Глава 1. Супруга кокаиниста

Опытного практикующего врача удивить чем-либо нелегко, а пробудить в нём настоящий профессиональный интерес ‒ и того сложнее. Но в те времена, когда я подменял доктора Хамфри в его медицинском кабинете на Оснабург-стрит, что возле Риджентс-парка, я был далёк от того, чтобы называться опытным; диплом я получил менее года назад, и не успел ещё выработать необходимой для любого врача профессиональной невозмутимости. Поэтому происшествие, о котором я собираюсь сейчас рассказать, не только произвело на меня глубочайшее впечатление, но и занимало мои мысли ещё долгое время после.

Было около полуночи (на соседней колокольне только что пробило три четверти двенадцатого), когда я отложил в сторону книгу, с наслаждением потянулся и зевнул. Последнее обстоятельство, впрочем, никоим образом не лежало на совести автора, творение которого я читал.

Я встал и начал вытряхивать остывший пепел из трубки. В этот момент в дверь мою позвонили. Слуга мой давно уже спал, поэтому я сам направился к двери, в глубине души посылая к черту запоздалого посетителя.

Как только я открыл дверь, меня обдало холодным ветром и брызгами мелкого дождя. У подъезда стоял автомобиль. Водитель его, высокий и плотный мужчина лет сорока, готовился уже вторично дернуть за ручку звонка.

‒ Доктор Хамфри? ‒ спросил он меня, и по этой его ошибке я понял, что он был нездешним.

‒ Нет, ‒ ответил я, ‒ доктор Хамфри в отъезде. Я его помощник.

– Что ж, тоже сгодится, ‒ сказал он несколько грубоватым тоном. ‒ Вы должны немедленно отправиться вместе со мной к одной даме. Ей внезапно сделалось дурно после сильного потрясения.

– Физического или морального? – спросил я.

– Пожалуй, скорее морального, – ответил незнакомец. Однако, это прозвучало столь неубедительно, что я решил уточнить:

‒ Эта дама, она получила какие-нибудь травмы?

‒ Н-нет, ‒ ответил он с запинкой. ‒ Насколько мне известно, никаких. Думаю, обошлось без травм.

‒ Но она точно не ранена?

‒ Точно нет, ‒ отрывисто ответил он, и столько напускной уверенности было в его голосе, что я тут же начал подозревать обратное. Впрочем, гадать было бесполезно, требовалось поспешить. Я вернулся в кабинет, взял сумку для неотложной помощи и стетоскоп, вышел и запер за собою двери.

Незнакомец, ожидавший с большим нетерпением, почти затолкал меня в автомобиль, и он тут же буквально рванул с места. Судя по звуку мотора, машина была очень мощной.

Мы поехали по направлению к Мэрилебон-роуд и свернули на Олбани-стрит, но после этого я перестал различать дорогу ‒ дождь стал сильнее, и вода струилась по стёклам окон сплошным потоком. Мне показалось, что ехать было недалеко, может быть, всего пару миль. Но, возможно, я и ошибаюсь ‒ с этими большими машинами никогда ведь не угадаешь. Во всяком случае, поездка заняла минут пять. За все время пути мы с моим спутником не обменялись и словом. Только когда автомобиль уже замедлял ход, я спросил:

– Так как же фамилия этой дамы?

– Её зовут… э-э… миссис Джонсон, – ответил он.

По неуверенности его тона можно было решить, что он не слишком хорошо знаком с пострадавшей. Это показалось мне странным: ведь к незнакомому человеку не ездят вызывать доктора посреди ночи ‒ такая мысль мелькнула у меня в голове, когда я выходил из автомобиля.

Насколько я мог судить, мы оказались на одной из маленьких тихих улиц богатого района Лондона. Было очень темно, и единственное, что я смог рассмотреть, был номер дома – сорок третий. Дом был старинной постройки, его отделял от улицы маленький палисадник. Жалюзи на окнах были плотно закрыты.

Когда мы начали подниматься по ступенькам крыльца, дверь бесшумно отворилась, и я различил в темноте пожилую женщину, по-видимому служанку. В передней на столе стояла свеча. Мой проводник взял ее и знаком пригласил меня следовать за собою вверх по лестнице.

На первой площадке он остановился и указал на слегка приоткрытую дверь.

– В этой комнате, – сказал он. Затем повернулся и стал спускаться по лестнице.

Некоторое время я простоял в нерешительности: все происходящее казалось мне необыкновенно странным; кроме того в душу мою начинало закрадываться ужасное подозрение, еще более усилившееся, когда я заметил на двери несколько длинных царапин, точно ее взламывали снаружи.

Вспомнив, зачем я здесь, я поднял было руку, чтобы постучать в дверь, но увидел, что она тихо приоткрылась ещё сильнее, и в образовавшуюся щель выглянул какой-то мужчина. Пальцы его, державшие створку двери, сразу привлекли мое внимание: они были узловатые, с закруглёнными подобно ореховой скорлупе ногтями. Что же до его головы, то она была странной грушеобразной формы, черты лица были резкими, лоб скошен, словно стенка гроба, а волосы над ним были какого-то серого, выцветшего цвета.

– Я врач, – назвался я.

Он посмотрел на меня красными, словно бы от слёз, глазами, ничего не ответил и распахнул дверь. Я вошел в комнату. Затворяя за собой дверь, я заметил, что замок её был сломан.

Комната, в которой я оказался, была спальней, и на кровати, полностью одетая и укрытая плащом, лежала молодая женщина; на ней было, кажется, нарядное вечернее платье, но рассмотреть подробнее мешал плащ, закрывающий всё до самого подбородка. Думаю, ей было лет двадцать восемь. Она была удивительно хороша собою, но смертельно бледна. Однако, она пребывала в сознании; глаза её с вялым интересом следили за мною, когда я в некотором смущении приблизился к её кровати.

– Добрый вечер, миссис Джонсон, ‒ сказал я. ‒ Мне сообщили, что вы больны. Что с вами? Вы испытали какое-нибудь сильное потрясение?

Когда больная услышала произнесенное мною имя, лицо её выразило лёгкое недоумение, но она тотчас же ответила ‒ голосом тихим, чуть громче шепота:

– Да, мне слегка не по себе… но это ничего… право, не следовало вас из-за этого беспокоить.

– Вид у вас больной, – сказал я, беря её руку и проверяя пульс, – а рука ваша холодна, как лед.

Не переставая считать её пульс, я поднял голову; в зеркале, висевшим напротив, я за моей спиною мог видеть мужчину, отворившего мне дверь ‒ он сидел в углу комнаты, вжавшись в кресло и закрыв лицо руками.

– Разрешите спросить Вас, – сказал я, убирая часы, – какое именно потрясение вы испытали?

На лице молодой женщины появилось подобие улыбки.

– Это уже совсем не медицинский вопрос, не правда ли? – проговорила она.

– Быть может, – согласился я, хотя и понимал, что она уходит от ответа.

Я счел за лучшее не настаивать. Внимательно посмотрев на пациентку, я осознал, что объяснений от неё мне не дождаться, и мне придётся догадаться самому, было ли её потрясение чисто психическим, или же здесь имелось нечто большее.

Особую тревогу вызывала у меня мертвенная бледность ее лица. Понять, что оно выражало, было затруднительно; было лишь ясно, что незадолго до моего прихода ей пришлось пережить очень сильное потрясение. Но был ли это страх, печаль, ужас или просто физическая боль – этого я никак не мог определить.

– Болит ли у Вас что-либо? – спросил я, продолжая держать её руку в своей. Но она лишь устало покачала головой, не открывая глаз.

Конечно же, это был не ответ. Её внешний вид, равно как и странная атмосфера таинственности всего дела, заставляли предполагать худшее. Странная поза человека в кресле, который, сгорбившись, не отнимал от лица ладоней, лишь распаляла мои сомнения. Плащ, закрывавший лежащую женщину до подбородка, казался мне всё более подозрительным. Возможно, с его помощью от меня пытались что-то скрыть? Но почему, ведь они сами вызвали меня сюда! Я не мог найти поведению всех участников никакого рационального объяснения…

Я достал из саквояжа стетоскоп и приложил его к груди больной, слегка сдвинув плащ. Она тут же открыла глаза и сделала движение, чтобы придержать край плаща около шеи. Я внимательно выслушал её сердце ‒ оно билось учащённо, но тоны его были вполне нормальны. Перемещая стетоскоп туда и сюда, я постепенно сдвигал край плаща всё сильнее. Наконец, быстрым движением я и вовсе отбросил его.

– Боже мой! – невольно воскликнул я. – Что это с вашей шеей?!

– Простая царапина, – ответила она едва слышным голосом. ‒ Ничего страшного. Это… след от ожерелья, которое я надевала вечером. Оно оказалось довольно узким.

‒ Что ж, я понимаю, ‒ сказал я, и не соврал, поскольку не понять вмиг всё произошедшее с ней было невозможно.

Конечно же, я ей не поверил ‒ да этого от меня и не ждали. Но оспаривать её объяснение было, разумеется, для меня бесполезно. Багровый след на коже, определённо, не более часа назад был оставлен каким-либо шнуром или лентой, затянутой вокруг её шеи со значительною силой. Кто и почему проделал с нею такое ‒ в этом я, как доктор, не должен был начинать разбираться. Однако, мне было совершенно ясно, что в этом случае мой моральный долг выходил далеко за рамки профессионального.

В этот момент мужчина в углу издал громкий стон и воскликнул: «Боже мой! Боже мой!», а затем, к моему глубочайшему смущению, зарыдал в голос.

Я не знал, что и сказать, больше всего желая тут же провалиться сквозь землю. Я обернулся на женщину ‒ на её мертвенно-бледном лице на миг отразилось чувство сильнейшего отвращения и презрения ‒ и снова посмотрел на человека в кресле. Доставая платок из кармана, он что-то выронил на пол; я присмотрелся ‒ это был небольшой бумажный конвертик. Что-то в его форме, и особенно в том быстром, хищном движении, с которым мужчина тут же нагнулся, чтобы подобрать его, убедили меня, что в пакетике был кокаин.

Это объясняло многое, и прежде всего ‒ эмоционально-неустойчивое, почти истерическое состояние мужчины. Нервы его были очевидно расстроены, а рука, держащая платок, заметно дрожала. Но рука моей пациентки, когда я проверял её пульс, была расслабленной и спокойной, да и по лицу её ‒ серьёзному и решительному, несмотря на выраженную бледность ‒ можно было уверенно определить, что под действием наркотика она не была.

Но гадать было бесполезно. Вся информация о деле, которую я мог бы получить, у меня уже была, и мне оставалось лишь провести требуемое лечение. Открыв саквояж, я достал парочку успокаивающих порошков и подошёл к умывальнику, чтобы смешать их в стакане с глотком воды. Неподалёку был камин, и на его полке я заметил несколько фотографий людей в театральных костюмах; в том числе ‒ обеих персон, находившихся сейчас в одною со мной комнате. Вероятно, моя пациентка была актрисой; на это же указывали и прочие детали, которые я заметил в обстановке, и которые были уже мне знакомы по медицинской практике доктора Хамфри, известного в театральных кругах. Но, как справедливо заметила бы моя пациентка, это был вопрос совершенно не медицинского характера.

‒ А теперь, миссис Джонсон, ‒ сказал я (и пациентка снова посмотрела на меня с лёгким удивлением), ‒ пожалуйста, выпейте это.

Она позволила мне помочь ей сесть на кровати прямо, чтобы она могла проглотить лекарство, и когда голова её была приподнята, я опять смог увидеть впереди отчётливые следы от шнура или верёвки. Затем она со вздохом снова откинулась на подушки и не спускала с меня взгляда, пока я убирал стетоскоп обратно в саквояж.

‒ Я приготовлю для Вас лекарство, ‒ сказал я, ‒ а вы будете должны принимать его регулярно. Думаю, мне не требуется напоминать, ‒ тут я обернулся к плачущему в углу мужчине, ‒ что миссис Джонсон требуются тишина и покой.

Он только кивнул и ничего не ответил. Мне оставалось лишь попрощаться.

‒ Спокойной ночи, миссис Джонсон, ‒ сказал я, мягко пожимая её холодную руку. ‒ Надеюсь, что через час или два Вам станет лучше. Постарайтесь не напрягать свои нервы и… не забывайте принимать лекарство.

Она поблагодарила меня, сказав мне несколько любезных слов все тем же тихим голосом и с той же печальной улыбкой, от которой у меня болезненно сжалось сердце. Мне не хотелось оставлять её, слабую и беспомощную, в обществе этого подозрительного субъекта, способного представлять для неё опасность. Но что я мог поделать? Я был всего лишь приглашённым врачом!

Когда я направился к двери, стоявшей приоткрытой из-за сломанного замка, мужчина в углу поднялся с кресла, словно бы для того, чтобы проводить меня. Я пожелал спокойной ночи и ему, и он ответил мне приятным голосом образованного человека, совершенно не вязавшимся с его встрёпанным видом. Спускаясь по тёмной лестнице, я встретил того человека, который привёз меня сюда; он поджидал меня внизу со свечою в руке.

‒ Ну, как она? ‒ отрывисто спросил он.

‒ Миссис Джонсон очень слаба и страдает от нервного потрясения, ‒ был мой ответ, ‒ Я собираюсь приготовить ей успокоительное. Должен ли я прислать его на этот адрес, или Вы отвезёте меня снова?

‒ Я отвезу Вас сразу домой, ‒ отрезал он, ‒ и сам доставлю ей лекарство.

Его машина ждала у ворот, и мы вышли вместе. Закрывая за собою двери, я быстро осмотрелся, пытаясь заметить какую-нибудь отличительную особенность этого дома, которая помогла бы мне распознать его, случись такая надобность. Но темнота скрывала всё; лишь у дома напротив я приметил нечто вроде угловой башенки с куполом, увенчанным большим флюгером.

Во время короткой поездки назад владелец машины опять не произнёс ни слова. Когда мы снова очутились перед входной дверью дома доктора Хамфри, мой спутник молча проследовал за мною в кабинет и терпеливо ожидал, пока я приготовлю для миссис Джонсон требуемое лекарство. Затем я передал ему бутылочку вместе с необходимыми инструкциями по приёму, он сунул её в карман и довольно грубовато поинтересовался, сколько он должен заплатить мне.

‒ Правильно ли я понимаю, ‒ спросил я, ‒ что это было разовое посещение?

‒ Если будет надо, они за Вами снова пришлют, ‒ ответил он. ‒ Но я хочу заплатить вам сейчас ‒ ведь пригласить врача было моей идеей.

Я назвал ему сумму гонорара, и он заплатил.

‒ Надеюсь, Вы понимаете, ‒ сказал я, принимая деньги, ‒ что больная нуждается в бережном и нежном обращении, пока она не окрепнет?

‒ Я-то понимаю, ‒ резко сказал он. ‒ Но я же не её супруг. Вы объяснили это мистеру… мистеру… её мужу?

Отметив, как он запнулся на этих словах, я сказал:

‒ Да, я сообщил это и ему тоже, но не знаю, понял ли он меня. Его психическое состояние внушает мне опасения. Я надеюсь, что у миссис Джонсон есть кто-то более ответственный, чтобы позаботиться о ней…

‒ У неё есть, ‒ сказал он твёрдо. ‒ Но ей не грозит никакая опасность?

‒ С медицинской точки зрения, нет, ‒ ответил я. ‒ Во всём же прочем… Вы знаете это лучше меня.

Он посмотрел на меня испытующе и коротко кивнул. Затем, буркнув мне пожелание спокойной ночи, он повернулся и вышел.

Заперев за ним двери, я вернулся в кабинет и вписал сумму полученного гонорара в расчётную книгу доктора Хамфри. Без сомнения, опытный врач посчитал бы сделку на этом завершённой, но я был новичком в медицинской практике, и случай не шёл у меня из головы. Меня переполняло удивление, любопытство и чувство глубокого беспокойства о здоровье моей прекрасной пациентки. С трубкою в руке я уселся перед газовым камином, чтобы ещё раз всё обдумать.

Что же всё это означало? Составными частями загадки были, без сомнения, сломанная дверь, пакет с кокаином и синяки на шее миссис Джонсон. Я попытался рассмотреть эти три элемента тайны как по отдельности, так и вместе.

След на шее появился совсем недавно. Ошибиться в его происхождении было невозможно: шнур или верёвка были затянуты вокруг шеи со значительной силой, и сделала это либо сама моя пациентка, либо кто-то из её окружения. Следовательно, это было покушение на убийство… или, может быть, попытка суицида? Как определить точно?

Была ещё дверь. Её взломали, следовательно, она была заперта изнутри. Это больше соответствовало попытке самоубийства, но и покушению на убийство тоже не противоречило. Так кто же тогда взломал эту дверь? Убийца, желающий добраться до своей жертвы, или некто, желающий кого-то спасти? Но, опять же, от чего ‒ от убийства или от желания наложить на себя руки?

Но вот наркотик… Определённо, он и был причиною всех бед.

Что же из всего этого получалось? Могли ли эти трое участников трагедии быть кокаинистами все, а сам эксцесс вызван неумеренностью в употреблении наркотика? Эту возможность я решительно отбросил: состояние моей пациентки, её внешний вид и манеры исключали такое, да и господин, который доставил меня туда и обратно, выглядел крепким и здравомыслящим человеком, не вызывавшим ни малейших подозрений в наркомании.

Я попытался припомнить, как выглядели все трое. Первый из двух мужчин был приятной наружности господином лет сорока; второй ‒ этот так называемый «муж» ‒ казался нездоровым как физически, так и морально, и выглядел, я бы сказал, истерическим слабаком. Если учитывать внешнюю привлекательность его супруги, то причиною трагедии могла стать его ревность.

А она была очень привлекательна, очень! Я даже назвал бы её красивой ‒ или, скорее, она могла бы такою быть, если бы её не портила ужасающая бледность. Её щекам явно не хватало румянца молодости и здоровья. Но помимо внешней, в ней угадывалась ещё и внутренняя красота и деликатность характера. Не знаю, как я распознал это; возможно, было что-то такое в её улыбке, с которой она поблагодарила меня за помощь перед тем, как мы попрощались ‒ в улыбке, вызвавшей у меня ответную нежность. При этом у меня сложилось впечатление, что она была женщиной с решительным характером и живым умом.

Её внешний вид был запоминающимся. Волосы её были густы и длинны, с пробором посередине и зачёсанные к вискам так, что почти не было видно ушей; тёмно-серые глаза смотрели ясно из-под ровных чёрных бровей, почти сходившихся над её прямым, изящной формы носом. Возможно, именно эти брови и придавали её лицу выражение внутренней силы, которое ещё больше подчёркивали крепко сжатые губы ‒ хотя последнее и было вызвано, вероятно, пережитым психическим потрясением.

Я размышлял до поздней ночи, но так и не надумал ничего. Внезапно вздрогнув, я очнулся от раздумий, выбросил эти мысли из головы и отправился в постель.

Но и утром, и все последующие дни, два лица стояли перед моим внутренним взором: первое уродливое, со скошенным в форме гроба лбом и шапкой волос мышиного цвета, и второе ‒ милое и привлекательное, безмолвно рассказывающее мне о пережитой трагедии и последующей печали. Разумеется, никто больше не посылал за мной, и местоположение таинственного дома оставалось для меня загадкой почти до самого конца моего пребывания в помощниках у доктора Хамфри.

Я навещал пациента, который жил неподалёку от Риджентс-парка, и на обратном пути сбился с дороги. Внезапно я вышел на тихую улочку со старинного вида домами, стоящими в глубине небольших палисадников. Когда я пошёл по ней, меня посетило слабое чувство узнавания, и я стал внимательнее осматриваться вокруг. Вскоре я заметил немного впереди дом с угловой башенкой, увенчанной куполом и флюгером; я перешёл на другой тротуар и вгляделся в дом, стоявший напротив. Я тут же узнал жалюзи на окнах и номер сорок три на его стене.

Это был тот самый дом ‒ вместилище тайны и, возможно даже, место совершившегося преступления.

Но действующих лиц пьесы уже не было здесь. Окна были лишены занавесок и цветов, и стояли открытыми для проветривания, а на маленькой доске перед входом было прикреплено объявление о сдаче комнат в аренду. На мгновение мне даже захотелось самому снять в этом доме квартиру, но я тут же прогнал это искушение: поступить так значило бы злоупотребить чужим доверием. Имена этих людей были намеренно скрыты от меня, и скрыты, несомненно, по уважительным причинам. Профессиональная этика врача запрещала мне любое вмешательство в личную жизнь моих пациентов. Поэтому, бросив прощальный взгляд на окно комнаты первого этажа, в которой я когда-то побывал, я решительно пошёл по улице дальше, говоря себе, что та давняя история теперь действительно завершилась, и я никогда больше не увижу актёров, сыгравших в ней свои роли.

Но в этом я, как выяснилось позднее, ошибался. Занавес после первого акта был опущен, но пьеса ещё не закончилась. Действие её продолжилось после продолжительного антракта. Говорят, что «грядущие события отбрасывают перед собою заметную тень», но кто может распознать эти тени до той поры, пока не облекутся они в простые и ощутимые формы, чтобы посмеяться над нашими робкими надеждами и предположениями?

