Достопочтенный Септимус Криспаркл (названный Септимусом потому, что ему предшествовала вереница из шести маленьких Криспарклов, угасавших один за другим в момент рождения, как гаснет на ветру слабый огонек лампады, едва ее успеют зажечь), пробив своей красивой головой утренний ледок в заводи возле клойстергэмской плотины, что весьма способствует укреплению его атлетического тела, теперь старается дополнительно разогнать кровь, с великим искусством и такой же удалью боксируя перед зеркалом. В зеркале отражается очень свежий, румяный и цветущий здоровьем Септимус, который то с необычайным коварством делает ложные выпады, то ловко увертывается от ударов, то свирепо бьет сплеча; и все это время лицо его сияет доброй улыбкой, и даже боксерские перчатки источают благоволение.

До завтрака еще есть время; сама миссис Криспаркл — мать, а не жена достопочтенного Септимуса — только что сошла вниз и дожидается, пока подадут чай. Когда она показалась, достопочтенный Септимус прервал свои упражнения и, зажав боксерскими перчатками круглое личико старой дамы, нежно его расцеловал. Затем вновь обратился к зеркалу и, заслонясь левой, правой нанес невидимому противнику сокрушительный удар.

⯎ ⯎ ⯎

В предыдущей статье я постарался доказать прямую и преемственую связь двух знаменитых произведений английской литературы середины девятнадцатого века — романа Энтони Троллопа "Смотритель" и романа Чарльза Диккенса "Тайна Эдвина Друда". Я утверждал — и продолжаю утверждать — что великолепная, пусть и не законченная новелла великого романиста (тут я, разумеется, имею в виду нашего "Неподражаемого") является гениальной пародией на первый, весьма несовершенный роман Троллопа, роман, в котором начинающий, но притом весьма желчный и заносчивый автор позволил себе нарисовать обидную карикатуру на мэтра английской литературы, выставив того в образе "мистера Популярного Сентиметалиста". Так же я утверждал — и с той поры лишь укрепился в этом своём мнении — что книга Чарльза Диккенса полна ответных, но куда более тонких карикатур на Энтони Троллопа, причем таких, которые были бы понятны исключительно лишь обидчику, а для прочей читающей публики прошли бы незамеченными. Минимум три "персонажа второго плана" — просторечный "смотритель собора" Топ, "пуделярный автор" и пьяница-каменотёс Энтони Дердлс, и особенно драматург-неудачник Баззард — обнаруживают достаточно общих черт с самим Энтони Троллопом в разные периоды его жизни, чтобы не считать такое совпадение случайным.

Сейчас я хотел бы пойти еще дальше, и постулировать следующее, возможно, могущее многим показаться неожиданным и рискованным, утверждение:

Роман Троллопа "Смотритель" является ключом, отпирающим роман Диккенса "Тайна Эдвина Друда", и сопоставление двух этих книг позволяет весьма неожиданным способом найти разгадку детективной истории, более ста сорока лет числившуюся в разряде "нерешаемых".

Доказательство этого постулата мне, пожалуй, не удастся уложить в рамки одной статьи, но я надеюсь, что к её окончанию у каждого из вас будет в руках достаточно фактов, чтобы без особого труда самостоятельно получить искомое решение знаменитой литературной загадки. И начать мне хотелось бы достаточно издалека, для начала ответив на вопрос — кого же, какого реально существовавшего человека взял Диккенс в качестве прообраза для главного героя романа, каноника Септимуса Криспаркла?

