Колонки 2005 года

ТЕЛЕ-РЕАЛЬНОСТЬ

«Оранжевая революция» была сенсацией, которая увлекла миллионы людей во всем мире. Очень многие из них годами не вспоминали об Украине и даже не были уверены в ее существовании. И они оставались бы в этом, не очень болезненном, правда, сомнении, если бы не телевидение. Минувшей зимой утром, днем и вечером американские и европейские каналы показывали Майдан.

И Украина стала реальностью.

Не все так просто, конечно. Украина – давно уже есть, и этом смысле она вполне реальная страна вне зависимости от какого бы то ни было телевидения. Но вторая - «теле»-реальность - Украины, которая возникла, благодаря тому, что многодневное стояние тысяч людей на столичной площади было показано всему миру по телевидению, оказалась не менее подлинной и практической. «Открытие» Украины жителями многих зарубежных стран явно сказалось и в восторженном приеме президента Ющенко американским парламентом, и в уважительном внимании к нему в международных европейских институтах, и в обновленных дипломатических подходах к нашей стране. Вторая реальность оказалась политически важнее первой.

О том, что было «на самом деле»: кем и как были созваны и собраны люди на площади, чем они держались в трудную пору и чего хотели, чьи средства были истрачены и в каких суммах и т. п., об этом можно, конечно, высказывать различные суждения, но большинство людей в своих толкованиях не уйдут далеко от того, как это было представлено на телеэкране. С этой точки зрения телевизионная картинка как бы загораживает истину, предлагая впечатление, видимый факт, но не его корни, смыслы, многосложность значений.

Телевизионная картинка однозначна. Герой, политик, преступник или поп-звезда, лесной пожар, баночка ласкающего крема или школьный урок на телеэкране всегда – «голый» факт, не «информация к размышлению», но «информация к переживанию», повод восхититься или возмутиться, пожелать или отвергнуть. «Картинка» не объясняет; она сама становится фактом, определяющим наше отношение к миру. Именно такое, какое может породить «картинка» - быстрое, эмоциональное и легковесное. А как иначе ежедневно переживать вид удручающих последствий природных стихий? Как иначе воспринимать поток соблазняющей рекламы? Как иначе относиться к виду оружия и непрерывных убийств – что в хронике дня, что в «художественных» фильмах?

В этих потоках «видимого» тонет «значимое». «Оранжевую революцию» с экранов единого мирового телевидения смело катастрофическое цунами в Юго-Восточной Азии. Потом – Освенцим, потом – День Победы в Москве, потом фестиваль в Канне. Между ними – ритуальное кормление крокодила, за три дня показанное по всем каналам, и бывший диктатор в тюремной камере в трусах. Картинки, картинки.

Как остаться в истории, как сохранить значимость? Современность знает только один путь спасти значение – превратить событие в миф.

Как это делается мы увидим зимой, когда мы станем свидетелями мифологизации «оранжевой революции» в дни ее первой годовщины.

03.06.05

КУЛЬТУРА ЗДОРОВЬЯ

В середине весны, когда теплое утро перестало быть исключением, в скверике возле моего дома появилось несколько, выражаясь по-старому, физкультурников. По утрам до работы или учебы они не торопясь бегают по аллейкам, наворачивая круги – кому сколько кажется полезным. «Новенькие» выходят на занятия в свежих и ярких костюмах и этим легко отличаются от тех, кто почти не расставался с аллейками в межсезонье. Среди таких незнакомцев я заметил немолодого человека, который не бегал, а энергично, «спортивно» ходил по тем же аллейкам. Очень мне нравятся люди, которые стараются сопротивляться своему нездоровью. Заготовив несколько приветственных слов, я ждал, когда на бегу поравняюсь с ним, а поравнявшись, выпалил заготовленное (в таких случаях на общение приходится меньше минуты). Ответ был совершенно неожиданным: «В нашем возрасте, - указывая пальцем на меня, назидательно сказал мой коллега по «спорту», - следует уже не бегать, а ходить». Почему-то захотелось обидеться. Ситуация не располагала к уточнениям, но медленный бег, американцы называют его «джоггинг», оставляет ум свободным для любых размышлений.

Во-первых, думал я про «наш возраст», грузный джентльмен, бескорыстно просветивший меня насчет моего легкомыслия, похоже что лет на пятнадцать старше. А, во-вторых, даже если прав он, а не я, то стоит ли буквально на бегу, «назначать» другому немощь большую, чем она есть на самом деле? С другой стороны, ничего дурного, скорее всего, он не предполагал: возможно, «коллега» сказал то, что показалось ему подходящим для данного случая. Он всего лишь прибег к «форме вежливости», пригласил вместе посетовать на здоровье. Обычный ход, общепринятая форма, часть нашей культуры.

Мой приятель в лет сорок с небольшим впервые испытал недомогание, связанное с повышенным давлением. Это твой первый звоночек, - сказала ему знакомая, врач-терапевт, выписывая несколько рецептов. Она как будто записывала его в почетный клуб больных. Приятель, человек с юмором, тут же вспомнил старую шутку: «что-то я сегодня много воды пью, надо пойти сдать анализ на сахар». Но в том-то и разница, что дама из этого анекдота чрезмерно мнительна, а доктор из жизни? Неужели опять «форма вежливости»? Неужели все дело в том, что сказать обратное, что мол, бывает всякое, но ты в общем-то здоровый человек, пройдет и забудешь, сказать такое просто неприлично?

Чуть ли не в каждом третьем американском фильме вслед за «энергичным» эпизодом есть такой диалог: - Ты в порядке? - Да, я в порядке! Обязательно так, а не наоборот, дескать, «да ничего, только нога болит и голова немного кружится». Это тоже «форма вежливости», и здесь тоже речь идет не о здоровье, а об отношении к нему, вернее, об отношении к себе и другим. А это уже вопрос не медицины, а культуры.

10.06.05

ДОСТОИНСТВА БОГАТСТВА

На прошлой неделе в Москве был, наконец, объявлен приговор Михаилу Ходорковскому, Платону Лебедеву и еще одному человеку («условно»), который считался их подельником, но жил все эти полтора года дома, а не в тюрьме, и «сотрудничал со следствием».

Пресса в России и за ее рубежами до конца удерживала процесс в поле зрения широкой публики. Для тех, кто обрадовался этой показательной победе государства над человеком, и для тех, кто в душе осудил ее, в тот же вечер по общероссийским телеканалам выступила – как призрак из брежневских времен – «товарищ женщина» в форме прокурорского ведомства России и не своим голосом, не своими словами и, хочется сказать, не своим лицом сообщила, что данное дело было самое обыкновенное воровское (а мы-то думали…). Ее выступление от имени «кого надо» в стиле памятного еще «ТАСС уполномочен заявить» могло иметь только один смысл: хочется не только держать в тюрьме своих оппонентов, хочется унизить их в глазах сограждан. Унизить, обвинив в богатстве.

Ходорковский и Лебедев до судебной расправы принадлежали к числу богатейших людей России, где на взгляд большинства богатство есть не количественная, а моральная категория: богат – значит, грешен. Такой взгляд можно понять, он сложился на основе коллективного опыта поколений советской и постсоветской России, для которых «выживание» стало философией существования, и для которых «богатство», которое могло спасти жизнь или сделать ее приемлемой, начиналось с лишнего сухаря, отреза на костюм или комнаты в коммуналке.

В советское время граждане прятали богатство от завистливого глаза и доноса, а парт-чиновники пользовались богатством страны анонимно, по своему номенклатурному праву. Ликвидация СССР повлекла за собой раздачу «общенародной собственности» в частные руки. В том числе, руки Ходорковского, Лебедева и многих других, «подхвативших» распадавшееся имущество обанкротившейся страны. Возникновение «богатого класса» случилось так же неожиданно, как и сам распад Союза. И вот, что обнаружилось: никто в этой стране не знал, что значит открыто «быть богатым человеком». В этом и состоит феномен «новых русских» - людей, которые отождествляют богатство с показным барским расточительством. И, одновременно, с феодальным служением сюзерену.

Осужденные руководители «Юкос»’а – те немногие из богатых, кто рано понял, что больше двух обедов в день не съешь, а мечта провести всю оставшуюся жизнь на курортах не показалась им достойной. Их философия в том, что богатство – это ресурс, такой же как, например, здоровье или образование, это достоинство, которое можно обратить и в пользу, и во вред. Они поняли, что свободно и счастливо можно жить в богатой и честной стране.

Успешно управлять «Юкосом» мог только выдающийся менеджер. Ходорковский поддерживал университеты и независимые от правительства общественные организации. Он хотел войти в политическую жизнь страны как богатый человек – со своим ресурсом и пониманием того, как им следует распорядиться. Но он нарушил феодальную верность.

17.06.05

ТВ-МОДЕЛЬ ДЕМОКРАТИИ

Одесские журналисты принимали в своем клубе известного киевского коллегу. А так как по замыслу встреча эта не имела явных товарных признаков, т.е. ни гость, ни организаторы не собирались на этом заработать, только удовольствие от общения получить, то встреча сложилась рыхло и беспорядочно - ни лекция мэтра с вопросами слушателей, ни дискуссия о том, что интересует всех – корпоративно всех, а не каждого в отдельности, как в итоге получилось. Таков, впрочем, стиль, утвердившийся на наших общественных форумах: дождаться очереди, вскочить на забор, распушить хвост и пропеть любимое – безотносительно к тому, что говорят другие. Себя показать, запомниться. А выводы и наблюдения пусть каждый делает сам, у себя дома.

Маэстро начал рассказом о профессиональных ляпах своих молодых коллег, которые возможны только, если журналист имеет нетвердое образование. Этот пункт обнаружил общее согласие: когда журналистка, плохо знающая историю театра, становится ведущим театральным критиком, определяющим «кто есть кто» в театральном мире, это плохо для зрителей и для театра. Но следующий вопрос, почему такое возможно, опасно повис в воздухе. И, как выяснилось, не зря.

Из дальнейших слов гостя прорисовался образ телевидения как безличной самонастраивающейся системы. Студия круглосуточно шлет зрителям одну за другой программы – новости, кино, сериалы, шоу и т.д. Зритель имеет реальную возможность переключить канал, если данная передача не привлекает его внимания. За поведением зрителей следит специальная социологическая служба, которая подсчитывает популярность передач в интересах рекламодателей, а от доходов за рекламу зависит материальное благополучие сотрудников студии. Вот и все. Людей как бы и нет, есть только интересы. А поэтому не спрашивайте, кто генеральный директор канала. Сам-то он – высоко образованный человек с просвещенным вкусом, но как администратор он решительно закроет солидную программу, если с нее переключается большинство. И, наоборот, даст в лучшее время сериал, который сам бы не смотрел (если б не по долгу службы), но который публика охотно смотрит. Выглядит как демократия в чистом виде: не истина – а справедливость, не нравственность – а интерес, т.е. пусть мы знаем, что это плохое кино, но несправедливо отказать публике, если оно ей нравится, пусть мы знаем, что общественная мораль тупеет от обилия трупов на экране, но уже доказано, что публике интересно смотреть убийства.