Глава 2. Миссис Джонсон появляется вновь

Прошло много месяцев, целый год, прежде чем занавес поднялся перед вторым актом драмы, о которой рассказывается в этом повествовании. За это время и в моей жизни изменилось многое, но я упомяну только то изменение, которое косвенно сделало меня действующим лицом этой пьесы. Я получил небольшое наследство, которого едва хватило для того, чтобы покрывать мои ежедневные потребности, но которое позволяло мне жить, не работая ‒ если бы такой образ жизни меня хоть как-то интересовал. Но я хотел и дальше лечить людей, поэтому я отправился на Адам-стрит в контору моего доверенного медицинского агента мистера Терсиваля, и именно после этой встречи и началась моя вовлечённость в те странные события, о которых будет рассказано в дальнейшем.

Мистер Терсиваль имел несколько медицинских практик на продажу, но только одну из них он считал подходящей для меня. «Это очень маленькая практика в городе Рочестере, ‒ сказал он мне, ‒ и продаётся она в связи со смертью предыдущего её владельца. Покойный был стариком с весьма небольшой клиентурой, а вы ещё молоды ‒ или, по крайней мере, вы выглядите таковым, после того как сбрили эту вашу бороду и усы ‒ поэтому не ждите, что прежние клиенты так уж сразу потянутся к вам. Но вы можете позволить себе подождать успеха, а лучшего места для ожидания, чем Рочестер, трудно и придумать. Не принимайте решения сразу, лучше съездите туда и посмотрите. Я напишу нашим агентам в Рочестере господам Джеппу и Банди, и они вам всё покажут. Что думаете?»

Я ответил «да»; и все организовалось так удачно, что утро следующего дня застало меня уже в купе вагона первого класса поезда в Кент, а мой поместительный чемодан ‒ в багажном вагоне под присмотром проводника.

В Дартфорде мне предстояла пересадка, и пока я бродил по перрону в ожидании поезда на Рочестер, моё внимание привлёк странного вида субъект на одной из скамеек. Он скручивал сигарету, и на меня произвела впечатление та ловкость, с которой он управлялся с табаком и бумагой. Кончики пальцев его были почти коричневыми от близкого контакта с табаком, но не цвет, а их форма насторожила меня ‒ они были узловаты и закруглены, словно скорлупки ореха. Я стоял несколько сзади и не мог видеть его лица, но мне прекрасно была заметна его грушеобразная голова и мышиного цвета волосы, торчащие клоками из под огромной, широкополой шляпы.

Полагаю, я бессознательно издал удивлённый возглас, потому что он вдруг оглянулся и бросил на меня быстрый, полный подозрения взгляд. Он не узнал меня ‒ и немудрено, ведь я сильно изменился за последний год ‒ но я сразу же узнал его: это был «мистер… мистер… её муж». И, надо сказать, внешний вид его отнюдь не улучшился с момента нашей встречи: одежда его выглядела потрёпанной и грязной, а стоптанные сапоги стали почти белыми от пыли, как если бы он исходил немало миль по меловым просёлочным дорогам Кента.

Тут подошел мой поезд, и мой знакомый тоже, скручивая на ходу очередную сигарету, поднялся в вагон, но только ‒ третьего класса, прицепленный в хвосте состава; и затем на каждой станции я выглядывал в окно, чтобы заметить, не сойдёт ли он где. Но он так и не появился до той поры, пока мы не прибыли в Рочестер. Я как раз проходил мимо его вагона, когда на ступеньках появился и он. Какой-то широкоплечий разнорабочий захотел выйти первым, и cтолкнулся с моим знакомцем в узком проёме двери; от этого движения полы пальто «мистера мужа» распахнулись, и в глаза мне бросился огромный тесак в ножнах, прикреплённых к его узкому брючному ремню. Это был нож особого сорта, известный у моряков под названием «Зелёная река», но ни у одного сухопутного человека не было ни одной законной причины носить это опасное оружие с собой ‒ оно было пригодно лишь для нанесения смертельных ранений в драке. И тот факт, что этот человек постоянно имел при себе холодное оружие, пролил новый свет (если таковой мне вообще ещё требовался) на давние зловещие события в Риджентс-парке.

Занятый сдачей багажа на хранение, я потерял его из виду, и когда я, пройдя станцию насквозь, вышел на улицу, моего попутчика нигде не было видно. Раздумывая, что вдруг понадобилось ему в Рочестере, и не здесь ли с ним его красавица-жена, я повернулся и медленно пошёл по тихой привокзальной улочке. Не успел я пройти и пары сотен ярдов, как снова буквально натолкнулся на него: с весьма довольным видом он быстро вышел из дверей какой-то таверны, облизывая губы и опять скручивая сигарету. Пройдя мимо него, я оглянулся ‒ закурив, он остался стоять у дверей, испытующе поглядывая на прохожих. Перехватив мой взгляд, он тут же обратился ко мне с вопросом:

‒ Я ищу некую миссис Фруд, ‒ сказал он. ‒ Не знаете ли часом, где она живёт?

‒ К сожалению, не знаю, ‒ ответил я, радуясь в душе, что мне не пришлось ему солгать. ‒ Как и вы, я чужой в этом городе.

Думаю, что если бы я и знал, то ни за что не сказал бы ему.

Он коротко кивнул мне и отвернулся, а я отправился дальше, но уже не прогулочным шагом, а быстро, следя за номерами домов и гадая, кем могла являться моему попутчику эта незнакомая мне миссис Фруд.

Несколькими кварталами дальше я увидел дом, который искал. Это был один из пары красивых старинных домов, стоявших рядом и похожих как близнецы: каждый из них мог похвастаться крыльцом с колоннами в стиле короля Георга, а выкрашенные зелёным ставни приятно гармонировали с обожженным кирпичом стен. Было сразу заметно, что архитектор проектировал эти оба дома вместе, как единую композицию ‒ строения соединялись крытой галереей, и в ней имелась третья, центральная дверь, общая для двух зданий и ведущая, без сомнения, в помещения для слуг.

Отметив про себя эти подробности, я перешёл дорогу и приблизился к тому из строений, на котором видна была медная табличка с надписью «Джепп и Банди, агенты по недвижимости». В соседнем окне к зелёной занавеске пришпилено было объявление со списком домов, сдававшихся в наём, и когда я задержался на миг, чтобы прочитать его, занавеска вдруг отодвинулась и круглое юношеское лицо в громадных черепаховых очках показалось за нею. Заметив меня, молодой человек, впрочем, тут же отпрянул от окна и скрылся.

Я поднялся по ступенькам крыльца к открытой двери конторы и вошёл. Юноша в больших очках уже сидел на табурете за конторкой в дальнем углу комнаты и что-то записывал в гроссбух. Кроме него в кабинете обнаружился невысокий и худощавый старичок с приятным лицом и таким гребнем седых волос на голове, которому позавидовал бы любой какаду. Он сидел за большим столом и рассматривал в лупу какой-то строительный план. Когда я вошёл, он вопросительно посмотрел на меня, и я поспешил представиться.

‒ Меня зовут доктор Стренджвей, ‒ сказал я, доставая из кармана мои бумаги. ‒ Мистер Терсиваль ‒ думаю, вы знаете его ‒ посоветовал мне приехать и уладить на месте все дела. Так что, я и приехал.

‒ Превосходно, ‒ сказал старший из агентов, указывая мне на стул (кстати, я заметил, что это был стул фирмы Хеппельвайт со спинкой в форме рыцарского щита). ‒ Я совершенно согласен с рекомендациями мистера Терсиваля. Всё довольно просто. Старый доктор Партридж умер около трёх недель назад, и его душеприказчик, проживающий в Нортумберленде, поручил нам распродать его имущество. Мы оценили мебель и прочие вещи, добавили небольшую сумму за лекарства, медицинские принадлежности и добрую репутацию доктора, и взяли небольшие комиссионные. Всё вместе получилось почти по остаточной стоимости.

‒ А что с арендой помещений?

‒ Срок действия аренды истёк пару лет назад, но мы предложили доктору Партриджу остаться жить в доме и ежегодно уплачивать нам небольшую сумму. Вы можете поступить так же, или, если предпочитаете, оформить долгосрочную аренду.

‒ Дом является вашей собственностью? ‒ уточнил я у него.

‒ Нет, мы лишь управляем этой недвижимостью в пользу владелицы, миссис Фруд.

‒ Так дом принадлежит миссис Фруд?! ‒ воскликнул я.

Старичок бросил на меня быстрый взгляд. Юноша за дальним столом перестал писать и замер.

‒ А вы знакомы с миссис Фруд? ‒ осторожно спросил хозяин конторы.

‒ Нет, ‒ ответил я, ‒ но мой попутчик в поезде, которым я приехал сюда, спрашивал у меня её адрес. К счастью, мне нечего было ему сообщить.

‒ Почему «к счастью»?

Этот вопрос смутил меня, ведь моё предубеждение к тому человеку было вызвано историей, которую я не мог им рассказать. Поэтому я ответил уклончиво:

‒ Мне показался подозрительным его внешний вид. Какой-то он был… слишком уж потрёпанный. Походил скорее на попрошайку.

‒ Вот как! И всё же, что это был за человек? Можете ли вы описать его?

‒ Это был сравнительно молодой человек ‒ я дал бы ему лет тридцать пять или сорок. Мне показалось, что ранее он был хорошо образован, но теперь совсем опустился. Он был даже грязен. Знаете, странный на вид персонаж ‒ с головою в форме груши и такого цвета волосами на голове, которые скорее подошли бы персидской кошке. Пальцы узловатые, все в табаке. Что, неужели он вам знаком?

‒ Подозреваю, что да. Что скажешь, Банди?

Мистер Банди хмыкнул.

‒ Её муженёк, я полагаю, ‒ сказал он.

‒ Вы имеете в виду, что он ‒ муж миссис Фруд?! ‒ вскричал я.

‒ Именно, ‒ ответил за него мистер Джепп. ‒ И нам очень повезло, что вы не смогли сообщить ему адрес его супруги. Она желает жить с ним раздельно, и не хочет, чтобы её местонахождение было ему известно. Очень, очень неприятная история! Однако, вернёмся к нашим делам. Желаете ли вы осмотреть дом, доктор Стренджвей? Мистер Банди вас проводит.

Мистер Банди повернулся и, заменив огромные свои очки моноклем в золотой оправе, критически оглядел меня с ног до головы. Потом он спрыгнул с табурета и, приподняв крышку конторки, достал изнутри велюровую шляпу и пару замшевых перчаток. Шляпу он осторожно водрузил на голову, то и дело посматривая в висящее на стене зеркало, затем, взяв ключ с номерной биркой и элегантную трость с серебряным набалдашником, объявил, что готов сопровождать меня.

Когда мы вышли на улицу, я не удержался от вопроса:

‒ Как я понимаю, ‒ сказал я, ‒ семейная жизнь этой миссис Фруд, что называется, не сложилась?

‒ Да, что-то в этом роде, ‒ ответил Банди. ‒ Похоже, муженёк частенько бывал с нею груб. Но я не знаю деталей истории, спросите лучше у Джеппа. Он, кажется, какой-то её дальний родственник ‒ троюродный дядя или кто-то наподобие. Но наш мистер Джепп, как вы наверное заметили, чем-то похож на попугая: может говорить, но чаще помалкивает.

‒ А эта миссис Фруд, что она за женщина? ‒ спросил я.

‒ Фигурой она ничего, а всё прочее… право, не знаю. Я сам видел её лишь раз или два, и уже довольно давно. Высокая женщина, густые чёрные волосы и такие же брови; голос довольно скрипучий. Не тот тип красоты, который нравится мне… но этот мистер Фруд на неё, похоже, крепко запал.

‒ Странно, что он не знает её адреса… Она ведь сама из Рочестера, не так ли?

‒ Нет. Да я и не знаю, откуда она. Из Лондона, полагаю. Дом ей оставила тётка, которая здесь жила, двоюродная сестра мистера Джеппа. А сама Анжелина… она приехала сюда пару недель назад, чтобы спрятаться от муженька. Но мне кажется, что он её почти уже настиг.

‒ Значит, она тоже живёт в этом доме?

‒ Да, занимает наверху пару комнат, которые оставил ей Джепп. Во второй половине дома живёт ещё одна женщина, которая присматривает за нею. Если честно, комнаты миссис Фруд в двух шагах от нашей конторы, но вы лучше держите эту информацию в тайне. По крайней мере, пока её муженёк крутится поблизости. Что ж, мы пришли, вот ваша хибарка.

Мы стояли теперь перед небольшим домиком из красного кирпича, и пока я рассматривал полустёртую надпись на латунной табличке у входа, Банди вставил ключ в замок и попытался отпереть дверь ‒ но безуспешно. Внезапно изнутри послышался звон снимаемой дверной цепочки, лязгнул засов и дверь медленно приотворилась. Длиннолицая пожилая женщина с тяжёлыми бровями мрачно посмотрела на нас в образовавшуюся щель.

‒ Почему бы вам просто не позвонить в звонок? ‒ спросила она хрипло.

‒ Потому что у меня есть ключ! ‒ парировал Банди, демонстрируя его.

‒ А что толку от ключа, если дверь на цепочке?

‒ Но я же не мог видеть этого снаружи!

‒ Я думаю, что смог бы, если бы только вынул из глаза эту позолоченную дрянь. Чего тебе надо?

Банди поправил монокль.

‒ Вот этот джентльмен, доктор Стренджвей, специально приехал в наш город, чтобы увидеть вас. Он прочитал в газете ваше брачное объявление, и теперь очень хочет познакомиться. Кроме того, он желает осмотреть дом. Он подумывает открыть тут врачебную практику.

‒ Что же ты раньше не сказал! ‒ воскликнула женщина.

‒ Раньше чем что? ‒ вежливо поинтересовался Банди.

Женщина что-то недовольно проворчала в ответ, и Банди продолжил, обернувшись ко мне.

‒ Эта леди, доктор Стренджвей, есть небезызвестная миссис Данк, так же откликающаяся на имя Мона Лиза дель Джоконда. Когда-то она была экономкой у покойного доктора Партриджа, а теперь служит здесь кем-то вроде пугала для воров, ‒ сказал он, и завершил свою тираду церемонным поклоном и прикладыванием шляпы к груди.

Миссис Данк воздала должное его словам, повернувшись к Банди спиною. Достав из кармана фартука большую связку ключей, она отперла несколько дверей, выходивших в небольшой холл.

‒ Комнаты наверху стоят незаперты, ‒ сообщила она. ‒ Ежели я вам понадоблюсь, дёргайте звонок.

И она удалилась по лестнице в кухню.

Осмотр комнат не занял у меня много времени, так как я уже принял решение. Стоимость аренды была невелика, дом был достаточно хорошо обставлен и вполне отвечал моим скромным запросам. Что же до врачебной практики, то особых надежд я не питал.

‒ Не забудьте заглянуть в расчётные книги, ‒ сказал Банди, когда мы вошли в небольшую операционную комнату доктора Партриджа. ‒ Хотя, полагаю, мистер Терсиваль уже просмотрел их и рассказал вам о здешней практике всё.

‒ Да, ‒ согласился я, ‒ он предупредил меня, что практика была очень маленькой и почти не приносила дохода. Думаю, мой доход будет ещё меньшим, ведь Партридж был стариком, а я пока молод. Что ж, давайте заглянем в книги.

Банди достал из стола бухгалтерскую книгу и рабочий дневник доктора, подвинул поближе табурет, и я стал просматривать записи и на клочке бумаги делать из них выписки, а Банди занимал себя в это время тем, что рассеянно осматривал бутыли на полках, заглядывал в ящики и позвякивал медицинскими инструментами и приспособлениями. Быстрый подсчёт доходов подтвердил предварительную оценку, сделанную мистером Терсивалем, и когда я обернулся, чтобы сообщить об этом Банди, он как раз «прослушивал» свои карманные часы стетоскопом доктора Партриджа.

‒ Что ж, мне это годится, ‒ сказал я. ‒ Практика незначительна, но мебель и инструменты в порядке, и я не сомневаюсь, что со временем мне удастся наработать себе клиентуру. До той поры я вполне продержусь.

‒ Значит, вы не зависите от доходов от практики? ‒ спросил Банди.

‒ Нет. Денег у меня как раз столько, чтобы хватило до того момента, пока не появятся пациенты. Но вот как насчёт аренды помещений?

‒ Вы можете, конечно, взять дом в аренду, если захотите. Или продолжать платить нам ежегодно, как это делал Партридж. Я бы посоветовал вам заключить договор на три года с возможностью оформления аренды позднее, если вы обнаружите, что доходы вам это позволяют.

‒ Да, ‒ согласился я, ‒ такое кажется хорошей идеей. И когда же я смогу сюда въехать?

‒ Как только подпишете договор найма. Озвучьте ваше согласие, и я сегодня же составлю бумагу. Вечером вы и миссис Фруд сможете поставить свои подписи. Вы дадите нам чек, а мы дадим вам вашу копию договора ‒ и можете заселяться.

‒ А эта старая женщина?

‒ Мона Лиза Данк Джоконда? На вашем месте я бы оставил её. Конечно, она страшна как Квазимодо, но служанка она хорошая. Покойный доктор был о ней высокого мнения. По крайней мере, так говорил Джепп, да и вы сами скоро убедитесь, что при ней в доме всё будет в порядке, как в пробирной палатке, а посуда будет блестеть, словно новенький шиллинг.

‒ Вы полагаете, она захочет остаться?

Банди рассмеялся. Он вообще охотно смеялся, показывая свои ослепительно белые зубы.

‒ А вы полагаете иначе?! Она останется здесь, захотите вы того или нет. Она прожила в этом доме чуть не всю свою жизнь, и её не сдвинуть даже паровозом. Нет, нанять её вам положительно придётся, но я уверен, что вы ни минуты не пожалеете о своём решении.

Пока Банди говорил это, я, наполовину бессознательно, рассматривал его, заинтересованный контрастом между его почти мальчишеской внешностью, легкомысленной манерой держаться, и его проницательностью, деловой хваткой, дополненной решительным, явно сильным характером.

На первый взгляд он был дурашливым молодым человеком, элегантным, даже щеголеватым, и вполне довольным собой. Я решил, что лет ему было не больше двадцати пяти, а из-за небольшого росточка он даже казался ещё моложе. Он был худощав, но пропорционально сложен, и выглядел весьма энергичным ‒ что называется, полным жизни. От его коротко остриженной головы с туго зачёсанной назад и напомаженной шевелюрой, которая делала его череп похожим на орех фундук, и до его превосходно начищенных и удивительно маленьких туфель, не было и одного дюйма его личности, которая не получала бы от него самого тщательного ухода. Он был безукоризненно выбрит, настолько гладко, что на коже не было даже и намёка на синеву усов или бакенбардов. А за своими руками Банди следил, похоже, с самым пристальным вниманием: пока мы разговаривали, он достал из кармана какой-то нелепый маленький инструмент и принялся полировать им ногти.

‒ Дозволено ли мне будет позвонить в колокольчик и вызвать дух Данкана из бездонных глубин кухни? ‒ спросил он после паузы. ‒ Думаю, она будет рада узнать свою судьбу.

И он действительно позвонил, и миссис Данк действительно появилась через минуту в дверях кухни, вопросительно посмотрев на Банди, но не проронив при этом ни слова.

‒ Доктор Стренджвей согласился купить эту медицинскую практику, миссис Данк, ‒ сообщил ей Банди. ‒ Он забирает себе дом, мебель и всё имущество, включая и вас.

Огонь битвы тут же возгорелся в очах миссис Данк, и я решил, что мне пришла пора вмешаться и провести мирные переговоры.

‒ Как я понял со слов мистера Банди, ‒ начал я, ‒ вы, миссис Данк, много лет помогали доктору Партриджу по дому. Поэтому я надеюсь, что в том же качестве вы сможете помочь и мне. Вы согласны?

‒ Ясное дело, согласна, ‒ ответила она. ‒ Когда мне начинать?

‒ Полагаю, немедленно. Мне нужно только забрать багаж со станции.

‒ Вы уже сверили инвентарь доктора Партриджа со списком?

‒ Н-нет, но я думаю, ничего ведь не украли?

‒ Ничего, ‒ отрезала она. ‒ После его смерти я всё оставила как было.

‒ Тогда мы проведём инвентаризацию позднее. Сейчас я заберу на вокзале чемодан и вернусь, чтобы его распаковать.

Она кивнула, и мы с Банди, обговорив ещё несколько мелочей, вышли на улицу. Теперь мне предстояло добраться до вокзала, а потом нужно было найти где пообедать.

‒ Как вы думаете, ‒ спросил я Банди, ‒ нам удастся уладить все формальности до вечера?

‒ Конечно, ‒ ответил он. ‒ Сейчас я составлю проект договора на тех условиях, что вы мне сообщили, и назначу встречу с миссис Фруд. Загляните к нам в контору около половины седьмого.

Он дружелюбно кивнул мне, улыбнулся, сверкнув зубами, и скорым шагом отправился вдоль по улице, помахивая своей элегантной тросточкой. В аккуратной, ладно сидящей на его фигуре одежде, в жёлтых замшевых перчатках и до блеска начищенной обуви он являл собой образ самой жизнерадостной, самой благополучной, уважающей себя и уверенной в себе юности, какую только можно было представить.

