* * *

Квартира была пуста. Света, не снимая высоких щегольских сапог, направилась на кухню и вытащила из шкафа бутылку вина. Лида развела руками:

– По какому поводу? Мне сегодня еще работать.

– Эдвин Друд? – подмигнула та. – Вот давай за него и выпьем.

В конце концов она опять настояла на своем и усадила подругу за стол. Лида сама нарезала сыр, разложила на тарелке ветчину, отыскала хлеб. Хозяйка ограничилась тем, что распечатала два пакетика фисташек и немедленно взялась их щелкать. Попутно она наливала вино и умудрялась время от времени затягиваться сигаретой. Вокруг нее по обыкновению сразу показался мусор – пепел, скорлупки, капли вина, но Света ничего этого не замечала. «Даже если ее мать бездельница, то убирать ей все равно приходится немало», – подумала Лида и подняла бокал:

– Что ж, за Эдвина Друда!

– Правильно, за него! – Света жадно выпила и снова наполнила свой бокал. – Кстати, по какому поводу мы пьем? За здравие или за упокой? Он у тебя воскреснет?

– Думаю, да, – последовал осторожный ответ.

– Я в тебе не ошиблась, – заметила хозяйка, звонко разгрызая фисташку. – Ты слишком добрая, чтобы оставить его в могиле. Но тебе нелегко будет это доказать!

– У меня есть одна идея, – скромно возразила Лида. – По-моему, никто из последователей и критиков еще до нее не додумался. Я могу доказать, что у Эдвина была физическая возможность остаться в живых!

Света подставила тарелку и смела в нее скорлупу от фисташек. Разлила по стаканам остатки вина. Она всегда пила охотно, почти жадно, но пьяной Лида ни разу ее не видела. Просто та становилась более резкой, агрессивной в движениях и, случалось, была не прочь поссориться. В такие моменты Лида старалась уйти, но сейчас ей это не удалось.

– Любопытно… – Света подняла стакан и рассмотрела на свет красное вино. – Как это он мог остаться в живых? От его дядюшки было не так-то просто улизнуть, знаешь ли. Сперва он опоил племянника вином с опиумом, потом, по всей видимости, задушил шарфом, затем опустил в чужой склеп, засыпал негашеной известью, чтобы она разъела тело до неузнаваемости, и наконец, накрыл плитой. Я ничего не упустила?

– Ты здорово помнишь роман, – улыбнулась Лида. – Мы ведь как-то обсуждали его на семинаре, и ты знала его лучше всех. Многие вообще не читали.

– Так объясни мне, милая, – перебила Света, – как при таких условиях бедный молодой человек мог уцелеть и спастись? А его дядюшка провернул все до мелочей, иначе на другой день не был бы так убежден, что Эдвин мертв!

– У меня есть версия, – упорно и уклончиво повторила Лида. – Собственная. Мне бы пока не хотелось ничего объяснять.

– Ну пожалуйста. – Света все еще улыбалась, но ее прозрачные серые глаза неожиданно стали жесткими и будто выцвели. Такие глаза Лида уже видела у подруги, и не раз. Стоило отказать Свете в том, чего ей очень хотелось, и…

Девушка вздохнула:

– Ну ладно. Ты ведь помнишь, когда именно дядя убивает Эдвина?

– В сочельник, – моментально ответила та.

– То есть в Рождество! В ту ночь, когда родился Христос. А что случилось с Христом после того, как его распяли? Он воскрес. Вот и Эдвин тоже воскреснет. Диккенс обещал, что в этом романе ни одна деталь не будет случайной, а такую деталь, как дата смерти, нельзя считать незначительной. Эдвин Друд жив.

Света, не отрываясь, смотрела на подругу, и ее глаза мало-помалу приобретали обычное выражение. Наконец она глубоко вздохнула, осушила бокал и добродушно рассмеялась:

– Вот не знала, что ты так набожна. И это все твои аргументы?

– Почти. Остальное узнаешь, когда прочтешь продолжение романа в моем исполнении.

