«– Юная чета приняла под конец разумное решение честно, открыто и дружелюбно переговорить друг с другом о происшедшей в их чувствах перемене. Они встретились для этой цели. После недолгой беседы, столь же невинной, сколь и великодушной, они согласились на том, что отношения, связывающие их в настоящем и долженствующие еще теснее связать их в будущем, должны быть расторгнуты – немедленно, окончательно и бесповоротно.

Мистер Грюджиус увидел, что с кресла поднялся словно совсем незнакомый ему смертельно-бледный человек с искаженными чертами и разинутым ртом и, вздев руки, поднес их к голове.

– Но один из этой юной четы, именно ваш племянник, опасаясь, что при вашей, всем известной, привязанности к нему столь резкая перемена в его судьбе причинит вам горькое разочарование, не решился за те несколько дней, что гостил здесь, открыть вам свою тайну и поручил мне сделать это, когда я приду поговорить с вами, а его уже здесь не будет. И вот я пришел и говорю с вами, а его уже нет.

Мистер Грюджиус увидел, что смертельно-бледный человек, закинув голову, схватился за волосы и, содрогаясь, отвернулся.

– Я теперь сказал все, что имел сказать; добавлю только, что юная чета с твердостью, хотя не без слез и сожалений, рассталась навсегда в тот самый день, когда вы в последний раз видели их вместе.

Мистер Грюджиус услышал душераздирающий крик и не увидел больше ни смертельно-бледного лица, ни воспрянувшей с кресла фигуры. Он только увидел на полу груду изорванной и перепачканной грязью одежды.»

◊ ◊ ◊ 

Любой друдист, обдумывающий своё собственное решение “Тайны Эдвина Друда”, безусловно обязан дать объяснение и ключевой, самой ударной сцене романа, а именно — сцене обморока Джона Джаспера. Почему это хормейстер, узнав, что Эдвин и Роза решили разорвать свою помолвку, пришёл вдруг в такое отчаяние, что даже потерял на какое-то время сознание? Что привело его в такой ужас? Разве не было ему уже давно ясно, что отношения у молодых людей не задались, разве не видел он, что и Эдвин, и Роза давно уже тяготятся навязанной им родителями помолвкой, разве не понимал он, что их разрыв — лишь дело времени? Да и в конце концов, разве не желал он сам, хормейстер Джаспер, этого разрыва, разве не намекал он прозрачно на это своё желание во время встречи с мистером Грюджиусом в соборе:

“– Держу пари, – улыбаясь, сказал Джаспер; губы у него были так бледны, что он сам, должно быть, это чувствовал и, говоря, все время покусывал их и проводил по ним языком, – держу пари, что она не выразила желания расторгнуть свою помолвку с Нэдом.”

Но когда этот разрыв вдруг действительно случился, он почему-то стал для Джаспера не только полнейшей неожиданностью, но и явной катастрофой! Но почему?! Убийство племянника этой катастрофой не стало, а вот простое известие о разрыве помолвки явилось для него вдруг ударом! Как объяснить эту психологическую нестыковку в мотивации ключевого персонажа романа?

Прежде чем выдвигать какие-либо теории, выслушаем “свидетелей по делу”, благо таковой свидетель у нас только один: Джон Форстер, друг и биограф Диккенса. Вот что сообщил ему великий писатель в одном из писем, отправленных в августе 1969 года, незадолго до начала работы над романом:

“Это должна была быть история убийства племянника его дядей, оригинальность которой состояла бы в том, что в конце книги убийца сам пересказывал бы историю собственного преступления <...> Совершив преступление, убийца должен был тут же убедиться в полной его ненужности и даже пагубности для достижения стоявших перед ним целей.”

Почему же преступление, которое Джаспер затеял для того, чтобы добиться каких-то “стоявших перед ним целей”, и которое он обдумывал и планировал едва ли не целый год, вдруг оказалось “ненужным и даже пагубным”? Мы не сможем ответить на этот вопрос, не разобравшись сначала, какими же именно были те цели Джаспера, в стремлении достичь которых хормейстер не остановился даже перед убийством горячо любимого племянника.