Но вот, что важно. Пока еще видно, что этот демократический путь – путь нисхождения. Кто станет затруднять себя основательными познаниями, если публика и так не заметит ошибки? Кто станет раскошеливаться на высокохудожественный фильм, если три боевика, которые охотно смотрят, вместе стоят дешевле? Какому пониманию человека можно научиться с «Окнами», глядя «за стекло», в скважину «Дома-2» и «Большого брата»? Конца нисхождению не видно. Разве что, прошлогодний чемпионат по стриптизу на ТВ? Помните? Кстати, был очень высокий рейтинг.

24.06.05

АНОНИМЦЫ

Один из доступных нам кабельных телеканалов стал время от времени показывать рекламные ролики, сделанные для конкурса во французском Канне – неожиданные, изобретательно подхватывающие широкий круг ассоциаций, явно высоко ценящие интеллект своего зрителя – не совсем те, какие готовят для нас рекламисты на каждый день. Какие таланты делают эти миниатюры! Известно, что многие художественно одаренные люди – на Западе уже несколько десятилетий, у нас – сейчас, покидая искусство, сосредотачиваются в рекламном деле. Там, на конкурсе, автор-победитель будет или уже был назван. Но вообще авторов рекламы – любой – называть не принято. Ведущий жанр современной коммуникации принципиально анонимен.

Допускаю, что для этого существуют разумные основания. Может быть, для успеха торговли нужно чтобы вещь или услуга как бы сама обращалась к потребителю: «воспользуйся мною». Может быть, наоборот, нужно, чтобы насмотревшийся рекламы зритель решил, что изображенное там мыло придумано им самим в сладком сне?

В эссе, со знаменитым названием «Смерть автора» (1968), французский философ Ролан Барт на примере современного литературного текста может быть впервые описал этот подход – творение теперь воспринимается не как послание автора «городу и миру», а как самосуществующий факт, смысл которого зависит от читателя. Попробуйте спросить своих знакомых, кто авторы романов «Война и мир» и «Гарри Поттер»? Не хочу предопределять результаты, но, если вы обнаружите, что творец второго из них в сознании читателей как-то отстранен от своего произведения, то может быть согласитесь с Бартом называть современного автора в средневековом духе – скриптором.

Р. Барт потому выдающийся философ культуры, что он умел улавливать существенное. Удаление автора – вовсе не слабость, а могучая сила современной культуры. Кто бы аплодировал автору за соединение на рекламном билл-борде В.-А.Моцарта с коньячной бутылкой, например? А прохожий – сам для себя – может воспринять содержание этого «самосуществующего» факта в том смысле, что коньяк этот предпочитал известный человек еще триста лет назад. И путь сам на себя подает в суд за клевету. А на кого же еще, если сам себе это придумал?

Прогуливаясь по городу вы можете заметить сохранившиеся кое-где таблички на солидных старых домах: «архитектор такой-то». Знак авторской гордости и благодарности горожан. У пятиэтажных «хрущевок» нет автора. Может быть, считается, что их автор – Хрущев?

Одесса полнится скульптурами. Мнения о них существуют разные, общее у них – отсутствие автора. В Бартовском смысле. Зато в подписях указывают имена спонсоров. Значит, теперь им аплодировать?

Интересно, кто автор идеи поставить многоэтажную гостиницу за морвокзалом? Чей-то архитектурный «шедевр» этот грубо внедрен на пути взора от Дюка на залив таким же вороватым способом, каким внедряют ТВ-рекламу на самом волнующем месте художественного кинофильма. Авторы и здесь мертвы – в Бартовском смысле, – а мы вольны думать об этом все, что нам угодно.

01.07.05

ПОЖЕЛАНИЕ ПОРЯДКА

В последние двадцать лет у нас самым цитируемым местом из «Собачьего сердца» М. Булгакова было соображение профессора Преображенского о том, что разруха – в головах. Мы переживали «перестроечную» разруху, искали откуда она, и с большим трудом находили ее истоки там, где еще в 1925 году рекомендовал их искать Михаил Афанасьевич. Не верилось, что он прав, все хотелось взамен себя врагов найти – тайных или явных.

Недавно президент Украины Виктор Ющенко публично высказался в том смысле, что надо бы с нового учебного года ввести в школах учебный курс о религиозных основах этики. Ничего дурного. Детей надо учить тому, «что такое хорошо, а что такое плохо»? И религия безусловно дает основание для суждений о добре и зле. У нас многоконфессональная страна? Следовательно, президентская постановка вопроса, тактично заменившего в названии «христианскую» этику, сама дает добрый пример «религиозной» этики. Однако, следим дальше. Люди служивые почему-то восприняли высказывание президента по-военному – как приказ Верховного главнокомандующего: сглотнули слюну, сказали «есть». Каждый, кто хоть раз в жизни что-то преподавал, знает, что для такого дела нужно продумать план (чтобы проводя первый урок, знать содержание последнего), выпустить учебник, подготовить учителей, решить, сколько часов займет этот курс и какие другие предметы он потеснит. Думаете, хватит для этого пары летних месяцев, даже если отнять их от законного учительского отпуска? Думаете, пойдет на пользу так подготовленный курс? Порядок получится или разруха?

Вполне допускаю, что президент, высказываясь как частное лицо, не предвидел всех этих последствий. Или не ждал, что у нас еще так жив бюрократический порядок советского образца. А правда, какой у нас порядок: может ли президент нашей страны одним пожеланием вводить новый школьный курс, или не может? Хорошо ли это вообще для порядка в стране – брать под козырек по поводу любого высказывания президента?

Недавно телеканал НТН рассказал об еще одном «пожелании порядка». Городские власти в Черновцах настоятельно пожелали, чтобы на тамошнем промтоварном рынке – одном из крупнейших в стране, вроде нашего «7-го километра», продавцы употребляли в разговоре с покупателями украинский язык. Ничего дурного: поддержка государственного языка и т.д., но чувство такое, что этим «патриотическим» пожеланием тамошние чиновники хотели поставить шумную завесу для своих тихих проделок. Предприниматели в телематериале мягко намекали, что этот порядок может повредить их бизнесу, «если покупатель окажется из России или из Румынии». А если покупатель родной, из Украины? Есть у нас такой порядок, чтобы начальник города или базара диктовал продавцу, на каком языке давать покупателю примерить кроссовки и торговаться с ним о цене?

Если теперь наша забота в том, чтобы был у нас хороший порядок – правильный, удобный и перспективный, то таким – опять по Булгакову – устанавливать его нужно в собственных головах.

Ох, поскорее бы!

08.07.05

ЧУДИКИ

«Чудики» писателя Василия Шукшин были деревенскими жителями. Наши многоэтажные жилые дома по числу жителей – это целые села. Но соседское общение в таких домах какое? Обычно вежливое, почти случайное, чаще всего анонимное. На время сплачивает общая беда – что-то с электропроводкой в парадном, сильная течь в подвале или, увы, случается, «кто сколько даст на венок». Редко когда, позабыв ключ от квартиры, застрянешь на дворовой скамеечке дожидаться кого-то из своих. И тогда случается шанс пообщаться, встретить «чудика», получить урок народного сознания, услышать то, чего по телевизору не скажут.

Сосед Анатолий называет себя психологом. Он сокрушается о том, что жизнь травмирует психику людей, и готов – советами – улучить ее, где только можно. Узнав о роде моих занятий, сразу приступил: «Нужно ставить положительные оценки всем студентам. Пусть человек получит диплом. Это укрепит его веру в себя. Вы видели, как люди гордятся своим высшим образованием!». Мои возражения, что диплом – это официальное свидетельство определенных знаний и навыков, Анатолия не смутили: «А надо сделать так, чтобы там, наверху, запретили принимать на работу людей без этих знаний и навыков». Анатолий в чем-то может быть и прав. Например, в том, что прямая связь между хорошим образованием и будущими успехами в карьере многим у нас кажется пока маловероятной. Но вывод его каков – «надо, чтобы наверху»! Хотя, кажется, такой ход мысли мне уже приходилось встречать. Во-первых, мысль Анатолия выражена в довольно распространенной у нас безличной форме высказывания («надо, чтобы наша страна стала нормальной европейской державой»). Во-вторых, проголосовавший в положенное время за парламент и президента, Анатолий мыслит теперь все институты власти одним скопом, как «верх», которому он передал всю ответственность за порядок в стране. Себе Анатолий оставил только наблюдать и выражать пожелание. И похоже, что Анатолий до сих пор верит в безмерную, чудесную силу этого «верха».

Еще одну картинку Анатолия захотелось обсудить – не с ним, конечно. «При Горбачеве, - объясняет он мне, - тридцать-сорок человек расхватали все добро Советского Союза. Потом они стали выносить друг друга на кладбище. Остались теперь Ходорковский и Березовский. У них теперь все». Так сложилось в его голове. Откуда он это взял, не знаю. Из газет, из телевидения?

Подсказку подарил другой сосед, солидный и образованный. Он как-то объяснял мне насчет всемирного правительства и тайного еврейского заговора (тоже всемирного), от которого ему уже никакого житья нет. Лично ко мне он не имел никаких претензий и даже удивился, когда я напомнил ему, что по своей национальности, я вроде бы должен быть участником этого заговора. Нет ли тут противоречия, намекнул я ему. Собеседник ненадолго задумался и сказал фразу, которая проливает свет на многое, сложившееся в его и других головах. «Понимаете, Марк Исаакович, - сказал он со всей искренностью, - без этой идеи я не могу понять, что происходит в этом мире».

15.07.05

ЧЕСТОЛЮБИЕ САТАНЫ

Утром 7 июля в Лондоне десятки людей погибли в нескольких больших взрывах во время обычной утренней поездки в транспорте. Для большинства из них смерть была легкой. Ехали на работу, думали о своем. Погибли мгновенно. Остальные, получив травмы, несовместимые с жизнью, безмерно страдали. Но об этом можно только догадываться.

Смерть, как тень на свету, неотъемлемая часть жизни, они неразрывно связаны смыслом. Естественная биологическая смерть – свидетельство неодолимой силы хозяйки-Природы, той самой, что ежесекундно удерживает нас в мире живых. В восхищении и преклонении перед природой – великая мудрость человека. Искусственная, культурная смерть существует с ранних веков человечества. Боюсь, не наше право судить теперь тех, кто в иные времена слишком верил в спасительную силу смертных ритуалов казни или самоубийства, но смерть ритуальная всегда посвящена жизни, и потому она трагична и величественна. Войны прошлого до поры очеловечивались так, что смерти, найденные в бою, не были бессмысленными. Недавнее развитие техники открыло новое поле для героизма и, увы, для гибели людей – ради успехов человечества. И каждый раз, когда человечество хоронит ушедших, оно черпает в осмысленности смерти осмысленность жизни.

ХХ век застал нас врасплох нарастанием числа бессмысленных рукотворных смертей. Первая мировая война осталась в памяти европейцев какой-то громадной и непостижимой ошибкой, отчего миллионы механически погубленных в ней жизней казались бессмысленными – и они, эти смерти, обессмыслили собою жизнь поколения, пережившего войну. Парадоксально, но дальше ХХ век искал выход не в избегании массовых искусственных смертей, а в том, чтобы сделать их так или иначе осмысленными – с помощью тоталитарных идеологий. Во многом это удалось, хоть бы и временно. Вторая мировая еще слишком болит, чтобы стать примером абсурда в ее целях, средствах и цене, в которую они обошлись. Бессмысленность массовых смертей и страданий – неустранимое наследие ушедшего века.

