Морант Бэй, Ямайка, 11 октября 1865 года. Здание суда, в котором забаррикадировалась кучка белых горожан, окружено разъяренной толпой чернокожих, в окна летят камни, здание подожжено и горит. В окно высовывают белый носовой платок на конце трости — толпа встречает эту мольбу о пощаде смехом и призывами к окончательной расправе. Осажденные пытаются спастись от огня, прыгая из окон — толпа разрывает их на куски. Двадцать пять человек убиты, в том числе восемнадцать работников суда, несколько членов добровольной милиции, а так же сам мировой судья, более тридцати белых сумели спастись через заднюю дверь, но тоже тяжело ранены. Это был первый день восстания в Морант Бэй.

Вы спросите, а при чём тут Диккенс и "Тайна Эдвина Друда"? Терпение, всё будет разъяснено в своё время.

Негритянское восстание в английской колонии на Ямайке назревало давно. И виной тому, безусловно, было совершенно наплевательское отношение белого меньшинства к управлению колонией. Бывшие рабы, формально освобождённые от рабства, ни в малейшей степени не могли влиять на экономику и политику острова, так как избраться в его управляющий орган — Ассамблею Ямайки — им не позволял имущественный ценз. При этом, негры составляли 97% населения острова. Из-за нескольких лет неурожаев и засухи, а так же из-за падения экспорта сахара в Америку, раздираемую гражданской войной, экономика Ямайки находилась в ужасающем состоянии. Безработица среди черного населения составляла свыше 75% — более 130 тысяч крепких мужчин не имели куска хлеба, их семьи тоже голодали. Правительство не делало ничего, чтобы облегчить это положение. Негры вымирали целыми деревнями. Плантаторы же на замену им ввозили большое количество "кули", т.е. азиатов, готовых трудиться за гроши. Это тоже не улучшало настроения среди черных.

Один из авторитетных политиков Ямайки, реформатор и предприниматель Джордж Гордон, сын белого плантатора и черной рабыни, был избран в Ассамблею в 1865 году и составил жесткую оппозицию тогдашнему губернатору Ямайки мистеру Эдварду Эйру. Гордон обличал Эйра в противодействии реформам, попрании справедливости и гуманности и даже обвинял в стремлении вторично закабалить негров и устроить на Ямайке подобие экономического рабства. Губернатор же, в свою очередь, относился к Гордону как к своему личному врагу.

Летом 1865 года Эдвард Андерхилл, баптистский священник, написал письмо британскому госсекретарю по делам колоний, в котором описывал ужасающие условия, в которых вынуждены находиться чернокожие жители острова. Губернатор Эйр перехватил это письмо и отправил его в своём пакете вместе со своими объяснениями, в которых говорилось, что негры просто обленились и не хотят трудиться. Из Лондона пришел ответ (названный впоследствии "Комментарий Королевы"), который только разъярил народ. В нём говорилось, что "благополучие рабочего класса всегда будет зависить лишь от их заработной платы, а она — от их трудолюбия и спроса на их труд". Губернатор Эйр разослал 50 тысяч копий этого письма во все уголки острова и обязал плантаторов и священников раздать их неграм. Многие послушались, но часть белых побоялась дополнительно злить народ. Но ситуация уже и так была накалена до предела, досточно было малейшей искры — и взрыв был неизбежен.

7 октября 1865 года один доведенный голодом до отчаяния житель деревни Стони Гат, в поисках хоть какой-нибудь еды проник на территорию заброшенной плантации, был схвачен сторожами и отправлен под конвоем к судье. Его односельчане, числом человек тридцать, отправились к зданию суда, чтобы освободить его — и им это после небольшой драки с охранниками удалось. Едва оправившись от страха, судья приказал арестовать зачинщиков, и 28 человек были задержаны. Одиннадцатого октября к зданию суда пришло уже более полутысячи протестующих, вооруженных палками и камнями. Мировой судья приказал милиции восстановить порядок, те открыли огонь, и семеро нападавших были убиты. В ответ толпа подожгла здание суда. Очевидцы из белых утверждали, что толпа была настроена убить всех белых в Морант Бэй, а потом приняться и за плантаторов. Это похоже на правду, так как за несколько дней восстания было, действительно, убито примерно сто человек из белого меньшинства.