Глава 3. Анжелина Фруд

Ровно в половине седьмого, я был в конторе Джеппа и Банди.

Старший из партнёров сидел за письменным столом, заваленным документами, весьма юридическими на вид. При моем появлении, он встал, и морщинистое лицо его осветилось простодушной улыбкой узнавания.

– Вы приготовили контракт доктора Стренджвея, Банди? – спросил он, обернувшись к помощнику.

– Да, закончил пять минут назад, – ответил молодой человек. – Вот, пожалуйста!

Банди повернулся на своем высоком стуле и протянул старику две копии.

– Не могли бы вы прочитать этот контракт доктору Стренджвею? – попросил его Джепп, – а затем, пожалуйста, пройдите с ним к миссис Фруд и засвидетельствуйте подписи. Я уже предупредил ее о вашем визите.

Банди вынул часы и пристально посмотрел на них через свои огромные очки.

– Боже! – воскликнул он, – Боюсь, что я не смогу. Вы же знаете, что без четверти семь я должен быть у старика Болдуина...

– Ах да! – ответил Джепп, – Совсем из головы вон. Тогда вы идите, а доктором Стренджвеем займусь я сам. Если он, конечно, подождёт меня минуту-другую.

– Я вовсе не тороплюсь, – сказал я старику. ‒ Не спешите из-за меня.

– Отлично, – заметил Джепп, – мне остается дописать всего лишь несколько документов. Вы можете пока прочитать контракт. Ручаюсь, что он в полном порядке.

Банди передал мне бумагу, снял свои огромные очки, вставил монокль, снова надел перед зеркалом шляпу, взял перчатки, щегольскую тросточку и, сверкнув зубами в улыбке, вышел из комнаты.

Я внимательно прочитал договор найма, чтобы убедиться, что он соответствует нашим предыдущим устным договорённостям, и сравнил обе копии. Мистер Джепп всё возился с документами, и я позволил себе перенестись мыслями из его упорядоченного офиса в тот таинственный лондонский дом, в котором более года назад одной дождливой ночью произошли те памятные и странные события. Снова перед моими глазами встало пусть и бледноватое, но такое милое и доброе лицо моей загадочной пациентки. Много раз за прошедшие месяцы я вспоминал его ‒ так часто, что оно стало казаться мне лицом давней моей знакомой. Через несколько минут я должен буду встретиться с ней воочию ‒ ведь сомневаться, что именно она была владелицей помещений, в которые я вселялся, не приходилось. Я ждал встречи с нетерпением, почти с волнением. Узнает ли она меня? А если нет, то уместно ли будет напомнить ей нашу давнюю встречу? Вопрос был непростой, и я не находил на него ответа.

Я очнулся от задумчивости, лишь когда мистер Джепп, закончив, по-видимому, все свои труды, перевязал документы красным шнурком, убрал их в сейф и, закрывая его, громко стукнул дверцей.

‒ Что ж, доктор, ‒ сказал он, доставая из ящика шляпу, ‒ если у вас нет замечаний по договору, мы приступим к его исполнению немедленно. Чековая книжка с вами?

‒ Конечно, ‒ ответил я. ‒ Как только договор будет подписан, я внесу требуемую сумму.

‒ Замечательно, ‒ ответствовал он. ‒ Я уже подготовил расписку, которая одновременно явится документом передачи прав на мебель, обстановку и медицинскую практику.

Он придержал передо мною тугую дверь, и мы вышли на улицу. Миновав соединяющую два здания галерею и её центральную дверь, мы подошли к крыльцу соседнего дома, поднялись по ступенькам, и мистер Джепп несколько раз постучал очень красивым дверным молоточком. Через пару мгновений двери открыла какая-то женщина, лица которой я не разобрал, поскольку в прихожей было довольно темно. Наверное, это была экономка; впустив нас в дом, она повернулась и тут же ушла. Подойдя к двери гостиной, мистер Джепп коротко стукнул в неё костяшками пальцев, и сразу же за этим высокий и чистый женский голос пригласил его войти. Он так и сделал, и я вошёл за ним вслед.

После первого же взгляда на вставшую нам навстречу даму я убедился, что именно она и была давешней моей пациенткой. Хотя она и оказалась несколько выше ростом, чем я ожидал, лицо её не оставляло места сомнениям ‒ это было хорошо запомнившееся мне лицо «миссис Джонсон», почти даже и не изменившееся, и всё такое же бледное и осунувшееся ‒ насколько я мог заметить при довольно тусклом свете лампы. Рядом с её креслом на маленьком столике было небрежно брошено какое-то рукоделие.

Мистер Джепп представил меня хозяйке. Легким наклоном головы она пригласила нас сесть и, тоже опустившись в кресло, снова принялась за рукоделие.

‒ Вид у вас всё ещё неважный, ‒ заметил Джепп, доставая бумаги.

‒ Я чувствую себя немного усталой, ‒ согласилась она.

‒ Право, ‒ сказал Джепп, ‒ в вашем возрасте ещё не положено уставать. Ах да, вы же только что оправились от болезни! Что ж, вам повезло ‒ ведь новый ваш арендатор сам врач, и за сокращение арендной платы вполне может дать вам консультацию. Давайте-ка вместе просмотрим договор; хотя я уже и уведомил вас о его кондициях, но лучше прочитать всё ещё раз, прежде чем подписывать.

Он протянул ей одну из копий, и она, отложив рукоделие, взяла её, чтобы прочитать. Тем временем, я взирал на неё с большим интересом, гадая, как провела она месяцы, прошедшие с той поры, когда я видел её в последний раз. Должен сказать, свет был не очень подходящим для осмотра ‒ лампа на столе была единственным его источником, да и её прикрывал красный шёлковый абажур. Но моё первоначальное впечатление о ней подтверждалось полностью: она была очень хороша собой, и я не сомневался, что в более благоприятных условиях она выглядела бы даже эффектно. Её тщательно разделённые пробором чёрные волосы, резко очерченные прямые брови, губы, крепко сжатые и слегка опущенные в уголках, заметная бледность ‒ всё это вместе придавало её лицу несколько напряжённое, печальное и даже трагическое выражение. Но я мог полностью извинить такое, хорошо зная её обстоятельства, и сознавал, что смотрю на неё очень дружелюбным и сочувствующим взглядом.

‒ Меня всё вполне устраивает, ‒ сказала она высоким и чистым голосом (а вовсе не скрипучим, как утверждал Банди), ‒ и если доктор Стренджвей того же мнения, то я готова подписать бумаги.

Она положила договор на стол, взяла перьевую ручку, предложенную Джеппом, и крупным, разборчивым почерком проставила внизу своё имя ‒ Анжелина Фруд ‒ а затем вернула ручку владельцу. Джепп расписался в качестве свидетеля и передал бумаги для подписи уже мне. Выполнив требуемое, я получил от него мою копию договора и квитанцию об уплате комиссионных, после чего выписал чек на нужную сумму и передал его Джеппу.

‒ Благодарю Вас, ‒ сказал он, пряча бумажник с чеком в карман. ‒ Дело завершено, и договор вступает в силу немедленно. Я желаю Вам всяческих успехов на Вашем медицинском поприще. Кстати, я уведомил миссис Фруд, что вы видели поблизости её мужа, и уже осведомлены, в каком положении находится она сама. Миссис Фруд согласилась со мной, что будет лучше, если вы полнее поймёте всю диспозицию ‒ на тот случай, если вдруг снова столкнётесь с ним.

‒ Это так, ‒ подтвердила хозяйка дома. ‒ Скрывать что-то нет никакого смысла. Как рассказал мистер Джепп, мой муж приехал вместе с вами из Лондона?

‒ Нет, не из Лондона, ‒ ответил я. ‒ Он сел в поезд в Дартфорде.

Тут мистер Джепп встал и сделал пару шагов к двери.

‒ Не обращайте на меня внимания, ‒ тихо сказал он. ‒ Я хочу вернуться в контору и получить отчёт от Банди. Не провожайте меня, я сам найду выход.

Он неслышно прикрыл за собою двери, и миссис Фруд снова повернулась ко мне.

‒ Так вы сказали, что у моего мужа была пересадка в Дартфорде?

‒ Не пересадка, ‒ ответил я. ‒ Я полагаю, что он пришёл в Дартфорд пешком. Он выглядел измученным, и сапоги его были в пыли.

‒ Вы очень наблюдательны, доктор Стренджвей, ‒ заметила она. ‒ Но почему вы вообще обратили на него внимание?

‒ У него примечательная внешность, ‒ сказал я, а потом, решив, что настала пора для откровенности, прибавил: ‒ Но дело в том, что я уже видел его раньше.

‒ Вот как! ‒ тихо воскликнула она. ‒ Не сочтите меня чрезмерно любопытной, но мне хотелось бы узнать: когда же и где вы его видели?

‒ Я охотно объясню, ‒ ответил я. ‒ Это было чуть больше года назад, около полуночи, в одном доме недалеко от Риджентс-парка, куда меня привезли на большом автомобиле чтобы помочь некоей леди.

Пока я говорил это, миссис Фруд оставила рукоделье и села в кресле прямо, глядя на меня с несколько озадаченным выражением лица.

‒ Но вы же… ‒ проговорила она, ‒ вы же не тот врач, который приходил ко мне в ту ночь?!

‒ И всё-таки, это я.

‒ Боже мой! ‒ воскликнула она. ‒ Что за удивительное совпадение! Ведь у меня с первой минуты возникло такое чувство, что я вас где-то уже встречала! Наверное, мне показался знакомым ваш голос… Но у вас, кажется, раньше была борода?

‒ Что ж, хотя я теперь всего лишь бритая и стриженая тень самого себя прошлого, я по-прежнему ваш доктор.

Она посмотрела на меня с каким-то странным и задумчивым выражением лица, и после паузы сказала:

‒ Вы были очень добры и отзывчивы тогда, хотя и слишком застенчивы. Интересно, что вы подумали о нас всех?

‒ Ничего, что выходило бы за рамки чисто медицинского интереса.

‒ О, прошу Вас, ответьте мне откровенно, ‒ сказала она. ‒ Ведь шило уже вылезло из мешка…

‒ Что ж, ‒ ответил я, ‒ мне сразу стало очевидно, что произошла некоторая неприятность. Взломанная дверь, один мужчина в истерике, второй расстроен и рассержен, а у женщины следы от верёвки на шее…

‒ Это был галстук, ‒ перебила меня она, ‒ его вязаный шёлковый галстук. Хоть вы и выразились весьма деликатно, назвав случившееся «некоторой неприятностью», я вижу, что вы диагностировали себе то, что в романах называют «любовным треугольником». Но тут вы правы лишь до известной степени: этот треугольник был воображаемым. Если вы согласитесь выслушать, я расскажу Вам, как было всё на самом деле. Джентльменом, который привёз Вас, был мистер Фордайс, владелец нескольких провинциальных театров ‒ я выступала у него… но вы, наверное, уже о том догадались.

‒ Да, я так и понял.

‒ Этот мистер Фордайс задумал поставить одну пьесу, и главную роль в ней предложил мне. Несколько раз он обсуждал эту идею со мной и с Николасом (так зовут моего мужа). Эти встречи проходили у нас дома, и оба они были друг с другом весьма дружелюбны. Мистер Фордайс вообще очень приятный, трезвого ума человек, настоящий джентльмен. Той ночью у меня была репетиция в театре, и мистер Фордайс, поскольку шёл дождь, предложил отвезти меня домой на машине. Он хотел ещё раз всё обсудить со мною и с моим мужем. А ещё он хотел увидеть мою фотографию в определённом сценическом костюме, и когда мы приехали, я сразу же побежала наверх, чтобы отыскать её. Однако Николас видел наше прибытие из окна и пришёл в состояние ужасающей ревности. Как только я вошла в комнату, он запер за мною дверь и набросился на меня, словно дикий зверь. Что было дальше, я знаю не больше вашего, потому что я потеряла сознание, а когда я очнулась, Николас рыдал в углу, а мистер Фордайс стоял возле выломанной двери, чёрный от гнева.

‒ Ваш муж ревновал раньше к мистеру Фордайсу?

‒ Никогда! Но в этот раз… он был какой-то странный. Я думаю, он что-то выпил или принял какое-то вредное для здоровья вещество.

‒ Например, кокаин, ‒ резко сказал я.

‒ Да, да! Ах, доктор Стренджвей, дорогой мой, вы опять совершенно правы! Причиной всех наших несчастий был кокаин! Николас и всегда-то имел тяжёлый характер, был очень эмоциональным, легко возбудимым, эксцентричным и не склонным к умеренности человеком, а после того, как он пристрастился к наркотикам, он и вовсе покатился по наклонной. Он стал неряшливым, перестал следить за собой и бросил всякую работу, так что, если бы не мои крошечные гонорары, нам вообще пришлось бы голодать.

‒ То есть, он жил за Ваш счёт?

‒ В последнее время, да. Но если бы я продолжала выступать, то мы как-нибудь и справились бы. Некоторый талант у меня есть, хотя кочевая жизнь мне и не нравилась. Но, разумеется, после того скандала всё изменилось! Я стала просто бояться жить с ним, он стал опасен! Я постоянно дрожала бы от страха за собственную жизнь!

‒ А раньше он проявлял к вам жестокость?

‒ Нет, я бы так не сказала. Конечно, он и раньше грозился мне разными ужасными карами, но я смотрела на все его угрозы как на пустое сотрясение воздуха. Но последний скандал был ведь совершенно другого рода! Я едва избежала смерти! Так что, на другой же день я покинула наш дом. К сожалению, это ничего не дало мне. Николас не согласился на развод, продолжал донимать меня и преследовать. Поэтому мне пришлось отказаться от ангажемента и уйти из театра, не оставив никому моего нового адреса.

‒ Думаю, вы переехали к родственникам?

‒ Нет, ‒ ответила она, ‒ у меня, если честно признаться, нету никаких родственников. Моя мать умерла, когда я была совсем ещё ребёнком, а отца я потеряла, когда мне было не больше семнадцати. Он жил в Австралии и служил там в должности окружного комиссара по делам колоний.

‒ А я подумал было, что вы как-то связаны с Западной Африкой, ‒ сказал я. ‒ Когда вы подписывали договор, я заметил на вашем пальце кольцо со знаками Зодиака. Такое же точно кольцо я однажды купил в Кейп-Косте, когда в качестве судового врача плавал вдоль берегов Африки.

‒ Ещё одно странное совпадение, не так ли? ‒ ответила она, снимая кольцо с пальца и передавая его мне. ‒ Но я редко ношу его. Оно мне слишком большое, и легко сваливается с пальца. К тому же, я вообще не люблю кольца.

Я осмотрел переданную мне вещицу. Она была довольно грубоватая, сделанная из жёлтого самородного золота; по ободку были изображены выпуклые зодиакальные символы. Внутри я заметил гравировку ‒ это были буквы А и К.

‒ Полагаю, вы приобрели его ещё до замужества, ‒ сказал я, возвращая кольцо владелице.

‒ Да, ‒ ответила она. ‒ Это мои девичьи инициалы: Анжелина Картью.

Она взяла у меня кольцо, но вместо того, чтобы снова надеть его на палец, положила кольцо в маленький кошелёчек и убрала его обратно в карман.

‒ Да, положение ваше не из приятных, ‒ заметил я, возвращаясь к теме разговора. ‒ Но почему вы не подали в суд заявление о раздельном проживании? Я полагаю, для такого заявления нашлось бы немало оснований!

‒ Разумеется, ‒ согласилась она. ‒ Но даже и это не помогло бы мне избавиться от преследований мужа.

‒ Вы имели бы тогда право обратиться за помощью к полиции.

‒ Без сомнения. Но жизнь под присмотром полиции не назовёшь приятной.

‒ Да, боюсь, что это так. Но это всё ж таки лучше, чем страдать от постоянного преследования.

‒ Возможно и лучше, ‒ согласилась она без особой уверенности, а затем со слабой улыбкой добавила: ‒ Полагаю, вы спрашиваете себя: «Что же, чёрт возьми, заставило её выйти замуж за такого человека?»

‒ Мне кажется, ‒ ответил я, ‒ что его счастье не соответствовало его личным качествам.

‒ Он не всегда был таким, как сейчас, ‒ возразила она. ‒ Я вышла за него замуж лет десять назад, и тогда он был вполне ничего себе. Он был неплохо образованным человеком с приятными манерами, а мне было всего восемнадцать, и я была довольно впечатлительна. Он зарабатывал на жизнь писательским трудом ‒ публиковал в журналах любовные истории сентиментального характера, и иногда стихи. Теперь-то я понимаю, что это была второсортная литература, но поначалу он казался мне непризнанным гением. И лишь после того, как мы поженились, начало накапливаться разочарование, да и то не сразу, а по мере появления у него этих отвратительных привычек.

‒ Кстати, что же привело его сюда? Чего он хочет? Полагаю, чтобы супруга вернулась к нему?

‒ Этого тоже. Но, в первую очередь, он хочет от меня денег. Моё положение ужасно! ‒ добавила она с внезапной страстностью. ‒ Мне так стыдно прятаться от него в то время, как он, бедняга, не имеет, наверное, и пары шиллингов на еду! В конце концов, он остаётся моим мужем, а у меня ведь теперь появился кое-какой доход.

‒ Не знаю, как на еду, а на кокаин и табак у него деньги ещё есть. А так же и на выпивку в таверне, ‒ сухо заметил я. ‒ Хотелось бы надеяться, что он никогда не разыщет вашего адреса.

‒ Я тоже надеюсь на это, ‒ сказала она. ‒ Если он найдёт меня, то мне придётся уехать отсюда куда-нибудь ещё. Я проделывала такое дважды, и повторения мне не хочется. В этом городе я живу не более пары месяцев, и нахожу его очень приятным и тихим. Вы видите, доктор Стренджвей, что если я поступлю так, как посоветовал мне мистер Джепп, то вы приобретёте совершенно безнадежного пациента. Для супружеских проблем не существует лечения.

‒ Это так, ‒ согласился я, вставая и беря шляпу. ‒ Но с их физическими симптомами вполне можно справиться. Если вы согласитесь стать моей пациенткой, то я пришлю вам тонизирующее средство, да и потом, если вы разрешите мне, буду навещать вас время от времени. Возможно, я смогу помочь вам преодолеть хотя бы некоторые из ваших трудностей.

‒ Это было бы очень мило с вашей стороны, ‒ ответила она, вставая и тепло пожимая мне руку. И хотя я и попросил её не провожать меня до двери на улицу, она вышла со мною в прихожую и улыбнулась мне на прощание.

Спустившись по ступенькам, я некоторое время постоял в нерешительности, а затем, вместо того, чтобы идти домой, свернул на улицу, ведущую к собору и мосту. Я шёл медленно, глубоко задумавшись и размышляя над историей, которую я только что услышал. Это была достойная сожаления история, а спокойная и сдержанная манера рассказа Анжелины делала её ещё более трагической. Всё моё существо восставало против этих преследований, доставляющих несчастной женщине столько страданий. Её так называемый «муж» был, без сомнения, жалким негодяем, и никакой надежды, что он когда-либо исправится, не существовало. Подобные люди безнадежны с самого своего рождения, да они и рождены-то лишь затем, чтобы терпеть несчастья самим и приносить их другим. Но печально даже не это, а то, что в ту бездну, в которую обречены упасть ‒ и спасти их невозможно! ‒ они тащат за собою и нормальных, разумных и здоровых людей, которым от рождения завещано совсем другое, а именно жизнь счастливая и полная радостей. Я думал о женщине, с которой только что попрощался ‒ женщине красивой, возвышенной, энергичной и, возможно, даже талантливой. Какое будущее её ждет? Неужели всю жизнь она должна будет терпеть преследования этого пропитанного наркотиками ничтожества, пока милосердная смерть не разрушит их опрометчивый союз?!

Это последнее соображение придало моим мыслям новый поворот. С какой целью, спросил я себя, этот негодяй разыскивал её? Просто ли для того, чтобы выклянчить немного денег, или с какой-то другой, более зловещей целью? Я вспомнил его лицо ‒ злое, лживое, мстительное. Одно я знал о нём определённо: этот человек уже пытался убить свою супругу, а теперь он постоянно имел при себе холодное оружие. Для чего оно ему ‒ для простого ли принуждения, или для совершения мести, для совершения убийства?

Размышляя таким образом, я медленно прошел ещё несколько кварталов, пока вдруг не обнаружил себя перед средневекового вида строением с крышей о трёх коньках, походившим на какое-то богоугодное заведение. Лампа перед входом освещала каменную плиту с довольно длинной надписью на ней, и я подошёл поближе, чтобы прочитать её. Оказалось, что в здании располагалась знаменитая ночлежка, основанная ещё в шестнадцатом веке достопочтенным Ричардом Уоттсом. Согласно завещанию основателя, каждую ночь в этом заведении могли найти бесплатное пристанище «шесть бедных путешественников», которые ‒ и это оговаривалось особо ‒ не были ни беглыми преступниками, ни проезжими «торгашами». Я размышлял (как, без сомнения, и многие до меня) о странной нелюбви Ричарда Уоттса к классу торговцев, как дверь ночлежки вдруг резко распахнулась, и какой-то человек выскочил на улицу, едва не сбив меня с ног. Завидев меня, он взволнованно ко мне обратился:

‒ Эй, начальник, не подскажешь, где здесь найти лекаря?