И вот теперь, когда, как кажется, жизнь стала высшей ценностью наученного этим горьким опытом массового человека западной цивилизации, «пассионарии» с Востока, вступили на тот же путь. Кое-кого иногда показывают по телевизору. Чистые, непьющие, сосредоточенные, бесчеловечные, они не бедны и, чаще всего, образованы, они вооружены западными технологиями и гражданскими правами. Но никакие блага им не в радость по сравнению с мечтой растоптать ценность и смысл повседневной жизни, возвыситься над миром, унизив человечество в страхе и безразличии друг к другу. Их путь – создание сети бессмысленных массовых смертей в автобусах, метро, кафе – в Иерусалиме и Париже, в Нью-Йорке и Токио, в Москве, на Бали, в Мадриде, в Багдаде, теперь вот Лондоне… их список открыт.

Безмерное, сатанинское честолюбие террористов!

Против них нет пока сильных и специфических средств. То, что зависит от нас – это уважительная скорбь о гибели тех, кто стал жертвой террора, таких же, как каждый из нас.

22.07.05

СОБЫТИЕ ИСКУССТВА

В период бурного расцвета телевидения его называли новым искусством. Сейчас чаще называют бизнесом. Слово «искусство» не употребляют даже к телевизионным концертам и телевизионным артистам – говорят «телешоу» и «шоумен», в смысле «зрелище» и ... в русском языке, кажется, нет приличной замены второму слову.

Искусство классических видов – театра, музыки, живописи, скульптуры, архитектуры – в телевизионную эпоху оказалось в двойственном положении: телекоммуникации бесконечно распространяют образы искусства, но при этом делают их совсем другими. Если для видового телефильма оператор делает съемку «с высоты птичьего полета», то архитектурные панорамы Праги, Мадрида или древних городов ацтеков предстают нашему взору такими, какими их никогда не видел ни один из жителей этих городов за сотни лет их существования. В силу самой технологии показа любые спектакли, концерты, выставки, когда они проходят через каналы телетрансляции, неизбежно претерпевают разнообразные искажения. Но есть еще одно искажение, которое мы, привычные к телевидению, замечаем не сразу: произведение искусства, созданное, чтобы быть единственным в своем роде, бледнеет, оказавшись затертым в будничном потоке непрерывного телевещания, где-нибудь между криминальными новостями и рекламой стирального порошка.

Словом, как говорят, «лучше быть здоровым и богатым» и… смотреть искусство без посредников, собственными глазами.

Недавно телеканал «Культура» показал добрый пример того, как талантливые люди, знающие свое дело и любящие искусство, могут превратить недостатки ситуации в ее достоинства. Была показана снятая в 1992 году видеоверсия оперы-оратории Стравинского «Царь Эдип» (сочинение 1927 года). Показ был заранее анонсирован, следовательно, к нему можно было подготовиться, отложить дела, наподобие того, что мы делаем, отправляясь в театр. Перед показом – беседа на тему. В свободном диалоге телеведущий Святослав Бэлза и театральный режиссер Роман Виктюк успели заинтриговать пояснениями и короткими фрагментами из спектакля. Ну, и сам спектакль, конечно, – вещь, специально придуманная для телесъемки, с великолепными солистами, хором и оркестром, в совершенно неожиданной сценографии, полной изобразительных и пластических подробностей, невозможных на большой театральной сцене, без которых, однако, прослушать по телевизору цельную музыкальную фреску продолжительностью около часа, было бы невозможно. В итоге сложилось то, что следует назвать событием телеискусства – впечатляющим, многосмысленным, незабываемым. Увы, у нас теперь довольно редким.

В последние годы коммерческие аргументы, выталкивающие искусство из телепрограмм, стали угрожающе превращаться в свою противоположность: то, что годами не показывают, по привычке начинает казаться не очень-то нужным. Но мало ли, без чего можно прожить? На днях мне понадобилась «Смерть героя» Ричарда Олдингтона – шедевр художественного осмысления Первой мировой войны. Пошел к книжникам на Куликовое поле. – У нас ее нет, - сказали мне люди, знающие толк в книготорговле, - ее давно уже не спрашивают.

15.29.05

СОБЛАЗН ТОЛПЫ

Недавно мировые СМИ сообщили о том, что в пригороде Ньюкасла (Великобритания) в 4 часа утра на рассвете, 1700 мужчин и женщин одновременно разделись, чтобы составить своими телами композицию для фотографа Спенсера Туника (Tunick), который уже несколько лет устраивает такие фотосессии в разных странах мира. Сообщения о них шокируют массовым презрением к стыду. Но съемки проходят организованно, с разрешения и под присмотром полиции, и все протекает пристойно и чинно.

Не вызывает сомнения добровольность участия в этих съемках. Никаких гонораров. Люди охотно фотографируются «во имя искусства» – и еще чего-то, весьма для них важного, за которым едут даже издалека. Говорят, что в числе участников последнего проекта – люди, специально приехавшие в Великобританию из многих стран мира, в том числе из Австралии, Бельгии и Перу. Комфорт обычно невелик. В Монреале съемка длилась около часа, температура воздуха была 13 градусов, а люди лежали на холодном асфальте. Похожее фотодейство в Чили происходило при минусовой температуре. Охота пуще неволи. Так что же? Журналисты приводят короткие признания: "это было потрясающее ощущение – все оголились и возникло чувство духовного единения", "очень странно, что я совершенно не стеснялся", "я обнаружила, что это воодушевляет и освобождает, испытываешь чувство тихого удовольствия". Оказывается, в толпе возникает особая психическая жизнь, в которой привычные нормы личной моральной ответственности временно не действуют.

Освободительная сила толпы соблазняет и притягивает. Пребывание в толпе воодушевляет, снимая груз личных отношений с миром. В этом, возможно, заключается первичная причина возникновения толп, собирающихся ради самых разных целей. Миллионная толпа, возникшая после террористических атак в Мадриде, сняла колоссальное напряжение страха в испанском обществе. Но вот толпятся погромщики-антиглобалисты. Чего они хотят? Трудно понять, если вслушиваться в их невнятные декларации. Но, если помнить об освободительном соблазне толпы, то можно понять (не простить!) и их, и других погромщиков – футбольных фанатов. Толпа существует, скорее, ради себя самой, чем целей ею объявленных. Только телевизор мог засвидетельствовать то, что не попало в газетные репортажи, показав счастливое толпление в Риме молодежи, прибывшей на похороны почившего главы римско-католической церкви.

Мы привыкли считать их явлениями побочными. Но мы, может быть, ошибаемся: краткосрочные плотные толпы, похоже, становятся постоянным элементом глобальной культуры, более важным для душевной жизни людей, чем их повседневная жизнь. Многие любят быть в толпе, ездят на матчи, рок-фестивали, олимпиады. В тесноте этих и других толп – «парадов любви», карнавалов, тех же массовых фотосессий – обычные моральные регуляторы вытесняются. Но и катастрофы не случаются – эти толпы успешно организуют сами себя. Там складывается и входит в общественную привычку какая-то другая система регулирования человеческих отношений.

Еще одно поколение – и, глядишь, опыт самоуправления толп изменит стиль повседневности XXI века.

12.08.05

НЕМНОГО СТАРОМОДНАЯ ДИСКУССИЯ

Если сегодня человеку сорок, а «перестройка» началась никак не раньше, чем 20 лет назад, то можно сказать, что такой человек по пояс стоит в советском времени. И таких среди нас большинство. Внешне это не очень заметно, но как дело дойдет до сокровенно душевного, то совмещение двух разных половин одной духовной биографии становится чувствительным.

На августовской книжной ярмарке «Зеленая волна» прошла дискуссия на тему о герое в современных литературе и жизни. Тема, конечно, старомодная. Советский взгляд на вещи состоял в том, что литературные герои составляют действенные образцы поведения, отчего советская власть ревностно следила за своей литературой. Но даже те, кто вслух или на кухне полемизировал с властью, были все же согласны с ней в оценке исключительной важности литературных героев для жизни, только героев любили других. И по любимым героям легко отличали «своих». Литература в СССР была поэтому делом истины – душевно важным, сокровенным и опасным: за иные стихи и сажали.

И вот теперь участники дискуссии – все профессионально связанные с книжным делом – удивили друг друга сменой того, что казалось незыблемым. Например, никто не смог предложить имя общезначимого литературного персонажа. Дон Кихот Сервантеса или Гарри Галлер Гессе на общезначимость «не тянули». А Гарри Поттер считается пока детским героем (хотя кто знает, не останется ли он любимым персонажем нынешних детей через полста лет)? Пришлось переформулировать вопрос и спросить о любимом писателе. Тот же результат. А кто-то признался, что уже давно не читает художественную литературу (еще десять лет назад сказать такое было бы непреодолимо стыдно, вроде как издать в обществе неприличные звуки). Тогда стали обсуждать персонажей, имеющих широкую известность. Все они оказались телевизионными продуктами – Женя Лукашин из «Иронии судьбы» и Штирлиц «Семнадцати мгновений весны», да и то потому, что каждый показан по десятку раз ежегодно. Пришлось признать, что литература ушла в тень более массовых жанров. А они создают, если могут, «народных» героев, таких как Верка Сердючка.

Удивила вспыхнувшая горячность разговора, шедшего вроде бы от очевидности к очевидности. Видимо, литературному человеку нелегко признать, что герой – не образец вовсе. Что народная любовь к Владимиру Высоцкому не сделала массу людей такими же честными и самоотверженными как его лирический герой. Равно как Верку-проводницу со Слобожанщины никто не собирается копировать ни в речи ее, ни в поведении. И Штирлиц теперь – герой анекдотов, т.е. совсем в ином смысле, чем по советским представлениям. А если человек хорошо учится, работает или совершает подвиг, то никого он не копирует из современных литературы, телевидения или кино.

Вот и у нас произошел давно известный на Западе разрыв художественной фантазии и реальности жизни. Признав данный факт, встаешь, однако, перед новой загадкой: а как, собственно, теперь хранятся и передаются общественные ценности и способы жизни?

19.08.05

МИФИЧЕСКИЕ «ОНИ»

В минувшие выборы общая озабоченность сделала многих более открытыми, общительными – как со своими единомышленниками, так и с теми, кто думал иначе, отчего, порой, можно было услышать суждение такое неожиданное, о чем жалеешь теперь, что не записал. Один пример помню. Знакомая дама объясняла мне тогда свое намерение голосовать против смены правящей корпорации так: «Я не хочу, чтобы на Украине располагались американские военные части».

Допускаю, что не она одна так думала. Но, что это за мысль? Она основана на некоей фантазии о том, что американское правительство «спит и видит» свои войска размещенными в Украине. Это предположение невозможно доказать, превратив его в обоснованное знание, ибо не существует об этом никаких подтверждающих документов, и ни одно официальное лицо американской администрации никогда не заявляло ничего подобного. Но и опровергнуть эту фантазию невозможно, т.к. речь идет лишь о подозрении, которое окрепло в сознании дамы и, может быть, не только у нее. Но вот, что важно: фантастическое предположение стало в день голосования основой реального действия этих людей.

Такое сращение умозрительных идей с реальными действиями, ими мотивированными, нередкая вещь в наше время. Например, поклонники творчества Дж. Толкиена проводят массовые фестивали и ролевые игры, в которых воспроизводят фантазии своего любимого писателя. Уфологи не щадят своих сил в поисках свидетельств об им одним известных НЛО. Подобного рода умозрительные представления, управляющие практикой, называют современными мифами. Бывают мифы безобидные. Самый страшный случай мифологии ХХ века – это, когда нация вообразила себя самой совершенной и приступила к очищению мира от «несовершенных» наций.