Губернатор Эйр объявил в Морант Бэй военное положение и приостановил действие ряда законов. В город были посланы войска, сотни черных были схвачены и расстреляны, большинство из них без какого-либо суда. Множество женщин и даже детей погибло, так как солдаты поджигали хижины вместе с обитателями — сожжено было более тысячи домов. Восстание было жестоко подавлено, зачинщики повешены. Руководил экзекуцией генерал Люк О'Коннор.

Среди казненных был и Джордж Гордон. В момент начала восстания он был в Кингстоне, за много миль от Морант Бэй, и с восставшими не имел ничего общего, но тем не менее, он был арестован, привезён в Морант Бэй (т.е. на территорию, где гражданские законы были отменены военным положением), отправлен под трибунал, приговорён и повешен в тот же день. Губернатор Эйр лично завизировал приговор военно-полевого суда.

Когда новость о восстании и его жестоком подавлении достигла Англии, британское общестов раскололось на два лагеря. Либерально настроенные граждане потребовали немедленной отставки губернатора Ямайки и расследования его преступлений, представители же партии тори и многие интеллектуалы — среди них и Чарльз Диккенс — встали на защиту Эдварда Эйра. Чтобы успокоить общественность, губернатор был, действительно, смещён и вызван в Англию, где ему, судя по всему, предстояло предстать перед судом по обвинению в превышении полномочий, неоправданной жестокости и даже умышленном убийстве британских граждан, и в первую очередь — Джорджа Гордона.

Либералы и реформаторы основали так называемый "Комитет Ямайка", целью которого было отдать бывшего губернатора Эйра под суд. В Комитет этот вошли более шестисот членов — среди них множество профессоров университетов и колледжей, представители ряда филантропических обществ и даже члены Парламента. В состав Комитета входили такие известные личности, как Джон Стюарт Милл, Джон Брайт, Чарльз Дарвин, Томас Хаксли и Томас Хьюз. От имени Комитета они выступали в печати с обличительными статьями, выпускали памфлеты, собирали подписи и пожертвования и, в конце концов, подали на Эйра в суд.

Британская судебная машина, однако, поначалу не пожелала заводиться. Сначала Комитету отказали в приёме заявления, мотивируя это тем, что Ямайка не находится в юрисдикции Лондонского суда.Это возражение было снято с приездом Эйра в Англию и его собственным согласием предстать перед судом. Комитет попытался заставить Генеральную прокуратуру начать расследование по делу о подавлении восстания в Морант Бэй, но неудачно. Полицейское управление на Боу-стрит тоже отказалось арестовывать Эйра. Затем адвокаты бывшего губернатора откопали какой-то закон от 1802 года, подтверждавший его полномочия в подавлении восстания, после чего Эйр был освобождён от судебного преследования.

Тогда члены "Комитета Ямайка" подали на Эйра в суд уже как частные лица. Дело последовательно рассматривалось в судах нескольких уровней, но присяжные раз за разом оправдывали Эйра, находя, что он действовал пусть излишне жестоко, но на благо общества. В конце концов дело рассмотрел суд высшей инстанции — суд Королевской Скамьи — и Эйр был окончательно признан невиновным.