‒ Вы уже нашли его, я врач, ‒ ответил я. ‒ Чем я могу помочь вам?

‒ Здесь какой-то парень бьётся в падучей, ‒ сказал он, отступая и придерживая для меня дверь.

Я вошёл. В просторной, почти необставленной комнате я обнаружил четырёх мужчин и одну женщину, одеждой похожую на сестру милосердия в госпитале. Они с тревогой смотрели на пятого мужчину, корчащегося на полу.

‒ Я привёл лекаря, хозяйка, ‒ сказал пришедший со мной.

‒ Замечательно, Симмонс! ‒ воскликнула хозяйка заведения. ‒ Похоже, вы не теряли времени даром!

‒ Мне просто повезло, мэм, ‒ ответил тот, кого назвали Симмонсом. ‒ Словил его прямо у выхода.

Тем временем я подошёл ближе к лежащему на полу мужчине. С первого же взгляда я узнал его ‒ это был муж миссис Фруд. И чем бы ни была его «падучая», она определённо не была эпилептическим припадком или обмороком! Если бы речь шла о женщине, то можно было бы говорить об истерике, но я помнил о бумажном пакетике с порошком, который я видел у него год назад, и не мог назвать его припадок ничем иным, как наркотической интоксикацией. Эмоциональный аспект был очевиден. Лежащий на полу мужчина пытался выглядеть теряющим сознание, но таковым он точно не был. Плотно зажмуренные глаза, вывернутые наружу губы, скрюченные пальцы, царапающие пол ‒ всё это наводило на мысль о симуляции, возможно наполовину бессознательной.

Некоторое время я, наклонившись, наблюдал за ним, а все остальные присутствующие в комнате наблюдали за мной. Я пощупал его пульс ‒ он был, как я и ожидал, быстрый, слабый и прерывистый. Затем я достал из кармана стетоскоп и стал слушать его сердце, стараясь как можно меньше прикасаться к его грязной одежде.

‒ Итак, доктор, что вы скажете? ‒ спросила меня хозяйка ночлежки.

‒ Без сомнения, он болен, ‒ ответил я. ‒ Сердце его бьётся слабо и с перебоями. Думаю, это последствия неумеренного курения, хотя, возможно, он страдает и другими пороками. И он, похоже, давно не ел.

‒ Мне он сказал, что почти нищий, ‒ согласилась хозяйка.

‒ Ну конечно! ‒ ухмыльнулся Симмонс. ‒ Небось, потратил все свои деньги чтобы нюхнуть… ароматных цветочков!

Прочие «бедные путешественники» переглянулись и захихикали. Хозяйка наградила их укоризненным взглядом.

‒ Вы можете рассказать мне, из-за чего с ним случился припадок? ‒ спросил я её.

‒ У него вышел небольшой спор с Симмонсом, ‒ ответила она. ‒ Сначала они говорили тихо, а потом он вдруг сильно возбудился и упал без чувств. Из-за какого-то пустяка.

‒ Я в шутку спросил его, как звали цирюльника, который соорудил ему такую причёску, ‒ вмешался Симмонс. ‒ Дескать, хочу сделать похожую и себе. Он подскочил, будто его ужалили, и принялся ругать меня, пока я не пообещал дать ему по морде. Тогда-то он и свалился в истерике.

Пока Симмонс говорил, я заметил, что мой пациент на полу, похоже, внимательно прислушивался к его словам, хотя и не переставал при этом корчиться, скрипеть зубами и царапать пол. Мне подумалось, что он с беспокойством ожидал моего диагноза.

‒ Весь вопрос в том, ‒ сказала хозяйка, ‒ что же нам с ним теперь делать? Как вы думаете, ему грозит какая-нибудь опасность?

Вместо ответа я поманил её к двери, и она вышла вслед за мною. Как только мы оказались на улице, и внутри нас уже не могли слышать, я сказал ей:

‒ Лучшим местом для этого человека был бы больничный изолятор. Он не болен, просто он наркоман. Он нюхал кокаин и, вероятно, у него где-то в карманах припрятана ещё доза. Пока что он вне опасности, но если он примет ещё, то может умереть.

‒ Сейчас поздно, и больница уже закрыта, ‒ заметила хозяйка. ‒ Да и не люблю я запирать кого-то в изолятор. Бедный парень! Похоже, ему не везло в жизни, а ведь он выглядит образованным! Как вы считаете, смог бы он остаться у нас до утра, если бы получил от вас какое-нибудь лекарство?

‒ Думаю, если как-то завладеть его одеждой и не выдавать её, то с ним ничего плохого до утра не случится.

‒ С этим-то я справлюсь! ‒ заверила меня хозяйка. ‒ А что насчёт лекарства?

‒ Пусть Симмонс сходит со мной, и я дам ему лекарство. Я купил практику доктора Партриджа.

Мы снова вернулись в дом и обнаружили, что обстановка немного разрядилась. То ли подействовало слово «изолятор», то ли насмешки окружающих, но мой пациент демонстрировал явные признаки выздоровления: теперь он сидел на полу, дико озираясь по сторонам и интересуясь, куда это он попал, а Симмонс упражнялся в остроумии, давая ему намеренно абсурдные ответы. Ещё раз взглянув на моего пациента (и получив в ответ его мутный и агрессивный взгляд), я сделал весельчаку Симмонсу знак следовать за собою и, пожелав хозяйке спокойной ночи, покинул ночлежку. Всю дорогу до дома мой спутник развлекал меня живописными, нелестными и удивительно проницательными комментариями о виновнике произошедшего только что скандала.

Стимулирующую микстуру для больного я приготовил быстро и, передавая её Симмонсу, вспомнил, что на обратном пути в ночлежку он должен будет пройти мимо дома миссис Фруд. Ей я тоже должен был доставить лекарство, и я хотел было уже попросить Симмонса сделать и это, но вовремя прикусил язык, поняв, какой ужасной ошибкой с моей стороны было бы такое. Ведь, вероятно, «бедные путешественники» называли в ночлежке свои имена, и совпадение фамилий одного из постояльцев и живущей неподалёку женщины, без сомнения, не прошло бы мимо внимания Симмонса. Если бы он рассказал об этом Фруду, такое только подлило бы масла в огонь его ненависти, и дело могло бы дойти до убийства!

Ещё раз ужаснувшись тому, насколько опасным было положение несчастной женщины, скрывающейся от своего жестокого мужа, я отослал Симмонса и решил сам доставить миссис Фруд лекарство, причём сделать это незамедлительно. Завернув бутылочку в бумагу, я сунул её в карман и, крикнув миссис Данк, что через полчаса вернусь к ужину, я вышел из дому. До знакомого крыльца с колоннами в георгианском стиле не было и минуты быстрой ходьбы. Я постучал, и дверь мне открыла ‒ очень неосторожно, как я тотчас же подумал ‒ сама миссис Фруд.

‒ Я сам себе посыльный, как вы можете видеть, миссис Фруд, ‒ сказал я. ‒ В сложившихся обстоятельствах я решил не называть никому ваш адрес.

‒ Как это мило с вашей стороны! ‒ воскликнула она. ‒ Спасибо вам за доброту и заботу! Но, право, вам не стоило так беспокоиться на ночь глядя.

‒ Пятиминутная прогулка не может доставить кому-либо много беспокойства, ‒ ответил я, ‒ и, кроме того, мне есть что сообщить вам, ‒ и я кратко пересказал ей свои недавние приключения и теперешнее состояние её так называемого мужа.

‒ Часто ли с ним бывают подобные припадки? ‒ спросил я.

‒ Часто, ‒ ответила миссис Фруд. ‒ Когда Николас чем-то расстроен, он часто ведёт себя как истеричная женщина. Но как я была права! У него нет теперь и шиллинга. И это делает его появление здесь ещё более странным… Вы не зайдёте ко мне на минуточку? ‒ вдруг спросила она.

Я вошёл и прикрыл за собою двери.

‒ Почему это так странно? ‒ спросил я.

‒ Потому, что завтра ‒ день выплаты пособия. Я посылаю ему немного денег; совсем небольшую сумму, конечно, но это всё, что я могу для него сделать. Пособие выплачивается по пятнадцатым числам каждого месяца, но в банк он должен прийти сам или отправить посыльного с подписанным поручением. Завтра пятнадцатое, и потому возникает вопрос: отчего он вообще ещё здесь?! Разве не логичнее было бы сначала получить деньги, а уже потом выходить на охоту за мной?

‒ Если он общается с вашим банкиром, ‒ сказал я, ‒ то нет ли опасности, что он узнает в банке ваш адрес?

‒ Нет, ‒ ответила она. ‒ Этот «банкир» является лондонским поверенным мистера Джеппа, и он не знает, от имени кого производятся выплаты. Другое было бы неосторожно, иначе муж засыпал бы меня письмами с угрозами.

‒ Что ж, ‒ сказал я. ‒ Вам лучше будет пару дней вовсе не выходить из дому. Если его поиски будут безрезультатны, то он, возможно, скоро отчается и снимет осаду.

Она ещё раз с очевидной искренностью поблагодарила меня, и, когда я уже открывал дверь, попрощалась со мною сердечным и дружеским пожатием руки.

Глава 4. Занятия благотворительностью и археологией

На следующее утро сразу после завтрака я отправился в ночлежку Ричарда Уоттса, где узнал, что все «бедные путешественники» уже отправились по своим маршрутам далее, а моему пациенту разрешили остаться ‒ для того, чтобы я смог осмотреть его.

‒ Но я буду рада, когда это бедняга тоже уйдёт, ‒ сказала мне хозяйка ночлежки. ‒ Потому что, вы же понимаете, мы здесь не можем создавать нужные условия больным.

‒ Часто ли к вам вообще приходят больные? ‒ спросил я её.

‒ Не могу вам сказать, ‒ ответила она. ‒ Видите ли, я здесь работаю временно, пока штатная дежурная сестра в отъезде. Но я не думаю, что бедняга, который и в пути-то всего лишь неделю или около того, может прийти к нам очень уж заболевшим.

‒ Он похож на бродягу, ‒ заметил я.

‒ Не думаю, что он бродяга, ‒ возразила она. ‒ Судя по тому, что он рассказал мне, его оставила жена, и у него были основания полагать, что она остановилась где-то в этом городе. Поэтому он и приехал в Рочестер ‒ чтобы попытаться найти её. Он думал, что в таком маленьком городке ему не составило бы труда выяснить её адрес. Но, похоже, его расспросы ни к чему не привели: никто в городе ничего о ней не слышал. Полагаю, вы тоже не знакомы ни с кем по фамилии Фруд?

‒ Я и сам приехал только вчера, ‒ уклончиво ответил я. ‒ Здесь я не знаю почти никого. Но он действительно уверен, что его жена скрывается здесь?

‒ Мне так уже не кажется. Во всяком случае, он близок к тому, чтобы отказаться от поисков и вернуться в Лондон. Но я не знаю, как он доберётся туда пешком, ведь он же едва в состоянии ходить.

‒ Что ж, ‒ сказал я. ‒ Если это единственная трудность, то она легко преодолима. Я сам заплачу за его билет на поезд, но я хочу быть уверенным, что он действительно уедет.

‒ Об этом я уж позабочусь! ‒ воскликнула хозяйка с явным облегчением. ‒ Я сама пойду с ним на станцию, куплю ему билет и прослежу, чтобы он сел в поезд. Но лучше было бы, если бы Вы на него ещё раз взглянули ‒ вдруг он пока слишком слаб для такой поездки.

Она провела меня в ночлежную комнату, где наш общий друг уныло сидел на стуле.

‒ Вот, мистер Фруд, доктор снова пришёл навестить вас, ‒ сказала ему хозяйка с напускной весёлостью. ‒ И он был настолько любезен, что согласился оплатить ваш проезд в Лондон ‒ конечно, если вы себя хорошо уже чувствуете. Так что, вашим неприятностям, похоже, настал конец.

Бедняга бросил на меня быстрый взгляд и отвернулся, пытаясь скрыть мгновенно набежавшие слёзы.

‒ Это очень любезно с вашей стороны, сэр, ‒ пробормотал он запинающимся, но очень приятным голосом хорошо образованного человека. ‒ Только по-настоящему добрый джентльмен поможет хромой собаке на её пути. Я не знаю, как вас и благодарить.

Видя, что он вот-вот зарыдает, я поспешил сказать:

‒ Не надо меня благодарить. Мы все должны помогать друг другу в этом мире. Но как вы себя чувствуете? Я вижу, что ваша рука всё ещё немного дрожит.

Я пощупал его пульс и бегло осмотрел его. Конечно, он был жалкой развалиной, но я подумал, что сейчас он не в худшем состоянии, чем обычно.

‒ Возможно вы и не в отличной форме, ‒ сказал я, ‒ но короткое путешествие по железной дороге вы выдержите. Надеюсь, вам есть где остановиться в Лондоне?

‒ Да, у меня там есть комната, ‒ мрачно ответил он. ‒ Конечно, не на Пикадилли, но всё же крыша над головой.

‒ Это ничего, ‒ уверил я его. ‒ Мы все должны надеяться на лучшие времена. Хозяйка проводит вас до станции и поможет зайти в вагон, ‒ тут я вручил ей банкноту. ‒ Прошу вас, мэм, купите мистеру Фруду билет, и сдачу оставьте ему. Возможно, он захочет взять кэб, когда доберётся до города.

Он посмотрел на меня с сомнением (и я подумал, что у него, должно быть, кончился табак), но снова поблагодарил, и тогда я, справившись у хозяйки о времени отправления поезда, распрощался с ним.

‒ Надеюсь только, ‒ сказал я хозяйке, выходя, ‒ что он не отстанет от поезда на первой же станции, сойдя, чтобы выпить в буфете.

Хозяйка ночлежки понимающе улыбнулась.

‒ Я перевезу его трамваем через мост, ‒ сказала она, ‒ и посажу его в Струде на лондонский экспресс. Мне тоже не хочется, чтобы он вернулся сюда сегодня же вечером.

Испытав огромное облегчение от того, что эта добрая леди совершенно правильно понимала ситуацию, я кивнул ей на прощание и, обдумывая свои последующие шаги, медленно пошёл по улице.

Этим утром я был совершенно свободен, и ‒ поскольку у меня не было ещё ни одного клиента, за исключением миссис Фруд ‒ мысли мои невольно обратились к этой единственной моей пациентке. Мне тут же подумалось, что я просто обязан без промедления сообщить ей радостную весть об отъезде её мужа. Я не стану утверждать, что эта необходимость показалась бы мне такой же насущной, если бы моё личное влечение к ней было бы меньше. Будь я более самокритичным, меня должно было бы насторожить моё страстное беспокойство о благополучии женщины, которая была мне едва знакома, но в тот момент я предпочёл посчитать, что мною движет лишь долг добрососедства. Подойдя к двери её дома, я громко постучал, заметив попутно, что медный дверной молоток был украшен маской Гипноса, греческого бога забвения ‒ я нашёл это в сложившихся обстоятельствах несколько неуместным.

Через минуту дверь мне открыла худощавая, средних лет женщина, с несколько бледной кожей и волосами цвета пакли. Она вопросительно посмотрела на меня меланхоличным взглядом блёкло-голубых глаз.

‒ Дома ли миссис Фруд?, ‒ бодро спросил я.

‒ Боюсь, что нет, ‒ ответила она с сожалением в голосе. ‒ Я заметила, что она ушла некоторое время назад, и я не слышала, чтобы она вернулась. Но я проверю ещё раз, если вы подождёте минутку.

Я вошёл в прихожую и с чувством нарастающего разочарования смотрел, как она стучит в двери ‒ сначала гостиной, а потом и спальни.

‒ В комнатах её нет, ‒ сообщила она удручённо. ‒ Но, может быть, она зачем-то спустилась в подвал. Сейчас я проверю и там…

Она перегнулась через перила лестницы и громким голосом, напомнившим мне крик подстреленной чайки, позвала свою хозяйку. Но ответа не последовало, и я почувствовал, что её меланхолия заражает и меня.

‒ Я сожалею, сэр, что вы её не застали, ‒ сказала женщина. ‒ Вы ведь её врач? ‒ спросила она затем.

Я несколько самоуверенно подтвердил, что это я и есть.

‒ Приятно сознавать, что у бедняжки появился кто-то, кто о ней позаботится! ‒ воскликнула она. ‒ Последнее время она постоянно грустит. Да, постоянно грустит!

Я повернулся к двери, но она последовала за мной, продолжая говорить:

‒ Она ведь столько неприятностей пережила, бедняжка, столько неприятностей! Нет, она не жаловалась, но я-то вижу! Я вижу морщинки печали и пережитого горя на её лице, и они наполняют моё сердце болью. Да, это так, сэр!

Я пробормотал что-то сочувственное и сделал ещё шаг к двери. Она подошла ближе.

‒ Я не часто её вижу, ‒ продолжала она тоном сожаления. ‒ Она держится очень замкнуто, бедная птичка. Слишком замкнуто. Она всё время одна. Очень редко, только когда она попросит, я приношу ей ужин в её комнату. И это все. Молодой женщине не пристало жить в таком одиночестве, и я очень надеюсь, что ваши визиты подействуют на неё благотворно.

‒ Но она же выходит на прогулку хоть иногда, ‒ сказал я, вспомнив, что в настоящий момент она отсутствовала.

‒ Да, она много гуляет, ‒ было мне ответом. ‒ Но всегда в одиночестве. У неё здесь нету друзей или знакомых.

‒ А в котором часу она обычно возвращается? ‒ спросил я, подумав, что мог бы зайти позднее.

‒ Около шести часов вечера или, может быть, ближе к семи. Потом она ужинает и оставляет тарелки на столе в гостиной. И это обычно последнее, что я вижу.

Я повернул ручку двери и приоткрыл её.

‒ Если вы встретите её, ‒ сказал я, ‒ то передайте ей, пожалуйста, что я зайду сегодня вечером около половины восьмого.

‒ Конечно, сэр, ‒ ответила женщина. ‒ Я увижу её после ленча и передам ваше сообщение.

Я поблагодарил её, пожелал доброго утра и спустился по ступенькам.

Когда я уже уходил, мой взгляд случайно упал на окно эркера в соседнем доме, принадлежащее конторе Джеппа и Банди, и я с удивлением увидел над зелёной занавеской верхнюю половину человеческого лица в больших очках в черепаховой оправе ‒ это мой друг мистер Банди (по выражению Сэма Уэллера, слуги мистера Пиквика) «глазел на меня».

Поймав мой взгляд, мистер Банди выпрямился, и я увидел над занавеской его широкую ухмылку; тут же я почувствовал, что покраснел ‒ безо всякой видимой на то причины. Однако, я поднялся по ступенькам конторы и, отворив дверь кабинета, встретился воочию как с самим улыбчивым субъектом, так и с его более сдержанным партнёром.

‒ Похоже, доктор, ‒ сказал первый из них, ‒ что вы даром потеряли время. Я сам видел, как прекрасная Анжелина час назад отправилась на прогулку. Кто вам открыл?

‒ Какая-то бледная и подавленная женщина. Полагаю, её экономка.

‒ А, я её знаю, ‒ сказал Банди. ‒ Выглядит как вдова гробовщика. Это миссис Гиллоу. Рифмуется с «хилую» и с «милою». ‒ И он начал напевать дурашливым, гнусавым голосом: «Назову ли Гиллоу я своею миллою?..»

‒ Прекратите, Банди, ‒ сказал мистер Джепп, посмотрев на своего младшего партнёра со снисходительной старческой улыбкой.

Банди зажал ладонями рот и смешно раздул щёки, а я воспользовался этой оказией, чтобы объясниться:

‒ Я искал миссис Фруд, желая сообщить ей, что её муж покидает город.

‒ Покидает город, вот как?! ‒ сказал старший из партнёров, так высоко поднимая брови, что его лоб стал напоминать венецианские жалюзи. ‒ Вы знаете, когда именно?

‒ Утренним экспрессом на Лондон в десять тридцать.

‒ Ура! ‒ закричал Банди, взмахнув руками и едва не свалившись оттого со своего высокого табурета. Восстановив равновесие, он, глядя на меня, засвистал первые такты Генделевской оратории «О Ты, возвещающий добрые вести Сиону».

‒ Будет вам, Банди! ‒ урезонил его мистер Джепп. Затем, повернувшись снова ко мне, он спросил:

‒ Кто сообщил Вам эти хорошие новости, доктор?

Я кратко рассказал им о событиях прошедшей ночи и сегодняшнем их продолжении. Они выслушали меня с огромным интересом. Когда я закончил, мистер Джепп сказал:

‒ Я благодарю Вас, доктор, за Вашу любезную помощь моей родственнице миссис Фруд. Для неё будет большим облегчением узнать, что она может теперь без опаски выходить из дома ‒ ведь останься этот человек здесь, он, без сомнения, рано или поздно отыскал бы её.

‒ Он мог бы даже вломиться к ней домой, ‒ добавил Банди, ‒ и это было бы много хуже. Так что я предлагаю выразить доктору нашу благодарность ‒ музыкой и пением. «Сла-ався, славься во ве-еки веков!..»