Политический мир, в котором мы живем, неизбежно мифологичен. Наши представления о странах, очень важных для нас, например, Америки, образуются словами и картинками, звучащими и видимыми по радио и телевидению. Проверить их на истинность невозможно: другого источника знаний об Америке у моей знакомой нет. Получается, что покажут – то и правда. Это называют «промыванием мозгов». Не знаю, много ли в наше время «не промытых» мозгов.

Министр образования Украины С. Николаенко в интервью газете «Зеркало недели» (от 16.VI.05) почему-то захотел обосновать свою политику ссылкой на опыт Израиля: «Мне стало известно, что из Израиля намереваются депортировать целую семью, которая не сдала экзамен на знание иврита, иудейской религии и обрядов». Этот фантастический пример для реальной политики министра на сей раз взят из мифического «Израиля». Зачем? Думаю, потому, что реальных аргументов не хватило. Вот и понадобился мифический.

В отличие от настоящих древних мифов, новые искусственные мифы не вечны. Даже грандиозный миф о преимуществе социализма угас на наших глазах. Новый миф жив пока он нужен для обоснования практики. Вот и витают вокруг нас мифические «они» – политические образы стран, потребительские товары, популярные артисты, мотивирующие нас голосовать, покупать, преклоняться.

26.08.05

О БУДУЩЕМ СЕГОДНЯ

Кажется, ушла мода начинать интервью или репортажи жалобой на «наше нелегкое время». Постперестроечное время было действительно нелегким, но уж не труднее, чем послевоенное. И позже советские времена не были легкими. Но жаловаться, особенно публично, было нельзя. Приходилось быть оптимистами. Исключительное право жаловаться оставалось, как и во всем, за государством. Не помню, с какого года, но уже неизменно в сельхозотчетах появлялась фраза «несмотря на неблагоприятные погодные условия...». И все-таки в то время не было господствующим представление, что «народ не живет, а выживает» – еще одна формула последнего времени.

Жить и выживать – понятия моральные. Жить, значит располагать себя во времени, помня прошлое и веря в будущее. «Выживать», значит сосредоточиться на сиюминутности. Будущее-то придет все равно, но «выживая», люди не планируют его, не созидают. Поздний СССР связывал свое будущее, главным образом, с военной мощью, но потерял из виду многое другое, из чего складывается жизнь. И потерпел крушение.

Есть область жизни, особенно чувствительная к будущему — образование. Образование – это вклад общества в собственное будущее, и потому, может быть, сфера жизни очень оптимистичная. Мы сегодня готовим тех, кто будет лечить нас и учить, кто создаст процветающие фирмы, придумает или подхватит новые технологии, кто будет уметь управлять городом, министерством, страной, ставить спектакли, проектировать дома для удобной жизни и парки для отдыха. Научим – будем иметь, не научим – не будем. Хочется, чтобы будущее наше было успешным, удобным и интересным. Оно может быть таким, если образование будет жизнью, а не выживанием.

Дело не в бедности, не деньгах вообще, а в вере. В будущее. Взятка – это чистый пример «выживания». Студент, готовый дать взятку взамен учебы, решает сиюминутную задачу. Как и преподаватель, если он согласен принять этот дар. И тогда оба оплачивают текущую минуту за счет будущего, того, в котором хотелось бы жить. Не выучившийся студент такого будущего нам понаделает!

Студент – основной нерв образования. Чтобы выучиться и достичь успехов, он должен быть глубоко мотивирован: он должен знать, что образованность, квалификация, умение хорошо, изобретательно делать свое дело – это то, что приносит почет, уважение и доход. Если это присутствует в обществе, студент будет стараться – ради собственного будущего. Если этого нет вокруг, если общество «выживает», экономя на лучших своих современниках, то и студент станет одним из тех, кто «выживает», решая сиюминутные задачи – повеселиться со сверстниками, успокоить родителей, что, мол, пока пристроен, пожить вне семьи в большом городе и т.д.

Молодежь – лишь отражение, зеркало наших привычек и взглядов, а что на зеркало пенять? Этика, психология, эстетика выживания привычны нам, освоены еще с советских времен. Солдат спит – служба идет... Кто упрекнет солдата? Но вот ЖЭК наш «выживает», годами не восстанавливая в доме водосточные трубы. Будущее дома тем самым опасно приближается.

Нужны ли еще примеры?

2.09.05

СОВА МИНЕРВЫ

Известный афоризм Гегеля – «Сова Минервы вылетает в полночь» (т.е. мудрость дня приходит после заката) напоминает нам о том, что пока события совершаются, подлинный смысл их редко бывает понятен.

В области книгочтения события в последние десятилетия развивались драматически. Во-первых, произошло быстрое распространение компьютеров и с ними – электронных форм распространения и хранения текстов, которые во многих случаях позволили заместить печатные книги. Ввиду быстрой компьютеризации стали говорить о конце книжной эпохи. Во-вторых, произошло очевидное изменение самого спроса на книги. Социологи говорят, что люди стали ценить книги преимущественно другого сорта, чем раньше, читают теперь для других целей и иным способом. В каком-то смысле это тоже «конец книжности» – той, которая заключалась в литературном чтении ради эмоционального и образного обогащения. Сегодня легко увидеть вокруг примеры чтения ради того, чтобы «отгородиться» от утомительного окружения, ради развлечения, а также ради необходимых знаний, причем, в последнем случае это может быть упрощенное чтение школьником классического романа, откуда для «уроков» вычитывается сюжет или характерные черты персонажей. Справедливо, что для такого употребления бывает удобнее использовать теле-, кино- или мультипликационные версии литературных источников.

Словом, положение книги в нашем, долгое время литературоцентричном, мире зашаталось. Интересно, что в западном мире, где литература не считалась основным стволом культуры, предлагаемая и покупаемая книжная продукция остается изобильной и разнообразной. В наших городах предложение на лотках и полках книжных магазинов создает ложное впечатление, будто серьезная мысль – историческая, философская, социологическая, искусствоведческая и т.п. и художественная литература, включая поэзию и художественную критику – не более чем памятник прошлого для знатоков и любителей, как старинные паровозы или автомобили. Подобно сувенирным макетам старых машин, идеи выдающихся мыслителей прошлого и настоящего представлены у нас по большей части под глянцевыми обложками популярных энциклопедий в упрощенном и не всегда достоверном изложении.

Дело не в деньгах. В Берлине, будучи в гостях в интеллигентном доме, я наткнулся на копеечное издание Канта – в туалетной комнате, для уединенного чтения. Дело в вере. В данном случае, в высокую мысль.

Наша поп-культура в своей тотальной распространенности достигла грани абсурда. Понимание этого придет позже. Но пока есть то, чего «в полночь» уже не будет – возможность действия.

Ровно десять лет в одесском литературном музее существует, руководимый Татьяной Рыбниковой, небольшой магазин с узкой специализацией товаров – таково определение слова «бутик» – «Остров сокровищ». Специализация его – книги «элитарные», потому что их наша поп-культура не признает. Стало быть, редчайшая вещь – «книжный бутик». Нетрудно представить себе, каких трудов, веры и энергии противостояния потребовала десятилетняя борьба за жизнь этого острова в море масскульта ради продолжения в Одессе полноценной интеллектуальной жизни.

Полный смысл этого дела тоже откроется позже.

9.09.05

«НАПРИМЕР, В АМЕРИКЕ…»

Когда недостает аргументов, призывают пример, убедительный для собеседника или для аудитории. Он вполне может заменить доказательство. «Видишь, - указывает мама своему сыночку на соседнюю скамеечку, - мальчик не плачет». И такой способ часто помогает. В приснопамятные времена руководитель великой державы СССР увидел, как хорошо и полезно в Америке выращивают кукурузу, и повелел окукурузить всю страну «от Москвы до самых до окраин». С этим что-то не получилось. Лозунг «Догоним и перегоним США по производству мяса, молока и масла!» был «брошен в массы» тоже без большого успеха. Догнать не удалось. Но правда лозунга состояла в признании Америки еще в 1960-е годы мировым лидером, и этот смысл оказался важнее. Скамеечка для примера была выбрана правильно. Голодная страна могла бы догонять кого угодно – хоть Францию, хоть Финляндию, хоть Японию, но глядели на США. И сейчас глядят. Российский журналист, который, по возрасту, никак не может помнить хрущевские времена и лозунги, аргументировал летом возможность проведения в России олимпийских игр. Он сказал, что в России есть «разнообразные природные красоты, горы, реки, поля бескрайние, леса, водопады и прочее». - По большому счету, - суммировал он, - мы в этом плане США мало в чем уступаем (RTVI, «Особое мнение», 26 июля 2005).

США – вполне обоснованно являются ежедневным источником новостей для нашей прессы. Почему растут нефтяные цены? «Эксперты» чаще всего ссылаются на два рода причин: стихийные бедствия (ураганы, теракты, наводнения) и «данные о запасах сырой нефти в США». Котировки ценных бумаг на мировых биржах в большой степени зависят от сводок «потребительского индекса США» и еженедельных сводок по «уровню занятости» в этой стране. Америка на сегодняшний день – абсолютный, безусловный лидер, недостижимый пока для всех остальных, в самых передовых отраслях – в биотехнологиях, в Интернете, в средствах связи. Стоит этому гиганту чуть пошевелиться, как чих слышен по всему миру.

Но – это одна сторона дела. Другая состоит в том, что копировать Штаты никак не удается, хотя американцы сами считают это панацеей от всех мировых бед: «У нас хорошо, возьмите с нас пример, и у вас тоже будет хорошо». Как известно, «перестроечная» либерализация советской экономики по рецептам из Гарварда не понравилась даже американцам. Аргументы, типа, «Нужна ли нам вообще государственная политика в области библиотечного дела? Например, Америка много лет живет без государственной политики в этом вопросе, и это никому не мешает», уже ничего, кроме раздражения, не вызывают.

И все же ссылка на Америку остается сильным приемом убеждения оппонентов. Сторонники сохранения трамвая в центральной части Москвы приводят в качестве примера восстановление через 40 лет трамвайного движения по Ченэл-стрит в г. Нью-Орлеан, штат Луизиана. Сторонники реформ в финансировании новых технологий подробно рассказывают, «как это делается в Америке». Но джинсы и мыльные оперы – пока самые победительные американские примеры на нашей земле.

16.09.05

МЕДИА-БАРАХОЛКА

Словечко ‘медиа’ (‘масс-медиа’) в русском языке пока еще иностранец. Буквально – это форма множественного числа латинского ‘медиум’ (посредник), но употребляется оно в значении единственного числа – «информационная среда». Грамматический род слова тоже еще не определился. Нельзя сказать «я люблю или я не люблю масс-медию». Журналисты придумали говорить «медиа-пространство», так понятнее. Наше информационное пространство состоит из радио, телевидения и газет. Значимых или, как раньше говорили, влиятельных газет у нас очень мало. Интернет может многое, да редок пока.

У радио – огромные проникающий способности. Его слушают не отрываясь от дел дома и на работе, за рулем автомобиля и на пассажирском сидении троллейбуса или маршрутки, ради информации и для развлечения. Привычка слушать радио-музыку пересиливает у некоторых здравый смысл: мне приходилось видеть студентов, сидевших на лекции с наушниками своих плейеров в ушах.

