Правление Николая I Павловича (1825 - 1855).
Правление императора началось с подавления восстания «декабристов» действовавших в духе традиций «гвардейского столетия» - определения данного А. Бушковым при описании способа смены императоров Российской империи с момента кончины Петра I и закончившегося смертью Александра I.
Впрочем, нельзя быть уверенным, что смоленский мужик проникся важностью момента при смене правителя. Как говорится: «от царя далеко, а до бога высоко». От крестьянина по-прежнему требовалось работать, работать и работать, а также платить, платить и еще раз платить.
Тем временем новое правительство видело, что не все ладно в государстве Российском. Крестьянский вопрос все острее становился на повестку дня. Пытался его решить по принципу «и волки сыты и овцы целы» еще император Александр I, но такова специфика России, что реформациям она поддается с трудом.
После орудийных залпов картечью на Сенатской площади Санкт - Петербурга казалось, что новый император может не оглядываться на дворянство, чтобы дать новый импульс развитию государства. Сторонник отмены крепостного права Николай I все же не решился раскачивать лодку и дать волю тяглому населению, но некоторые реформы проведены были.
Казенная деревня в 1820-х гг. отличалась крайней пестротой экономических условий. Более трети государственных крестьян оказались недостаточно обеспечены землей. Преобладало экстенсивное, мало продуктивное сельское хозяйство. На деревню наседали чиновники, и часто нельзя было понять чье положение хуже - крепостных крестьян или же государственных. Казенных крестьян было в то время около 10 млн. мужских душ. Положение их отличалось от положения помещичьих крестьян тем, что они эксплуатировались не отдельными помещиками, а классом крепостников и крепостным государством в целом. На государственных крестьянах лежали тяжелые повинности: устройство дорог, ямская повинность, корабельная - по рубке и заготовке леса и т. п. Государство брало с них большие подати, представлявшие один из основных источников доходов казны.
Что касается быта крестьян проживавших на территории нашей части губернии в указанный период, то его выразительно описал один из смоленских публицистов. «…Въезжая в деревню вы увидите ряд приземистых, почти ушедших в землю хат, крытых соломой с узенькими маленькими двумя или даже одним окном». Но А.Н. Энгельгардт, посетив родную деревню уже после отмены крепостного права в 1963 году писал в «Санкт-Петербургских Ведомостях»: « В деревнях у крестьян всюду идет постройка – точно после пожара. Новые избы большей частью уже не такие как были прежде, не курные, без печей, с дырами вместо окон, а чистые и светлые. Местами даже встречаются даже светлицы с несколькими окнами, с вычурными украшениями на крышах и окнах, с большими, хорошо крытыми дворами и прочих хозяйственных построек».
Разрешение крестьянского вопроса предполагалось вести постепенно и осторожно, рядом частичных реформ. Первым шагом в этом направлении должна была стать реформа управления государственной деревней. В 1837 г. создано Министерство государственных имуществ, которое возглавил один из чиновников при императоре П. Д. Киселев. Это был боевой генерал и деятельный администратор с широким экономическим кругозором. В свое время он подавал Николаю I записку о постепенной отмене крепостного права. В 1837-1841 гг. Киселев добился проведения ряда мер, в результате которых удалось упорядочить управление государственными крестьянами. В деревнях стали открываться школы, больницы, ветеринарные пункты. Особое внимание министерство уделяло поднятию агротехнического уровня крестьянского земледелия. Широко внедрялась посадка картофеля. Местные чиновники принудительно выделяли из наделов лучшие земли, заставляли крестьян сообща сажать там картофель, урожай изымали и распределяли по своему усмотрению, иногда даже увозили в другие места. Это называлось «общественной запашкой», призванной страховать население на случай неурожая. Крестьяне же увидели в этом попытку внедрить казенную барщину. По государственным деревням в 1840-1844 гг. прокатилась волна «картофельных бунтов».
Казенные крестьяне рассматривались как юридически свободные, обрабатывавшие государственные земли, и, поэтому, обязанные выполнять все предписания властей. Цели в отношении этой группы крестьян ставились такие: во-первых, благоустроив государственную деревню хозяйственно - административно повысить поступавшие от нее государственные доходы и, во-вторых, показать помещикам, как надо управлять крестьянами.