‒ Довольно же, Банди, довольно! ‒ взмолился мистер Джепп. ‒ Да что вы за человек такой?! Соседи же будут жаловаться!

Банди наклонился ко мне и, взглянув на своего начальника, сообщил мне нарочито громким, театральным шёпотом:

‒ Что за скучный старый тип, всегда мешает веселиться! ‒ а потом, внезапно полностью изменив манеру поведения, поинтересовался:

‒ Так что же насчёт тех строительных работ на городской стене, мистер Джепп? Вы собираетесь взглянуть, как они продвигаются?

‒ Сейчас я занят, ‒ ответил мистер Джепп. ‒ Я хотел встретиться с Булфордом; он скоро сюда зайдёт. Есть ли какая-нибудь срочная работа у вас?

‒ Только дело старика Джеффсона об аренде. Но оно может и подождать. Хотите, я пойду и взгляну на всё это безобразие, которое они там развели?

‒ Да, сделайте это, Банди, ‒ ответил старший из партнёров, после чего Банди снял с носа очки, заменил их моноклем, отыскал в столе перчатки, надел перед зеркалом шляпу и вооружился тросточкой. Затем он задумчиво посмотрел на меня.

‒ Вы интересуетесь археологией, доктор? ‒ поинтересовался он.

‒ В какой-то степени, ‒ ответил я. ‒ А почему вы спрашиваете?

‒ Потому что как раз сейчас на городской стене проводятся ремонтные работы. Смотреть там особо не на что, да и от оригинальной римской стены осталось не так чтобы много, но если вы хотите немного прогуляться, то могли бы отправиться со мной.

Заняться мне было нечем, поэтому я с готовностью согласился, и мы вместе покинули контору. Всю дорогу Банди весело болтал, не переставая.

‒ Я частенько думал, ‒ говорил он, ‒ как это, должно быть, было приятно и спокойно жить в средние века в таких вот обнесённых стеною городках, особенно после захода солнца, когда ворота в них крепко закрывали ‒ при условии, конечно, что вы не оставались снаружи, а успевали зайти внутрь.

‒ Да, ‒ согласился я. ‒ Огороженный участок даёт вам приятное чувство уединения, которое невозможно достичь в неогороженном городе. Когда я был студентом, я одно время жил в Лондоне, в Степл-инне. Ворота двора запирались на ночь, и было очень приятно, вернувшись поздно, пройти через калитку, которую специально для вас отпирал сторож, найти двор пустым и тихим, замершим до утра. Сейчас, пожалуй, таких дворов и не найти больше.

‒ Именно, ‒ подтвердил Банди, останавливаясь, чтобы взглянуть на старинный деревянный дом, встретившийся нам по дороге. ‒ Как говорит старик Джепп, наши взгляды на архитектуру за прошедшие сто лет полностью поменялись. Посмотрите, к примеру, на этот дом. У него есть своя, не похожая ни на что физиономия. Но когда мы перестроим этот переулок, мы заполним его одинаковыми домами, которые будут выглядеть так, будто их высыпали из одной упаковки, подобно спичечным коробкам.

Подобным образом переговариваясь, мы пробирались через всевозможные причудливые улочки и переулки. Наконец Банди остановился перед высоким забором и, толкнув створку деревянных ворот, жестом пригласил меня войти. Ключ от ворот, торчавший снаружи, он вынул из замка и положил себе в карман.

Мы оказались на пустыре, с трёх сторон окружённом забором. Повсюду видны были остатки фундаментов и стен снесённых старых домов. С четвёртой стороны пустырь ограничивала старая, почти уже осыпавшаяся городская стена, представлявшая из себя скорее гору щебня, понизу которой заметны были остатки рядов кирпичей, уложенных ещё римлянами. Первоначально стена была, наверное, значительной высоты и толщины; сегодня же можно было видеть большие полости внутри неё, заполненные землёю, на которых теперь буйно разрослись вьюнок, валериана и другие растения, предпочитающие камни и скалы. Ремонтные работы, однако, велись лишь на одном участке ‒ возле больших груд щебенки и старых кирпичей стоял сарай, заставленный бочками с известью, и видны были несколько рабочих.

Бригадир поспешил к нам навстречу, и мой спутник первым делом передал ему ключ от ворот.

‒ Лучше держите его в кармане, ‒ сказал Банди. ‒ Мистер Джепп очень не любит, когда доверенные ему ключи оставляют в дверях или воротах. Работы, как я вижу, продвигаются не очень?

‒ Чего и ожидать, если к ним привлекают случайных людей, ‒ был ему ответ. ‒ Среди них нет ни одного каменщика или укладчика кирпичей. Кое-какие знания есть лишь у старика, который замешивает раствор. Но наша работа довольно грубая, так что мы справляемся.

Мы подошли поближе к тому участку стены, на котором велись работы, и я увидел, что бригадир был совершенно прав ‒ их работа была очень и очень грубой. В тех местах, где стена обвалилась, рабочие сооружали примитивные тонкие стены из неотёсанного камня, обмазывая их большим количеством раствора, а когда он застывал, заполняли полость внутри битым кирпичом, тем же раствором и кусками извести.

Я пробормотал, что такой метод строительства не выглядит безопасным, и Банди, посмотрев на меня, согласно улыбнулся.

‒ Друг мой доктор, ‒ сказал он. ‒ Похоже, вы не понимаете цели этого строительства. Мы не ремонтируем стену, а создаём рабочие места. Это было чётко заявлено городским советом. Но если просто создавать рабочие места, то ваша стена когда-нибудь снова рухнет. Что ж, тогда вы дадите кому-нибудь другому задание снова её возвести.

Один из рабочих, проходя, чуть не задел Банди грязным ведром с раствором, и юноша, чтобы спасти свои брюки, резво отпрыгнул назад и едва не угодил туфлями в кучу дымящейся извести.

‒ Вы спаслись каким-то чудом, мистер! ‒ заметил на это старик, смешивающий раствор, глядя, как Банди тщательно вытирает свои блестящие туфли карманным платком. ‒ Известь быстро бы проела насквозь вашу шикарную обувь.

‒ Неужели?! ‒ воскликнул Банди, ещё тщательнее полируя туфли платком, а после даже вытирая подошвы о траву.

‒ «Негашёнка» ‒ это жуткая штука, мистер, ‒ подтвердил старик. ‒ Пожирает всё без разбору, чисто огонь, ‒ он отложил лопату и принялся делиться воспоминаниями. ‒ Был у меня приятель, работал шкипером на барже. Такая железная баржа, и однажды нужно им было взять груз извести, свежей, только что из печи. Её загружали с помощью такой трубы. Ну, мой приятель подводит баржу трюмом прямо под трубу и посылает помощника следить, как баржа будет наполняться. А помощник, чтобы не скучать, взял с собою кое-что. Пиво или, может, виски. И довольно много. Что ж, через какое-то шкипер видит, что трюм наполнился доверху, но помощника что-то нигде не видно. Он спускается в каюту, но его нет и там. Баржа наполнена, люки закрыты, надо выходить в море, а помощника всё нету. Ну, мой приятель и предположил, что помощник ‒ Билл его звали ‒ чуток перебрал и свалился за борт. Он временно нанимает кого-то ещё и отчаливает. Прибывает он в порт назначения, подваливает к причалу, но оказывается, что грузчики бастуют, и разгрузиться не получится. Пришлось ждать три недели, пока забастовка окончится. Но в конце концов они устанавливают кран и корзину на тросе, и начинают лопатами выгружать известь. И всё идёт хорошо, пока они не достигают дна трюма. А там один из грузчиков вдруг цепляет лопатой человеческую кость. «Эге! ‒ говорит шкипер. ‒ Это ещё что?!» Он сгребает лопатой ещё немного извести и достаёт череп с дыркой на макушке. «Разорви меня дьявол, ‒ говорит шкипер, ‒ если это не Билл! Лица, понятно, уже нет, но зубы мне знакомы!» В этот момент другой грузчик находит глиняную трубку в форме головы мавра, и шкипер узнаёт и её тоже. «Это трубка Билла, ‒ говорит он, ‒ тогда и эти кости ‒ они тоже Билла!» Так оно и оказалось. Они обнаружили его пряжку от ремня, его нож, пуговицы от штанов и гвозди от ботинок ‒ и это всё, что от Билла осталось. Вероятно он напился и заснул в трюме, а известь накрыла его с головой и сожрала его. Так что, если вы цените свою обувь, мистер, никогда не вступайте ею в известь!

Банди с тревогой осмотрел свои туфли и, ещё раз протерев их, отошёл от опасной кучи подальше. Мы продолжили осматривать старую стену.

‒ Что за ужас рассказал этот старик! ‒ заметил Банди некоторое время спустя. ‒ Это правда, что известь такая едкая?

‒ Я не очень много знаю об этом, ‒ ответил я. ‒ Говорят, что она разъедает всё, кроме металла. Правда это или нет, я сказать не могу, но мне вспоминается, что в деле убийцы Криппена сообщалось, что он закопал трупы в подпол, засыпав их известью, и эксперт ‒ кажется, его звали Пеппер ‒ утверждал, что известь сожгла тела полностью, до костей. Но трудно поверить, чтобы такое могло случиться всего за три недели, как нам рассказывал старик… Но посмотрите, как всё же живописно выглядит эта старая стена, оплетённая вьюнком и цветами! Полагаю, она когда-то окружала весь город?

‒ Да, и очень жаль, что от неё так мало осталось, ‒ ответил Банди. ‒ Городские ворота ‒ это ведь такое великолепное украшение! Вспомните о воротах Кентербери, Рея или Сэндвича, где вы, по сути, въезжаете в город через тоннель в одной из башен, и вы сможете представить себе, каким был Рочестер до того, как его ворота и башни были снесены. Но вы должны послушать проповеди мистера Джеппа по этому поводу. Он просто какой-то пророк Иеремия от архитектуры… Между прочим, что вы скажете насчёт миссис Фруд? Вы ведь встречались с ней прошлым вечером?

‒ Да, и она мне очень понравилась. Она очень милая, приветливая, непринуждённая и симпатичная женщина. Я бы даже назвал её красивой.

‒ Она неплохо выглядит, ‒ признал Банди. ‒ Но вот её голос, он действует мне на нервы. Ненавижу такие скрипучие голоса.

‒ Он вовсе не скрипучий, ‒ возразил я. ‒ У неё высокий, скорее даже певческий голос, который, однако, не совсем вяжется с её внешностью и манерами.

‒ Именно, ‒ согласился со мною Банди. ‒ Для такого высокого голоса она слишком высока сама.

Я рассмеялся.

‒ Голос человека, ‒ сказал я, ‒ не зависит от его роста. Ведь это не гудок парохода, который тем ниже, чем больше его тоннаж. И я не назову миссис Фруд слишком уж высокой.

‒ Она повышенного размера женщина, ‒ заявил Банди. ‒ Я бы назвал её долговязой дылдой. Во всяком случае, она выше меня.

‒ Можно легко ошибиться, сравнивая рост мужчин и женщин, ‒ ответил я осторожно, не желая обидеть Банди, хотя и считал, что он не страдает из-за своего невысокого роста (когда он чистил туфли от извести, я заметил, что каблуки у него были почти плоские). Но осторожничать мне не было нужды, поскольку Банди даже при таком росте выглядел совершенно довольным своей внешностью.

‒ Вам не показалось странным, ‒ спросил он после паузы, ‒ что этот человек, Фруд, согласился покинуть город так быстро? Ведь он только вчера явился, чтобы разыскать тут свою мадам.

‒ Странно тут именно то, что он вообще явился в наш город вчера, ‒ ответил я. ‒ Кажется, по пятнадцатым числам он получает в Лондоне ежемесячное пособие. Думаю, именно поэтому он и согласился уехать; но остаётся непонятным, почему он приехал к нам раньше, чем получил деньги.

‒ Если бы он убил свою жену, то забрал бы все её деньги, ‒ сказал Банди. ‒ Интересно, как он вообще узнал, что она скрывается здесь?

‒ Думаю, в точности он ничего не знал, ‒ заметил я. ‒ Он не выглядел уверенным в том, что жена его живёт именно в Рочестере. И то, что он вынужден был уехать так быстро, мне думается, не понравилось ему. Я не могу исключить, что, получив в Лондоне пособие, он вернётся, чтобы продолжить поиски.

‒ Это вполне вероятно, ‒ согласился Банди. ‒ Думаю, мы видели его здесь не в последний раз.

‒ Пожалуй, это именно так, ‒ вздохнул я. ‒ Если мистер Фруд уверен, что его жена здесь, и если он сможет собрать достаточно денег, чтобы приехать и провести здесь неделю, он вполне способен отыскать её укрытие. Поистине, она в ужасном положении! Почему же она не обратится за полицейской защитой?!

‒ Сомневаюсь, что это было бы возможно, ‒ сказал Банди. ‒ В полиции от неё потребуют доказательств, а какие доказательства она в состоянии привести? Да, он не работает, не следит за собой, много курит, пьёт, а вы говорите, что он ещё и принимает наркотики. Но внешне он не кажется жестоким или опасным, и не находится в сомнительных отношениях с другими женщинами ‒ по крайней мере, я никогда не слышал ничего подобного.

‒ Это верно, ‒ согласился я, так как не рассказывал ни Банди, ни Джеппу о памятном происшествии в Лондоне. ‒ Мне думается, он женился на первой же женщине, которая посмотрела на него с приязнью.

Банди ухмыльнулся.

‒ Ваши слова, доктор, режут как ваш скальпель, ‒ сказал он. ‒ Но вы совершенно правы. Что ж, вот мы и снова у дверей нашей конторы. Зайдёте к нам?

Но я счёл за лучшее попрощаться, и он, повернувшись ко мне спиною, взбежал по ступенькам.

Глава 5. Джон Торндайк

Вопросы выбора брачного партнёра или даже просто близость мужчины и женщины всегда представлялись мне чем-то необъяснимым и загадочным. Я имею тут в виду конкретный выбор людей, а не общее влечение полов друг к другу. По каким критериям один человек из огромной массы прочих людей выделяет другого как более предпочтительную для себя пару? Почему в каждом конкретном мужчине именно эта конкретная женщина, а не какая-либо другая, возбуждает чувство любви? Дело ведь не просто во внешней красоте или превосходстве ума! Если бы это было так, то мужчин и женщин было бы легко классифицировать как привлекательных или непривлекательных; тогда как на практике мы видим, что женщина, которая для большинства мужчин совершенно безразлична, для кого-то одного может стать предметом страстной любви. Обратное, кстати, тоже верно. При этом любовь вовсе не обязательно сопровождается какими-либо заблуждениями относительно ценности её объекта. Наоборот, любовь можно испытывать и несмотря на ясное признание личных недостатков, и даже находясь в сознательном конфликте с суждениями и разумом.

Эти мысли, а так же и другие, не менее глубокие, занимали мой ум в то время, когда я сидел на довольно неудобном откидном стульчике в нефе Рочестерского собора и (по настоятельному пожеланию миссис Данк) слушал послеобеденную мессу. Итогом этих размышлений явилось внезапное осознание того очень глубокого положительного впечатления, которое произвела на меня моя пациентка, миссис Фруд. Я вдруг осознал силу этого впечатления, но затруднился определить его причину. То опасное положение, в которое она попала, разумеется, вызывало у меня сочувствие и желание помочь. Но я сознавал, что не это было причиной тому, что она занимала все мои мысли. Она не была женщиной выдающейся красоты ‒ хотя я и считал её красивой, но, к примеру, на Банди она не произвела особого впечатления. Но пусть я и виделся с ней до сего момента лишь трижды (включая сюда и мою первую встречу с ней больше года назад), всё связанное с нею почти не покидало моих мыслей, и я знал, что ожидаю моего вечернего визита к ней с абсурдным нетерпением.

Таким образом, мысленные поиски причин моей зацикленности на миссис Фруд перемежались у меня в голове с другими размышлениями ‒ например, о том, стоило ли вот эту старо-английскую арку соединять с контрфорсом норманнских времён ‒ пока я, почти усыплённый приятным голосом священника, что-то неразборчиво бормотавшего за перегородкой резного камня, с ленивым любопытством наблюдал за прихожанами. Однако когда голос священника умолк, заглушённый мощным вступлением органа, в церковь вошёл посетитель, который сразу же приковал моё к себе внимание.

В нём сразу чувствовался характер ‒ я имею в виду, настоящий характер. Он не был тем, кто достиг своего места, распихивая прочих локтями, или тем, кому помогли влиятельные друзья. Нет, это был человек другой породы ‒ высокий мужчина, весьма величавый в осанке и, несмотря на седину, выглядящий спортивным, сильным и подтянутым. Его лицо сразу обращало на себя внимание: не только потому, что было красивым, симметричным лицом греческого типа, с ровными бровями, прямым носом и изящной лепки губами, но скорее из-за того впечатления властной силы и могучего интеллекта, которое оно внушало смотрящему. Это было спокойное, даже странно неподвижное лицо, и всё же за ним угадывалась внимательность и сосредоточенная сила.

Стараясь не помешать никому, он неслышно присел на одно из свободных мест неподалёку от меня. Я с любопытством наблюдал за ним, отмечая попутно, как разительно отличается он о окружавших его обычных людей. Но мне недолго оставалось гадать, кто же он такой. Минуту спустя в церковь вошёл ещё один посетитель ‒ на этот раз, хорошо знакомый мне по студенческим временам. Это был доктор Джарвис, руководивший когда-то медицинским кабинетом моего дяди. Я знал, что он получил квалификацию адвоката и специализировался с некоторых пор в области судебной медицины в качестве помощника знаменитого доктора Джона Торндайка, медицинского эксперта-криминалиста.

Несколько мгновений Джарвис стоял у входа, оглядывая соборный неф и будто бы кого-то ища. Затем он заметил первого незнакомца, подошёл прямо к нему и присел на место рядом; из этого, а так же из той приятельской улыбки, с которой его встретили, я заключил, что приметный незнакомец был ни кем иным, как самим доктором Торндайком.

Джарвис, вероятно, не заметил меня, а если и увидел, то явно не узнал. Когда я углядел, что рядом с ними освободилось место, я решил возобновить наше старое знакомство с надеждою быть представленным его знаменитому спутнику. Я пересёк неф и, присев рядом, назвал себя, и меня встретили сердечным рукопожатием.

Пока шла месса, разговаривать, разумеется, не представлялось возможным. Вскоре, когда запели завершающий службу хорал, Джарвис взглянул на часы и прошептал мне:

‒ Я буду рад услышать, Стренджвей, как идут Ваши дела, а также познакомить Вас с Торндайком. Думаю, мы могли бы успеть выпить вместе чаю перед нашим отъездом. Но тогда выходить надо прямо сейчас.

Я кивнул, он шепнул пару слов Торндайку, и мы все поднялись и тихонько вышли; наш уход был прекрасно замаскирован заключительными аккордами хорала. Как только мы покинули собор, Джарвис представил меня своему коллеге и предложил немедленно найти какое-нибудь место, где можно было бы перекусить. Я пригласил их зайти ко мне домой, но Джарвис ответил:

‒ Боюсь, на такое у нас нет времени. Возле домика-над-воротами, в котором Диккенс когда-то поселил своего Джаспера, я видел очень симпатичную чайную. А оттуда вы сможете проводить нас на станцию.

Мы согласились с этим планом, и через пару минут, когда мы обосновались за столиком у окна старинной комнаты с низким потолком и сделали заказ у молодой леди в переднике тоже столь старинном, что из белого он стал уже совершенно жёлтым, Джарвис приступил к расспросам.

‒ Так что же вы делаете в Рочестере, Стренджвей?

‒ Формально говоря, занимаюсь медицинской практикой. Я купил здесь кабинет после смерти его предыдущего владельца. Но это случилось только вчера, так что я пока совершенно свободен.

‒ Пациенты уже есть? ‒ спросил Джарвис.

‒ Коротко говоря, всего двое, ‒ ответил я. ‒ Один приехал со мной, а сегодня утром уехал восвояси. А вторая пациентка ‒ его жена.

‒ Короткий ответ, сэр, но совершенно неясный. Думаю, мне требуется больше деталей.

Тогда я принялся снабжать его этими деталями, подробно описывая мой приезд в Рочестер, моего странного попутчика и мою последующую встречу с ним. О том, что касалось миссис Фруд, я сначала хотел умолчать, но затем, подумав, что двое моих знакомых могли дать мне какие-нибудь профессиональные юридические советы, я отбросил колебания и предоставил им все факты, которые мне были известны ‒ за исключением, конечно, инцидента в Риджентс-парке, о котором я не чувствовал себя вправе рассказывать.

‒ Ну и ну, ‒ сказал Джарвис, когда я закончил. ‒ Если все ваши последующие пациенты будут с подобными проблемами, то нам с Торндайком придётся открыть филиал в вашем городке. В этом деле полно неясностей. Не так ли, Торндайк?

‒ Я бы не сказал, что «неясностей полно», ‒ было ему ответом. ‒ Что для бедной женщины всё это крайне неприятно ‒ это-то, как раз, совершенно ясно. Выбор у неё небольшой: либо продолжать быть связанной с этим мужчиной, что представляется невозможным, либо провести остаток жизни в одиночестве и постоянном бегстве от него. По-моему, последнее является для молодой женщины перспективой просто ужасной.