Частично я уже дал ответ в предыдущей главе расследования, познакомив читателей с преподобным Робертом Уайстоном, бывшим в 40-х годах XIX века не только одним из шести каноников Рочестерского кафедрального собора, но и главой Рочестерской школы для мальчиков Кингз-скул. Официальное наименование его должности в школе было "headmaster", и в этом слове, при желании, тоже можно услышать перекличку с фамилией каноника Твердолоба — Hardhead, "жесткий директор". По нашим сегодняшним меркам, каноник Уайстон был, действительно, жестким директором школы, и методика преподавания и поддержания дисциплины была у него "в традициях позапрошлого века" — другими словами, в классе он не стеснялся пускать в ход розгу. Один из его бывших учеников, сэр Эдвин (Эдвин!) Арнольд, известный в середине века поэт и журналист, в статье для "Daily Thelegraph" вспоминал позднее, что мистер Уайстон имел обыкновение, объясняя предмет, прогуливаться между рядов с прутом в руке, и за любой проступок или леность на икры учеников со свистом обрушивались удар за ударом, в попытке защититься от которых мальчики даже подкладывали под чулки старые газеты или свёрнутые в трубку тетради. Тем не менее, по словам всё того же мемуариста, мистер Уайстон пользовался среди учеников непререкаемым авторитетом и неподдельной любовью, ибо был не только строг, но и исключительно справедлив, никого не наказывал без причины, и был более склонен прощать, нежели гневаться.

Вся биография каноника Криспаркла списана с жизненного пути преподобного Уайстона. Родился Роберт Уайстон в 1808-м году — и это означает, что в 1842-м (в год исчезновения Друда) ему, как и Криспарклу, шел тридцать пятый год. Семья его родителей была многодетной; вспомним, что и маленький Септимус был седьмым в своём роду. В конце двадцатых годов Роберт учился в Кембридже, в колледже Святой Троицы, где, кроме всего прочего, увлекался боксом — и вполне мог, подобно Криспарклу, заслужить среди соучеников прозвище "Frosty-faced Fogo" (венец карьеры профессионального боксера Джека Фого пришелся именно на 1830-й год). В колледже Уайстон познакомился еще с одним юношей, Джоном Ллойдом Алланом, дружбу с которым — точно как Криспаркл с Тартаром — он возобновил именно в 1842-43 годах, когда мистер Аллан стал его помощником в заведовании школой Кингс-скул. В 1840-м году Роберт Уайстон, в то время директор Классической и Математической школы Рочестера и Чатэма, получил сан священника и место младшего каноника Рочестерского Кафедрального собора — и тут нельзя не вспомнить, что и Септимус Криспаркл еще за пару лет до истории с Друдом подвизался в преподавательской деятельности, получив позднее, благодаря некоему покровителю, место в Рочестерском клире. Местом жительства новоиспеченному канонику был определён дом на Минор Кэнон Роу, известный нам сегодня как "дом Септимуса Криспаркла". Каноник Криспаркл, как известно, жил с одной лишь старушкой-матерью; преподобный Уайстон был в 1842-м году тоже холост; и примечательно, что его будущую жену звали Елена, но была она в девичестве не Ландлесс, а Аллан, поскольку приходилась вышеупомянутому Джону сестрой.

У читателя романа Диккенса может сложиться впечатление, что весь соборный клир Клойстергэма исчерпывался Его преподобием Настоятелем и самим Криспарклом, поскольку в "Тайне Эдвина Друда" не фигурируют никакие другие священники (смотрителя Топа мы не считаем). В действительности же было иначе: кроме преподобного Уайстона, в Рочестерском соборе служили, чередуясь, еще пять каноников — преподобные Хотэм, Ирвинг, Гриффин, Хокинс и Кинг. Два месяца в году каноники трижды в день проводили службы в соборе, а оставшеся десять месяцев обязаны были жить вне Рочестера, в своих сельских имениях. Роберт Уайстон загородного дома по бедности своей не имел, поэтому весь год проводил в тесной казенной квартирке на Минор Кэнон Роу, и мог принимать участие во всех службах, в каких хотел. Такая неполная занятость позволяла ему удобно совмещать работу и каноником, и директором школы Кингс-скул — руководящий пост приносил ему, кстати, лишние 150 фунтов в год.

Прекрасно образованный, атлетически сложенный, с хорошим голосом, полный энтузиазма, любящий спорт и, подобно Криспарклу, "твердо убежденный в целительной силе холодных купаний", симпатичный внешне и добродетельный внутри, человек твёрдых убеждений, успевший завоевать в Рочестере прекрасную репутацию и как педагог, и как священник — именно такой человек в глазах клира был достоин занять пост директора школы для мальчиков. Именно такой человек, добавлю я, был достоин стать прообразом главного положительного героя романа Чарльза Диккенса — героя, который готов был сражаться за честь и благополучие своего воспитанника и с церковной иерархией, и со светской властью, и даже со всей английской филантропической машиной. Преподобный Уайстон доказал это в жизни, вступившись за учеников подотчетной ему школы; преподобный Криспаркл доказал то же самое в романе, твёрдо заняв сторону всеми гонимого Невила Ландлесса.