Прямым текстом Диккенс не говорит нам об этом. Цели Джаспера остаются для нас загадкой вплоть до конца известного нам текста романа. Лишь в “сцене у солнечных часов” хормейстер позволяет себе намекнуть на свои истинные движущие мотивы:

“– Я признался тебе, что моя любовь безумна. Она так безумна, что, будь связь между мной и моим дорогим мальчиком хоть на волосок слабее, я и его стер бы с лица земли за одно то, что ты была к нему благосклонна.”

Вчитаемся в эту довольно сложную конструкцию. Джаспер здесь признаётся, что любит Розу, и любит её настолько, что готов убить Эдвина из ревности. Но любовь к племяннику оказывается, всё ж таки, “на волосок сильнее” его любви к Розе, и поэтому хормейстер позволяет Эдвину жить дальше — а значит, и взять Розу в жены, когда тому подойдёт срок.

Это то, что Джаспер говорит сам, а он, как в той же главе сообщает нам Диккенс, способен на “грубую ложь, звучащую, однако, так правдиво”. Так солгал ли Джаспер в сцене признания, или нет? Была ли его любовь к племяннику “на волосок сильнее” его любви к Розе, или она, всё ж таки, оказазалась вдруг на тот же “волосок” слабее?

Диккенс ничего не говорит нам об этом, очевидно, откладывая объяснение до самого конца сюжета, до момента “признания Джаспера из камеры смертников”. Способны ли мы сами, опираясь лишь на известный нам текст первой половины романа, понять истинные движущие мотивы хормейстера Джаспера?

Ещё раз: свадьба Эдвина и Розы не является для Джаспера катастрофой. Можно подумать, что она не является катастрофой лишь потому, что Джаспер надеется убить Эдвина ещё до назначенного дня свадьбы, но это не так: Джаспер сам говорит нам об этом, упоминая в разговоре с Курилкой, что какое-то время он обдумывал своё преступление, но вовсе не был уверен, совершит ли он его в реальности: 

"– Я знаю. Я задумался. Послушай. Допустим, ты все время о чем-то думаешь. О чем-то, что ты хочешь сделать.
– Да, милый. О чем-то, что я хочу сделать.
– Но ты еще не решила.
– Да, милый.
– Может быть, сделаешь, а может быть, нет. Понимаешь?

То есть, поначалу Джаспер вполне мог обойтись и без убийства — может, сделает, а может быть, и нет. Как карта ляжет, и как левая нога захочет. Но если убийства не произойдёт, то брак Эдвина точно состоится, и Розу ещё до наступления лета увезут на долгие годы в Египет. Значит, и брак Эдвина, и расставание с Розой не являются для Джаспера катастрофой. Ударом для хормейстера явилось именно известие о разрыве помолвки, полученное именно уже после самого события убийства. То есть, преступление Джаспера и сообщение Грюджиуса находятся для хормейстера в теснейшей, но пока ещё для нас не ясной связи.

Чувства Джаспера по отношению к Розе мы с полным правом можем назвать словом “ревность”. Джаспер ревнует Розу сначала к Эдвину, затем к Невилу — то есть, он стремится полностью и единолично владеть её вниманием и привязанностью из-за того, что и сам ощущает с ней эмоциональную связь, доходящую даже до эмоциональной зависимости — чувство, которое Джаспер определяет как “безумная любовь”. Чувство же, которое Джаспер испытывает по отношению к Эдвину называется словом “зависть”: Джаспер завидует Эдвину, который не только безо всякого старания со своей стороны получает в жены красавицу, но и не ценит этот подарок судьбы, принимая его как должное.

"– Посмотрите на него! – с восхищением и нежностью, но и с добродушной насмешкой восклицает Джаспер, протягивая руку к Эдвину; он и любуется им и слегка над ним подтрунивает. – Посмотрите, мистер Невил, с какой царственной небрежностью он раскинулся в кресле! Этакий баловень счастья! Весь мир у его ног, выбирай что хочешь! Какая жизнь ему предстоит! Увлекательная, интересная работа, путешествия и новые яркие впечатления, любовь и семейные радости! <...> И как мало он это ценит! – все так же, словно поддразнивая, продолжает Джаспер. – Ему лень даже руку протянуть, чтобы сорвать золотой плод, что зреет для него на ветке. А какая разница между ним и нами, мистер Невил… Нам с вами будущее не сулит ни увлекательной работы, ни перемен и новых впечатлений, ни любви и семейных радостей. У нас с вами (разве только вам больше повезет, чем мне, это, конечно, возможно), но пока что у нас с вами впереди лишь унылый круг скучнейших ежедневных занятий в этом унылом, скучнейшем городишке, где ничто никогда не меняется!"