‒ Это так, ‒ согласился Джарвис, ‒ но перспектива продолжать жить с подобным человеком представляется гораздо худшей. Он не только алкоголик, но ещё и принимающий наркотики истеричный дегенерат. От таких людей можно ожидать чего угодно.

‒ Всегда остаётся надежда, что такой человек когда-нибудь наложит на себя руки, ‒ заметил Торндайк. ‒ Но, как вы правильно говорите, действия психически ненормального человека не поддаются прогнозу. Он может убить себя, а может и убить кого-нибудь другого. Или он, скажем, может присоединиться к другим таким же ненормальным, чтобы совершать акты беспричинного политического террора. Но мы будем лучше надеяться, что мистер Фруд ограничит свою деятельность всего лишь преследованием жены.

После этого разговор с моих дел перешёл на дела моих знакомых, и я рискнул спросить, что привело в Рочестер их самих.

‒ Мы приезжали в вашу провинцию из-за некоего случая страхового мошенничества. Но заседание суда, к сожалению, пришлось отложить недели на две. Так что, возможно, мы будем иметь удовольствие встретиться с Вам снова.

‒ Не будем оставлять такое на волю случая, ‒ сказал я. ‒ Давайте сразу договоримся, что в следующий ваш приезд мы вместе сходим куда-нибудь пообедать. Если вам, конечно, будет такое удобно. Время назначьте сами.

Двое моих знакомых посовещались и, сверившись с расписанием, назначили встречу на час дня ровно через две недели, и, когда я записал эту дату в свой блокнот, мы допили чай и отправились в направлении моста через реку и железнодорожной станции Струд, возле которой я с ними и попрощался.

Возвращаясь вдоль берега и снова проходя по мосту, я со всё возрастающим беспокойством обдумывал слова доктора Торндайка. Хотя я и не сообщил моим знакомым о происшествии в Риджентс-парке, оба они считали, что в преследовании моей прекрасной пациентки её мужем было что-то зловещее; и хотя более осторожный в выражениях Торндайк, казалось, преуменьшал возможную для неё опасность, его замечания лишь подтверждали мои собственные выводы: с этими ненормальными наркоманами иметь дело небезопасно. Их нестабильное состояние нервов может быть расстроено в мгновение ока, и ‒ кто может предсказать тогда, что они в состоянии тут же натворить?! Вполне возможно, что Фруд прибыл в Рочестер с совершенно мирным желанием убедить жену снова вернуться к нему. Но от мысли о том, что могло последовать за её отказом, я внутренне содрогнулся. Мне не нравился его нож. Я испытываю нормальную неприязнь здравомыслящего человека к смертоносному оружию в любом виде, но особенно я не люблю его в руках тех, чей самоконтроль может в любой момент взять и испариться.

Да, ему не удалось отыскать жену, и всё выглядело так, будто бы он полностью отказался от её поисков. Но теперь я был совершенно уверен, что ошибался на его счёт. Ведь обнаружил же он каким-то образом, что она в Рочестере! Из того же источника он мог получить и её адрес, да и в любом случае я уже не сомневался, что завтра же он возобновит поиски и, в конце концов, её найдёт! А потом… но в этот момент я понял, что стою у крыльца дома миссис Фруд, а возле дверей видна миссис Гиллоу, и она как раз поворачивает в замке ключ. Когда дверь распахнулась, я тоже взбежал по ступенькам, и экономка, кисло мне улыбнувшись, позволила мне войти вослед за собою.

‒ Я предала миссис Фруд ваше сообщение во время ланча, ‒ сказала она подавленным тоном. ‒ Думаю, теперь она как раз вернулась с прогулки.

Закрыв входную дверь, она тихонько постучала в гостиную, и сейчас же голос, который так не нравился Банди, пригласил миссис Гиллоу войти.

‒ К вам пришёл доктор, мадам, ‒ ответила та. Я воспользовался этим объявлением и вошёл.

‒ Я не слышала, как вы стучали! ‒ воскликнула миссис Фруд, вставая и протягивая мне для приветствия руку.

‒ Я и не стучал, ‒ признался я. ‒ Я пробрался сюда под прикрытием миссис Гиллоу.

‒ Это было весьма осмотрительно с вашей стороны! ‒ улыбнулась она. ‒ Вы заставляете меня чувствовать себя этаким женским вариантом шотландского принца Чарли, которого весь свет считает лежащим бездыханно в пещере грабителей, в то время как он гуляет по Парижу и в наглую рассматривает витрины модных магазинов. Но во время своей прогулки я старательно оглядывалась по сторонам.

‒ В этом уже нет никакой необходимости, ‒ заверил её я. ‒ Осада снята.

‒ Вы имеете в виду, что муж мой уехал?! ‒ воскликнула она.

‒ Да, это так, ‒ ответил я, и сделал для неё краткий отчёт о событиях этого утра, умолчав лишь о случае личной благотворительности.

‒ Как вы думаете, ‒ спросила она, ‒ хозяйка ночлежки оплатила его проезд из собственных своих средств?

‒ Уверен, что это не так, ‒ ответил я, может быть, слишком уж поспешно. ‒ Насколько мне известно, ей предложил деньги какой-то местный альтруист, но немного ‒ всего несколько шиллингов, знаете ли.

‒ Тем не менее, я чувствую себя обязанной возместить этому альтруисту потраченные им для моего благополучия шиллинги, ‒ заметила она.

‒ Уверен, что это невозможно, ‒ ответил я с лёгким нажимом. ‒ Такое нельзя сделать, не раскрыв при этом свою личность, да и благотворитель при этом перестал бы быть таковым. Нет уж, лучше оставьте эту идею ‒ по крайней мере, на ближайшее время.

‒ На ближайшее время! ‒ с горечью воскликнула она. ‒ Мне кажется уже, что мне суждено скрываться от мужа до конца моей жизни! Как это ужасно ‒ жить в состоянии постоянного бегства, словно преступник, и не осмеливаться даже завести здесь знакомство!

‒ Разве вы никого не знаете в Рочестере? ‒ спросил я.

‒ Ни души, ‒ призналась она, ‒ за исключением мистер Джеппа, который является сводным братом моей покойной тётушки, да ещё его партнёра, моей миссис Гиллоу и вас. И только вы четверо знаете про моё несчастное здесь положение.

‒ Так миссис Гиллоу тоже знает, как обстоят дела? ‒ спросил я с некоторым удивлением.

‒ Да, ответила она. ‒ Я подумала, что будет лучше рассказать ей это ‒ по секрету, разумеется ‒ чтобы она поняла, почему я хочу жить жизнью затворницы.

‒ А ваши прежние друзья? ‒ спросил я. ‒ Неужели вы разорвали все знакомства?

‒ Почти все. У меня вовсе не так много настоящих друзей, но я тайком поддерживаю связь с одним-двумя моими старыми товарищами по сцене. Но я заставила их поклясться хранить всё в секрете ‒ хотя, похоже, секрет этот каким-то образом, всё же, просочился. Разумеется, все они знают Николаса ‒ моего мужа.

‒ И эти друзья рассказали вам, что по поводу вашего бегства думает ваш муж?

‒ Конечно. Прежде всего он думает, что я с ним отвратительно обошлась. Потом, он наверняка предполагает, что у меня был какой-то особый мотив, чтобы сбежать от него. Как будто одних его дурных привычек тут недостаточно! Весьма простой мотив, на самом деле, а вовсе не какой-то особенный!

‒ То есть, говоря словами Сэма Уэллера, он подозревает у вас «отвязную привязанность» к кому-то другому?

‒ Да, по натуре он вообще ревнивый и подозрительный человек. У меня было довольно проблем с ним ещё до того памятного случая, хотя в отношениях с другими мужчинами я всегда была очень осмотрительна. Ах, может женщина и не должна жаловаться на небольшую ревность! Это обычный недостаток каждого мужчины ‒ в разумных пределах, конечно.

‒ Но привычка подходить с мужским шёлковым галстуком к женской шее, мне кажется, далеко выходит за рамки обычных мужских недостатков, ‒ сухо заметил я, после чего миссис Фруд рассмеялась и согласилась с моей правотой. После короткой паузы в разговоре она сменила тему:

‒ Как вы думаете, бывшие пациенты доктора Партриджа вернутся к вам?

‒ Полагаю, что нет ‒ или только немногие. Кстати, ваши слова напомнили мне, что я ещё не поинтересовался здоровьем моей пациентки. Стало ли вам лучше?

Задавая этот вопрос, я повнимательнее вгляделся в её лицо и отметил про себя, что она выглядит ещё бледной и измождённой, а тёмные круги под глазами, насколько я мог судить в полумраке комнаты, не уменьшились.

‒ Боюсь, из меня получится плохая реклама вашим врачебным талантам, ‒ ответила она со слабой улыбкой. ‒ Но трудно ведь ожидать быстрых улучшений в такой нестабильной обстановке! Но вот если бы мой муж не просто уехал, а сбежал с какой-нибудь другой женщиной, я бы вылечилась мгновенно.

‒ Боюсь, устроить подобное ‒ выше моих сил, ‒ сказал я. ‒ Не говоря уже о том, что такое было бы бесчеловечно по отношению к этой «другой женщине». Но я буду, если позволите, время от времени заходить к вам с врачебным осмотром.

‒ Надеюсь, что будете! ‒ ответила она энергически. ‒ Если вас не утомляет выслушивать мои жалобы и приносить мне свежие сплетни, то, пожалуйста, поставьте меня на самый верх вашего списка посещений. За исключением мистера Джеппа, вы ‒ единственное человеческое существо, с которым я общаюсь. Миссис Гиллоу, конечно, тоже хороший человек, но я почему-то не хочу вступать с нею в разговоры. Она сама довольно одинока, и любит на это жаловаться.

‒ Да, фонтан её красноречия заткнуть довольно сложно. Я и сам всегда очень осторожен с экономками и хозяйками жилья.

Она бросила на меня озорной взгляд.

‒ Даже если хозяйка вашего жилья окажется вашей пациенткой? ‒ лукаво поинтересовалась она.

Я тоже усмехнулся, вспомнив наши с ней двойные отношения.

‒ Это, ‒ сказал я, ‒ приятное исключение из общего правила. Хозяйка становится пациенткой, а доктор старается стать другом.

‒ И у него это превосходно получается! ‒ воскликнула она. ‒ Да, очень добрым и полезным другом. Я хочу этим сказать, что вы были очень добры ко мне ‒ добры к бесполезному и бесхозному созданию, встреченному на обочине вашего жизненного пути.

‒ Что ж, ‒ ответил я. ‒ Если вы и вправду так думаете, то противоречить вам было бы с моей стороны глупо. Но мне хотелось бы надеяться, что и мои будущие добрые дела будут такими же приятными, как это.

Она одарила меня чопорной улыбкой.

‒ Мы становимся чудовищно вежливыми! ‒ заметила она, и мы оба засмеялись.

‒ Тем не менее, ‒ уверил её я, ‒ из всего сказанного вытекает, что вы нуждаетесь именно в дружеском медицинском присмотре, а поскольку мои глаза сейчас как раз свободны и не вызывают у вас возражений в части их оптических свойств, я буду иметь удовольствие время от времени заглядывать к вам, чтобы поинтересоваться, как вы поживаете, и послушать, что у вас нового. Когда вас вернее всего застать дома?

‒ Ах, я почти всегда дома после семи вечера, но будет ли это удобно для вас? Я ведь не знаю, сильно ли вы заняты с другими пациентами.

‒ Дело в том, ‒ ответил я, ‒ что в настоящее время вы одна составляете всю мою медицинскую практику. Поэтому я согласую свои посещения с вашим расписанием и буду приходить с визитами после семи или даже позже. Полагаю, вы гуляете для здоровья?

‒ О, да. И гуляю довольно много. Я ухожу за город, брожу по Чатэму и Джиллингему, а затем иду в Фриндсбери. По Вайтинг-стрит я дохожу даже до Кобхэма. Но по Рочестеру я не гуляю ‒ из опасения быть узнанной, хотя это тоже красивый старинный город, даже несмотря на все его «улучшения».

Пока она рассказывала мне о своих прогулках в одиночестве, мне пришла в голову мысль предложить ей своё общество, но я быстро заглушил её. Её положение здесь было деликатным ‒ положение молодой женщины, живущей отдельно от мужа. Моё сопровождение могло скомпрометировать её, что было бы поступком прямо противоположным дружескому, да и на мою профессиональную репутацию это повлияло бы отрицательно. Репутация врача, знаете ли, почти такая же нежная, как и у женщины.

Мы беседовали уже больше трёх четвертей часа, и, хотя я охотно задержался бы ещё, мне показалось, что я почти уже навязываю ей своё общество. Я встал и, пробормотав ещё несколько формальных профессиональных рекомендаций, пожал моей пациентке руку и вышел.

Глава 6. Тени сгущаются

Грядущая буря, чьи грозовые тучи незаметно собирались у меня над головой с того самого дня, как я приехал в Рочестер, всё приближалась. Возможно, краем глаза я улавливал, что сумерки вокруг меня начинают сгущаться, и оттого какое-то неясное чувство нестабильности и незащищённости начало понемногу проникать в моё сознание. Возможно, так оно и было. Но, тем не менее, оглядываясь сегодня назад, я ясно вижу, что когда на меня обрушилась катастрофа, она застала меня совершенно ничего не подозревающим и неподготовленным.

С момента моей встречи с доктором Торндайком в соборе прошло две недели, и я с понятным нетерпением ожидал следующего его приезда. За эти две недели мало что произошло, хотя мелкие ежедневные события словно бы громоздились друг на друга горой, грозившей обрушиться и похоронить меня ‒ чего я, повторяю, вовсе даже не замечал. Обещание, данное миссис Фруд, я исполнял тщательно: каждым вечером я обнаруживал себя сидящим в её гостиной перед маленьким столиком с лампой под красным абажуром, и старательно делал вид, что оказался у неё в гостях чисто по врачебной надобности.

Бесспорно, с моей стороны это было очень нескромно. Симпатия, которую я с первого же мгновения испытывал к этой женщине, должна была предупредить меня, что здесь было замешано то необъяснимое чувство единения душ, которое могло привести к последствиям как благословенным, так и бедственным. Первый же взгляд на неё должен был дать мне понять, что проводить много времени в её обществе будет для меня неправильно и небезопасно, но вместо этого он стал магнитом, который неудержимо привлекал меня к ней.

Мне было ясно одно: если я поведу себя неблагоразумно, последствия будут плачевны для нас обоих. Но и она была вовсе не из тех женщин, с которыми можно позволить себе мужские вольности, поэтому и я был с нею безупречно сдержан. Что касается моих чувств к ней, то тут я не обманывался, но точно так же я не питал иллюзий относительно её чувств ко мне. Во время моих ежевечерних визитов она приветствовала меня с той искренней простотой и симпатией, которая греет сердце друга, но невыносима для влюблённого. Мне было ясно, что в её голову никогда не приходила даже сама идея возможности чего-либо, кроме простой и честной дружбы. И эта невинность и чистота наших отношений была для меня как успокоением и отрадой, так и давящими на меня оковами.

Наша дружба, возникшая (если отбросить историю в Риджентс-парке) в момент первой нашей встречи в Рочестере, быстро росла. Между нами установилась та лёгкость отношений и то отсутствие сдержанности, которое отличает общение людей, любящих и понимающих друг друга. Я не опасался невольно обидеть её или самому быть обиженным. В наших долгих разговорах нам не нужно было осторожно выбирать слова или делать скидку на возможные предрассудки собеседника. Мы всегда могли прямо сказать то, что имели в виду, и не беспокоиться, что наши слова будут неправильно поняты или встречены с возмущением. Короче говоря, если бы я мог удержать свои чувства на том же уровне, какими были и её чувства ко мне, то наша дружба могла бы называться идеальной.

Во время этих долгих и приятных для меня посещений я пристально наблюдал за своей пациенткой, и всё больше и больше находил её привлекательной, и не только внешне. Она была разумной женщиной, хорошо образованной и с живым умом. Она была доброй, безусловно любезной и уравновешенной, и ни в коем случае не слабой или болезненной. Вероятно, при более счастливых обстоятельствах, она могла бы проявлять больше жизнерадостности и веселья, потому что, хотя она обычно и была довольно серьёзной, или даже мрачной, время от времени у неё случались вспышки остроумия, свидетельствующие о её живом и естественном характере.

Что же до её внешнего вида ‒ тут я повторю более подробно то, что уже говорил: она была довольно высокой женщиной, статной в осанке и довольно красивой (хотя в женской красоте я, пожалуй, не совсем разбирался). В чертах её лица была заметна неброская правильность, но выражение его, как я уже сказал, было несколько суровым; губы её были твёрдыми и слегка поджатыми, брови чёрными, прямыми и выраженными настолько хорошо, что они почти сходились над её носом. У неё были густые чёрные (во всяком случае, тёмные) волосы, разделённые на лбу низким пробором и свободно спадавшие назад, закрывая виски и уши; и ещё она часто закручивала их в большой узел на затылке ‒ в этаком формальном стиле замужней женщины, что ещё более подчеркивало серьёзность её лица.

Такой была Анжелина Фруд, когда я смотрел на неё в те незабываемые вечера, такой она встаёт в моих воспоминаниях, когда я пишу эти строки, и такой она останется в мыслях моих вовеки, покуда я жив.

Но один поразительный инцидент за эти две недели всё-таки произошёл. Где-то через неделю после моей первой встречи с доктором Торндайком, я переходил мост, возвращаясь после прогулки до Гэдс-хилл по Лондонской дороге, и остановился посмотреть на проплывающую под мостом баржу ‒ она только-только прошла под аркой моста и теперь снова поднимала свою мачту прямо. Я наклонился над парапетом, и тут какой-то мужчина прошёл у меня за спиною; я лениво повернул голову, чтобы посмотреть на него ‒ и тут же вздрогнул, словно ужаленный! Хотя он и был уже обращён ко мне спиною, я безошибочно узнал его! Та же измождённая фигура в потрёпанной одежде, та же широкополая шляпа с копной волос мышиного цвета под нею, та же суковатая палка, которую он держал в руке словно дубинку! Хотя я ни секунды и не сомневался в том, кто был этот мужчина, я всё же осторожно прошёл за ним до западного конца моста; там он остановился и оглянулся. Теперь любые сомнения стали невозможны: это был Николас Фруд собственной персоной.

Не знаю, заметил ли он меня, поскольку никаких признаков узнавания не отразилось на его лице; когда он отвернулся и пошёл дальше, я медленно последовал за ним, решив удостовериться в пункте его назначения. Как я и ожидал, войдя в Струд, он свернул по направлению к железнодорожной станции. Продолжая следовать за ним, я заметил, что шёл он довольно решительным, широким шагом и казался полностью излечившимся от своей слабости ‒ если только слабость эта не была поддельной с самого начала. Когда я увидел, что он вошёл в двери станции, я перестал его преследовать, решив, что он снова возвращается в Лондон.

Но что он делал в Рочестере? Как долго он пробыл здесь и добился ли успехов в своих поисках? Эти вопросы я задавал себе, возвращаясь по мосту в город. Вероятно, он приезжал лишь на день, и, поскольку он возвращался в Лондон, разумно было предположить, что в поисках ему не повезло. Когда я вошёл в город и бросил взгляд на большие часы, висевшие над улицей на стальной балке, укреплённой на здании Зерновой биржи, и похожие на медную грелку для кровати, я отметил, что было уже почти восемь часов вечера. Для моего визита к миссис Фруд было уже поздновато, но и обстоятельства были исключительными, поэтому я посчитал, что было бы неплохо выяснить, не произошло ли с миссис Фруд чего-либо неприятного. Всё ещё не зная, как поступить, я почти уже прошёл мимо её дома, как вдруг заметил выходящую из дверей миссис Гиллоу. Тут же я пересёк улицу и обратился к ней.

‒ Видели ли вы миссис Фруд сегодня вечером, миссис Гиллоу? ‒ спросил я после положенных приветствий.

‒ Да, сэр, ‒ было мне ответом. ‒ Я видела её всего пару минут назад ‒ она работала над одним из рисунков, которые заказал ей мистер Джепп. Сегодня она выглядела получше и даже улыбалась. Я думаю, это ваши визиты влияют на неё благотворно, сэр. Для молодой женщины она ведёт очень одинокую жизнь ‒ долгими вечерами ей, бедняжке, ведь даже не с кем поговорить! Я всегда радуюсь, услышав ваш стук у дверей, и она, думаю, радуется ему тоже.

‒ Приятно слышать такое, миссис Гиллоу, ‒ сказал я. ‒ Однако, уже поздно, да и миссис Фруд, как я понял, сейчас занята, так что сегодня я, пожалуй, уже не буду стучать в ваши двери.