Алексей Венедиктов, директор радиостанции «Эхо Москвы», в интервью RTVI сказал, что радио способно создавать более непосредственный контакт со слушателем, чем телевизор, в котором (не стоит об этом забывать) постоянно действует условность театра – грим, развернутые к зрителю позы, сцена и студийные декорации, т.е. необходимость впечатлить не только мысль, но и глаз зрителя.

Некоторые из моих давних знакомых, переехав на Запад, постепенно стали телененавистниками и радиофилами. С рождением ребенка вынести из дому телевизор – шаг, как говорят, довольно популярный и у новой западной интеллигенции. Я спрашивал, почему. Одна из называемых причин, состоит в агрессивной подаче материала, вообще свойственной телевидению: «картинки раздражают! - ну просто действуют проклятые на нервы и давят при этом своими самодовлеющими нахальством»,- пишет из Штатов мой старинный приятель. Тамошняя либеральная интеллигенция предпочитает радио, в котором чаще, чем на ТВ, присутствует интонация собеседования, когда доводы говорящего признают за слушателем право и необходимость построить собственное суждение на основе изложенного материала.

Современное радиовещание сосредоточено преимущественно в коммерческом FM-диапазоне (ультракороткие волны). Коммерческое – это недорогое в производстве и легко продаваемое широкому кругу людей, массовое. Рынок дешевых товаров для всех у нас называется «барахолка». Информационный товар широкого спроса – это развлечение и торговая реклама. Самое дешевое развлечение – популярные песни. Среди них рекламные объявления порой кажутся радиотеатром. Многие радиостанции пытаются беседовать с слушателями «в прямом эфире». Тоже развлечение: – Я хочу передать привет моей подружке Тане, которая сидит рядом со мной на диване! – захлебывается от восторга юная радиослушательница.

Это слушают, это нравится, развлекает, создает хорошее настроение значительному числу людей. Информационная барахолка успешно торгует. Продавцы не виноваты в том, что именно этот товар рвут из рук.

Есть в нашем FM- вещании и исключения. Кое-кто делает собственные новостные программы, есть классическая музыка. Но эти исключения имеют право на особое внимание и отдельный разговор.

23.09.05

ДОКОЛЬ В ПОДЛУННОМ…

Недавно, проходя по улице, я услышал из какого-то окна скрипку, по-ученически выводившую знаменитую тему мендельсоновского концерта. И обрадовался. Представил себе юного человека, который потратит еще много труда на овладение этой музыкой, несомненно впитает ее благородство и будет в числе тех, кто – для меня это важно! – в следующие пятьдесят лет не дадут Скрипичному концерту Мендельсона пропасть в забвенье.

Привычка к «вечным ценностям» искусства делает нас немного наивными. Мы склонны верить в то, что шедевры подобны небожителям, чье бытие не зависит от человеческих сил и воли. Но, во-первых, художественные произведения вполне материальны. Их нужно тщательно хранить (в музеях, библиотеках) и воспроизводить – в новых книгах, театральных постановках, концертных исполнениях. Во-вторых, им вечно угрожает утрата сочувствия и понимания. Им нужно служить, посвящая талант и жизнь. Стоит только ослабить это служение, как шедевры искусства становятся на грань, за которой они исключаются из человеческого бытия.

Новый, современный человек, привыкший избегать за пределами работы всего, что «грузит», может, пожалуй, и не захотеть, пусть даже временно, отождествить себя с утонченной сложностью баховских ораторий, бетховенских квартетов, малеровских симфоний. Современный человек может насовсем отказаться от классики искусства. Пушкин выразил эту ограниченность человеческого человеческим: «И славен буду я, доколь в подлунном мире / Жив будет хоть один пиит». В школьные годы это «доколь» казалось мне символом вечности. Мыслимо ли, чтобы в мире русского языка Пушкин стал бы всего лишь архивным фактом? Сейчас это допущение не звучит для меня совершенно абсурдно.

Драма искусства состоит в том, что оно живо усилиями реальных людей, готовых вчитываться, вслушиваться, всматриваться и вдумываться в художественные творения. В том, что умение это делать столетиями совершенствуется, накапливается и передается по наследству. И в том, что пропуск хотя бы одного поколения грозит прервать эту цепочку. А раз так, то – благодарность и уважение тем, кто по профессии или по душевной склонности берет на себя труд любить и поддерживать искусство.

В этом году одесский филармонический сезон был открыт, кроме прочего, исполнением «Концерта для оркестра» Бартока (1943). Эта симфония – шедевр в смысле «художественного документирования» состояния умов, душ, чувств современников Второй мировой войны. Она сохранила эмоциональную память своего времени – в дополнение к документам о тяжком кризисе европейской истории. К сожалению, «Концерт» Бартока исполняется у нас редко (предыдущий раз – лет двадцать назад). Так что для большинства из примерно 1,5 тысяч слушателей (за два вечера) это было первое знакомство с ним.

Оркестр находится сейчас в творческом порядке. Его художественный руководитель и главный дирижер, маэстро Хобарт Эрл, по-видимому, достиг этапа своей творческой зрелости. Он больше не избегает трагизма в исполняемой им музыке. Что поделаешь: это тоже часть жизни.

30.09.05

ЧАСТНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Не так давно, когда сентябрьский «верхушечный» кризис в Украине был еще новостью, я поделился в гостях своим потрясением от лавины шумных самоотставок с высших государственных постов. Другой гость сказал: «Да не смотрите вы на них. Это все спектакль. Они просто отвлекают ваше внимание. Я уже несколько лет не смотрю телевизор, ну разве что совершенно конкретный фильм в видеозаписи. И чувствую себя… здоровее». Это было очень неожиданно, и я только сообразил спросить, от чего же они отвлекают меня? Он ответил: от растущих цен, от беспомощной медицины, от беззакония. Спорить не приходилось. Выбор позиции – частное дело. К тому же я согласен, что политика – это всегда театр.

Однако, реплика, высказанная с полемическим задором, осталась в памяти. Ведь выбор, который сделал для себя мой собеседник, не такой уж редкий. В чем его смысл? Мне кажется, в стремлении, отгородившись от того, что травмирует, в наибольшей степени чувствовать себя частным лицом.

Мой давний, теперь уже много лет как заграничный, приятель отказался обсуждать в переписке со мной сложное положение Израиля, сославшись на то, что больше не обсуждает ситуации, которые от него не зависят. Политика и в самом деле – то, что зависит от каждого из нас в наименьшей степени.

Мой студенческий друг живет в России. Мы изредка переписываемся. Летом я вложил в письмо свою колонку о приговоре М. Ходорковскому. Он ответил, что давно уже не желает обсуждать «политику»: «для меня это грязь и убыток времени», - пишет он. - «Моя политика в том, что каждый человек на своем месте должен профессионально делать свое дело». Мой друг – пианист, Заслуженный артист России, имеет все основания так говорить. В юности он поражал меня унаследованным от своего отца – профессионального военного – обширным знанием русской литературы. Он и сейчас верен своей любви к литературной классике. Современной литературой не интересуется. Как частный человек он ограничился тем, что от него зависит, и тем, что определенно радует.

Другой мой давний приятель как раз большой любитель классической музыки. Но слушает ее – уже десятилетия – только в записи. Слушает как частный человек, который хочет, чтобы в его жизни от него зависело как можно больше: в данном случае, когда и что слушать и в каком исполнении. (Вообще-то частное «потребление» музыки противоречит ее концертной природе. Только в зале можно испытать настоящую магию артистического таланта. Искусство по природе своей устремлено к широкой коммуникации, а частный человек старается ее избегать.)

По-настоящему частным бывает потребление: купил мороженое и лижешь себе в удовольствие. Все остальное – от любви до торговли – не совсем частное дело. Оно предполагает добровольную зависимость от другого. Со всеми возможными неприятностями. Которых надеется избежать частный человек.

7.10.05

ИСКУССТВО И СКОРОСТЬ

Исполнительскими называют искусства, в которых художественное произведение преподносится публике исполнителем. Картина, например, говорит сама за себя, а пьеса должна быть разыграна актерами под руководством режиссера. От них будет зависеть, как поймет смысл пьесы зритель, хотя, при желании он может пьесу прочесть. В музыке это практически невозможно. Роль музыканта-исполнителя поэтому особенно ответственна – и перед слушателем, и перед автором. В позднем Советском Союзе довольно популярным было концертное чтение литературных произведений – поэзии и прозы, собиравшее полные залы. Память об этом позволила мне нафантазировать небылицу, которая, однако, поможет объяснить кое-что в современной культуре. Вот она.

Вообразим себе, что в начале ХХ века, когда публичное чтение литературы в салонах было довольно распространено, кому-то удалось инициировать соревнования чтецов. Победителям – премии и популярность, публике – указание, кто считается самым лучшим. В мире тонких художественных смыслов оценка – вещь субъективная. Поэтому стали искать более «ясный, понятный и простой» критерий. Нашли: скорость. Представьте конкурс чтецов, исполняющих «Евгения Онегина» на время, с требованием, конечно, произнести, не сбиваясь и четко, все слова текста. Через десяток лет формируется группа мастеров, способных ошеломить слушателей неслыханной четкостью и скоростью произнесения. А еще через десяток лет появляются педагоги, владеющие методикой обучения этому виртуозному мастерству.

Через полста лет поколение людей, которые еще помнили, что роман в стихах Пушкина содержал массу тонких наблюдений, иронию, намеки и т. п., ушло из жизни. Для живущих «Онегин» остался «культовым», но в смысле технической трудности его артикуляции. Причем, знатоки различают фрагменты романа легкие для эффектного быстрочтения и такие, которые даются только гениям этого жанра. Те, кто утверждает, что роман Пушкина умер для современной культуры, осмеян. Публика уверена, что в культуре ничего не изменилось, что роман любят по-прежнему и так же, как сто лет назад.

Если эту фантазию применить к музыкальному исполнительству, то ее абсурдность не покажется столь очевидной. Во второй половине ХХ века единственным пропуском для профессионального концертирования стала победа артиста на международном конкурсе. Исполнительские конкурсы множились, на большинстве из них побеждали те, кто музицировал на сцене «ясно, понятно и просто» – феноменально виртуозно и был способен бросать в зал горсти энергии. Тонко мыслящие «слабаки» отстали и потерялись где-то в консерваторских классах. Новая публика, разумеется, ничего о них не знает. Те, кто мог бы стать выдающимся исполнителем-интерпретатором, выбирает тот путь, который единственный ведет к успеху у новой публики.

Достаточно сравнить сохранившееся в памяти или в записи тончайшее исполнение Третьего фортепианного концерта Рахманинова Евгением Могилевским с невообразимо виртуозным исполнением этой музыки его сыном в «семейном» концерте 30 сентября с.г. в зале одесской филармонии, чтобы «почувствовать разницу» и понять, почему я не мог искренне радоваться его успеху.

14.10.05

НАСЧЕТ ХЛЕБА

Есть мнение, что для душевного спокойствия лучше телевизор не смотреть. Ну, по крайней мере, новости. Моя соседка – наша домовая дворничиха, кстати, очень умелая и добросовестная, точно новостей не смотрит. Она просто не успевает понять то, что быстро и энергично «подают» в эфир умелые дикторы. В буквально смысле, как сейчас выражаются, «не догоняет». Но спокойнее от этого ей не становится. Новости ей пересказывают.