Детали противостояния каноника Уайстона и иерархов Англиканской церкви не имеют ни малейшего отношения к "Тайне Эдвина Друда" и представляют собой отдельную, интересную только для узкого круга специалистов, историю. Не будем, поэтому, на них отвлекаться, а изучим лучше, для начала, как именно в этой самой церкви было устроено хоровое сопровождение служб, и кто там у них отвечал за песнопения — "канонический певчий", хормейстер, пресентор, или "whatever you call it".

Тут нас ждёт первый сюрприз, ибо роль канонического певчего (пресентора, в переводе с латинского — "первого певца") полагалось исполнять самому канонику (кстати, отметьте здесь созвучие этих двух наименований должностей). Пресентор — это непосредственно вторая ступень после Настоятеля, и пресентору разрешается проводить службы, то есть, замещать Настоятеля во время отлучек того или болезни. Одним из основных профессиональных требований к каноникам и было обладание приятным, звучным голосом, и все "When the Wicked Man—" должен был выпевать сам Криспаркл, а не Джон Джаспер. Что ж, согласно тексту романа, певческие способности у преподобного Септимуса были: в середине второй главы он мелодично выводит рулады пасторали "Tell me, shepherds, tell me; tell me..." Были они и у каноника Уайстона — по свидетельствам современников он обладал хорошим, сильным голосом.

Третьей ступенью вниз от Настоятеля являлась должность сассентора, или помощника пресентора, то есть, "второго певца". Сассентор, как и пресентор, относился к клерикальному сословию, иначе говоря, был священником — опять таки не случай Джона Джаспера, тем более, что в Рочестерском соборе такой должности вообще не было в списке.

Кем Джаспер действительно мог бы быть — так это клерком хора (lay clerk), или, говоря иначе, викарием. Викарии не относятся к церковному клиру и являются просто профессиональными певцами в Англиканских соборах, часто за половинную в сравнении с канониками плату. Клерки хора разучивают с хористами новые песнопения, переписывают и раздают ноты, иногда ведут бухгалтерию хора, но называть их пресенторами, дирижерами, регентами — было бы чрезмерной лестью, поскольку эти позиции были преррогативой каноников.

Однако, Диккенс нигде в романе не называет Джона Джаспера викарием, ограничиваясь нейтральным словом "хормейстер". Тем не менее, у читателя создаётся впечатление, что Джон Джаспер стоит в соборной иерархии почти наравне с каноником Криспарклом, по певческим способностям даже значительно превосходя его. Скорее всего, Диккенс сознательно добивался именно такого эффекта, конструируя для протагониста Криспаркла равного ему по силе антагониста — выражаясь романтически, противопоставляя Белому рыцарю Черного.

Добро, как известно, выявляется только в борьбе со Злом, а Добродетель лучше всего оттеняется Пороком, и можно сказать, что Джаспер и Криспаркл составляют вместе такое же черно-белое единство, как Инь и Янь, или даже как Саваоф и Люцифер, ведущие битву за душу Человека, в нашем случае — Невила Ландлесса: один желает погубить его, второй пытается спасти. Но поразительнее всего, что Диккенс на роль главного отрицательного персонажа своего романа перелицовывает главного положительного героя романа Троллопа — каноника и пресентора Септимуса Хардинга. Битва двух Септимусов — что может быть удивительнее!

Действительно, каноник Хардинг обнаруживает столько общих черт с хормейстером Джаспером, что преемственность этих двух образов просто бросается в глаза всякому, кто возьмёт на себя труд прочитать роман Троллопа, держа в уме историю Эдвина Друда.