После этих слов я попрощался и продолжил свой путь в куда более лучшем настроении. Пока что, всё выглядело неплохо. Тем не менее, появление в городе Николаса Фруда было признаком неприятным. Было ясно, что он не отказался от мысли найти свою жену, и, поскольку Рочестер от Лондона отделяют всего тридцать миль, ему будет несложно периодически наведываться к нам для продолжения своих поисков. Это делало положение миссис Фруд крайне небезопасным, и я не видел как она может улучшить его, кроме как уехав из города ‒ по крайней мере, на какое-то время ‒ решение, которое должно было бы мне понравиться, но не нравилось абсолютно.

Возможно, именно эти соображения побудили меня умолчать об инциденте. Правильным поступком было бы, конечно, всё рассказать ей и этим предостеречь. Но я убедил себя, что правда только заставит её напрасно беспокоиться ‒ ведь она никак не сможет помешать мужу приезжать сюда, и у неё не получится совсем уж не выходить из дома. К тому же, существовала некоторая вероятность, что муж её в Рочестер не вернётся теперь никогда.

Действительно, больше я его не встречал. Всю следующую неделю я часами бродил по городу, заходил в магазины и распивочные, вглядывался в лица прохожих и даже являлся на станцию ко времени прибытия поездов из Лондона, но головы в форме груши и шевелюры цвета мышиной шерсти я больше ни разу не замечал.

И всё это время тучи сгущались и гроза приближалась.

Дней через пять после моей случайной встречи с Фрудом произошло событие, которому я не придал тогда никакого значения, но которое, как выяснилось позднее, было первой сценой следующего акта пьесы. Оно произошло в субботу. Я могу это определить так точно потому, что доктор Торндайк приезжал в понедельник, и мне пришло в голову, что я мог бы угостить его бутылочкой местного вина. Поэтому я зашёл к мистеру Джеппу, знавшему в городе всех, чтобы посоветоваться с ним по поводу выбора виноторговца.

Когда я вошёл в двери конторы Джеппа и Банди, было около полудня. Ещё с порога я заметил у них посетителя ‒ в нём я узнал начальника строительной бригады, работавшей на городской стене. Он стоял понуро, опираясь кулаком о столешницу, Банди по-совиному разглядывал его сквозь свои огромные очки, а мистер Джепп сидел выпрямившись, брови его были нахмурены, а глаза строго смотрели на бригадира.

‒ То есть, ‒ вёл допрос Банди, ‒ ты снова оставил ключ в воротах?

‒ Это Эванс его оставил, ‒ хмуро ответил бригадир. ‒ Перед началом смены меня вдруг вызвали в ратушу, так что я дал Эвансу ключ от ворот с наказом пойти и впустить на стройку рабочих. Когда я вернулся, ворота стояли открыты и парни уже работали, и я не вспомнил о ключе, пока не пришло время запирать ворота на ночь. Я спросил Эванса, где ключ, и он сказал, что оставил его в воротах. Но когда я пошёл искать, ключа в замке не было. Кто-то, должно быть, вынул его и унёс.

‒ Маловероятно, чтобы кому-то понадобилось такое, ‒ сказал Банди. ‒ Но я уверен, что ключ отыщется. К нему была привязана одна из наших бирок с адресом. Должен ли я дать ему дубликат, мистер Джепп? Ворота ведь требуется запереть.

‒ Полагаю, что нам придётся так поступить, ‒ ответил Джепп, ‒ но ключ вы должны немедленно принести сюда снова. Вы поняли меня, Смит? Принести немедленно и вернуть мистеру Банди или мне. И вот ещё что, Смит. Я предложу вознаграждение в десять шиллингов за находку ключа, и если его отыщут, и мне придётся заплатить, то я удержу с вас эти деньги. Понятно вам это?

Смит с досадой сказал, что всё понял, взял у Банди дубликат ключа и отправился наводить порядок на вверенной ему территории.

После его ухода я получил возможность поздороваться и изложить своё дело. Банди тут же заинтересовался.

‒ Решили прикупить винишка, а, доктор? ‒ сказал он, снимая очки и вставляя в глаз монокль. ‒ Думаю, Таккер вам поможет, не правда ли, Джепп? Он тут лучший торговец вином, старина Таккер. Забавный и приятный малый ‒ толстенький, старый, с корочкой снаружи, но мягкий внутри. Я готов пойти и познакомить вас. Ведь вы захотите сначала устроить дегустацию, не правда ли, доктор?

‒ Но я же не собираюсь покупать вино оптом! ‒ ответил я с улыбкой, желая немного охладить его энтузиазм. ‒ Мне всего-то и нужно, что дюжину кларета да пару бутылок португальского!

‒ Тем не менее, ‒ воскликнул Банди, ‒ мы обязаны сначала всё попробовать! Иначе вы можете купить кота в мешке. Попробовать обязательно придётся, и я помогу вам в этом. Две головы лучше ни одной. Пойдёмте! Ты ведь тоже рекомендуешь нам Таккера, да, Джепп?

‒ Я бы вам порекомендовал его, ‒ ответил Джепп, сморщившись в улыбке, ‒ но ты не дал мне и слова сказать. Но Таккер подойдёт; только он не позволит вам пробовать что-либо без денег.

‒ Не позволит?! ‒ вопросил Банди. ‒ Это мы ещё посмотрим! Пойдёмте, доктор.

И он буквально вытащил меня за рукав из конторы; мы спустились по ступенькам и пошли в сторону моста, но не успели преодолеть и сотни ярдов, как Банди вдруг юркнул в узкий переулок и оттуда поманил меня с загадочным видом. Я тоже вошёл следом за ним.

‒ В чём дело? ‒ спросил я, подходя. ‒ Зачем мы сюда пришли?

‒ Я хочу, ‒ торжественно ответил Банди, ‒ чтобы вы взглянули на эту стену, доктор.

Я внимательно осмотрел предлагаемую стену какого-то дома, но не обнаружил на ней ровно ничего примечательного.

‒ Что ж, ‒ сказал я после паузы, ‒ стена как стена, ничего необычного.

‒ И я того же мнения, ‒ ответил он, выглядывая из переулка.

‒ Тогда какого чёрта… ‒ начал я, но Банди не дал мне договорить.

‒ Всё в порядке, она уже ушла, ‒ сказал он. ‒ Та девица в розовой шляпке. Я спрятался, чтобы с ней не столкнуться. Дело в том, ‒ принялся объяснять он, снова покидая переулок и озираясь с видом индейца, вышедшего на тропу войны, ‒ что я боюсь этих женщин как чумы; они всегда пытаются завести со мной разговор о каких-нибудь глупостях, вроде чая, благотворительных базаров или садовых праздников, а эта дама в розовой шляпке среди них самая злостная.

Осторожно оглядываясь, Банди быстро привёл меня к магазину виноторговца и заскочил внутрь с деловитостью арлекина, выбегающего на манеж цирка. Познакомив меня с мистером Таккером, он тут же приступил к изложению моих потребностей. Мистер Таккер оказался ровно таким, как его описывал Банди ‒ сухим снаружи, как его Амонтильядо, и мягким словно херес внутри ‒ так что юноше не составило никакого труда уговорить его на дегустацию. Не успел я и слова сказать, как уже стоял в тёмной и низкой подсобке магазина, наблюдая, как мистер Таккер наполняет стаканы вином из покрытой плесенью бочки.

‒ Хм-м… ‒ сказал Банди, с видом знатока сделав пару глотков. ‒ Да… Может быть… Или, скорее, нет. На мой вкус, оно слегка выдохлось.

‒ Выдохлось?! ‒ воскликнул Таккер, изумлённо уставившись на Банди. ‒ Как оно могло выдохнуться, если его только что налили из бочки?!

‒ Я имел в виду, задохнулось, ‒ поправился Банди.

‒ Я никогда не слышал, чтобы вино могло задохнуться, ‒ покачал головой Таккер. ‒ В виноделии нет такого понятия.

‒ Разве нету? Ну… тогда не знаю. Может, мне и показалось. А что думаете вы, доктор?

‒ По-моему, это неплохой кларет, ‒ ответил я, мысленно посылая моего переменчивого друга к чёрту, поскольку я понял, что успокоить оскорблённые чувства виноторговца удастся, лишь купив вдвое больше вина, чем планировалось.

Я заплатил, и только мы снова вернулись в торговое помещение магазина, как в двери его вошли две дамы ‒ того возраста, который вежливые люди назвали бы почтенным, а все прочие ‒ «мафусаиловым». Банди со сдавленным стоном попытался спрятаться у меня за спиною, но опоздал: одна из дам заметила его и возвестила миру о своём открытии с лёгким писком экстаза.

‒ Так это вы, мистер Банди?! ‒ воскликнула она. ‒ Да, это точно вы! Но где же вы прятались все эти дни?! С той поры, как вы последний раз были у нас в гостях, прошло уже немало времени! Не так ли, Марта? Когда же точно это было?.. ‒ она задумчиво уставилась на свою компаньонку, а Банди с кривой улыбкой попытался протиснуться мимо неё к открытой двери.

‒ Вспомнила! ‒ торжествующе сообщила дама. ‒ Это было на празднике в пользу слабоумных детей, когда мы все вместе пили чай. Тогда ещё мистер Блот показал детям фокус с золотой рыбкой ‒ ну, по крайней мере, попытался его показать, но стеклянная банка с рыбкой застряла у него в кармане под фалдами фрака, а потом и вовсе упала и разбилась…

‒ По-моему, ты ошибаешься, Марион, ‒ прервала её другая дама. ‒ Это было вовсе не во время чая со слабоумными. Это было после того, как мы помогли Джубери-Браунам устроить тот благотворительный пожар…

‒ Благотворительный базар, хочешь ты сказать, дорогая? ‒ поправила её спутница.

‒ Я так и сказала: браговарительный базар, ‒ отвечала дама по имени Марта. ‒ Позволь тебе напомнить, что слабоумный чай был через несколько дней после того, как…

‒ Не после, ‒ несколько снисходительно поправила Марту первая дама. ‒ Это было раньше на целую неделю. Если ты немножечко напряжёшь свою память, Марта, дорогая…

‒ Доктор не велел мне напрягаться, ‒ надменно ответила дама по имени Марта. ‒ Но я и без доктора помню, что слабоумно мы пили чай во вторник… Или это был четверг?.. Нет, это был точно вторник! Или, по крайней мере, это должен был быть вторник… но после пожара в четверг.

Первая дама принялась ей возражать, и я медленно продвинулся мимо неё к выходу и выжидательно посмотрел на Банди. Правильно поняв мой намёк, дама по имени Марион тут же сказала своей спутнице:

‒ Боюсь, Марта, милочка, ты уже непозволительно долго задерживаешь мистера Банди и его друга. Всего вам доброго, мистер Банди. Приходите к нам в следующую пятницу вечером. Мы устраиваем небольшое развлечение для корабельных юнг. Мы ожидаем, что они принесут с собой боцманские свистки, и мы сможем тогда устроить небольшой неформальный концерт. Приходите, если сможете. Мы будем очень рады. Прощайте, мистер Банди.

Банди с большим желанием распрощался с дамами, пожав их дряблые ладошки, затем выскочил из дверей и, подхватив меня под руку, буквально потащил за собою по улице.

‒ Мне повезло, доктор, что я был с вами. Поймай они меня одного, я бы от них и через полчаса не отделался, и они тогда точно уговорили бы меня на свистопляску с юнгами. Смотрите-ка, это же старина Джепп! Что он там делает?! А, вижу ‒ он вывешивает объявление об этом ключе. Вообще-то, я хотел его сам написать, а то Джепп царапает пером, как омар клешнёю. Интересно, можно ли вообще разобрать, что он там понаписал?

Подойдя ближе к окну конторы, я посмотрел на листок, который мистер Джепп только что прилепил к стеклу изнутри, но смог разобрать только небрежно накарябанный (явно, в большом раздражении) заголовок «Десять шиллингов вознаграждения». Попрощавшись с Банди и оставив его критически разглядывать объявление, я продолжил свой путь, а когда через десяток шагов я оглянулся, то заметил женщину в розовой шляпке, с довольной улыбкой незаметно приближающуюся к нему со спины.

Во время моей последующей короткой прогулки мысли мои лениво блуждали от темы к теме ‒ от ожидаемого визита двух моих знакомых в будущий понедельник до тревожащего характера местного женского населения. Но всякий раз они, сделав круг, возвращались к моей пациентке, миссис Фруд. Последний раз я видел её накануне вечером и остался весьма недоволен её внешним видом: она была бледна более обычного, глаза её смотрели устало, а настроение было донельзя унылым. Казалось, что постоянные неуверенность и беспокойство, а так же нескончаемые преследования со стороны её никчёмного мужа, сделали её жизнь окончательно невыносимой. Пусть и неохотно, я начинал осознавать, что моим долгом как её врача, да и просто как её друга, было бы посоветовать ей переехать в какое-нибудь место, где она будет свободна от постоянного страха быть обнаруженной.

Вопрос был лишь в том, как мне заговорить с нею на такую деликатную тему?

Да и второй вопрос тут же возникал тоже: когда именно мне посоветовать ей такое? Сердце моё желало отправиться к миссис Фруд немедленно, но разум и осмотрительность подсказывали, что я должен держать между посещениями диктуемую приличиями паузу. Весь день я пребывал в состоянии нерешительности и, так ничего и не надумав, решил отложить визит и разговор до следующего вечера.

Как только я пришёл к этому решению, я тут же начал сожалеть о нём, охваченный беспричинной тревогой. Я беспокойно бродил из комнаты в комнату, то беря со стола книгу, то, не прочитав и строчки, снова откладывая её, и проявляя другие типичные симптомы нервного напряжения и нарастающего нетерпения, пока наконец миссис Данк с решительным видом не принялась накрывать мне ужин, причём делала она это с таким звоном тарелок и приборов, что её намёк на моё непоседливое поведение невозможно было проигнорировать.

Только я откупорил бутылку кларета, купленную у мистера Таккера, как раздался звонок в мою входную дверь ‒ случай ещё небывалый в моей Рочестерской практике. Снова заткнув бутылку пробкой, я прислушался. Похоже, это был действительно пациент, потому что я слышал, как миссис Данк провела кого-то в мой кабинет. Через минуту она приоткрыла дверь столовой и объявила:

‒ К вам миссис Фруд, сэр.

С лёгким чувством беспокойства по поводу этого неожиданного визита, я встал и, пройдя через холл, открыл дверь в свой кабинет, тёмный и плохо освещённый в этот неурочный час. Миссис Фруд сидела на стуле для пациентов, но когда я вошёл, она встала и протянула мне для приветствия руку. Пожимая её, я не только снова отметил какой худой и высокой в своём пальто выглядела моя пациентка, но также и насколько более бледной и измождённой стала она со времени нашей последней с ней встречи.

‒ Надеюсь, вам не стало хуже? ‒ спросил я.

‒ Нет, ‒ ответила она. ‒ Я чувствую себя не хуже, чем обычно, но мне действительно нужна ваша врачебная помощь.

Я вопросительно поднял брови, и она продолжала:

‒ Вы уже знаете, что я плохо сплю. Прошлую ночь я провела почти без сна, да и ночь накануне тоже, а теперь я чувствую, что и сегодня у меня не получится нормально уснуть. Будет не слишком аморально, если я попрошу у вас чего-нибудь успокоительного, что позволит мне отдохнуть хотя бы несколько часов?

‒ Разумеется, не будет, ‒ ответил я, хотя и без особого энтузиазма по поводу этой идеи, поскольку я отношусь к употреблению снотворного довольно отрицательно. Но никто ведь не может жить без сна. ‒ Я дам вам одну или две таблетки для приёма перед сном, ‒ продолжил я. ‒ Они обеспечат вам крепкий сон, а утром, я надеюсь, вы почувствуете себя много лучше.

‒ Я могу лишь надеяться на это, ‒ сказала она, устало вздохнув.

Я посмотрел на неё более внимательно. Как я уже сказал, выглядела она бледной и измождённой, но было ещё кое-что ‒ какая-то дичинка в её глазах, словно бы тщательно подавляемый страх.

‒ Сегодня вечером вы сама не своя, ‒ заметил я. ‒ Отчего это?

‒ Я не знаю, ‒ ответила она. ‒ Мои старые страхи, я полагаю. Но я действительно чувствую себя нынче несчастной более обычного. У меня такое ощущение, что больше я не вынесу подобной жизни. Моё будущее темно и мрачно. Я боюсь его. У меня предчувствие ‒ знаю, вы назовёте его смешным и глупым ‒ но у меня предчувствие чего-то дурного, что скоро произойдёт. Конечно, всё это ерунда. Но предчувствие приближения зла меня не покидает.

‒ Есть ли у вас какие-нибудь основания для таких опасений? ‒ спросил я с тревогой, поскольку тут же вспомнил зловещую фигуру на мосту. ‒ Произошло ли что-нибудь, что могло вызвать эти дурные предчувствия?

‒ О, ничего особенного, ‒ уклончиво ответила она, не глядя на меня.

Это было необычно для неё. Неужели она тоже видела своего мужа в тот день, когда и я встретил его? Или он снова приехал в город ‒ может быть, даже сегодня? Или было ещё что-то, более значимое и оттого более угрожающее? Я уверился, что её депрессия и дурные предчувствия были вызваны чем-то определённым, но она явно не хотела мне об этом рассказывать.

Пока я размышлял об этом, я поймал себя на том, что смотрю на неё с особым напряжённым вниманием, со странной жадностью отмечая мельчайшие детали её внешности и одежды. Мой взгляд скользнул по сумочке с её инициалами, лежащей у неё на коленях, по её изящным туфлям на высоком каблуке, имевшим маленькие овальные пряжки из тёмной бронзы, я задержал взгляд на её воротничке и на красивой брошке, с большим опалом посередине и жемчужинками по кругу, и даже отметил при этом, что одной из них не хватает, а свободное место соответствует цифре три на циферблате часов. И от этих деталей мой взгляд снова и снова возвращался к её лицу, задумчиво глядящим в пол глазам и крепко сжатым её губам.

Следовало бы начать разговор про отъезд из города, но я не чувствовал в себе сил для него. Я пообещал себе завтра непременно поднять эту тему, а пока что отправился в лабораторию и положил пару таблеток сульфонала в одну из коробочек доктора Партриджа, написал на ярлычке инструкции, а затем завернул в бумагу и запечатал.

‒ Вот, ‒ сказал я, передавая ей лекарство, ‒ примите это и ложитесь сегодня пораньше. Завтра я желаю увидеть вас в более весёлом настроении.

Она взяла пакетик и положила его в сумочку.

‒ Это очень мило с вашей стороны, ‒ тепло сказала она. ‒ Я знаю, что такие препараты вам не нравятся, но это делает ваш поступок ещё более добрым. Я поступлю именно так, как вы мне советуете. У меня есть ещё одно дело в Чатэме, но когда я вернусь, я сразу же приму таблетки и отправлюсь спать.

Я проводил её до двери, и на пороге она остановилась, протянув мне на прощание руку.

‒ Спокойной ночи, ‒ сказала она, ‒ и спасибо вам большое. Уверена, что уже завтра мне станет лучше.

Она слегка пожала мне руку и, отвернувшись, спустилась по ступенькам. Дымка, которая весь день висела над городом, к вечеру превратилась в туман, и я, стоя на крыльце, смотрел, как её прямая, высокая фигура удаляется, растворяясь в тумане и становясь всё более призрачной и бледной.

Я вернулся к столу и закончил свой ужин с чувством какого-то небывалого одиночества. Снова и снова вспоминал я наш с нею разговор, и снова и снова задавался одним и тем же вопросом: были ли её дурные предчувствия всего лишь симптомом бессонницы, или же за ними стояло что-то реальное, угрожающее ей и зловещее?

Глава 7. Миссис Гиллоу поднимает тревогу

Следующим утром около девяти я закончил свой завтрак и читал воскресную газету, прислонив её к кофейнику. Было приятное солнечное утро в конце апреля. Птицы радостно щебетали на деревьях в саду, первая весенняя муха, после неудачной попытки залезть ко мне в чашку, прогуливалась по оконному стеклу, а где-то в городе оптимистичный звонарь пытался звуком колоколов заманить прихожан с залитых солнцем улиц в полумрак собора.

Всё это было очень приятно и действовало на меня успокаивающе. Птицы восхищались великолепием природы, сольный номер звонаря, смягчённый расстоянием, ласкал мой слух, и даже муха была в какой-то мере предвестницей тёплого лета. Солнечный свет и мелодичные звуки способствовали размышлениям, которые бессильна была омрачить даже воскресная газета. Пока мой взгляд скользил по газетной колонке, одну за другой отмечая опечатки и ошибки наборщиков, мысли мои точно так же скользили от темы к теме ‒ от моих смутных профессиональных перспектив до гостей, которых я ожидал завтра, а от них ‒ до довольно тревожного происшествия накануне вечером. Я как раз размышлял, будет ли прилично навестить миссис Фруд прямо с утра, когда в мою входную дверь позвонили. Непривычный звук, да ещё в такое неурочное время, заставил меня сесть прямо и с тревогой прислушаться. Несколько мгновений спустя миссис Данк открыла дверь в мою гостиную, произнесла кратко и бесстрастно: «Миссис Гиллоу, сэр!» и удалилась, оставив дверь приоткрытой. Со всё возрастающей тревогой я поспешил в свой кабинет, где и обнаружил миссис Гиллоу, стоящей у стула для посетителей с выражением паники на её обычно меланхоличном лице.