Всё это время Эйра поддерживал другой Комитет, теперь уже Комитет Защиты Эйра. Основанный писателем Томасом Карлайлом, он объединил многих консервативно настроенных интелектуалов Британии, и среди них многих литераторов — Теннисона, Кингсли, Диккенса и других. Этот Комитет тоже публиковал статьи в прессе, устраивал сборы пожертвований в пользу Эйра (для покрытия его судебных издержек), нанимал ему адвокатов и делал многое другое. Чарльз Диккенс, занятый в это время написанием "Нашего общего друга" и зарубежными турне, в работе Комитета Защиты Эйра личного участия не принимал, но поддерживал его своим именем и денежными пожертвованиями. Высказываться в защиту Эйра в печати великий писатель, однако, избегал, поэтому известно лишь единственное его заявление — в частном письме:

"Восстание на Ямайке - еще одна широко обсуждаемая тема. Это неразборчивое сочувствие к черным — дикарям, или дьяволам, называйте их как хотите — из безопасного далека, и это огульное безразличие к нашим собственным соотечественникам в их отчаянном положении посреди кровопролития и дикости, всё это приводит меня в совершеннейшее бешенство... Нас принуждают относиться к новозеландским дикарям или к готтентотам так, как будто они равны мужчинам в чистых рубашках в Камберуэлле, и имеют дело лишь с пером и чернилами. Вот так Эксетерский Зал (место сбора Общества борьбы за права черных. — прим. СК) держит нас в смертном подчинении.

Еще раз: безграмотность управителей и жестокость управляемых — равны между собой. Эйр должен быть защищен от "сборища защитников черномазых", но инцидент на Ямайке еще раз подчеркнул, до какой степени Англией "плохо управляют".

Вообще-то, несколько неожиданное заявление для великого гуманиста и прославленного писателя. И это, надо сказать, Диккенс ещё умерен в своих оценках. Говоря о восстании сипаев в Индии в 1857 году Диккенс был куда как более категоричен. В письме к леди Буржет-Коутс он писал:

"Если бы я был Главнокомандующим в Индии, я сделал бы всё возможное, чтобы уничтожить эту расу, чтобы не осталось и следа от их жестокостей, я бы освободил от неё человечество и стер бы её с лица земли."

Как заметил Питер Акройд в своей биографии Диккенса, "призыв к геноциду — это не то, что ожидаешь от великого писателя". Получается, что Диккенс, призывающий к милосердию у себя дома и защищающий бедных и угнетённых в Англии, был отнюдь не так милосерден к таким же бедным и угнетённым на другом краю Британской империи — если они имели другой цвет кожи, и посмели напасть на своих белых господ.

Однако, ошибочно было бы подходить к проблемам девятнадцатого века с мерками века двадцать первого. Взгляды Диккенса менялись, и это находило отражение в его книгах. Например, осознав, что предвзято-карикатурное изображение еврея Феджина вызвало справедливые нарекания многих читателей, Диккенс не только отредактировал вторую половину книги про Оливера Твиста, смягчив многие расистские пассажи, но и вывел в одном из своих следующих романов положительного еврея Райю.

Вообще, Диккенс часто использовал своё художественное перо в социальной и расовой полемике того времени. Когда Джон Рэй описывал гибель полярной экспедиции Франклина, основываясь на рассказах эскимосов-инуитов, Диккенс возразил ему с помощью написанной в соавторстве с Уилки Коллинзом пьесы "The Frozen Deep", в которой инуиты были показаны в самом неприглядном свете, лживыми и жестокими. На резню в индийском городе Канпуре, в ходе которой восставшими сипаями было убито больше сотни англичан, включая женщин и детей, Диккенс ответил не только письмом, цитата из которого приведена выше, но и повестью "The Perils of Certain English Prisoners", в которой вывел сипая Самбо главным отрицательным персонажем, обрисовав его "махровым предателем и самым инфернальным злодеем".

Точно так же, книгой, откликнулся Диккенс и на события в Морант Бэй. И ею стала — правильно! — "Тайна Эдвина Друда".