На днях остановила меня возле дома и сообщила, что «на селе хлеб не сажают, поля остаются пустые. Ужас!». Легко могу представить, что в ее сознании мгновенно всплывает опыт, который входит в состав костного мозга советского человека: очереди за хлебом с пяти утра, цены на все, приравненные к цене на хлеб, «один батон в одни руки». Откуда узнала? – Люди говорят.

Итак, страх уже внедрен. Следующий шаг, внедрить Спасителя. Например, убедить испуганных навек своим прошлым опытом людей, что «есть такая партия», которая имеет влияние на крестьян, может уговорить их сеять пшеницу, хоть бы и себе в убыток. В предвыборный период это имеет смысл.

Я покачал в такт соседке головой и подумал, что дыма без огня не бывает, и нужно бы купить «Зеркало недели». Купил № 40 от 15 октября. Там «про это» нашлась статья на целую полосу «Зерновые пазлы» (puzzle, по-английски – вопрос, ставящий в тупик; головоломка, загадка). Загадками там названы четыре(!) государственные структуры, которые должны были летом обеспечить освоение необычно высокого для наших мест урожая, да так, чтобы не следующий год дела пошли еще лучше. Не получилось. «В который раз чиновники доказали свою управленческую несостоятельность, аналитическую и маркетинговую необразованность», - пишет газета. Газету уважаю, но объяснению не верю, потому, что «пазлов» полно и в самой статье.

Я не знал, что «Украина каждый год производит зерна больше, нежели потребляет». В этих условиях министр аграрной политики пытался летом за госсчет закупать пшеницу у крестьян, но по ценам выше, чем оно стоит в Евросоюзе, США, Аргентине, Венгрии или России. Разумеется, не закупил. В Одессе такие обещания назывались «художественным свистом». Но почему такая цена при избытке продукта? Думаете, это «маркентнговая необразованность» министра? Другая структура, Госрезерв, который должен был закупить у крестьян 2 млн. тонн «не думал» засыпать и миллион тонн, «мотивируя отказ доверху заполненными хлебными базами». О чем «резерв» думал, «мотивируя отказ»? О чем-то своем или это просто «управленческая несостоятельность»? В третьем примере областные власти, ответственные за местные запасы хлеба, не выпускают его излишки в другие области. Я не назвал бы это аналитической необразованностью. Примеров в статье много. В итоге, как пишет автор, кировоградский крестьянин «не жалеет, что накануне страды сжег пшеничное поле, - иначе на вылез бы из долгов. Сосед же рискнул идти до конца: собрал урожай, просушил, провеял… А сбыть некому. Сколотил гроб, наполнил зерном… Вдвоем с «поджигателем» и похоронили покойника». Сочувствую крестьянам. Хочу, чтобы у них все было хорошо ибо это «хорошо» у нас с ними общее.

Вот так, следуя советам, отвернулся от телевизора. Но понять, что с нами происходит, не могу и с газетой в руках. Пазл трудноват. Не складывается. Тревожусь вместе с соседкой.

28.10.05

ЗАБЫТЬ НЕЛЬЗЯ ОСМЫСЛИТЬ

Пятнадцать лет назад в журнале «Новый мир» впервые в СССР был опубликован роман А. Солженицына «В круге первом». Журнал имел тогда более чем 2,5 миллионов подписчиков, и вряд ли все последующие издания романа в сумме могут воспроизвести повсеместную внедренность тогдашнего «Нового мира» почти в каждый читающий дом и районную библиотеку страны.

«В круге первом» был написан еще в конце 1950-х, но был запрещен. Замеченный в чтении романа мог получить крупные неприятности, например, быть изгнанным с работы или из института, а за распространение – и вообще сесть в тюрьму. Большинство из тех, кто читал его в 1960-80-х гг. в заграничных изданиях, нелегально ввозимых из-за границы, или в самиздатских машинописных копиях бывали потрясены разоблачительной мощью этого текста. В этом смысле первая массовая публикация романа «Новым миром» на родине писателя была явным признаком наступления послесоветского времени.

Однако, его публикация в 1990 году не произвела того взрывного эффекта, который казался гарантированным. Массовый интеллигентный читатель, увлекавшийся тогда злободневной публицистикой «Нового мира», вообще не стал читать эту вещь Солженицына. Громадный и правдивый опус о жизни советской интеллигенции в тисках тоталитаризма, роман о выживании умов и душ в их бессрочном заточении (в тюрьме и на воле) между «органами» непрерывного государственного террора оказался категорически отвергнутым. Причины такого неожиданного, но совершено определенного отказа советской интеллигенции времен «перестройки» принять роман, отождествить себя с его персонажами и признать советскую тоталитарную систему абсолютным злом до сих пор остаются не названными и по-прежнему ждут выяснения так же, как пятнадцать лет тому назад.

Роман был назван «В круге первом» ради прямой ассоциации с описанием Ада в «Божественной комедии» Данте, через которую его автор ясно определил смысл описанного им советского способа жизни – что в тюрьме, что на воле – как нечеловеческие мучения. Возможно, что именно это и оттолкнуло читателей «перестроечного» времени, когда казалось, что прошлое легче всего отбросить, если его прочно забыть. Возможно, что чудесный и, по справедливости говоря, негаданный скачок к свободе слова и новым символам жизни в горбачевскую эпоху породил уверенность, что «сталинизм» уже не страшен и не интересен, т.к. остался как бы за границей прошлого.

В последующие полтора десятилетия осмысление сталинизма стало казаться делом уже совсем неуместным. Но пропущенный тогда урок так и остался пробелом: в коллективном сознании современных постсоветских обществ опыт социализма не продуман, не осмыслен и не преодолен. Нерешенной осталась задачка, как совместить (1) естественное стремление народа дорожить собственным прошлым с (2) пониманием того, что гигантские людские и моральные жертвы трех поколений советских людей в сущности были варварскими, потому что не были необходимыми. Теперь обе стороны этой антиномии имеют своих приверженцев: коммунисты и их левые избиратели настаивают на первом и как могут стараются закрыть глаза на второе. Антикоммунизм разных видов, наоборот, напирает на пороки людоедского строя (читайте Солженицына), не умея признать тот факт, что социализм в СССР был предметом любви и веры миллионов людей, созданием самого народа.

Конечно, самая острота проблемы сосредоточена сейчас в российском обществе, которое определило себя наследником СССР. Но и украинское общество, я думаю, не сможет оторваться от своего советского прошлого пока не осмыслит его опыт честно и всесторонне.

4.11.05

АБСОЛЮТОФОБИЯ

В последнее время можно заметить все большую распространенность убеждения, которое кто-то назвал боязнью абсолютов – абсолютофобией. Не знаю, мода ли это кратковременная, или более фундаментальный сдвиг в общественном сознании. Выражается он чаще всего словами: «каждый имеет право на собственное мнение». Кто бы спорил с этим принципом, пока дело идет о вкусах в одежде или в кулинарии, или об убранстве собственной квартиры, или о выборе, что посмотреть, почитать, послушать? Но вот уже какой год среди студентов-первокурсников находится кто-нибудь, кто с уверенностью произносит: «у каждого свой бог», и эта мысль не вызывает в аудитории протеста. Понятно, что в религиозном смысле это высказывание совершенно абсурдно: это даже не язычество. Но уверенность, с которой произносятся эти слова и сочувствие к ним, убеждают, что в ней есть какой-то не вполне высказанный смысл. Видимо, тот самый – боязнь признать над собой абсолют.

А вот молодая и вполне успешная московская художница в совершенно домашней беседе спешит энергично заявить о том же: «Если истина одна, то и Бог один то, следовательно, «вперед – к коммунизму?». Она уже плохо помнит, что религия в СССР считалась «пережитком» прошлого» – теперь в это и впрямь трудно поверить. Но ей очень важно в принципе раздробить любую истину на множество мнений, лишить ее абсолютного веса, надежности и всеобщности. Она верит, что в этом состоит спасение от прошлого и путь в будущее. Не замечая, конечно, собственного абсолюта – абсолютофобии.

«В истинность я не верю, само это понятие мне чуждо», – пишет в личном письме знакомый журналист. «Можешь ли ты утверждать, что представление о шарообразности Земли -- это не истина, а мнение?», - спрашиваю я его, надеясь «ужучить» очевидностью. Ответ был: «Это мнение подавляющего большинства людей». Изворачивается изобретательно, значит, чувствует что-то такое, во что верит, но чему нет еще привычных слов. Я догадываюсь: он хочет сказать, что не верит в идею, которая стояла бы выше человеческой жизни. «Считать чужую веру злом для меня неприемлемо. – поясняет он. – Злом является не вера (для меня между идеологией и верой нет разницы), а нарушение закона. Меньшим злом - нарушение приличий в каждом конкретном обществе, на каждой территории с ее укладом. Несмотря на то, что и текст УК и само правосудие не идеальны, все же при этом зона неопределенности сужается».

Ага, вот в чем, мне кажется, состоит дело. Недавнее прошлое неприемлемо для этих студентов, художницы, журналиста. Порок прошлого, как им представляется, состоит в вере или идеологии, не оставляющей личного выбора. Значит, прежде всего теперь – личный выбор. Но абсолютизм «личного выбора» рождает безмерную неопределенность мнений (недаром мой друг-журналист ссылается на уголовный кодекс, который дает хоть какую-то общую определенность). Правда, о морали и совести в этом случае говорить становится неуместно. И если каждый может иметь «своего бога», то не наплевать ли ему на бога чужого? Ну, да, если наплевать, но соблюдать все приличия, то воевать будет не за что. И что, проблема решена? Мне кажется, рано радоваться.

11.11.05

О ДОСТОИНСТВЕ МЫСЛИ

Роман Солженицына «В круге первом» останется, я думаю, одним из фундаментальных источников для понимания природы советского социализма в пору его расцвета под солнцем народного энтузиазма и государственного террора. Время для такой постановки вопроса еще только подходит: большинство из тех, кто жили при советской власти, все еще считают своим долгом ее изобличать или защищать. А те, кто пришел к сознательной жизни позже, не видят нужды ею интересоваться. «Распалась связь времен», причем символическим флажком, упавшим в момент разрыва, оказалась первая публикация «В круге первом» в 1990 году. Тридцать лет, пока написанный роман ждал публикации – это возрастание последнего советского поколения тех, чьим отцам довелось прожить десятилетия в ГУЛаге. И что же? Большинство детей узнали о судьбе родителей не от них самих, а из разоблачительной литературы конца 1980-х.

Опубликованный тогда роман Солженицына был воспринят как еще одно, запоздавшее уже, разоблачение. Ошибочное и поверхностное восприятие. Солженицын писал не разоблачение, а художественную модель социалистического мира. В годы создания романа, в конце 1950-х, социализм казался незыблемым и, следовательно, единственным по времени и месту условием, в котором довелось жить тогда советскому человеку – и Сталину, и зэку-дворнику Спиридону. «Времена не выбирают, в них живут и умирают», - сказал об этом поэт. Как выживают люди под прессом тоталитаризма? Вот, пожалуй, основной вопрос романа.

Другая эпоха, другие надежды и ценности были у тех, кто открыл и, не читая, закрыл «В круге первом» в 1990-м году. Разница забот и упований оказалась огромная. Обнаружилось, например, что поколение «детей» не объединяло больше то особое восхищение «мыслью», которая в романе Солженицына является едва ли не основным хранителем свободы там, где действия людей почти сплошь подконтрольны – в стране, где за стихи приговаривали к расстрелу.