Чувство зависти, примешанное к чувству родственной любви к племяннику, переплавляет эту любовь в сильнейшую ненависть к Эдвину, приводящую по ходу сюжета романа к убийству юноши.

Эти ревность и зависть могут объяснить нам мотивы преступления Джаспера, мотивы убийства, но они не могут дать нам ответ на вопрос о причинах обморока хормейстера. Эта причина лежит в чём-то другом.

В 1961-м году французский философ и литературовед Рене Жирар опубликовал книгу, называющуюся “Ложь романтизма и правда романа”, в которой объединил психологические феномены ревности и зависти в рамках новой теории, получившей название “миметической”. На основе анализа романов таких известных писателей, как Сервантес, Стендаль, Флобер и Достоевский, этот учёный показал, что желания индивидуума часто, почти всегда, являются не его собственными, свободными желаниями, а “наведёнными” — то есть, скопированными с желаний и привязанностей третьих лиц, называемых в этой теории “образцами” или “медиаторами” (то есть, посредниками между желающим субъектом и желаемым объектом). Получившуюся в итоге конструкцию из субъекта, объекта и медиатора, Жирар назвал “треугольником желания” или “треугольником тщеславия”.

Мы сами в книгах, фильмах, да и в обычной жизни можем довольно легко распознать то, что мы называем “любовным треугольником”: это когда два человека любят третьего, находясь при этом в какой-либо эмоциональной связи и друг с другом тоже, будучи, например, знакомыми, друзьями, родственниками или кем-либо ещё. Но Рене Жирар в своих исследованиях идёт глубже: он показывает, что образование такого треугольника базируется на чувстве тщеславия, а любовь в нём всегда переплавляется в ненависть, и разрушить этот треугольник “наведённого” желания способна только смерть — что мы, собственно, и видим в романе про Эдвина Друда.

Но при чём тут тщеславие, спросите вы? Давайте разберёмся в теории миметизма на более простом литературном примере, рассмотрев треугольник тщеславия мистера Сапси — надеюсь, любой согласится, что мистер Сапси в романе великолепнейшим образом тщеславен; недаром он даже считает себя, обычного буржуа и выходца из сословия торговцев, достойным королевского посвящения в рыцари. У Диккенса ясно показано, что “медиатором” или образцом для подражания для мистер Сапси является отец-настоятель собора: именно на него хочет быть похожим городской глава, причём настолько, что готов даже пуговицы на хлястике сюртука скопировать с пуговиц этого священника высокого ранга. Но не пуговицы, а общественное положение и моральный авторитет отца-настоятеля являются истинным объектом желания мистера Сапси, поскольку именно этого лишён в жизни сам устроитель аукционов: ни один человек в городе не хочет быть его другом (за исключением Джаспера), и ни один человек не относится к нему с почтением даже после его избрания в мэры, что ясно видно из диалога Сапси с каменотёсом Дердлсом:

“– А, Дердлс! Это здешний каменотес, сэр; одна из наших знаменитостей; все в Клойстергэме знают Дердлса. Дердлс, а это мистер Дэчери, джентльмен, который хочет поселиться в нашем городе.
– Вот уж чего бы не сделал на его месте, – пробурчат Дердлс. – Мы здесь довольно-таки скучный народец.
– Надеюсь, вы не относите это к себе, мистер Дердлс, – возразил мистер Дэчери, – ни тем более к его милости.
– Это кто же такое – его милость?
– Его милость господин мэр.
– Незнаком с таким, – отвечал Дердлс с видом отнюдь не свидетельствовавшим о его верноподданнических чувствах по отношению к главе города. – Пусть уж оказывает мне милости, когда мы с ним познакомимся. Только где и когда это будет, не знаю.”