В образе "профессора филантропии" Лукаса Хонитандера писатель вывел широко тогда известное реальное лицо — Джона Брайта, реформатора, оратора, члена Парламента и... одного из основателей "Комитета Ямайка". Этот факт является практически общепризнанным в диккенсоведении. Действительно, знаменитая сцена ужина в доме каноника Криспаркла, на которой Хонитандер ораторствовал, словно на митинге, и поносил присутствующих, буквально списана с реальности: Джон Брайт, присутствуя на благотворительном ужине, устроенном некими мистером и миссис Адамс в пользу бедных, вёл себя совершенно неподобающим образом, громко рассуждал за столом на одному ему интересные темы (а именно, о сопротивлении английских судей правовой реформе) и договорился даже до того, что объявил всех англичан "нацией скотов, достойной быть стёртой с лица земли до последнего человека." Мистер Адамс описывал в своих мемуарах этот вечер как полную катастрофу, после которой его вера в идеалы филантропии сильно пошатнулась.

Совершенно не случайным является и назначенный Диккенсом Хонитандеру титул "профессора филантропии". Если мы посмотрим в список членов "Комитета Ямайка", то мы удивимся обилию в нём профессоров университетов и колледжей, а так же представителей всевозможных филантропических обществ. Таким образом, Джон Брайт (или Джон Бэйтс (Bates, яростный), как назвал его Диккенс в одной из статей в Households Words) и прочие члены возглавляемого им "Комитета Ямайка" послужили Диккенсу материалом для сатиры на жестоких и циничных "благотворителей", считающих, что "нужно упразднить армию, но сперва всех офицеров, честно исполнявших свой долг, предать военному суду и расстрелять" — и здесь мы снова видим недвусмысленную аллюзию на "дело Эдварда Эйра".

Филантропические общества, критикуемые Диккенсом, были в ту пору преимущественно евангелического толка, и в романе Диккенс противопоставляет им англиканского священника Криспаркла, верного своему христианскому долгу по защите ближних, т.е. англичан — в противовес профессиональным филантропам, защищающим "дальних", а именно чернокожих дикарей на другом краю империи. Понимая, что его эта позиция опасно приближается к неприкрытому расизму, Диккенс делает Невила Ландлесса настолько смуглым, насколько это вообще возможно (very rich in colour), а образ Елены Ландлесс лепит в соответствии выражению "the noble Savage" (благородная дикарка) — выражению, которое ранее он сам же называл оксюмороном.

Вообще, философский вопрос, кого церковь и общество должны защищать, ближних или дальних, был одним из широко обсуждаемых вопросов того времени. Он даже так и назывался — "ямайским". Циничный журнал Панч, например, в одном из своих номеров опубликовал несколько карикатур, раскрывающих суть этого вопроса. На одном из них ямайский дикарь с окровавленным мачете в руке прыгает от радости над кучей трупов, восклицая "Разве я не брат и товарищ вам?!" На другой тот же вопрос задаёт евангелическому миссионеру белый плантатор: "Мистер Стиггинс, разве я тоже не брат и товарищ вам?!" Забавно, что для образа лицемерного миссионера Панч использовал диккенсовский образ священника Стиггинса из "Записок Пиквикского Клуба".

Удивительно, но этот вопрос не потерял актуальности и сегодня! Кого мы должны защищать, ближних или дальних? Должны ли мы вместо того, чтобы защищать права сексуальных меньшинств, лучше заняться облегчением положения неимущих пенсионеров? Нужно ли заботиться о беженцах, или правильнее помогать безработным соотечественникам? Кто нам ближе, "ближние" или "дальние"? Кто из них нам "брат и товарищ"? Сегодня каждый решает этот вопрос сам для себя, точно так же, как сто сорок лет назад его решал для себя Диккенс.

Существует распространённое мнение, что хотя писатель может быть совершенно неприятным и косным человеком в жизни, но в своих книгах (как бы, диктуемых ему "свыше") он обычно поднимается над страстями века и даёт гуманистические ответы на стоящие перед обществом вопросы. В таких случаях говорят, что книги умнее своего автора. Почем так происходит? Не потому ли, что сюжет книги обязан подчиняться литературным законам, а законы эти берут начало в самых древних книгах, в Библии и Евангелии? Ведь даже само выражение "возлюби ближнего своего, как самого себя" — оно ведь оттуда! Но кого считать своим ближним? Это, похоже, каждый должен решать самостоятельно.