По реформе создавались местные органы самоуправления под надзором государственных чиновников. С этой целью каждая губерния делилась на округа.
Согласно изданному в 1843 году указу ни окружной начальник, ни чиновники Губернской Палаты Государственных Имуществ не должны были вмешиваться в дела управления общинами. В их обязанности входило только: «содействовать развитию между крестьянами собственного мирского управления, наблюдать за исполнением преподанных им правил, но не вмешиваться в суждения по делам, принадлежащим сельскому управлению и расправе, ни в постановления мирских сходов, если в собственных своих делах они действуют по праву, предоставленному законом».
В государственных деревнях провели ряд экономических мер. Оказывалось содействие по добровольному переселению малоземельных крестьяне на свободные земли (Сибирь). Их наделы распределялись среди членов общины. Было пересмотрено налогообложение в соответствии с хозяйственными и природными условиями. Учреждены «вспомогательные ссуды» для мелкого кредита крестьянам, увеличено количество магазинов на случаи неурожаев. Расширилась сеть низших школ, ветеринарных и медицинских пунктов. Подушная подать стала постепенно превращаться в земельно-промысловую.
Киселев провозгласил своей целью приблизить положение государственных крестьян к положению "свободных сельских обывателей". Крестьяне стали получили агротехническую помощь, получили возможность пользоваться кредитом. Конечно, и после реформы наделы государственных крестьян оставались недостаточными, а крестьянское самоуправление было подчинено мелочной полицейской опеке, но все же положение государственных крестьян значительно улучшилось.
Правда существует и негативная оценка данных реформ. Из-за введения новых повинностей для пополнения казны, над крестьянами был поставлен полицейско-чиновничий аппарат, обладавший широкими полномочиями. Дело доходило до крестьянский бунтов, а реформу называли передачей крестьян в крепостную зависимость Киселёву.
Согласно данным Сельскохозяйственного статистического справочника Смоленской губернии составленным Яковом Соловьевым. «Москва 1855 год» в Смоленской губернии в результате реформы создано четыре округа, которые находились в ведомстве Управления государственных крестьян. В один из округов, входили Смоленский, Поречский, Краснинский, и Рославльский уезды. Всего в округе имелось 33 010 душ крестьян мужского пола. Каждый округ делился на волости, которые в свою очередь подразделялись на сельские общества. Всего на тот момент в Смоленской губернии было 22 волости. Смоленский округ разделялся на 8 волостей.
Поречский уезд состоял из Верховской, Лоинской, Силуяновской, и Бородинской волостей. Деревни Гвоздевицы, Орловка, Костылево и Озерищи входили в состав Лоинской волости. В нашу волость входило 4 сельских общества, на территории которой находилось 113 селений с числом 4 314 душ мужского населения.
Округами руководили управления, возглавляемые окружными начальниками. В волости органом управления являлось волостное правление, возглавляемое волостным головой. Сельские общества выбирали сельское правление и сельского старшину. По делам не представляющим особой важности волостные и сельские правления выполняли функции волостных и сельских расправ.
Волостные головы, заседатели волостных правлений, сельские старшины и добросовестные в волостных и сельских расправах и некоторые другие должностные лица избирались самими крестьянами, с утверждением их окружным начальством.
Общинные дела решались мирскими сходами сельского общества, о чем составлялись приговоры, которые поступали затем на утверждение палаты государственных имуществ.
Впрочем, некоторые дела решались с одной стороны сходами отдельных селений, как например раскладка податей, с другой, мирские сходы целой волости путем жеребьевки выбирали рекрутов.
Всего в Поречском уезде, в тот период, проживало 18 251 душ мужского пола государственных крестьян при площади земельных угодий 115 602 десятины или 6 ¼ на душу. Учитывая, что принималось во внимание только мужское население, мы видим насколько мало земли приходилось на семью.
В здешних краях проживало наибольшее количество государственных крестьян всей губернии. На территории располагалось 544 деревни заселенных государственными крестьянами. В среднем в одном селении проживало 34 человека мужского пола.
