Академия

Итак, я добрался до ВМА, сходу сдал все экзамены на 5 (русский на 4), и получил проходной бал 23.5. Порог поступления тогда был 21-22, а в небольших городах и менее того. Вторая особенность заключалась в том, что во всех институтах экзамены сдавались в августе, а в ВМА в июле – многие, не поступив, забирали документы и тут же шли поступать в гражданский ВУЗ. В-третьих, в те времена было положение о том, что уже сданные экзамены учитывались при поступлении (не знаю, может, это была байка?)

Также у меня было несколько «козырей», которые, как считалось, тоже учитывались: мужчины предпочтительней, национальность без «недостатков», мать-одиночка, комсомольская характеристика, и пр. и пр. и пр.

Фактически, я добился своего: мне оставалось только забрать, наконец, документы, и начинать наслаждаться студенческой жизнью.

Я потом часто думал, как бы сложилась моя жизнь, если бы я так и сделал. Сейчас я уже так не думаю, потому, что теперь знаю, что радикально бы это ничего не изменило.

Но, как известно, «история не терпит сослагательных наклонений», произошло то, что произошло. Я позвонил домой, и когда там узнали, что я поступил в ВМА, мне пришлось выдержать визг в телефонной трубке и, естественно, ни о каком отказе речи и быть не могло. Опять же, произошло некоторое событие, сильно повлиявшее на мое отношение к Военно-Морскому Флоту: нам выдали форму!

Магическое действие тельняшки, гюйса, голландки а, главное, ремня с якорем па пряжке я теперь знаю очень хорошо. Я не знаю, как это действует, но мне рассказывали, что некоторые девчонки буквально заставляли раздеваться парней, а потом … примеряли их форму. Очевидно, в полосатой футболке каким-то магическим способом прошиты души моряков, стоявших на клотике, держа в одной руке бронзовую подзорную трубу, а второй леер. Я так думаю, что это было еще в те времена, когда корабли были деревянными, а люди на них железными (злые языки говорят, что сейчас все наоборот).

Так или иначе, но «соленый ветер» зашумел у меня в голове, и я решил остаться. Решить-то я решил, но мне казалось, что у меня всегда есть право передумать. Дескать посмотрим, как это будет, а если что… И вот тут-то и была принципиальная ошибка, потому как, после поступления и курса молодого бойца мы все давали присягу, и автоматически становились просто матросами. Формально, мы проходили срочную службу, только не на корабле, а в Ленинграде. И потому уйти можно было только на корабль. И то, если тебе зачтут срок службы в ВМА. Когда я это узнал, мне стало плохо до тошноты. Я так не хотел служить в армии, и теперь сам засунул свою шею в эту петлю, предварительно смазав веревку мылом.

Первый год службы я был уверен, что это какая-то ошибка, шутка, что вот скоро кто-то там наверху во всем разберется, и меня позовут, извинятся, попросят сдать форму и военный билет, вернут мне паспорт, отпустят домой. Все, что со мной происходило, воспринималось не иначе, как затянувшийся розыгрыш. Неудачная шутка. Я был уверен, что это все понарошку, не на самом деле… В психиатрии есть такой термин дереализация, когда больной уверен, что он оказался в каком-то шоу, что все подстроено, что все окружающие – актеры, знающие свои амплуа.

Так одно вранье породило другое, гораздо более обширное и страшное.

Мне хотелось как-то дать знак, что я их «раскусил», что мне уже неинтересно играть в эту игру. Все, что мне говорилось со стороны начальства, я воспринимал «не то, что бы несерьезно», я вообще это не воспринимал. Отвечал «есть», и, улыбаясь, начинал делать все наоборот. Я не нарушал воинскую дисциплину, я просто «не знал, что все по-настоящему». Мне говорили «стройся!» - я строился, а потом, постояв немного, я считал, что устал, отходил в сторону и садился на стул.

Нужно ли объяснять, что ко мне испытывали командиры! По-моему, они меня не просто «не любили», они меня то презирали, то ненавидели, а вообще-то немного боялись – им был непонятен ход моих мыслей. Я для начальства был настолько непредсказуем, что это повергало их в шок! Я приходил на вечернюю проверку, и, вдруг, решив, что «все надоело, и нужно бы развлечься», выходил из строя и шел в город искать приключения. Возвращался поздно ночью, пьяный и побитый.

Кстати о выпивке: пить начал именно там, на первом курсе. Зачем? Не знаю. Меня всегда поражал этот вопрос: «Зачем Вы пьете?» «Да не зачем, а почему! Да потому, что не знаю почему. А почему бы и нет?» Говорят, что все преступления человек делает на одном основании: «Просто потому, что могу».