То есть, понятно, что по отношению к отцу-настоятелю мистер Сапси испытывает зависть, а почтительного отношения окружающих он желает с ревностью. Здесь ясно просматривается треугольник желания, состоящий из мистера Сапси как желающего субъекта, почтения окружающих как желаемого объекта, и отца-настоятеля как “медиатора”, т.е. посредника между объектом и субъектом. Как мы видим, медиатор уже обладает объектом желания мистера Сапси, т.е. почтением окружающих; не ценит этого так, как на его месте ценил бы мистер Сапси, т.е. не наслаждается этим уважением открыто; он безразлично принимает льстивое отношение к нему мистера Сапси, в котором тот лестью маскирует зависть и неприязнь (но пока ещё не ненависть); и он будет безо всякого труда и усилий пользоваться почтительным отношением прихожан до самой своей смерти, в то время как время почтения горожан к господину мэру (если оно и есть) ограничено одним или максимум двумя годами.

Желание во всём походить на отца-настоятеля для того, чтобы добиться почтения окружающих, у мистера Сапси достаточно сильное, чтобы прямо влиять на его жизнь — “он даже пытался, продавая с аукциона земельную собственность, возглашать цены этак слегка нараспев, чтобы еще больше походить на духовное лицо” — но недостаточно сильное, чтобы заставить мистера Сапси отца-настоятеля по-настоящему ненавидеть, не говоря уже о том, чтобы когда-либо его убить. Но не таков хормейстер Джаспер, персонаж куда более глубокий и эмоциональный.

Рене Жирар указывает, что в основе тщеславия всегда лежит себялюбие — то чувство, когда человек считает себя обделённым жизнью и безосновательно полагает, что достоин большего. Во второй главе Джаспер прямо заявляет об этом своём чувстве:

“... даже ничтожного певчего и жалкого учителя музыки может терзать честолюбие, неудовлетворенность, какие-то стремления, мечты – не знаю уж, как это назвать...”

Джаспер относится к Эдвину точно так же, как мистер Сапси относится к отцу-настоятелю: Эдвин уже обладает объектом желания Джаспера, то есть помолвлен с Розой, Эдвин не ценит этого подарка судьбы так, как на его месте ценили бы его Джаспер, то есть, не наслаждается своим статусом жениха открыто, и он будет безо всякого труда и усилий оставаться мужем Розы до самой своей смерти, в то время когда отношения Джаспера и Розы как учителя музыки и ученицы ограничены одним-двумя годами обучения.

Джаспер и сам осознаёт, что его терзают честолюбие и тщеславие — он прямо говорит племяннику об этом. По миметической теории тщеславный человек в самом начале, чтобы определить, чего же именно “большего” он достоин, оглядывается вокруг и намечает себе образец, подыскивает “медиатора”, уже имеющего всё то, что только ещё хочет получить сам честолюбец. Более того, образец для подражания отыскивается вначале, а список желаемого честолюбец формирует уже потом, исходя из того, чем в настоящий момент обладает сам “медиатор”. Выбор образца для подражания тоже не случаен: так Джаспер не выбирает себе медиатором принца Уэльского, а мистер Сапси не пытается копировать лондонского лорда-мэра. По теории Жирара, образец для подражания должен уже находиться перед глазами честолюбца, быть ему знакомым и даже уже любимым. Именно любовь, порой безотчётная, но всегда безответная, указывает тщеславному субъекту на образец для подражания, на человека, самому стать которым он и хотел бы больше всего на свете. Завладение объектом наведённого желания здесь является чем-то вторичным, является способом достижения главной цели: во всём походить на медиатора, по сути — стать им физически, занять его место. Согласитесь, такого можно желать только по отношению к человеку, которого любишь,  буквально, как самого себя.