Из "Географии Смоленской губернии" П. Шестакова:
Таблица
Показывающая движения народонаселения Смоленской губернии по среднему числу последних 10 лет, с 1840 по 1850 годы.
Поречский уезд.
Родившихся. Умерших. Сочетавшихся браком
Муж. Жен. Муж. Жен.
2 010 2 027 1 488 1 568 864
"Размещение сельских жителей вообще тесное и неудобное: в расположении своих строений, они не наблюдают никакой правильности, не заботятся о чистоте и порядке за исключением Государственных крестьян, в некоторых селениях Гжатского уезда около Московской губернии. Эта беспечность происходит от привычки и пристрастия крестьян к старине. Большая часть селений удалена от больших дорог и разбросаны без всякой правильности. Вновь возводимые селения Государственных крестьян, строятся по данным от министерства планам и фасадам, но по новости дела, успех еще не значителен. Величина изб от 2 ½ до 4 сажен при них сени и холодная горница от 1 ½ до 3 саженей. В каждой избе помещается семейство иногда до 10 душ. Ежели семейство значительное, или разделено на два хозяйства, то через сени пристраивают другую избу, одинаковой величины с первой. Избы эти редко строятся на улицу, но чаще во двор. Перед домом через улицу, находятся амбары, мерой не более 6 аршин каждый; их бывает по два и по три в ряд; поветь со скотным двором, занимает пространство от 7 до 10 квадратных сажень. Сарай с сеном и хлебный двор строится в некотором отдалении от жилой избы и двора. Величина этих сараев весьма неопределенная, но вообще приходится на каждый двор два сарая, длиною от 3 до 4 саженей, шириной не более 2-х саженей. Против сараев строится овин или сушильня для хлеба, с навесом для молотьбы. Селения, расположенные в стороне от большой дороги, или от реки устроены так безобразно и тесно, что при малейшем несчастье от пожара, редко что остается. Бани тесны и по числу дворов приходится одна баня на четыре двора; в прежнее время, они помещались почти в середине селений; но ныне приняты против сего строгие меры, и крестьяне должны строить свои бани вдали от прочих строений. Строения везде деревянные; только в некоторых богатых имениях, около господского дома находятся каменные строения, для дворовых людей.
В физическом отношении, жители Смоленской губернии стройны, росту среднего, сложения здорового, за исключением жителей тех селений и деревень Бельского, Духовщинского и Поречского уездов, которые смежны с обширными болотами; вредные испарения последних производят здесь лихорадки, горячки, и прочие болезни, имеющие весьма вредное влияние на физические силы и рост человека".
Несколько слов о грамотности населения в указанный период:
Примечание : Поречский уезд входил в Смоленский округ.
Между тем реформа Киселёва не ликвидировала главную систему внеэкономического принуждения – крестьяне остались прикрепленными к земле. Тем не менее, реформа упорядочила землепользование крестьян, но образцом для помещичьей деревни так и не стала.
К другим достижениям времен правления Николая I относят проведение финансовой реформы.
Не знаю только, каким образом данная реформа коснулась жизни моих земляков.
В 1825 г. внешний долг России достигал 102 млн. руб. серебром. Страна была наводнена бумажными ассигнациями, которые печатало правительство, пытаясь покрыть военные расходы и платежи по внешнему долгу. Стоимость бумажных денег неуклонно падала. Незадолго до своей смерти Александр 1 назначил на пост министра финансов известного ученого-экономиста Егора Францевича Канкрина. Убежденный консерватор, Канкрин не ставил вопрос о глубоких социально-экономических реформах. Но он трезво оценивал возможности экономики крепостной России и считал, что правительство должно исходить именно из этих возможностей. Главной своей задачей Канкрин считал упорядочение денежного обращения.
С 1839 года основой финансовой системы стал серебряный рубль. Затем были выпущены кредитные билеты, которые можно было свободно обменивать на серебро. Канкрин следил чтобы количество находящихся в обращении кредитных билетов в определенной пропорции соответствовало государственному запасу серебра (примерно шесть к одному).