Огромное почтение к мысли пронизывает весь текст Солженицына. В нем нет, пожалуй, ни одного повтора в индивидуальной характеристике мыслей. Они у персонажей «давно выношенные» и «новейшие», «беспорядочные мелкие» и «большие», «греховно смутные» и «сильные», «отточенные» и «невесомые». Мысли в романе свободны, они живут и взаимодействуют как единственные в нем подлинно самостоятельные персонажи: «Много самых разных мыслей протолпилось сквозь его голову за эту ночь», – пишет Солженицын. Мысли могли «вспыхивать и проноситься огненными стрелами», могли «неотгонно жалить», могли «ждать, притаясь в кабинете, и требовать к себе внимания». Мысли у Солженицына имеют свойства человеческой индивидуальности: мысль может быть «несуразной», «иронической», «недоброй», «злой», «подлой» и даже «исподней» мыслью, «зрелой», «важной», «укорной», «насмешливой», «оскорбленной».

Но что особенно впечатляет, это открытое выражение достоинства мысли. «Первоначальная сильная мысль определяет успех всякого дела! И мысль должна быть -- своя! Мысль, как живое древо, даёт плоды, только если развивается естественно», - говорит персонаж Солженицына. Счастье «высшей работой мысли», способность «что-то осознать, обнять мыслью», нести в себе « парящую мысль», достичь «стратосферы человеческой мысли» - вот высшее блаженство, доступное мыслящему человеку, скованному в своей воле по рукам и ногам.

Эпоха, которая начиналась знаменитым «Знание – сила само по себе» завершалась у нас романом о людях, для которых мысль была свободой самой по себе.

Новая эпоха спрашивала иное: «если ты такой умный, почему ты не богатый?». И читала уже другие книжки.

18.11.05

СЛУЧАЙ АНАТОЛИЯ

Мой сосед Анатолий очень обеспокоен беспорядками во Франции. Хоть Франция от нас далеко, но это Европа. Анатолий хотел бы, чтобы Европа жила спокойно и политически стабильно. Он ощущает Западную Европу важным фактором спокойствия в Украине. «Франция – культурная страна, - говорит Анатолий,- я все время думаю, как там могли дойти до таких беспорядков?». С помощью радиоточки, которая у него дома всегда включена, Анатолий понял происходящее следующим образом: в этих событиях виноваты… американцы. Понятное дело, они не хотят, чтобы Европа составляла им конкуренцию. Конечно, не американцы спровоцировали эти беспорядки, но они устроили переселение эмигрантов во Францию. Что значит устроили? «Оплатили переезд этих… афро-латино-американцев через океан. Я сам видел по телевизору эти лодки с массой эмигрантов», - аргументирует Анатолий. Справедливости ради, он замечает, что и французское правительство виновато: тем, что назвало хулиганов каким-то бранным словом. Зла на них у него никакого нет. Только на американцев.

Анатолию около сорока. Он учился в советской школе и успел пройти срочную службу в Советской армии незадолго до ее вывода из Восточной Германии. Человек он прилежный, старательный. Симпатичная мне особенность Анатолия заключается как раз в том, что ему все время хочется понять, что происходит в реальности. Но сделать это не очень-то просто. Посмотрим, к примеру, как мог сложиться этот удивительный информационный компот в его голове.

Первый фактор – невнятность первичных источников информации. Больше недели французские власти не могли понятным образом объяснить, что происходит в стране. Президент молчал, министры говорили о нарушении законности и порядка. Не нужно быть министром, чтобы вспомнить эти слова во время погромов. Но, кто их участники? Кто организаторы? Чего они хотят? Как организованы группы поджигателей – каждая в отдельности и все между собой? Об этом французские власти не говорят. Они и в самом деле не знают. Потому, что давно прекратили сбор агентурной и полицейской информации из неблагополучных районов. Из политкорректности сочли их благополучными.

Второе – принципиальный либерализм средств массовой информации (СМИ). Смысл его в том, чтобы не предлагать никаких «истин», но только факты, оставляя гражданам самим делать выводы. Доступные нам с Анатолием СМИ давали день за днем картинки ночных пожаров, бегущих куда-то полицейских и пожарных в красивой форме, направляющих брандспойты на горящие автомашины и здания, вперемешку с 30-секундными цитатами из министра внутренних дел Франции Николя Саркози (теперь мы узнаем его в лицо). Радио- и телесообщения содержали факты, в основном, о количестве сожженных автомобилей и арестованных погромщиков, из которых ничего понять нельзя.

Представьте, что вам в ресторане подадут не прожаренное мясо. По существу, факты, которые более недели нам сообщали из Франции, в информационном смысле представляли собою такой же неупотребимый сырой продукт.

Анатолий взялся за дело сам, потому что был озадачен вопросом: почему такое оказалось возможным в условиях цивилизованной страны в мирное время? Он вспомнил о влиятельных американцах. Анатолий принадлежит к последнему поколению холодной войны. Школа, армия и газеты объясняли ему мир крупными планами: «мы» - «они», причем, у «них» главные – американцы. Странная дружба с Западом в горбачевские времена мало затронула Анатолия. А демонстративные бомбардировки Белграда убедили его в том, что ничего хорошего американцы – за пределы своей страны – не несут. Ирак подтвердил это представление. Вот, собственно, все.

В случае Анатолия три фактора создали в его сознании образ, мало похожий на реальность. Но он сделал все, что мог.

25.11.05

«НАЕЛИСЬ»

Я получил несколько содержательных откликов на недавнюю колонку (в номере от 4.11.05) по поводу отторжения массовым читателем романа А. Солженицына «В круге первом», при его опубликовании 15 лет тому назад. Пишут мои друзья и знакомые, которым я посылаю свои заметки по электронной почте. Ниже привожу самый интересный отклик – от моей сокурсницы-минчанки. Она уже несколько лет работает по контракту за границей. Ее взгляд несколько отличается от моего, но может быть он окажется ближе некоторым нашим читателям.

«Здравствуй, Марк! Ты совершенно прав в том, что роман не произвел эффекта бомбы в 1990-ом году. Я тоже его только начала читать и бросила. Я думаю, причина в том, что он не был первым, до него было несколько разоблачительных романов и повестей – Приставкина, Рыбакова и др. в 1985-86 годах (уж и не помню, было много малохудожественного, но информативного). Ты вспомни как трудно было в восьмидесятые годы: информации было много, разной, противоречивой. Сейчас я уже просто не верю никакой информации вообще, любую воспринимаю только как точку зрения.

Кое-что донесло до нас телевидение: были великолепные рассказы Лихачева, в том числе про Соловки. Мы узнали много правды. Эта информация подкрепилась рассказами папы и его друзей, они раскрыли некоторые семейные тайны. Помню что некоторое время правда просто не укладывалась в голове, постепенно выстроилась цельная картина, и моменту опубликования «Круга» голод на правду пропал – наелись. Для меня это был перебор, я не хотела опять узнавать факты зверские. Могла уже сама реконструировать модель функционирования нашего социалистического общества.

"Наелись" – это, конечно, грубо говоря. Но зато выразительно. Человеческая психика может воспринимать новую информацию, ломающую укоренившуюся в сознании систему ценностей, до определенного предела. Надо учитывать индивидуальную способность к переосмыслению, к переоценке ранее познанных ценностных величин. Вероятно есть особи, способные всю жизнь быть носителями единой системы ценностей, какой бы она не была: будь то религиозные заповеди, будь то моральный кодекс строителя коммунизма.

Думаю, что те, кто способен меняться, развиваться, и в советское время имели свой взгляд на события. Но ведь существует масса "упёртых" коммунистов, которые до сих пор живут в СССР’е, носят портреты Ленина, Сталина. Они не могут, психологически не могут воспринять новые реалии, это сломает им жизнь и жизнь будет кончена для них. Таких, не мой взгляд, большинство в любом обществе. Это тоже надо учитывать. Они, Марк, ничего переосмыслять не будут, поверь мне. Наше поколение не собирается осмыслять опыт и отрываться от своего советского прошлого не будет. Мы уже будем до конца советскими, географическое разделение никак не влияет на нас. По менталитету мы все едины. Может следующее поколение осознает себя другим. Но тут есть нюанс. Все русские, где бы они не жили, и дальше будут чувствовать себя полностью в СССР. А все нацменшинства – в несколько меньшей степени.

Мы здесь с коллегой, русской по национальности, она родом из Сибири. Комментируем новости по-разному. Русские космонавты полетели в космос, она: "наши в космосе". Она их воспринимает своими, а я нет. У меня нет неприязни к русским, просто я чувствую себя дома в Беларуси и не воспринимаю Россию, как свое.

Мне кажется, что и «совковость» быстрее улетучится из малых народов. И все-таки, я думаю, что ни белорусское, ни украинское общество не собираются ни осмыслять историю, ни отрываться от своего советского прошлого, может отдельные личности только. Татьяна»

Теперь я думаю о том, как ответить на это письмо.

2.12.05

О ПОЛЬЗЕ ЧУВСТВА ВИНЫ

Если ребенок набедокурил, его наказывают. Правильный вывод, которого мы ждем от ребенка, это чувство вины. «Я больше так делать не буду», - говорит ребенок. Собственно, ради этого и было предпринято наказание. Но бывают случаи, когда мы считаем, что ребенок не виноват – если он совершил проступок по инициативе другого человека, например, старшего товарища. Тогда наше обвинение относится к нему: «что ж ты, - говорим мы, - сам безобразничаешь, да еще младших втягиваешь!». Будет ли сокрушаться этот старший товарищ по поводу своих проступков? Может быть, и на него кто-то более взрослый и авторитетный «надавил»? Так может получиться, что проступок совершен, а кто виновник – непонятно.

Старинный талмудический спор был о том, кого следует судить: того, кто украл или того, кто послал вора совершить кражу. Юридическая защита нацистских преступников на Нюрнбергском процессе строилась на том, что каждый из них – солдат, исполнявший приказ. Следовательно, он должен считаться не виновным.

Между прочим, тоталитарные государства всегда строятся по военному образцу. Ежегодные «битвы за урожай» советских времен может вспомнить – стоит только напрячь память – добрая половина нашего населения. Так же как и «бойцов невидимого фронта» и писателей, «к штыку приравнявших перо». Это была общая логика и общая лексика всех тоталитарных обществ ХХ века. Итальянский «дуче» Муссолини организовывал массовые движения, тоже называя их «битвами»: «битву за зерно», «битву за землю» (кампания по мелиорации) и даже «битву за рождения» (в смысле, рожать побольше детей). Жизнь как битва, армия – как образец. Даже одежда вождей имитировала военную.

Главное в тоталитаризме – принцип жесткого единоначалия во всех его институциях. Если советский директор мог «в приказном порядке» заставить работника ходить на собрания, оставаться на работе сверхурочно, «покупать» облигации государственного займа на ползарплаты, то эта гражданская жизнь недалека была от военной. Но и директора этого заставляли – в райкоме под угрозой «положить партбилет на стол». А райком выполнял «разнарядки» обкома, «директивы», «исторические решения» пленумов и съездов. Тоже не добровольно, конечно, а под разными угрозами, в реальности которых не было сомнений.

Но если кто-то совершает поступок по принуждению, то виновен ли он?