В романе мы это ясно видим: об этом во второй главе нам сообщают церковные клирики, обсуждающие болезненный вид Джаспера и его почти болезненную родственную любовь к племяннику. То есть, любовь Джаспера к Эдвину очевидна для всех окружающих, поэтому и читатель не может в неё не поверить. Любовь эта, однако, так же очевидно чрезмерна, что подтверждается не только словами отца-настоятеля, что не годится любить племянника чуть ли не более, чем Христа-Спасителя, но и ответным отношением Эдвина, не желающего, чтобы о нём слишком уж заботились. Тщеславный себялюбец Джаспер отлично сознаёт и видит эту недостаточность ответной любви со стороны Эдвина, вынужденно терпит её, но отнюдь не прощает — позднее он “отзеркалит” ситуацию и открыто обвинит Розу в недостаточной любви к Эдвину, подсознательно имея в виду недостаточную любовь Эдвина к самому себе.

То есть, по Жирару всё начинается с тщеславного себялюбия, чувства любви к себе, которое безосновательно ожидается и от окружающих. Себялюбец, видя тщетность своих потуг, пытается поначалу “купить” любовь медиатора: в случае мистера Сапси — с помощью лести, а в случае Джаспера — с помощью показной заботы и показного же интереса к родственнику. Настоящей любви у Джаспера к Эдвину нет (нужно отметить, что поначалу эта любовь была, но, отравленная завистью, она сменилась на презрение, а после — на ненависть). Отсутствие любви доказывается тем, что по ходу сюжета хормейстер хладнокровно убивает своего племянника и какого-либо чувства вины из-за этого не испытывает. А медиаторы, чувствуя неискренность направленной на них “любви”, оставляют её либо вовсе без ответа, как в случае мистера Сапси, либо отвечают на неё недостаточной (по мнению честолюбца) встречной любовью, как в случае Джаспера. Это никак не останавливает честолюбца в его стремлении самому достичь положения медиатора, по сути — заместить его собою.

Одним из обязательных этапов такого замещения, по Жирару, становится “присвоение имущества” медиатора, то есть, завладение объектом его любви. Мистер Сапси в стремлении “заместить” в общественном сознании отца-настоятеля и заполучить прилагающиеся к этой должности, в его понимании, любовь и почтение горожан, баллотируется в мэры, а хормейстер Джаспер в своём стремлении “заместить” Эдвина, занять его положение лондонского денди и обеспеченного человека, пытается отбить, отобрать у него Розу. Никакой любви к самой Розе Джаспер, разумеется, при этом не испытывает, но вот стремление заполучить её, стремление обладать ею, стремление отнять её у медиатора, он испытывает сильнейшее. Именно эту жажду обладания, жажду власти, он и называет “любовью” — в желании обелить её и приукрасить, хотя бы и в собственных своих глазах:

“... запертый как в тюрьме в постылой действительности, или блуждая среди райских и адских видений, в стране грез, куда я убегал, унося в объятиях твой образ, – всегда, всегда, всегда я любил тебя до безумия!”

Фраза “убегал, унося в объятиях” именно и указывает на похищение объекта, на насильственное завладение им, а вовсе не на настоящую любовь, как у мистера Грюджиуса к матери Розы: “молча, безнадежно, на расстоянии”.

Это всепоглощающее желание обладать чужим, недосягаемым, заменяет тщеславному человеку чувство собственной любви, ему самому незнакомое. Чем невозможнее конечное обладание, тем оно желаннее. Объект желания является тут как бы заместителем модератора: если уж Джаспер не может стать Эдвином, то он может, по крайней мере, отнять у него Розу, и тем самым на шаг приблизиться к своей цели. Препятствия на пути к заполучению объекта лишь распаляют желание тщеславного субъекта: чем сильнее хочет свадьбы с Розой Эдвин, тем она желаннее и для Джаспера. И наоборот, чем равнодушнее к невесте Эдвин, тем менее ценна Роза как объект желания для хормейстера. Стремление заполучить Розу заменяет хормейстеру любовь к ней; стремление отнять её у Эдвина — это единственное сильное чувство (помимо привычного себялюбия), которое он в состоянии испытывать. Не желая угасания этого чувства, не желая обесценивания приза, Джаспер сам выстраивает на своём пути препятствия к обладанию Розой: так он убеждает Эдвина более ответственно относиться к будущему браку, маскируя своё эгоистичное желание якобы уважением к воле покойных родителей.

