Странно выглядит, не правда ли? Но при некоторой тренировке прочитать можно.

И вот представьте себе, что у вас на подкладке шляпы написано “Jasper”, а вы хотите сохранить и шляпу, и собственное инкогнито. Надо эту уличающую вас фамилию замаскировать под другую.

Из прописной “J” тремя короткими штрихами делаем прописную “D”. Из строчной “a” ничего сделать невозможно, пусть останется как есть. Добавляем к строчной букве “s” петельку сверху — и получаем букву “t”. Ну, кто бы мог подумать, а?!

Изящней всего обходимся с буквой “p”. Штришок, петелька — вот и готовы сразу две буквы: “c” и “h”. Что получилось? Datcher, почти “датчанин”. Неблагозвучно и всё еще близко к исходному Jasper. Добавим в конце игрек — и готова новая, небывалая на свете фамилия Datchery:

Так что же, еще один “дядя Эдвина”, брат Джона Джаспера?!

Нет, не еще один, а тот же самый. Единственный. Настоящий. Приехал из колоний. Прочитал в газете объявление — “Пропал племянник. Нашедшего просят вернуть дяде, Джону Джасперу, Клойстергэм” — удивился, сел на пароход и приехал.

В Клойстергэме какой-то самозванец заграбастал его имя и стал зачем-то опекуном его племянника. Поразительно! И бессмысленно, так как доходы от опекунства мизерные, а вот потери, в случае если обман вскроется, могут быть огромными. Но зачем же, зачем?! И главное — кто?! Знаю ли я его, знает ли он меня? Если он увидит меня и узнает — не сбежит ли? Нет, давайте-ка мы замаскируемся париком и псевдонимом, поселимся к самозванцу поближе и разузнаем сначала — в чём же смысл столь странного обмана. А перед этим зайдём к некоему Грюджиусу, вот его имя как опекуна невесты указано в газетном сообщении о пропаже Друда, зайдём и поспрашиваем. Он юрист, человек порядочный, ему можно открыться.

Вот нижняя сцена на обложке книги и иллюстрирует эту встречу, произошедшую за день-другой до появления в Клойстергэме Дэчери. В конторе юриста звонит колокольчик, Грюджиус с фонарем выходит отворить:

— Чем могу служить, мистер... мистер... ээ...

— Джон Джаспер.

— Вас послал мистер Джаспер, сэр? Имеете мне что-либо сообщить от него?

— Не послал, сэр. Я и есть Джон Джаспер. Дядя известного Вам юноши, Эдвина Друда.

Продолжительное молчание.

— Это шутка, сэр? Я очень Угловатый Человек и плохо понимаю шутки.

— Нет, я не шучу. Вот мои бумаги, извольте, сэр. Джон Джаспер, из Аделаиды, к Вашим услугам.

— Я подозревал что-то подобное, — раздумчиво говорит мистер Грюджиус. — Но я и представить себе не мог... Войдите, сэр. Похоже, нам есть о чем поговорить.

Так что, становится понятной незаинтересованность Грюджиуса слежкой за Невилом Ландлессом. Совсем другой вопрос волнует почтенного юриста — вопрос, вынесенный мною в заголовок статьи: Кто же вы такой, “мистер Джаспер”?!

— Слежка? — рассеянно повторил мистер Грюджиус. — Ну а как же? Конечно.

— Но это ужасно! — горячо сказал мистер Криспаркл, <...>

— Да, конечно, — все так же рассеянно проговорил мистер Грюджиус, — Это не он ли [Невил] ждет вас, вон там, у подъезда?

— Да, это он.

— В таком случае, вы уж меня извините, я не стану вас провожать, а вы не будете ли добры сойти вниз, и забрать его, и пойти с ним, куда вы хотели, и не подавать виду, что заприметили нашего клойстергэмского друга? У меня, понимаете ли, есть сегодня такая причуда — не хочется выпускать его из глаз.

То есть, еще вчера такой причуды у Грюджиуса не было. Возьмите вашего Невила и идите куда хотели, куда подальше, не мешайте мне следить за так называемым мистером Джаспером, о котором нынче ночью я узнал кое-что интересное.

Но как же мог посторонний стать опекуном молодого Друда? Представьте себе, мог.

