывает. Но, по крайней мере, они попытались. Может быть, что-то у них плохо получалось, может быть, они в чём-то и ошибались, но у них не было времени на повторную попытку — они строили свою жизнь сразу набело.

А сейчас этот город находится под оккупацией. Так случилось, что ополчение было вынуждено отступить. Пришли каратели. Город Солнца был разрушен, не успев до конца достроиться. Но очень хотелось бы туда вернуться и довести начатое до конца. И я на это надеюсь.