Как только тщеславный субъект наметил себе заместительный объект желания, модератор из образца для подражания становится для него ни кем иным, как смертельным соперником. Как только Джаспер определился в своём желании отнять у Эдвина невесту, вся показная любовь к племяннику переплавляется в его душе в ненависть. Это гораздо более сильное чувство, чем зависть, поэтому и маскировать его приходится всё более избыточной “заботой” о племяннике, всё более показной “любовью” к нему. При этом Эдвин, в глазах Джаспера уже виноватый в недостаточной ответной любви к дядюшке, становится ещё и непростительно виновным в недостаточной любви к Розе, что обесценивает объект желания хормейстера. В сцене признания у солнечных часов Джаспер прямо говорит об этом:

“[Эдвин], к несчастью, слишком много думал о себе и слишком был доволен собой (я не говорю того же о вас), чтобы любить вас как должно, как другой любил бы вас на его месте, как вас надо любить!”

Эдвин здесь не просто соперник, он ещё и прямо нападает на Джаспера, недостаточной любовью обесценивая его приз. Но даже эта, пусть и незначительная, но всё же любовь (как раз та, которую якобы недополучил от Эдвина Джаспер), является в глазах хормейстера непростительным преступлением против его “законных” интересов и притязаний:

“... молодой Ландлес, по собственному его признанию, был соперником моего погибшего мальчика. Это неискупимое преступление в моих глазах.” 

Так как на месте “погибшего мальчика” Джаспер уже давно хочет видеть себя, то любое соперничество за объект желания, за Розу, является в его глазах преступлением против интересов Джаспера. И Эдвин, который просто по завещанию родителей тоже стал соперником Джаспера, совершил против него, сам того не зная, непростительное преступление, искупить которое, в понимании Джаспера, можно только смертью, если вообще чем-либо. 

Вообще, потуги Джаспера судить кого-либо, его уверенность в своём праве прощать или не прощать, требовать искупления или осовобождать от такового, именно и доказывают его глубочайшее себялюбие, его тщеславие и его эгоизм.

Убийство Эдвина должно “расчистить место” для Джаспера, но не в глазах общества, конечно, а в его собственных глазах, хотя сам Джаспер и уверен в обратном. Роза здесь не конечная, а побочная цель, при этом средством достижения конечной цели, по Жирару, должно явиться уничтожение модератора, ставшего из образца для подражания смертельным соперником в борьбе за объект желания.

Так как центром вселенной тщеславный человек мнит одного себя, все остальные люди являются для него не более чем объектами его манипуляций, его куклами. Он не ожидает от них самостоятельных решений и действий. Если же таковые вдруг происходят, то для манипулятора они являются очень неприятным сюрпризом, по сути — покушением на его лидирующую роль. Эдвином хормейстер управляет как хочет: ему не составляет труда, например, добиться от племянника желательного “спрямления пути” к преступлению, так хитро составив письмо к нему, чтобы Эдвин дал именно тот ответ, который соответствует планам хормейстера. В случае Розы Джаспер менее уверен в её “отклике” на его манипуляции (хотя в сцене признания он поначалу, надо признать, и крутит ею как хочет). Джаспер просто по своему жизненному опыту не может вполне исключить ту возможность, что невеста вдруг решит разорвать помолвку; такой демарш ей вполне по силам. Как мы можем понять из его диалога с Грюджиусом, этого он опасается. Чего он не опасается, так это свободного выбора со стороны Эдвина, которого он считает пребывающим полностью под своим контролем.

Но именно это и происходит — по крайней мере, в понимании Джаспера. В реальности ведь инициатором разрыва помолвки явилась Роза: это она вызвала Эдвина на разговор, она подвела его к мысли о разрыве, она вынудила его сказать те самые слова, а в конце Роза даже попыталась снять с себя ответственность за разрыв, убедив Эдвина, что он и сам хотел того же. Но вот когда мистер Грюджиус явился с этим известием к Джасперу, в его устах разрыв помолвки стал уже наполовину решением Эдвина:

“– Эта юная чета постепенно пришла к убеждению (оба, как я понимаю, более или менее одновременно), что жизнь их и сейчас и в дальнейшем будет много счастливее и лучше, если они останутся только добрыми друзьями или, вернее, братом и сестрой, чем если они станут супругами.”