Как у любого реформатора, у министра финансов нашлись недоброжелатели. Вот как поэт С.А. Соболевский отозвался о его деятельности, уместив оценку карьеры в четыре строки:
То Канкрин! - Пришел с алтыном
Из далеких чуждых стран. Стал России
Верным сыном, Понабив себе карман.
Все же, думается, поэт был не прав.
Монеты находившиеся в повседневном обращении у крестьян.
К одной из заслуг Николая I выходящей, однако, за пределы сферы привычной жизни крестьян и мало затрагивающих ее следует отнести издание Свода законов Российской империи.
По распоряжению Николая работы по составлению Свода законов были поручены группе специалистов под руководством Сперанского. Прежде всего, были выявлены в архивах и расположены по хронологии все законы принятые после 1649 г. Их опубликовали в 51 томе “Полного собрания законов Российской империи”.
Вообще – то мужику законы ни к чему. Вся жизнь его регламентирована обычаями. Разве что когда крестьянин совершал какое-либо серьезное преступление, то тогда ему приходилось сталкиваться с судебными органами. Все семейные и иные споры внутри общины рассматривала сама община.
У А.Н. Энгельгартда, ученого и помещика Дорогобужского уезда, в его «Письмах из деревни» имеются очень точные рассуждения о мужицком правосознании:
«… Мужику не под силу платить повинности, а кто их наложил? Паны, говорит мужик. Продают за недоимки имущество – кто? Опять паны. Мировой присудил мужика за покражу двух возов сена к трем с половиною месяцам тюремного заключения; мужик просит написать жалобу на съезд и никак не может понять, что нельзя жаловаться на то, что за 2 воза мировой присудил к 3½ месяцам тюрьмы.
– За два-то воза на три с половиною месяца?
– Да, закон такой есть.
– Помилуйте, где ж такой закон? Ну, сами посудите, по-божески ли это будет!
– Понимаешь ты, в законе написано.
– В каком это законе? Кто ж этот закон писал? Все это паны написали.
И так во всем. Все – и требование недоимок, и требование поправки дорог, и требование посылать детей в школу, рекрутчина, решения судов – все от панов. Мужик не знает «законов»; он уважает только какой-то божий закон. Например, если вы, поймав мужика с возом украденного, сена, отберете сено и наколотите ему в шею, – не воруй, – то он ничего; если кулак, скупающий пеньку, найдет в связке подмоченную горсть и тут же вздует мужика, – не обманывай, – ничего; это все будет по-божески. А вот тот закон, что за воз сена на 3½ месяца в тюрьму, – то паны написали мужику на подпор…».
По уставу 1831 года срок солдатской службы равнялся 20 годам. В солдаты забирали людей не моложе 20 лет и не старш 35, ростом не менее 2 аршин 3 вершков (1 м. 55 см.), здоровых и не страдающих явными недостатками. Сельское общество должно было внести в казну деньги на прием крестьянского парня в рекруты: на обмундирование (на одежду и обувь), на провиант, на жалованье. Рекрутское присутствие выдавало виды (название документа) женам рекрутов.
Вот о чем еще стоит сказать, так это о положении солдат в Русской армии, вчерашних крестьянах. Приведу отрывок из рассказа Льва Толстого «Николай Палкин», он стоит того:
«….Мы ночевали у 95-летнего солдата. Он служил при Александре I и Николае I.
— Что, умереть хочешь?
— Умереть? Еще как хочу. Прежде боялся, а теперь об одном бога прошу: только бы покаяться, причаститься привел бог. А то грехов много.
— Какие же грехи?
— Как какие? Ведь я когда служил? При Николае; тогда разве такая, как нынче, служба была! Тогда что было? Вспоминать, так ужасть берет.
Я еще Александра застал. Александра того хвалили солдаты, говорили милостив был. Я вспомнил последние времена царствования Александра, когда из 100 — 20 человек забивали насмерть. Хорош же был Николай, когда в сравнении с ним Александр казался милостивым.
— А мне довелось при Николае служить,—сказал старик. — тотчас же оживился и стал рассказывать.
— Тогда что было,— заговорил он. — Тогда на 50 палок порток не снимали; а 150, 200, 300... насмерть запарывали. Говорил он и с отвращением, и с ужасом, и не без гордости о прежнем молодечестве.