Есть такое положение, что первичная алкоголизация в подростковом возрасте начинается с целью адаптации к изменившимся реалиям. Человек пытается уйти от проблем. Наверное, это правильно, но все дело в том, что я не осознавал своих проблем. Это не было попыткой избежать боль, и не было приемом для веселья и радости – мне казалось, что у меня нет никаких проблем. Мое высокомерие, перфекционизм подкреплялись тем, что я, во-первых, и так уже учусь в самом престижном заведении страны, а, во-вторых, я еще и хорошо учился! Мне было совсем не тяжело спать на лекциях, ничего не читая сдавать зачеты, потому, что все то, что нужно было первокурснику, я уже прочитал еще в школе.

Единственное, что мне было нужно, как я считал, - это поиск новых ощущений! Я итак утер нос всем тем, кто не верил в меня. К сожалению, это мне не прибавило уверенности в себе. Опять же я действительно считал, что рано или поздно «это все закончится», и тогда моя жизнь замечательным способом изменится сама собой. Я окажусь в мягкой и теплой постели, из меня выйдет вся та отрава, которую я в себя заталкивал, я успокоюсь, и буду окружен любовью и уважением. У меня появилась мечта в «город золотой», где меня ждут.

Да-да, это были времена, когда начал появляться Ленинградский Рок-Клуб. Я не знаю, все ли знают, что это за явление, но те, кто его хорошо помнят, там не были.

О да, это было место и время, где и когда все выражали протест и боролись за свободу. Мало кто знал, протест против чего, и что такое свобода, но всем хотелось. Я не буду врать – я не был в Рок-Клубе, но в подвале казармы мог целую ночь, склоняясь на магнитофоном, слушать Аквариум «Радио Африка», Кино, Зоопарк, Алису. Это при условии, что за наличие радиоприемника Селга, ловившего от силы две станции, курсанта сажали на губу, как политически ненадежного – он мог слушать «Голос Америки»!

На вопрос: «почему я стал алкоголиком?» у меня есть только один ответ: «наркотики доставать было труднее». Хотя были случаи, когда мне удавалось где-то стянуть какие-то таблетки, я не знал еще точно, что это такое, но уже знал, что центрально-действующее. Они принимались или просто так, или с пивом. Эти ощущения тоже анализировались и складывались в коллекцию «достижений». Я благодарен Богу, что мне не попадались опиаты, а только транквилизаторы и нейролептики: я приходил к выводу, что «это какой-то дурацкий кайф», и начинал еще более презирать наркоманов. Хотя сам от них ничем не отличался.

Мои начальники пытались от меня как-то отделаться: меня водили к психиатру. Это была такая уловка: если курсанту ставили диагноз «реактивный невроз», его просто комиссовали, без службы на Флоте. Диагноз потом снимался, большинство просто выкидывало мед. книжку, и человек спокойно заканчивал Медицинский институт, ничего никому не объясняя. К сожалению, мне не удалось воспользоваться даже этой помощью. Я так не любил начальство, что и тут все делал неправильно: я почитал учебник, и когда мне задавали «нужные» вопросы – давал «не нужные» ответы. Психиатры разводили руками, и говорили: «А что я могу сделать? А вдруг он потом пойдет к другому врачу, и у меня будет явная ошибка диагноза? Зачем мне лишние проблемы? Не хочет идти навстречу – значит не хочет».

Фактически это был вранье какого-то уже высшего порядка: я знал, что они знают, они знали, что знаю я, но вслух произносить этого нельзя.

- Нельзя сказать, что курсант алкоголик (в ВМА! Да как же он поступил!), нельзя сказать, что он систематически нарушает дисциплину (у нас все дисциплинированные!), нельзя отчислить за это. И вообще, стране нужны офицеры (холодная война в разгаре!)

- Я знал, что они хотят, чтобы я сознался в том, что я невротик, но мне было стыдно это признать, я знал, что они хотят меня отчислить, но мне не хотелось, чтобы «меня отчисляли», вот если бы мне предоставили возможность «гордо уйти», «хлопнуть дверью». Я знал, что рано или поздно меня все-таки выгонят, но мне хотелось, чтобы они вначале «постарались», мне не хотелось сдаваться без боя, нравился сам бой.

Это какое-то патологическое состояние эмоционально-логического вклинивания. Коса нашла не на камень, а как-то хитро под него. Теперь получается, что вытащить не удается, нужно только ломать косу, или камень. Ни первого ни второго делать не хочется, и потому стоит человек и дергает за древко, понимает, что ничем хорошим это не закончится, но продолжает на что-то надеяться. Состояние «азарта висельника»: а вдруг, все-таки помилуют в последний момент, или веревка порвется, или еще что-нибудь произойдет. До меня, правда, ничего не происходило, но я же - особенный!

Сейчас я это вижу очень часто в семьях алкоголиков. Такое состояние характерно и для больных, и для созависимых.

Возвращаясь к своей истории, могу только сказать, что все-таки меня выгнали, на 4 курсе. Это было теоретически невозможно (после 2 не выгоняли вообще), но и я тоже был невозможен. И отправили на Флот с предписанием: «устройте ему там веселую жизнь, потому, что достал всех – это не то слово!»