И вот что получается: Джаспер убивает соперника по борьбе за объект желания — красавицу Розу — рассчитывая с помощью этого убийства занять его место, а соперник его в самый последний момент вдруг коварнейшим образом отказывается и от борьбы, и от приза, тем самым не только полностью обесценивая победу Джаспера, не только обессмысливая все его манипуляции вплоть до убийства, но и проявляя столь ненавистную для себялюбца личную свободу воли и выбора. Разрывом помолвки с Розой Эдвин, в понимании Джаспера, как бы показал, что как объект желания Роза для него (а значит, и для Джаспера) ничего не стоит, что её ценность дутая, что Джаспер потратил свои силы и эмоции на пустышку, никому теперь не нужную, брошенную, что Джаспер был глуп, желая её, что все его потуги занять место Эдвина и тем возвыситься, обернулись для него полнейшим крахом.

Это ли не катастрофа для себялюбца? От такого можно и в обморок рухнуть!

В этом и заключается “полнейшая ненужность и даже пагубность убийства для достижения поставленных перед хормейстером целей”. Этих целей у Джаспера было две: одна основная и одна побочная — убить соперника и после завладеть Розой, чтобы этим (в собственном понимании) занять его место. Джаспер убил Эдвина, но занять его место не смог, потому что Роза оказалась негодным для этого средством, ложной целью. Убийство для Джаспера само по себе оказалось бессмысленно, так как что-то принести оно могло только в совокупности с завладением Розой, а “обесценивание” Розы в результате разрыва помолвки сделало убийство ненужным и даже пагубным — отвлёкшись на неправильную цель и убив для её получения Эдвина, Джаспер навсегда потерял возможность определить цель истинную — ту, завладев которой, он полноценно занял бы, наконец, место Эдвина. 

Пусть смерть Эдвина оставила хормейстера с пустышкой на руках, с никому не нужной Розой, Джаспер, тем не менее, считает её своей собственностью. От мистера Криспаркла он узнаёт, что Невил так и продолжает считать себя влюблённым в Розу. Сюрпризом для Джаспера это не является, ведь он, как мы помним, уже манипулировал этим чувством Невила, успешно раздувая ссору между ним и Эдвином: тогда он сначала показал юноше портрет Розы, а потом с его помощью натравил Невила на своего куда более ненавистного ему племянника. Но Джаспер ведь, как и любой себялюбец, в состоянии судить окружающих только по себе! И в его понимании он сам, Джаспер, а так же Роза и Невил, образуют теперь новый “треугольник тщеславия”, во всём повторяющий старый, состоявший из Джаспера, Эдвина и Розы. Только в этом новом треугольнике роли распределены частично иначе: Невил является как бы Джаспером, то есть, себялюбцем и желающим субъектом, Роза по-прежнему, объект желания и приз, а сам Джаспер теперь находится на месте покойного Эдвина! И ему со стороны Невила грозит та же самая опасность, от которой когда-то не уберёгся Эдвин: быть убитым своим соперником — то есть, отправиться на виселицу за убийство племянника.

И все полугодовые хлопоты Джаспера в попытке засадить Невила в тюрьму с психологической точки зрения являются попыткой упредить удар Невила, который, как полностью уверен Джаспер, должен обязательно последовать. Его шестимесячные старания собрать против Невила какие-либо улики, разумеется, бесплодны, поскольку Невил невиновен в убийстве. Но вот насчёт бесплодности стараний Невила собрать улики против Джаспера, хормейстер отнюдь не так уверен! А в то, что Невил собрать улики старается, хормейстер твёрдо верит: ведь на его место Джаспер и сам поступил бы так же! 

Тут надо заметить, что Джасперу и в голову не может придти, что Невил просто живёт себе дальше, постаравшись забыть свои прошлые неприятности. Джаспер считает его таким же тщеславным себялюбцем, каким он считает самого себя — и вполне безосновательно, как ясно всем читателям романа.