Внешне они, понятное дело, выглядели совершенно различно — пожилой каноник и довольно молодой хормейстер — хотя и одевались оба в черное, как и положено служителям церкви. Однако, Троллоп особо подчеркнул в тексте, что каноник Хардинг несколько шокировал окружающих тем, что повязывал вокруг горла черный шейный платок. Его коллеги по клиру считали такую неумеренность "ультраклерикальной". Но и хормейстер Джаспер, как мы помним, укутывал шею черным шарфом из крепкого крученого шелка, на что тоже обращали внимание прихожане.

Каноник Хардинг, как сказано у Троллопа, души не чаял в своей младшей дочери, именем Элинор, которую он частенько ласково называл Нелли. Хормейстер Джаспер обожал своего племянника, именем Эдвин, которого он не менее часто и ласково называл Нэдом. Мистер Хардинг в своей должности весьма улучшил спетость соборного хора, то же самое проделал и мистер Джаспер в своей.

Каноник Хардинг — прекрасный музыкант и частенько музицирует для благодарных слушателей на виолончели. В минуты душевных волнений он имеет необычную привычку так водить в воздухе руками, как будто он неслышно играет на любимом своём инструменте. Хормейстер Джаспер тоже прекрасный музыкант, и на на еженедельных "Музыкальных средах" покоряет сердца виртуозной игрой на пианино. Когда нервы его напряжены — оттого, например, что своенравная ученица его ударяется в слёзы и падает в обморок прямо посреди недопетой баллады — он продолжает наигрывать дальше, но уже беззвучно, не нажимая клавиш.

Дочь преподобного Хардинга Элинор влюблена в красивого молодого человека, именем Джон Болд, который пришелся весьма по душе и престарелому канонику тоже. Племянник хормейстера Джаспера Эдвин влюблен в очаровательную молодую девушку, именем Роза Бад, которую в тайне вожделеет и не старый еще годами дядюшка. Джон Болд резко отрицательно настроен против каноника Хардинга и разрывает знакомство с его дочерью Элинор. Роза Бад ненавидит и боится хормейстера Джаспера и расторгает помолвку с его племянником Эдвином.

В довершение всего, и место жительства у них как будто списано с одного и того же образца: оба они живут рядом с собором, который огибает река; через реку перекинут мост; по мосту проходит Лондонская дорога. Дом каноника Хардинга от этой дороги отделяют ворота под массивной каменной аркой; дом хормейстера Джаспера расположен непосредственно над такими же воротами и тоже имеет основанием массивную каменную арку.

Просуммировав все эти совпадения, поневоле можно придти к выводу, что Диккенс, разрабатывая сюжет романа, просто взял нескольких героев книги Троллопа, немного видоизменил их, и заставил разыгрывать совершенно иные роли в гораздо более интересной и поучительной истории.

Мог ли Энтони Троллоп не прочитать начало новой книги Чарльза Диккенса, писателя, которого он сам, скрепя сердце, называл самым популярным и любимым автором всей Англии? Нет, не мог. Мог ли Энтони Троллоп не узнать в "Тайне Эдвина Друда" чудесно преображенный сюжет своего первого романа "Смотритель", в его героях — своих героев, а в "персонажах второго плана" — воплощения деталей собственной творческой биографии? Думаю, что тоже не мог. Нарисовав в "Смотрителе" злую и обидную карикатуру на мэтра отечественной словесности, он не мог не ожидать ответа — и не только ожидать, а даже хотеть, жаждать, все пятнадцать долгих лет! Рассказал бы Энтони Троллоп о своём открытии кому-нибудь, упомянул бы он о факте столь нелицеприятного ответа спустя шесть лет в своей "Автобиографии"? Да ни за что на свете!

Но вернемся от обсуждения автора к обсуждению его творения. Одиннадцатая, ключевая глава романа "Смотритель"называется именем из древнегреческой мифологии: "Ифигения". В этой главе дочь каноника Хардинга Элинор, не в силах больше смотреть, как мучается её горячо любимый отец, читая о себе в столичной прессе пасквильные фельетоны, публикуемые "борцом за правду" Джоном Болдом, решает, подобно мифологической Ифигении, принести себя в жертву этому злодею, выйдя за него замуж. Уж тогда-то,наверное, Джон Болд посовестится чернить имя своего тестя! Надо ли добавлять, что, в лучших романтических традициях, настойчивость Элинор была вознаграждена ответным признанием в любви Джона Болда, рыданиям и клятвам с обеих сторон не было конца, и жертва современной Ифигении осталась непринесенной, хотя одновременно получилась с восторгом принятой.