Но вернёмся к "Тайне Эдвина Друда" и губернатору Ямайки мистеру Невилу Ландлессу... то есть, простите, Эдварду Эйру. Так же, как Невил, губернатор приезжает в Англию с далёкого острова, и на него с первого же дня ополчаются всевозможные "филантропы", плетущие против него заговор с целью отдать его под суд за убийство и отправить на виселицу. Да, под суд, за убийство, которого он не совершал — по мнению Чарльза Диккенса. Ведь кто судил Гордона, кто приговорил его к смерти? Военно-полевой суд в условиях военного же положения! Суд — и командующий этим судом генерал Люк О'Коннор. Эдвард Эйр лишь завизировал решение суда, то есть не проявил милосердия и не помиловал лидера бунтовщиков. Возможно, это и морально предосудительный поступок, но, с точки зрения Диккенса, Эйр действовал в интересах "ближних", то есть белых плантаторов и членов их семей. За непроявленное милосердие не отправляют ведь на виселицу? Непроявленное милосердие — ведь ещё не преступление?

Но как интересно Диккенс перемешивает факты и художественный вымысел! Профессор филантропии (и, определённо, член "Комитета Ямайка") Хонитандер получает то же самое имя, как и у подавившего восстание генерала О'Коннора — и становится Люком Хонитандером. Совершенно расистские высказывания Диккенс вкладывает в уста вполне положительного персонажа, Эдвина Друда — и заставляет его позднее стыдиться этого и мечтать об успехе у "благородной дикарки" Елены Ландлесс. Точно такие же ксенофобские и расистские слова в изобилии произносит и один из отрицательных персонажей второго плана, мистер Сапси — ещё одна карикатура Диккенса на мэра города Мэйдстоуна, "напыщенного осла" мистера Эдмета — а, может быть, на самого себя, раннего Диккенса? Образ Невила Ландлесса получает неожиданно многое от образа губернатора Эйра, и при этом тут же — многое от образа его жертвы, сына белого плантатора и черной рабыни Джорджа Гордона, человека, который тоже пошёл под суд, хотя сам и не убивал никого. Гордона за несовершенное преступление судили и повесили под кирпичной аркой сожженного восставшими здания суда в Морант Бэй — и над Невилом тоже нависла "тень виселицы". В крови Невила "есть что-то от тигра", то есть, врождённая жестокость — точно как (по мнению Диккенса) у дикарей Ямайки, но при этом (по мнению того же Диккенса) Невил более чем достоин дружбы и защиты всех положительных персонажей книги. Образ "благотворителя всех черномазых" евангелического священника Стиггинса переплавдяется у Диккенса в образ англиканского священника Криспаркла, бескомпромиссно защищающего "понаехавших дикарей" от нападок "профессиональных филантропов" типа Хонитандера, от презрения ксенофоба и глупца Сапси, и от ненависти обманщика и убийцы Джаспера.

Трудно отделаться от впечатления, что в "Тайне Эдвина Друда" Диккенс полемизирует сам с собой, изживает собственные расистские воззрения. Его писательский гений настоятельно указывает ему, обычному несовершенному человеку, верный путь в лабиринте собственных заблуждений, и вместе с Диккенсом по этому пути, как за Моисеем из египетского рабства бытового расизма, должны были бы пройти и его читатели — но прокладка этой дороги осталась незавершенной. Мистер Эйр трижды был под судом, и был трижды оправдан присяжными. Невил Ландлесс в известной нам части книги отправлялся под арест — домашний и тюремный — дважды. Не значат ли все эти параллели в судьбах Эйра и Ландлесса, что Невил стоит перед третьим судебным процессом, который полностью его оправдает?

Мне кажется, что так оно и задумывалось Диккенсом.

24.09.2016