Пусть в глазах Джаспера Роза и является его законной собственностью, в глазах Закона и общества это не так: Джаспер ведь даже не помолвлен с нею. А в свете будущего противостояния с Невилом заручиться поддержкой Закона было бы не лишне — ведь если Невил когда-нибудь и попытается напасть на Джаспера с целью завладеть Розой, то отнять чужую законную жену ему будет куда как сложнее! И Джаспер пытается обезопасить себя ещё и с этой стороны:  он является в школу-пансион, требует встречи с Розой, он обвиняет её, он запугивает её, он ей угрожает, а под конец даже пытается разжалобить. Его цель — любым способом “узаконить владение” Розой. истинные чувства Розы него не волнуют: 

“Вот мое зря потраченное прошлое и настоящее. Вот лютое одиночество моего сердца и моей души. Вот мой покой; вот мое отчаянье. Втопчи их в грязь; только возьми меня [в мужья], даже если смертельно меня ненавидишь!”

О своей любви он говорит в прошедшем времени, так как описывает Розе прошлые свои чувства — из того времени, когда она ещё была полноценным объектом его желаний. Его страстные признания есть пошлый театр; он произносит заранее заготовленный текст, который из-за отсутствия душевного огня остаётся просто словами — да, на минуту пугающими, но не более: вечером Роза была без чувств, ночью она хорошо выспалась и утром уже была готова увлечься мистером Тартаром. Внутренне же хормейстер испытывает во время этого “признания” полнейшее равнодушие, особо отмеченное Диккенсом — равнодушие, которое через несколько дней перерастёт в нём в тоску и апатию. 

Миметическая теория Рене Жирара описывает и это: достигнув желаемого, то есть, завладев объектом желания и уничтожив соперника, тщеславный себялюбец вдруг убеждается в том, что все его надежды получить удовлетворение от обладания искомым не оправдались: оно того не стоило. Горожане не стали лучше относиться к мистеру Сапси после того, как он стал мэром; Роза не полюбила Джаспера после того, как он ради обладания ею пошёл на преступление. Тщеславный человек, достигнув желаемой, как ему казалось, цели, убеждается в бессмысленности своих усилий — просто потому, что желания эти были не его собственными, а “наведёнными”, скопированными с желаний медиатора. У тщеславного человека в том месте души, где должна быть любовь, зияет пустота, и именно она не позволяет ему достичь радости от обладания объектом прошлых своих мечтаний после того, как морок наведённого желания спадёт.

Диккенс показывает нам это через посещение Джаспером притона:

“– <...> Путешествие совершилось. Все кончено.
– Так быстро?
– А что же я тебе говорил? Слишком быстро. Но подожди еще немного. Это было только виденье. Я его просплю. Слишком скоро все это сделалось и слишком легко. Я вызову еще виденья, получше. Это было самое неудачное.”

Джаспер здесь не в состоянии достичь того же удовлетворения, которое получал ранее: всё как бы то же самое, но уже не то, опиум слабее, а наслаждение мимолётно, если оно и было вообще. Джаспер по итогам убийства не получил главного приза, любви красавицы Розы, и точно так же он не получил и удовлетворения от самого процесса убийства соперника: всё совершилось слишком легко, “без борьбы, без мольбы о пощаде”, и его награда оказалась “жалкой, гадкой и незначительной”.

Но что же остаётся тогда тщеславному человеку, разве может он отказаться от самомнения и себялюбия? Нет, не может, и “спасение” его лишь в новом медиаторе, новом чувстве зависти и новом объекте желания — таком же в итоге бессмысленном, каким был и первый. По Жирару, разорвать этот порочный круг может лишь смерть себялюбца; лишь на пороге могилы (в камере смертников, например) он в состоянии по-новому взглянуть на всю свою прошедшую жизнь, в состоянии понять тщету своих желаний и единственную причину, погубившую его жизнь — себялюбие; лишь на смертном одре он готов проклясть владевшие им низменные страсти и отречься от них, внутренне очистившись. Настоящий роман, утверждает Рене Жирар, должен кончаться не свадьбой, а смертью, и только тогда он будет правдивым, в противовес сладкой лжи романтизма.

Как ни крути, роман “Тайна Эдвина Друда” именно смертью и закончился — пусть не главного героя, так автора. Именно это и делает его навеки настоящим.

30.12.2023