* * *

Сказав Свете, что она основывает свою версию о воскрешении только на том, что убийство случилось в сочельник, Лида слегка покривила душой. Ей очень не хотелось посвящать подругу в свой замысел – она и сама не могла бы сказать почему. Возможно, ей надоело отчитываться перед Светой в каждом своем шаге, чуть ли не в каждой мысли. А может быть, девушке казалось, что ее версия тут же будет безжалостно опрокинута, сметена с лица земли, и тогда у нее точно не хватит смелости продолжить роман.

Перед тем как взяться за дело, она внимательно перечитала всю критику об «Эдвине Друде», которую удалось найти. Правда, многие склонялись к мысли, что Эдвин остался в живых, но мотивировали ее весьма слабо, как бы мимоходом – как нечто, не требующее доказательств. В частности, высказывались такие доводы: как мог Диккенс чуть не в первой трети романа убить героя, именем которого названа книга? Он никогда прежде этого не делал! Также напоминали о том, что Диккенс очень любил прием «мертвец выслеживает» и неоднократно им пользовался.

Их противники возражали, и весьма обоснованно. Во-первых, говорили они, Эдвин Друд – характер неинтересный, малосимпатичный и вообще не нужен для развязки, он играет пассивную роль жертвенного животного на алтаре. Самое в нем интересное, писали они, что Эдвин был убит. И потом, каким образом мог спастись человек, которого за одну ночь, можно сказать, убивали трижды? Яд, удавка, негашеная известь – и все понапрасну?! Самый авторитетный комментатор «Эдвина Друда» – Дж. Каминг Уолтерс – безжалостно высмеивал мысль о том, что Эдвин мог спастись. И Лида уже была готова поддаться его влиянию, как вообще поддавалась любому нажиму, но… Внезапно сделала свое собственное открытие, которое и подтолкнуло ее к тому, чтобы заключить договор с издательством.

Эдвин ФИЗИЧЕСКИ МОГ спастись, перенеся все то, что проделал с ним дядя! Она поняла это после разговора с подругой, ночью, запутавшись в тягостном и очень реалистическом кошмаре, где с мучительной навязчивостью мелькали образы Эдвина, Джаспера и старухи – курильщицы опиума. Догадка оказалась почти пугающей – настолько неожиданный поворот вырисовывался теперь впереди. И навело ее на эту догадку всего одно слово, которое несколько раз настойчиво повторялось в тексте романа – как замаскированный намек, как ненавязчивая подсказка.

«Негашеная известь! НЕГАШЕНАЯ! Джаспер полагал, что засыпает тело своего племянника негашеной известью, тогда как она к тому моменту уже была ГАШЕНОЙ и годилась разве что на побелку потолков!»

Это приснилось ей в том самом кошмарном сне, от которого ее с трудом пробудил Алеша. Она оказалась в ревущей ледяной тьме, под тенью соборной башни, на маленьком провинциальном кладбище. Была ночь сочельника, бушевала буря, скрипела и билась на ветру кованая калитка, и дождь поливал смутно белеющую в темноте кучу извести у ворот. Лида почти ощущала едкий запах лопающихся ядовитых пузырей и пыталась отойти от извести подальше, чтобы та не сожгла ей босые ноги, – во сне она была в пижаме и босиком. И вдруг поняла, что бояться нечего.

«Той ночью, когда убивали Эдвина, разразилась страшная буря! – думала она на другой день. – Диккенс описывает ее на нескольких страницах – неужели зря, только в качестве зловещего антуража, чтобы было пострашнее? Ну, нет! Он решил написать идеальный детектив, и такая деталь, как проливной дождь в момент убийства, не могла оказаться случайной, особенно когда дело коснулось извести».

Она тщательно перелистала роман, всячески пытаясь опровергнуть свою догадку. И нашла детали, которые ее подтверждали. Вот Джаспер отправляется вместе с каменщиком Дёрдлсом осматривать соборные подземелья. Таким образом он исподволь готовится к исполнению своего замысла – ведь нужно досконально изучить место, где будет происходить действие, да, возможно, и снять слепок с ключа. Дёрдлс предупреждает регента: «Осторожнее у ворот, мистер Джаспер. Видите, там куча слева?» Джаспер спрашивает, что это такое, и получает исчерпывающий ответ: «Негашеная известь. Наступите, башмаки вам сожжет. А если поворошить ее малость, так и все ваши косточки съест без остатка».