Выход, который был найден из этой двусмысленности еще в советские годы, состоял в демонизации Сталина. Дескать, вот он – страшный человек, превративший всю страну в один сплошной концентрационный лагерь! При этом послесталинский еще тридцатилетие просуществовавший советский тоталитаризм приходилось называть «пережитком сталинизма» – и точно по той же логике, по которой в советское время религиозную веру называли «пережитком капитализма». Зато проблема вины была снята: весь советский народ в целом был как бы признан жертвой «сталинизма и его последствий». Идея суда над КПСС или, мягче сказать, работа над ошибками советского прошлого в первые «перестроечные» годы не нашла широкой народной поддержки. Раз в массовом тоталитарном обществе нет политического авторства, нет в нем и гражданской ответственности. Значит не к кому, кроме «генерального секретаря КПСС и его окружения», отнести теперь, не говоря о прямых жертвах репрессий, всю массу корыстной близорукости, безграмотности и ошибок управления, которая обошлась в невиданную цену и свела на нет Советский Союз: раз не было свободы – нет и вины.

Перестроечным вождям казалось разумнее начать «с чистого листа», срисовывая, однако, с известных образцов. Спорили, откуда позаимствовать: «шведский социализм» или «китайский социализм»? Эти споры почти забыты. В России теперь кажется всего более привлекательным родной социализм. А у нас, в Украине? Удастся ли нам, как говорил Чехов, «выдавить из себя по капле» советский тоталитаризм, не признаваясь себе в своем участии на всех его этажах?

9.12.05

ТРАДИЦИЯ – СИЛА

При слове «традиция» быстрее всего на ум приходят бытовые традиции – в одежде, кухне, семейные обычаи. И еще праздники. Свадьбы, например. Традиция принесла эти формы из давних времен. И в этом ее сила – что принесено традицией, то, значит, проверено временем, опытом предков. Даже так: освящено опытом предыдущих поколений. Впрочем, для современного человека нередко бывает важнее обозначить свое почтение к традиции – хотя бы приблизительно, чисто символически, – чем буквально соблюсти ее.

Кроме семейно-бытовых есть еще общественные традиции. Самые заметные из них – те, что связаны с праздниками. В советские времена власть последовательно выстраивала единый для всех годовой цикл праздников. Спустя полтора десятка лет число праздников стало у нас буквально неисчислимым, но традиции советских праздников еще не угасли. Есть в традиции сила инерции, на которую можно опереться. И которую хочется использовать. Присмотритесь, как современные руководители любят выступать «основателями традиций». Проведет начальство удачную ярмарку цветов или детский фестиваль песен о воробьях, и уже сообщают в телерепортажах, что «сделают это мероприятие традиционным». И так на всех уровнях власти. «Основатель традиции» звучит для них почти как «Я памятник себе воздвиг…». Но взгляд этот наивный. Памятник воздвигают, а традицию не делают. Она сама слагается и тогда уже господствует над сознанием. Особенно, если остается неузнанной.

Американская исследовательница-антрополог Ненси Рис в книге «Русские разговоры» (М., 2005), написанной по материалам своих бесед с москвичами в 1990-е гг., обратила внимание на удивительно устойчивую традицию высказывать друг другу жалобы, обиды, тревоги обобщенно-фаталистического характера. Дескать, посмотрите, как все у нас ужасно плохо, хотелось бы быть оптимистом, но трудно не потерять надежду… Она назвала этот жанр – литаниями. «Интонационно, - пишет Рис, - разговорные литании приближались к трем известным жанрам русской речи: традиционному плачу (исключительно женскому жанру), церковному молебну и поэтической декламации».

С тех пор, как я прочел эти строчки, я стал ловить себя и своих знакомых на явной приверженности этой доселе неузнанной традиции. Хочется с ней расстаться. И как человека, решившего бросить курить, особенно раздражают настырные курильщики, так теперь в глаза бросаются особо яркие примеры литаний. Недавно в программе телеканала RTVi «Особое мнение» объявился чистый пример литании. Некая московская дама, дозвонившаяся в прямой эфир, вместо вопросов, обрушила жалобы на других слушателей, которые дозваниваются чаще ее, занимают линию, не дают ей дозвониться. Безусловно, дама знает, что технически все слушатели равны в своих шансах прозвучать в эфире, но все равно жалуется. Странной могла бы показаться эта жалоба, если не знать о литаниях, и о том, что, согласно данной традиции, жалоба обобщенно-фаталистического характера возвышает. Но может быть, если бы дама познакомилась с книжкой Н.Рис, она попыталась бы уклониться от власти этой традиции над своим умом.

Неузнанные и неназванные традиции обладают подлинной властью над умами, организуют повседневную жизнь и не требуют никаких знаков почтения. Выследить их – интересная задача для антрополога, и не обязательно заморского. А есть и названные. Чиновное взяточничество, например, или служебное воровство. Но это уже отдельная тема.

16.12.05

КУЛЬТУРА ВЗЯТКИ

Недавно открыл «на сон грядущий» второй том из зеленого 12-томника А.Чехова и наткнулся в нем на рассказ «Справка» (опубликован в 1883 году). Очень современный, как почти весь Чехов. Журнальная миниатюра, почти протокольно описывающая взятку. В рассказе чиновник не смотрит на посетителя до тех пор, пока тот не выложит вполне определенную для этого случая сумму, после чего исполняет свои обязанности наилучшим образом – быстро, аккуратно, любезно. Посетитель, между прочим, помещик, а не какой-нибудь бесправный работяга. Но и он не имеет ни малейшего выбора – дать взятку или не дать. А правильную сумму за выписку справки у Чехова подсказал неопытному в сих делах «землевладельцу» швейцар.

Плата лично чиновнику за выдачу справки была в Российской империи делом обыкновенным, налаженным. Чиновник из этих взяток, мы знаем об этом из других источников, подносил своему начальнику, а тот – своему. Все вместе это называется коррупцией.

Суть коррупционной системы заключается в том, что участники ее осуществляют в ней традиционное поведение. Как известно, особенность традиции состоит в том, что в ее рамках люди воспроизводят привычный способ действий. В данном случае чиновник делает не только то, что ему предписано по должности, но и то, что «неписанным законом» положено делать на его месте, потому что этого ждут от него коллеги по корпорации. Точнее здесь использовать слово «клан», поскольку коррумпированные чиновные сообщества удерживаются личными знакомствами и личной взаимозависимостью. Новичков вводят в традицию более опытные чиновники, обучают при соучастии: «делай как я». Эти правила касаются любых форм традиционного поведения, не только бюрократического. Так устроены традиционные народные промыслы. Так в народе обучают детей праздничным обрядам. Так и сегодня скрепляют людей корпоративные традиции в различных областях – от «литературных тусовок» в столичных элитарных кафе до замкнутых служб государственной безопасности. Хочешь войти в данный круг, подчинись его правилам.

Там, где господствует традиция, там нет места своеволию. В коррумпированном обществе чиновник осваивает технику взяточничества потому, что традиция предписывает ему такое поведение на его рабочем месте. И именно поэтому он не чувствует собственной ответственности за взяточничество: «не я, так любой на моем месте!». Традиция взяточничества у нас давняя. Она сложилась намного раньше чеховских времен и успешно пережила советскую тоталитарную эпоху. Не прервалась! Надо отчетливо понимать, что новейшая «борьба со взяточничеством чиновников» в нашей стране – это борьба с традицией, самым живучим из известных нам механизмов культуры.

Опыт говорит, что традицию невозможно победить (укоры, взывания к разуму, совести и чести тут не помогут). Традиционное поведение можно упразднить, вытеснить из обихода. Как, например, современный костюм не отменил, но вытеснил из повседневного ношения национальную одежду.

Чехов в рассказе «Справка» ясно показал, что чиновник берет взятку как плату за сервис. Пока чиновник остается владельцем дефицитного товара – в данном случае, справки, чиновная корпорация будет коллективно удерживать взятки как плату себе монополисту. Дело государственной воли перестроить административную жизнь так, чтобы «разрешительного товара», которым могут корпоративно торговать чиновники (за взятку) оставалось у них как можно меньше. Только тогда эта традиция потеснится, а может со временем будет утрачена. Бывает и такое.

23.12.05

БОРЬБА И МИР

Советская власть почти всю свою историю вела борьбу – то «с контрреволюцией и саботажем», то с безграмотностью, с религией, с оппозицией и уклонистами, а еще с разводами, преступностью и беспризорностью, с формализмом в искусстве, со стилягами и спекулянтами и т.д., боролась за демократию и социализм, «за мир во всем мире» и за разное другое.

Но философия борьбы не была изобретением советских коммунистов. Они следовали в ней европейским принципам Нового времени. «В этой жизни с малых лет приучаются быть начеку и умирают с оружием в руках», – говорил о сущности жизни еще Вольтер. И философ Гегель основывал свою систему мировидения на идее единства и борьбы противоположностей. И его последователь Карл Маркс ответил на вопрос известной в XIX веке анкеты так: «Жизнь – это борьба, где нет борьбы – нет жизни». На Маркса произвела огромное впечатления теория Чарльза Дарвина о развитии животного мира в процессе борьбы за существование… Война как крайнее воплощение борьбы казалась разумной, потому что считались естественной. Но после двух мировых войн ХХ века, идейная и вооруженная борьба как основная форма мышления и жизнеустроения не только на Западе, но и у нас стала все больше казаться анахронизмом. «Мы стоим за дело мира, мы готовимся к войне», – сформулировал этот парадокс поэт Александр Галич.

«Холодная война» двух гигантов, СССР и США, сама по себе была свидетельством перелома в отношении широчайших масс к войне как естественному выражению конфликтности мироздания. Основные вооруженные силы – ядерные – так и не были введены в дело. Взаимное давление противников и так было предельным, а возможные последствия, совершенно очевидно, были бы запредельными..

Распад СССР вне вооруженного конфликта наглядно показал, что подлинная весомая победа над государством-противником может быть теперь достигнута в условиях фактического мира. Иначе говоря, плоды победы могут достаться победителю и без оккупации и военного разрушения противника. Само понятие «победа» перестало быть однозначно связано с образом физического разгрома противника. Побежденный СССР выплатил свою контрибуцию победителю, но вполне мирными «цивилизованными» методами – распадом страны, перемещением интеллектуальных ресурсов, денег и сфер влияния. С конца ХХ века «мирные войны» прочно врастают в массовое сознание населения экономически развитых стран, а в СМИ появились совсем новые названия, вроде «тресковой войны» и других «войн» – за квоты, субсидии и пошлины. Образы врага и победы как цели – в глазах богатой и благополучной цивилизации – теперь начинают выглядеть совсем по-иному: миллионы людей уже сейчас привыкли думать, что нет смысла тратить жизни своих сограждан и разрушать экономику противника, если цель состоит в том, чтобы выгодно включить ее в сферу своей торгово-промышленной деятельности.

В свете таких представлений возможно предположить, что нынешняя американская интервенция в Ирак будет одним из последних примеров «классических» войн. Она противоречит новоутвердившимся представлениям о «мирных конфликтах» и все более скептически воспринимается американским общественным мнением: поскольку экономическая структура побежденной страны разваливается, положительный смысл ожидаемой впереди победы ускользает …

Впервые в истории человечества вооруженная война как воплощение идеи естественной всеобщей борьбы, похоже, теряет постепенно культурный смысл, покидает сферу разумного.

30.12.05