Умирает папаша Друд, умирает скоропостижно. Эдвин Друд еще не вошел в возраст совершеннолетия, ему требуется опекун. Эдвин кстати вспоминает, что у него есть какой-то дядюшка Джон, давно уже живущий то ли на континенте, то ли в колониях. Юридическое бюро фирмы его отца берется найти родственника, для чего даёт объявление в газеты: “Лиц, состоящих в родстве с Эдвином Друдом, сиротой девятнадцати лет, а особенно его дядюшку Джона Джаспера, просят отозваться по такому-то адресу в юридическую контору Крекса, Фекса и Пекса”. Вскорости приходит письмо, в котором некто сообщает, что он и есть искомый дядюшка Джон, и что он спать не может, так мечтает обнять любимого племянника Эдвина. Приедет такого-то на вокзал Виктории поездом из Дувра. Этот некто прибывает, рекомендуется Джоном Джаспером, один раз показывает поддельный документ — и дело в шляпе.

Эдвин ведь не был знаком со своим дядюшкой раньше. Они не были друзьями, не играли вместе, когда Эдвину было десять, а Джону пятнадцать. Джон не знал Розу Бад с детства. Они все познакомились только год, много другой, назад. Доказательство этому — во фразе псевдо-Джаспера:

— Вы забываете, миссис Топ, — с добродушной усмешкой вставляет Джаспер, усаживаясь за стол, — да и ты, Нэд, видно, забыл, что слова дядя и племянник здесь под запретом — с общего согласия и по особому постановлению.

Если знаешь друг друга долго — нет нужды напоминать, уже давно притёрлись бы. Обращение “дядя” сродни обращению на “Вы”. Джаспер напоминает Эдвину (через слова к миссис Топ), что они “с общего согласия и по особому постановлению” перешли на “ты” — вещь в английском языке, вообще-то, неочевидная. Значит, Эдвин обращался к Джасперу как бы на “Вы”, именуя его “дядей” — не в этот приезд, но не далее как в предыдущий. И до сих пор рецидивы случаются, или могут случиться, иначе не нужно было бы и напоминать.

То есть, Джаспер стал опекуном Эдвина, поселился в Клойстергэме (старший Друд похоронен здесь, значит, и жил он в этом же приходе, но где? тоже снимал комнаты?), устроился работать хормейстером и так у него хорошо пошло это дело — что просто заглядение:

— Я, правда, хотел сказать что-то в этом роде. Но ты, Джек, говоря о себе, поневоле многое опускаешь, что я бы еще добавил. Например: я упомянул бы о том уважении, которым ты пользуешься здесь, как регент или канонический певчий, или как там называется твоя должность в соборе; о славе, которую ты снискал тем, что прямо чудеса делаешь с этим хором; о том независимом положении, которое ты сумел создать себе в этом смешном старом городишке; о твоем педагогическом таланте — ведь даже Киска, которая не любит учиться, говорит, что такого учителя у нее никогда еще не бывало…

Главное — своего положения и уважения хормейстер добился быстро. Если бы он шел к успеху годами, Эдвин не ставил бы ему это в заслугу так прямо. И Эдвин успел бы выучить, как именно называется должность дяди в соборе.

Но при всём этом быстром успехе хормейстер Джаспер — самозванец и обманщик, подделавший документы. Каждая его подпись на поручении банку о выплате средств на содержание Эдвина — преступление, караемое тюрьмой. Каждая его “зарплата” как опекуна — воровство. Джаспер живёт в постоянном страхе разоблачения. Его знаменитый обморок — от страха, что свадьба расстроилась именно потому, что стала известна его тайна, тайна его самозванства. Грюджиус говорит — и с Джаспера спадает его имя. Безымянный “совсем незнакомый ... смертельно-бледный человек с искаженными чертами” — вот кто скрывался под именем Джона Джаспера, да даже не человек вовсе, а просто “груда изорванной и перепачканной грязью одежды.”

Именно это чувство — ежеминутный страх разоблачения — властвовало над псевдо-Джаспером, когда он яростно искал тело пропавшего “племянника”.

Трудно сказать, кто из двух был более поражен ужасом и изумлением: Невил Ландлес или Джон Джаспер. Если бы не то, что положение Джаспера побуждало его к действию, а положение Невила вынуждало его бездействовать, в их состоянии вовсе не было бы разницы. Оба были подавлены и разбиты.

Невилу грозит перспектива суда и тюрьмы, а то и виселицы. Но и самозванцу Джасперу грозит то же самое! Неудивительно, что их реакции схожи.

Только когда псевдо-Джаспер лишается имени — тогда мы видим его истинное лицо. В опиумном притоне, в обмороке у ног Грюджиуса, с Розой у солнечных часов. Тогда он не притворяется. Когда он предаётся своему многолетнему пороку — он настоящий. Когда он запугивает и обманывает Розу — он подлинный. Когда он теряет сознание от страха — он не фальшивый. Именно это хочет показать нам Диккенс таким особым художественным приёмом, как лишение героя украденного им имени.