«Значит, Джаспер понятия не имел о том, что такое негашеная известь, если пришлось ему все объяснять! – думала Лида, вспоминая школьные уроки химии – свои самые любимые уроки после английского языка и русской литературы. – Где уж ему было знать, при каких условиях это опасное вещество становится вполне безопасным, годным разве на побелку потолка! Конечно, небольшой ожог при контакте с такой субстанцией все равно можно получить, но он будет несмертелен, иначе все маляры ходили бы с забинтованными руками и лицами. В худшем случае будет сильное раздражение, которое можно вылечить домашними средствами. Но знал ли об этом кто-нибудь из комментаторов Диккенса? Изучали ли они химию? Что-то незаметно, ведь никто из них не обратил внимания на такую тонкость, как слово ‘‘негашеная’’. Диккенс употребляет его еще несколько раз, в других местах. Зачем? После первого упоминания достаточно просто сказать ‘‘известь’’, и уже будет ясно, о чем идет речь. Но нет, ему важно именно прилагательное».

Конечно, она всячески обдумала эту версию – лучше разоблачить свою ошибку самому, чем доверить это другим. Сомнений было предостаточно. Например: Джаспер так тщательно готовил преступление! Может, он заранее перенес в склеп немного извести, чтобы она была под рукой, когда он будет погребать Эдвина? Но это было бы слишком рискованно, ведь как раз в это время в склепе работал каменщик, он изготовлял надгробную надпись для покойной миссис Сапси. Разумеется, Дёрдлс, очень ревниво относившийся к своим трудам и знавший на кладбище каждую мелочь, сразу бы обратил внимание на то, что в склепе появилась известь, которую он туда не таскал. Таким образом, становится очевидным, что укрытия от дождя не было, и в ночь убийства Джасперу пришлось вернуться к воротам, чтобы запастись материалом.

Но был ли в ночь убийства дождь? Диккенс описывает страшную бурю, сильные порывы ветра, нанесшие городу немало мелких повреждений. Но, внимательно перечитав описание бури, Лида не обнаружила в нем ни капли дождя!

Здесь она снова усомнилась в своей правоте и тщательно проверила последующие страницы. Ночь миновала, буря утихла. Эдвин куда-то исчез, но пока его не ищут. Невил Ландлесс, помирившийся с ним накануне, бодро выступает в свой пеший поход по окрестностям. Он желает позавтракать перед дальней дорогой и заходит в деревенский трактир «Опрокинутый фургон». Диккенс описывает трактир как «прилепившееся на склоне холма и насквозь холодное помещение, где у самых дверей красовались ЛУЖИ…».

Лужи на склоне холма? Значит, в эту ночь все-таки был дождь, причем настолько сильный, что вода еще не успела уйти в низину с вершины холма. А уж на кладбище все должно было вымокнуть насквозь, ведь местность там низменная. «Значит, Диккенс специально отводит глаза тем читателям, которые могут бессознательно насторожиться при слове ‘‘негашеная’’, – предположила Лида. – Никакой дескать воды не было. Но так как он, во-первых, реалист и описывать бурю без дождя не может, а во-вторых, ему нужно дать хотя бы маленький путеводный знак тем, кто пойдет по верному пути, он и переносит лужи на две страницы дальше. Значит, я права – известь в ту ночь все-таки погасла!»

Когда Лида не обнаружила ни единого противоречия со своей версией, она страшно возбудилась. Как – неужели ей удалось схватить путеводную ниточку, тот самый намек на то, как спасся Эдвин Друд? И сделала она это только благодаря школьным познаниям в химии?! Все так ошеломляюще просто?! Она бросилась вспять, пытаясь обнаружить другие доказательства своей правоты. Неужели у Эдвина появился реальный шанс остаться в живых?!