— А уж палками — недели не проходило, чтобы не забивал насмерть человека или двух из полка. Нынче уж и не знают, что такое палки, тогда это словечко со рта не сходило, Палки, палки!.. У нас и солдаты Николая Палкиным прозвали. Николай Павлыч, а они говорят Николай Палкин. Так и пошло ему прозвище.
— Так вот, как вспомнишь про то время,— продолжал старик,— да век-то отжил — помирать надо, как вспомнишь, так и жутко станет. Много греха на душу принято. Дело подначальное было. Тебе всыпят 150 палок за солдата (отставной солдат был унтер-офицер и фельдфебель теперь кандидат), ты ему 200. У тебя не заживет от того, а ты его мучаешь — вот и грех.
-Унтер-офицера до смерти убивали солдат молодых. Прикладом или кулаком свиснет в какое место нужное: в грудь, или в голову, он помрет.
И никогда взыску не было. Помрет от убоя, а начальство пишет: «Власти божиею помре». И крышка. А тогда разве понимал это? Только об себе думаешь. Теперь вот ворочаешься на печке, ночь не спится, все тебе думается, все представляется. Хорошо, как успеешь причаститься по закону христианскому, да простится тебе, а то ужасть берет. Как вспомнишь все, что сам терпел да от тебя терпели, таки аду не надо, хуже аду всякого...
Я живо представил себе то, что должно вспоминаться в его старческом одиночестве этому умирающему человеку, и мне вчуже стало жутко.
Я вспомнил про те ужасы, кроме палок, в которых он должен был принимать участие. Про загоняние насмерть сквозь строй, про расстреливанье, про убийства и грабежи городов и деревень на войне (он участвовал в польской войне), и я стал расспрашивать его про это. Я спросил его про гоняние сквозь строй. Он рассказал подробно про это ужасное дело. Как ведут человека, привязанного к ружьям между поставленными улицей солдатами с шпицрутенами палками, как все бьют, позади солдат ходят офицеры и покрикивают: «Бей больней!»
— «Бей больней!»—прокричал старик начальническим голосом, очевидно не без удовольствия вспоминая и передавая этот молодеческий начальнический тон.
Он рассказал все подробности без всякого раскаяния, как бы он рассказывал о том, как бьют быка и свежуют говядину. Он рассказал о том, как водят несчастного взад и вперед между рядами, как тянется и падает забиваемый человек на штыки, как сначала видны кровяные рубцы, как они перекрещиваются, как понемногу рубцы сливаются, выступает и брызжет кровь, как клочьями летит окровавленное мясо, как оголяются кости, как сначала еще кричит несчастный и как потом только охает глухо каждым шагом и с каждым ударом, как потом затихает и как доктор, для этого приставленный, подходит и щупает пульс, оглядывает и решает, можно ли еще бить человека или надо погодить и отложить до другого раза, когда заживет, чтобы можно было начать мученье сначала и додать то количество ударов, которое какие-то звери с Палкиным во главе, решили, что надо дать ему. Доктор употребляет свое знание на то, чтобы человек не умер прежде, чем не вынесет все те мучения, которые может вынести его тело.
Рассказывал солдат после, как после того, как он не может больше ходить, несчастного кладут на шинель ничком и с кровяной подушкой во всю спину несут в госпиталь вылечивать с тем, чтобы, когда он вылечится, додать ему ту тысячу или две палок, которые он недополучил и не вынес сразу.
Рассказывал, как они просят смерти и им не дают ее сразу, а вылечивают и бьют другой, иногда третий раз. И он живет и лечится в госпитале, ожидая новых мучений, которые доведут его до смерти. И его ведут второй или третий раз и тогда уже добивают насмерть. И все это за то, что человек или бежит от палок, или имел мужество самоотвержение жаловаться за своих товарищей на то, что их дурно кормят, а начальство крадет их паек.
Он рассказывал все это, и когда я старался вызвать его раскаяние при этом воспоминании, он сначала удивился, а потом как будто испугался.
— Нет,— говорит,— это что ж, это по суду. В этом разве я причинен? Это по суду, по закону.