И старуха-Курилка опасна псевдо-Джасперу не тем, что она что-то могла слышать от него в опиумном бреду. Она опасна тем, что знала этого человека раньше, еще до того, как он принял имя Джаспера. Опасна просто самим фактом многолетнего с ним знакомства.

Но кто же он такой, этот псевдо-Джаспер, как его настоящее имя? Что ж, опираясь на “принцип художественной экономии”, подобно “бритве Оккама” гласящий, что в романе, особенно в детективном, сущности и детали сюжета не должны плодиться без особого на то основания, рискну предположить, что нашего самозванца в прошлой жизни так и звали, как “окрестил” его Дердлс — мистер Джарспер. Разница в одну букву, которую весьма легко подтереть в бумагах. Редкая, но реально существующая фамилия.

Но я не настаиваю именно на этом варианте. Хормейстер на такое коверкание его фамилии не реагирует никак. А должен был бы, если это было бы его настоящее имя. Далее я называю хормейстера Джарспером только для удобства обозначения.

Я оставляю совершенно за кадром и тот мотив, который толкнул мистера Джарспера на подлог и самозванство. Можно лишь сказать, что этим мотивом не была страсть к Розе или ненависть к Эдвину. Чувства Джарспера к Розе исполнять его план ему как раз мешают. Мистер Джарспер в прошлой жизни Розу с Эдвином не знал, и они не знали его. Все они познакомились только после смерти Друда-старшего. Может быть, Джарспер хотел почему-то отомстить отцу Друда, но не успел — тот скончался, и мстить приходится его сыну. Могут быть и какие-нибудь другие мотивы. Но очень, очень властные мотивы, “обладающие роковой силой держать и влечь”.

Но вот представьте, как за рождественским столом Эдвин по какой-то неосторожной фразе Джарспера вдруг понимает, что “любимый и любящий дядюшка” — совершенно посторонний и не родной ему человек, неизвестно откуда взявшийся, с неясными намерениями и таинственным прошлым. Представьте, как Эдвин в страхе едва досиживает до конца обеда, как он с лихорадочной готовностью хватается за предложение Джарспера пойти с Невилом к реке посмотреть на бурю — что угодно, только бы вырваться из дома этого липового “дядюшки”. Как едва дойдя до реки, Эдвин спешит повернуть обратно, так что вся прогулка не занимает и десяти минут, а потом — дай бог ноги! И подальше, подальше от этого страшного места и чужого человека, притворяющегося его родственником!

Или и того хуже — Эдвин возвращается на квартиру дяди и, как и собирался, рассказывает тому о странной старухе и её грозном пророчестве. Мистер Джарспер думает, что старуха раскрыла Эдвину тайну его самозванства, следует удар графином по голове, и...

Но вот Худайдан-ибн-Худайдан увидел Аладдина, вылезающего из пещеры: в его руках была лампа. Выражение злобы вмиг сменилось на лице магрибинца маской необыкновенной доброты.

Сияя, Аладдин протянул ему лампу. Магрибинец дрожащими руками схватил ее, стал рассматривать. Аладдин спросил:

— Та самая?

Магрибинец не ответил.

Он взял из рук Аладдина свой меч, положил лампу на камень, вынул меч из ножен. И занес - да, да, занес! - меч над головой своего племянника.

— Что ты делаешь, дядя? — воскликнул Аладдин.

— Дядя?! — захохотал магрибинец и с силой опустил меч.

В. Виткович, Г. Ягдфельд. Волшебная лампа Аладдина

Нет, нет. Ничего этого не было. Мистер Джарспер не убивал Эдвина Друда. При его самозванстве самое последнее, что ему было нужно — это общественное внимание, которое непременно было бы привлечено к нему такой занимательной штукой, как убийство. Вся паника Джарспера была вызвана одним только страхом, что Эдвин разгадал его тайну и убежал, чтобы рассказать всем, и в первую очередь — Грюджиусу. Ведь если тайна — одно только подозрение! — выплывет наружу, что первое сделает Грюджиус? Отменит свадьбу. Никто не будет соединяться браком с семьёй, в которой завёлся преступник. С каким сообщением 27-го декабря в Клойстергэм приезжает Грюджиус? О расторжении помолвки и отмене свадьбы. Для Джарспера это сигнал — он разоблачен! В этом причина его обморока, а не в романтических выдумках типа “напрасно убил”.

И объявление в газеты — вернись, я твой любящий дядюшка, бабушка, кто угодно, но не серый волк! — это отчаянная попытка Джарспера уладить дело со сбежавшим племянником без скандала.

Но что же это за “волшебная лампа” такая, которую только Аладдин-Эдвин может достать из пещеры-собора?! Ну, это уже тема отдельного расследования и особого рассказа...

23.11.2012