Прежде чем дядя заманил его на кладбище, он опоил племянника вином с изрядной дозой опиума. Доза, конечно, была не смертельной, иначе Эдвин не смог бы перед тем проводить Невилла. Но постепенно молодой человек впал в сонное, апатичное состояние и не способен был оказать сопротивление. На обратном пути он явно повстречал дядю, который все время шел за ними. Дядя под каким-то предлогом заманивает его на кладбище, что вовсе несложно, учитывая, что племянник ему доверяет и находится в полусне. Далее «черный шарф из крученого шелка», который накануне висел на шее у Джаспера, перекочевал на шею племянника, и явно не в качестве рождественского подарка.

Версию о предназначении этого шарфа Лида не изобретала – она согласилась с теми комментаторами, которые обращали особое внимание на эту слишком заметную деталь, появившуюся накануне убийства. Сам Диккенс слегка смутился, когда его спросили, не этим ли шарфом дядя задушил Эдвина? «Ну разумеется, шарф играет важную роль, – думала Лида. – Если допустить, что он введен для отвода глаз… Нет, не может быть. Каким же образом тогда убит Эдвин? Удушение – это самый тихий способ, бескровный, беззвучный, а стало быть бесследный. А Джасперу нужно, чтобы не осталось ни малейшего следа. Нож в таком случае отпадает, пистолет – тем более. В обоих случаях жертва может закричать, а мало ли кто шляется поблизости!»

Итак, на шее сонного, слабо отбивающегося Эдвина затянута удавка. Диккенс этого не описывает – он ограничивается только подробным описанием окружающего пейзажа. «В ограде собора освещение и всегда неважное, а в эту ночь там особенно темно, потому что ветер задул уже несколько фонарей». Лида предположила, что Джаспер фонарем не пользовался – это было бы все равно что подать сигнал: «Я здесь!» И к тому же ветер все равно задул бы фонарь. Значит, он действует в темноте, почти на ощупь. Мог ли он принять полузадушенного, потерявшего все признаки жизни Эдвина за мертвого?

Да, вполне. Его могло подвести и то, что Эдвин был одурманен. У человека, принявшего большую дозу опия, дыхание замедляется, тело становится неподвижным – это похоже на сон или на смерть.

Итак, сочтя племянника задушенным, Джаспер относит тело в склеп, вскрывает гробницу миссис Сапси и укладывает туда тело. Затем возвращается к воротам, приносит известь и обильно посыпает «труп». По его расчетам, даже Дёрдлс, с его поразительным умением выстукивать камень и определять, что находится за ним, вскоре не сможет ничего учуять. Джаспер сделал все, что хотел, и потому на следующий день с пеной на губах обвиняет Невилла в убийстве. Алиби у юноши нет, всем известно о его ссоре с покойным, да еще и эти улики в реке – булавка и часы Эдвина Друда. Джаспер УВЕРЕН, что племянник мертв, а на него никто не подумает.

Однако Эдвин все еще жив! Описывая ту бурную ночь, Диккенс упоминает о маяке: «Но красный огонь горит непоколебимо. Все мечется и трепещет, непоколебим только этот красный огонь».

«Если это символ жизни, символ спасения, замена рождественской звезде, которая так и не взошла над ночным городом? – Лида закрыла книгу и задумалась. – Диккенс любил одушевлять вещи. У него даже шкафы и стулья бывают похожи на мыслящие существа. А такой символ, как огонь маяка? Маяк – это всегда надежда, указание верного пути. Какая могла быть надежда, если Эдвин в это время погибал, да еще так страшно и несправедливо, а главное – бессмысленно даже для своего убийцы? Это что – шуточка? Ну уж нет. Диккенс даже отъявленных негодяев убивал с долей сострадания и никогда не проливал крови зря, ради острого сюжетного поворота. Эдвин остался жив! Он вернется, и вернется совсем другим. ‘‘Интересен только потому, что мертв?’’ Глупости! ‘‘Тайна Эдвина Друда’’ – это роман воспитания, где главный герой поразительно меняется от начала к концу. А Диккенсу такие романы удавались лучше всего».