Однако, если мы обратимся к древнегреческому первоисточнику, мы узнаем, что оригинальная Ифигения вовсе не приносила себя в жертву ради благополучия отца. Наоборот, это её родитель, царственный Агамемнон, послушавшись прорицателя, вознамерился принести дочь в жертву богине Артемиде всего лишь для того, чтобы та послала греческому флоту попутный ветер. На заклание Ифигению вёл хитроумный Одиссей, рассказывая девушке сказки, что её, дескать, хотят выдать замуж за Ахилла.

А вот дальше существует два варианта легенды — совершенно в духе исчезновения Эдвина Друда. По одному из них, Ифигения была успешно умерщевлена родным отцом, по другому — Артемида в последний момент заменила девушку жертвенной ланью, а несчастную дщерь на облаке перенесла в страну Таврию. Конечно, и в "Тайне Эдвина Друда" имеется подходящая для замены овца (в неё в восемнадцатой главе швыряется камнями Депутат), и мне даже приходилось читать "теории", в которых Джаспер, не подозревая того, вместо тела племянника захоранивает в фамильном саркофаге Друдов эту самую очень кстати издохшую овцу, но подобные клоунские "решения", согласитесь, совсем не в духе гения Диккенса.

Нет, Диккенс ловко использовал Троллоповскую идею самопожертвования Элинор Хардинг, применив её к нуждам своего детективного сюжета. Ведь что такое самопожертвование, когда в романе присутствует криминальная составляющая, и вопрос ставится так: Dead Or Alive, жив или умер? Самопожертвование плюс смерть равны самоубийству.

Вдумайтесь: самоубийство Эдвина Друда! Что за дикая мысль, скажете вы, и будете правы. У Эдвина нет ровно никакой причины накладывать на себя руки. Да, ему отказала одна девушка, но в мыслях у него уже другая. Его не мучают ни стыд, ни страх, ни другие какие-нибудь сильные чувства. Будущее его обеспечено отцовским наследством. А что его хочет убить опиоман-дядюшка, так о том Эдвин и не подозревает!

Вот именно — убить, принести в жертву ради собственной выгоды! Джаспер как Агамемнон! В заметках к роману Диккенс недвусмысленно называет Джаспера убийцей, да и весь сюжет показывает, как Джаспер тщательно приуготавливает что-то недоброе для "страстно любимого" племянника. Но как же свести вместе в одном сюжете убийство и самоубийство?!

Очень просто, и это решение уже тысячи раз обыгрывалось во множестве детективов — убийца, чтобы отвести от себя подозрения, инсценирует самоубийство жертвы. Не Эдвин кончает с собой, а — Джаспер инсценирует самоубийство Эдвина.

И вот теперь подумайте, какого рода самоубийство Эдвина и как именно мог бы инсценировать Джаспер, чтобы "come out at last", как сказано в заметках к роману — и вам станет понятна и роль склепа Сапси, и то, почему часы Эдвина были найдены в реке, и истинная причина ненависти хормейстера к Невилу Ландлессу, и куда делся Эдвин, и многое, многое другое. Ключ романа Энтони Троллопа на ваших глазах откроет "Тайну Эдвина Друда", словно склеп миссис Сапси, и в темноте склепа отыщутся и куча извести, и венчальное кольцо матери Розы, и даже черный шарф убийцы-хормейстера.

Не хочу портить вам удовольствие самостоятельно свести воедино все нити романа и найти удивительно простое, абсолютно неромантичное и приземленное решение тайны романа. Сегодня — 14-е августа 2014 года. Решение было мною найдено 6-го мая и оформлено в виде исчерпывающего скрипта 1-го июня. Скрипт был проверен еще одним друдистом, признан годным и даже уже использовался в театральной постановке. Для широкого круга решение будет обнародовано 20-го сентября на Первой Друдистской конференции в Лондоне. Появится оно, конечно, и на этом сайте.

До той поры — счастливых вам озарений.

14.08.2014