То же спокойствие и отсутствие раскаяния было у него и по отношению к военным ужасам в которых он участвовал и которых он много видел и в Турции и в Польше. Он рассказал об убитых детях, о смерти голодом и холодом пленных, об убийстве штыком молодого мальчика-поляка, прижавшегося к дереву.
И когда я спросил его, не мучает ли совесть его и эти поступки, он уже совсем не понял меня. Это на войне, по закону, за царя и отечество.
Это дела, по его понятию не только не дурные, но такие, которые он считает доблестными, добродетельными искупающими его грехи. То, что он разорял, губил не повинных ничем детей женщин, убивал пулей и штыком людей, то, что сам засекал, стоя в строю, насмерть людей и таскал их в госпиталь и опять назад на мученье, это все не мучает его это все как будто не его дела. Это все делал как будто не он, а кто-то другой.
Есть у него кое-какие свои грешки личные, когда он без того, что он называет законом, бил и мучил людей, и эти мучают его, и для искупления от них он уж много раз причащался и еще надеется причаститься перед самой смертью, рассчитывая на то, что это загладит мучающие его совесть грехи. Но он все-таки мучается, и картины ужасов прошедшего не покидают его.
Что бы было с этим стариком, если бы он понял то, что так должно бы быть ясно ему, стоящем на пороге смерти, что между всеми делами его жизни, теми, которые он называет по закону, и всеми другими нет никакого различия, что все дела его те, которые он мог сделать и не сделать (а бить и не бить, убивать и не убивать людей всегда было в его власти), что все дела его — его дело, что как теперь накануне его смерти, нет и не может быть никакого посредника между ним и богом так и не было и не могло быть и в ту минуту, когда его заставляли мучить и убивать людей. Что б с ним было, если бы он понял теперь, что не должен бы бить и убивать людей и что закона о том, чтобы бить и убивать братьев, никогда не было и не могло быть. Если бы он понял, что есть только один вечный закон, который он всегда знал и не мог не знать — закон, требующий любви и жалости к людям, а что то, что он называет теперь законом, был дерзкий, безбожный обман, которому он не должен был поддаваться. Страшно подумать о том, что представлялось бы ему в его бессонные ночи на печке и каково было бы его отчаянье, если бы он понял это. Мучения его были бы ужасны. Так зачем же и мучить его? Зачем мучить совесть умирающего старика?
Лучше успокоить ее. Зачем раздражать народ и вспоминать то, что уже прошло? Прошло? Что прошло? Разве может пройти то, чего мы не только не начинали искоренять и лечить, но то, что боимся назвать и по имени. Разве может пройти жестокая болезнь только от того, что мы говорим, что прошло. Оно и не проходит, и не пройдет никогда, и не может пройти, пока мы не признаем себя больными. Для того чтобы излечить болезнь, надо прежде признать ее…».
Этот эпизод очерка можно смело наложить на всю эпоху царизма в России. Тут нечего ни прибавить, ни убавить. Экстраполируя армейскую жизнь солдат на жизнь крестьян в деревне можно составить представление о нравах общества в целом. Жизнь мужика - землепашца это смягченный вариант армейской жизни. Вот так и жили наши предки.
Бесправие нищета, беспросветное невежество, жестокость. Некоторая гуманизация общества наступит в правление лишь последующих императоров.
Источники, использованные в работе:
1. Военно-статистическое обозрение Российской Империи. Том VIII. Часть 2. Смоленска губерния. Санкт - Петербург 1852.
2. П. Шестаков. География Смоленской губернии. Смоленск. 1857 год.
3. Сельскохозяйственная статистика Смоленской губернии. Составитель Я. Соловьев. Москва 1855 год.
4. И. Беляев. Крестьяне на Руси. СПб., 1879.
5. Л.Н. Толстой. Николай Палкин. Интернет-публикация.
6. А.Н. Энгельгардт. Письма из деревни. Алгоритм. Москва. 2010.
7. А. Бушков. Россия, которой не было: загадки, версии, гипотезы. Палек. 1998 год.
8. В. О. Ключевский. Русская история. Полный курс лекций в трех книгах. Мысль. 1995.