‒ Я надеюсь, с вами всё в порядке, миссис Гиллоу? ‒ спросил я.

‒ Мне очень жаль, сэр, да только ‒ нет, не в порядке, сэр! ‒ ответила она. ‒ Надеюсь, вы извините меня, что я беспокою вас в воскресенье, но я подумала, что вы были не только врачом миссис Фруд, но и её другом, и поэтому…

‒ Но что же случилось?! ‒ нетерпеливо перебил её я.

‒ Ничего, сэр, кроме того, что она ушла вчера вечером и не вернулась.

‒ Вы в этом совершенно уверены?

‒ Абсолютно, сэр. Вчера я видела её как раз перед тем, как она ушла, и она сказала, что пойдёт повидаться с вами. Она хотела взять у вас чего-нибудь успокаивающего, а потом ещё зайти по какой-то надобности в Чатэм. Она обещала вернуться очень скоро, чтобы лечь спать пораньше. Я ждала её допоздна, и прежде чем самой отправиться в кровать, я сошла вниз и постучала в обе её двери, но ответа не получила. Тогда я заглянула в комнаты, но её нигде не было, и ужин на столе тоже остался нетронутым. Я всю ночь не могла уснуть от беспокойства, а сегодня утром я первым делом снова спустилась вниз и осмотрела комнаты. Но она так и не приходила, а ужин по-прежнему стоял на столике, и даже кровать была не разобрана…

‒ Вы осмотрели весь дом?

‒ Конечно, сэр. Обычно мы держим дверь подвала запертой, но сегодня утром она стояла отворённой, поэтому я спустилась и осмотрела весь подвал, но её не было и там.

‒ Всё это очень необычно, миссис Гиллоу, ‒ сказал я, ‒ и очень тревожно. Я точно слышал от неё, что она после Чатэма отправится сразу домой. Кстати, знаете ли вы, зачем она собиралась в Чатэм?

‒ Я не знаю, сэр. Она могла, конечно, пойти туда за покупками, но ведь был уже вечер субботы, и довольно поздно.

‒ Полагаю, вы не знаете, взяла ли она с собой какие-нибудь вещи ‒ хотя, думаю, она и не могла взять их много, так как у неё была с собою лишь маленькая сумочка, когда она пришла сюда.

‒ Её туалетные принадлежности все на месте, ‒ сказала миссис Гиллоу. ‒ Я осматривала её столик, и все расчёски и всё остальное были там; и как вы говорите, сэр, она не могла унести с собою многого в этой сумочке. Как вы думаете, сэр, что нам теперь делать?

‒ Во-первых, ‒ ответил я, ‒ надо известить мистера Джеппа. Он её родственник и знает о ней больше, чем все мы. Конечно же, он вправе принять любые меры, которые посчитает необходимыми. В любом случае, надо с ним повидаться и выслушать его мнение.

‒ Вы не думаете, сэр, что мы должны сообщить в полицию? ‒ спросила она.

‒ Нам не следует излишне с этим торопиться, миссис Гиллоу, ‒ ответил я. ‒ У миссис Фруд были причины избегать огласки. Думаю, нам лучше будет не предпринимать слишком многого, пока мы не удостоверимся, что она не вернётся. Возможно, это случится ещё в течение дня.

‒ Я тоже надеюсь на это, ‒ уныло ответила она, ‒ но мне кажется, что такого не произойдёт. У меня такое чувство, что с нею случилось что-то ужасное.

‒ Не говорите так! ‒ сказал я. ‒ Какие у вас основания думать такое?!

‒ Какой-то особой причины думать так у меня нет, сэр, ‒ ответила она. ‒ Но мне всегда казалось, что за её боязнью встречи с мужем кроется что-то большее.

Но я был не в настроении сплетничать, поэтому ничего ей не ответил. Мне было ясно, что и миссис Гиллоу больше нечего сказать, поэтому я поспешил закруглить наш с нею разговор:

‒ Увидимся позже, миссис Гиллоу, ‒ сказал я, открывая дверь в коридор. ‒ Я дам вам знать, если что-либо услышу. А пока что, я думаю, вам лучше не рассказывать о случившемся никому.

Мне настолько не терпелось увидеть мистера Джеппа и узнать, сможет ли он пролить свет на эту тайну, что как только миссис Гиллоу ушла, я с большой поспешностью собрался, и уже через несколько минут почти бежал по улице ‒ не от срочности цели, а из-за возбуждённого состояния моего ума. Хотя, разговаривая с миссис Гиллоу, я усилием воли и сохранял тихую и деловитую манеру поведения, её тревожные новости поразили меня подобно молнии. И сейчас, когда я быстро шагал вперёд, мысли мои находились в полном оцепенении от внезапности произошедшей катастрофы. В том, что случилось нечто ужасное, я был уверен не меньше, чем миссис Гиллоу. И даже более неё ‒ ведь детали последнего моего свидания с миссис Фруд теперь, в свете её необъяснимого исчезновения, давали мне все основания для самых страшных предположений. Я ведь видел, что она была напугана, и она признавалась мне в предчувствии приближения чего-то злого. Кого или что боялась она? У разумных людей не бывает ведь беспричинных предчувствий! Я вспомнил её уклончивый ответ на мой вопрос, есть ли у неё основания для нехороших предчувствий. Сейчас у меня не было сомнений: она уже тогда знала о надвигающейся на неё опасности.

Когда я подошёл к конторе Джеппа и Банди, я вдруг засомневался, находится ли в этом доме так же и квартира мистера Джеппа. Сомнения мои ещё больше усилились после того, как я постучал в дверь конторы и не услышал никакого ответа. Я как раз поднимал руку, чтобы совершить вторую атаку на дверной молоток, когда заметил, что над занавеской окна конторы видна макушка мистера Банди, и она ‒ даже в своём волнении я не мог не отметить такого ‒ пребывает в крайне растрёпанном состоянии. Его волосы, обычно туго зачёсанные ото лба назад, теперь беспорядочно свисали на его лицо, словно пучок мышиных хвостиков, и необычность его внешности усиливалась тем, что на лице его не было ни очков, которые он обычно носил в помещении, ни монокля для уличных прогулок. Уже через мгновение Банди, узнав меня, сделал мне знак подождать и тотчас исчез из окна.

Через минуту-другую дверь отворилась и я вошёл, обнаружив за нею Банди в халате и пижаме, но теперь с аккуратно приглаженными волосами и с моноклем в глазу.

‒ Извините, что заставил вас ждать, док, ‒ сказал он. ‒ Ваш стук меня разбудил. Это пусть ранняя пташка ловит насекомых в своей пижаме, а я не такой, я люблю поспать.

‒ Прошу прощения, что нарушил ваш сон, ‒ сказал я, ‒ но мне нужно было увидеть Джеппа. Он дома?

‒ Джепп теперь здесь не живёт, ‒ ответил Банди, жестом приглашая меня следовать за ним вверх по лестнице. ‒ Раньше он, действительно, жил здесь, но дом постепенно стал заполняться деловыми бумагами, к тому же нам потребовалось сделать ещё чертёжный кабинет и архив, поэтому ему пришлось снять себе дом на Боули-хилл. Так что, теперь я живу здесь один, как Робинзон Крузо на своём острове.

‒ Так вы сами и готовите, и убираете здесь?

‒ Боже мой, нет, конечно! ‒ ответил он. ‒ Обычно я обедаю у Джеппа. Но иногда готовлю себе завтрак ‒ вот как сейчас, например ‒ и завариваю для нас двоих чай. У нас есть спиртовка на кухне. А прибирает в комнатах и моет их уборщица, она приходит сюда каждый день. Если вы не очень торопитесь, то я с удовольствием провожу вас до дома мистера Джеппа.

‒ Я очень тороплюсь, ‒ сказал я. ‒ По крайней мере… ну, я не знаю, но мне кажется, что я должен торопиться. Во всяком случае, я очень расстроен. Дело в том, что произошло нечто тревожащее. Я только что услышал от миссис Гиллоу, что миссис Фруд ушла из дома вчера вечером и не вернулась.

Банди присвистнул.

‒ Похоже, она сделала ноги, ‒ сказал он. ‒ Интересно, по какой причине? Как думаете, могла она вдруг столкнуться в городе со своим мужем?

‒ Я ни на секунду не верю, что она ушла по собственной воле, ‒ ответил я. ‒ Вчера вечером она заглянула ко мне за успокоительным, поскольку не могла уснуть. Потом она хотела лишь зайти в Чатэм и оттуда отправиться сразу домой, чтобы принять лекарство и рано лечь спать.

‒ Может и так, ‒ хмыкнул Банди, ‒ а может ‒ она напоролась в Чатэме на мужа.

‒ Не говорите ерунды, Банди! ‒ сказал я в раздражении. ‒ Женщины не пропадают просто так в никуда. С нею что-то случилось, я уверен. Я только надеюсь, что это не что-то ужасное ‒ мне даже и подумать-то страшно о том, что могло произойти, учитывая все обстоятельства.

‒ Страшно думать, так не думайте, ‒ пожал плечами Банди. ‒ Большая ошибка, знаете ли, давать слишком много воли воображению. Скорее всего, она найдётся. Или пришлёт Джеппу весточку с адресом, где она поселилась.

‒ Чёрт побери это всё, Банди! ‒ закричал я в крайнем раздражении. ‒ Вы так говорите, как если бы она была просто кошкой, которая заблудилась. Если её судьба не волнует вас, то она волнует меня! Я очень тревожусь за неё. Как скоро вы будете готовы?

‒ Дай мне одну минуту, чтобы сбегать за вещами, ‒ ответил Банди, внезапно полностью изменив манеру поведения. ‒ Ты должен извинить меня, старина. Я не понимал, что ты так расстроен. Я буду готов отправиться с тобой немедленно. Позавтракать я могу и у Джеппа.

Он поспешно вышел в соседнюю комнату и оставил меня нетерпеливо расхаживать взад и вперёд по маленькой и скудно обставленной гостиной. Но при всём моём нетерпении, скорость, с которой он завершил свой туалет, была удивительна: менее чем через десять минут он появился снова ‒ полностью одетый, в шляпе, перчатках и с тростью ‒ и объявил, что готов проводить меня.

‒ Обычно я не такой засоня, ‒ объяснял он, когда мы быстро шли по улице. ‒ Но вчера вечером мне по подписке пришёл один роман. Так-то я не читаю романы, но уж если вдруг делаю это, то принимаю всю дозу в один присест. Вот так и вчера вечером: я начал читать книгу в девять и закончил её в два часа ночи. В результате, я даже сейчас сонный, как сова.

В подтверждение своих слов он душераздирающе зевнул. Мы свернули на небольшую, идущую резко в гору улицу, и скоро остановились у дверей старинного домика. Банди позвонил в электрический звонок. Дверь открыл средних лет слуга, от которого мы узнали, что мистер Джепп сейчас дома. Банди заявил ему о своих претензиях на завтрак и провёл меня внутрь, где мы нашли мистера Джеппа сидящим у окна в столовой в компании большой курительной трубки и утренней газеты. С порога Банди кратко обрисовал ему причины, побудившие нас прийти.

Мистер Джепп отреагировал на новости совершенно иначе, чем его младший партнёр. Вскочив со стула и вынув изо рта трубку, он несколько секунд таращился на меня в безмолвном ужасе.

‒ Я полагаю, ‒ вымолвил он наконец, ‒ что никакой ошибки тут нет? Точно ли, что она не вернулась домой вчера вечером?

‒ Боюсь, никаких сомнений в этом нет, ‒ ответил я и сообщил ему подробности, услышанные от миссис Гиллоу.

‒ Боже! Боже! ‒ воскликнул он. ‒ Мне это совсем не нравится! Кой чёрт мог с ней приключиться?!

Банди повторил ему все соображения, которые уже излагал мне, но мистер Джепп отрицательно покачал головой.

‒ Она бы не уехала, не сообщив мне или доктору. Зачем это ей? Мы были её друзьями, и она знала, что может нам доверять. Кроме того, просто так уйти ей было невозможно. Женщина из среднего класса общества не может обойтись без багажа и предметов первой необходимости, словно какая-нибудь побродяжка. Остаётся лишь одна возможность, ‒ добавил он после паузы. ‒ Она вдруг увидела, как Николас бродит поблизости, испугалась, пошла прямо на станцию и уехала в Лондон. Какая-нибудь из её подруг вполне могла бы пустить её переночевать.

‒ Или этот Ник мог принудить её отправиться в Лондон вместе, ‒ добавил Банди. ‒ Возможно, он встретил её и пригрозил тут же устроить сцену.

‒ Такое тоже возможно, ‒ с сомнением сказал Джепп, ‒ но ни в коей мере не обязательно. Да, в этой истории ничего не понятно… Очень загадочное и, действительно, очень тревожащее происшествие!

‒ Вопрос в том, ‒ сказал я, ‒ что же нам теперь делать? Как вы думаете, мы должны связаться с полицией?

‒ Думаю, что не сразу, ‒ ответил он. ‒ Если до завтра ничего не прояснится, то тогда, полагаю, нам придётся это сделать. Но торопить события мы не будем. Ведь если мы пойдём в полицию, то нам придётся всё им рассказать. Дадим ей время уладить свои дела на тот случай, если ей пришлось бежать ‒ полные сорок восемь часов, поскольку сейчас выходные. А пока лучше осторожно наведём справки. Я предлагаю сходить в больницу. У меня есть там несколько очень хороших знакомых, и я мог бы неофициально узнать, ничего не объясняя, были ли какие-нибудь несчастные случаи этой ночью. Ты пойдёшь с нами, Банди?

‒ Конечно, ‒ ответил Банди, спешно заканчивая свой лёгкий завтрак. ‒ Вы пока надевайте ботинки, я сейчас.

Через несколько минут мы уже спешили по направлению к местной больнице. Мы с Банди ждали снаружи, пока Джепп наводил справки внутри, и когда мы прогуливались взад и вперёд, моё воображение дало себе волю, подстёгнутое прошлым опытом работы в неотложном отделении госпиталя общего профиля. Вскоре появился мистер Джепп.

‒ Её там нет, ‒ сообщил он, качая головой. ‒ Ни вчера, ни сегодня утром не было зафиксировано ни одного пострадавшего.

‒ Есть ли здесь другие больницы?

‒ Только военный госпиталь, ‒ ответил Джепп. ‒ Всех гражданских доставляют сюда. Таким образом, джентльмены, наши возможности представляются исчерпанными ‒ если не считать того, что можно ещё навести справки в полицейском участке. Но даже если это и было бы целесообразно, такое ни к чему не привело бы, потому что если бы что-то уже случилось ‒ я имею в виду такое, что мы надеемся, вовсе не случилось ‒ то полиция уже появилась бы у миссис Гиллоу. Ведь у Анжелины наверняка было с собою что-то, что помогло бы её идентифицировать.

‒ Да, у неё была коробочка с лекарством, ‒ сообщил я. ‒ А на ярлычке стояли моё имя и адрес.

‒ Тогда я не думаю, что мы в состоянии сделать что-либо ещё, ‒ сказал Джепп, ‒ Давайте подождём до вторника, и если к тому времени мы не получим от неё никаких вестей, то сообщим в полицию об исчезновении.

Я вынужден был неохотно признать, что ничего другого нам не остаётся. Когда я со спутниками вернулся к дому мистера Джеппа и распрощался с ними, я отправился узнать у миссис Гиллоу, не получала ли она тем временем каких либо вестей о пропавшей хозяйке.

Больше со страхом, чем с надеждой, постучал я в её дверь, и вопросительный взгляд экономки, с которым она меня встретила, облегчил мои страхи, но прогнал и надежду. Ничего нового она не слышала, и когда я рассказал ей о своих безрезультатных поисках, она со стоном покачала головою.

‒ Вы точно уверены, ‒ спросил я после некоторого молчания, ‒ что после Чатэма она не заходила домой хотя бы на минуту?

‒ Не представляю, как бы она смогла это сделать, ‒ было мне ответом. ‒ Я тогда собиралась во Фриндсбери, увидеться с сестрою, и когда я спустилась в холл, миссис Фруд открыла свою дверь и заговорила со мною. Шляпка уже была у неё на голове. Миссис Фруд сказала мне, что отправится к вам, а потом в Чатэм и сразу домой, чтобы пораньше лечь спать. Я оставила её в холле, вышла и села на трамвай до Фриндсбери, а домой вернулась без четверти десять. Дверь в её комнату так и стояла открытой, и было видно, что на столе горит лампа и стоит поднос с ужином, но к нему никто не прикасался. Я постучала в дверь её спальни, но ответа не получила, поэтому я поднялась к себе и всё прислушивалась, пока не пришло время ложиться спать. Но перед этим я ещё раз спустилась и всё осмотрела, как вам и рассказывала.

‒ А в котором часу вы отправились во Фриндсбери? ‒ спросил я.

‒ Около четверти девятого. Я сказала ей, что приду домой до десяти и попросила её не запирать дверь на засов, если она вернётся раньше меня.

‒ Тогда она, должно быть, вышла сразу за вами, ‒ сказал я. ‒ У меня миссис Фруд была около половины девятого, а от меня отправилась сразу в Чатэм. Если бы мы только знали, по какой надобности, то смогли бы отследить её перемещения. Были ли у неё знакомые в Чатэме?

‒ Насколько я знаю, у неё вообще не было знакомых, кроме вас и мистера Джеппа, ‒ ответила миссис Гиллоу. ‒ Я и представить себе не могу, что понадобилось ей в Чатэме.

После разговора с экономкой я отправился домой в очень подавленном настроении. Я пребывал в мучительной тревоге, и вынужденное ожидание убивало меня. Мне оставалось лишь торопить утро в слабой надежде, что оно принесёт мне хоть какое-то облегчение, но я был почти уверен, что и следующие новости о миссис Фруд окажутся исключительно дурными. Но ждать пассивно я тоже не мог. Несколько раз я выходил из дома и бесцельно бродил по улицам, и всякий раз ноги сами несли меня к причалам и береговой линии у излучины реки между Рочестером и Чатэмом.

На следующее утро чуть свет я был в конторе Джеппа и Банди. Но первая доставка не принесла никакого письма, а когда я повторил свой визит ближе к полудню, то и во второй почте не нашлось ни письма, ни телеграммы, да у миссис Гиллоу не было ничего нового. Я украдкой зашёл в полицейский участок и нервно просмотрел объявления на доске, а потом совершил ещё одну прогулку вдоль берега. Наконец, настало время отправляться на станцию встречать поезд из Лондона, на котором должны были прибыть мои друзья.

Пока мы шли от вокзала к моему дому, Джарвис и Торндайк несколько критически посматривали на меня.

‒ Извини меня, Стренджвей, ‒ сказал Джарвис после очередного осмотра, ‒ но мне кажется, что твоя врачебная практика действует на тебя отрицательно. Ты выглядишь подавленным.

‒ Так оно и есть, ‒ ответил я. ‒ Помните то дело, о котором я вам рассказывал? В нём произошли очень тревожащие изменения!

‒ Что-то случилось с тем наркоманом?

‒ С его женой. Она исчезла. Она ушла из дому в субботу вечером, и с той поры её никто не видел.

‒ Звучит довольно зловеще, ‒ сказал Джарвис. ‒ Вы можете сообщить нам подробности ‒ если, конечно, знаете их, и если это не нарушит ничьей тайны?

‒ Если она не объявится к вечеру, то мне всё равно придётся рассказать о них, ‒ ответил я. ‒ И меня очень радует возможность обсудить этот вопрос со знающими людьми.

И я дал им подробный отчёт обо всех событиях, не упуская ни единой детали, которая, как мне казалось, могла иметь хоть малейшее значение. Я даже почувствовал себя вправе рассказать им об инциденте в Риджентс-парке. Пока я говорил, мы дошли до моего дома и даже сели за стол, а я всё не мог остановиться. Двое моих друзей слушали меня с неослабевающим интересом.

‒ Что ж, ‒ сказал Джарвис, когда я закончил. ‒ Это всё выглядит не очень хорошо ‒ особенно в связи с тем происшествием в Лондоне. По поводу предположения вашего друга Банди, что миссис Фруд просто сбежала, тоже можно кое-что сказать, не так ли, Торндайк?

‒ Не очень много, ‒ ответил тот. ‒ Если сегодня вечером или завтра утром не придёт письмо, то эту вероятность можно отбросить. Эта леди, похоже, полностью доверяла как Стренджвею, так и этому Джеппу. Если бы ей пришлось вдруг уехать, она могла бы рассчитывать на их молчание. И она, похоже, была ответственной персоной, которая не стала бы заставлять их напрасно опасаться за собственное благополучие. Более того, если бы она оставила вас в неведении, вы бы могли навести полицию на её след, а это, думаю, было бы последнее, чего бы ей хотелось.

‒ Но можете ли вы хотя бы предположить, что с нею могло произойти? ‒ вопросил я.

‒ Строить предположения, не имея фактов, представляется ошибкой, ‒ отрезал Торндайк. ‒ Если мы исключим добровольное исчезновение, возможность несчастного случая или внезапную болезнь, то останется только одно ‒ преступление. Но против этой гипотезы есть единственное, но очень серьёзное возражение. Насколько нам известно, возможное убийство ‒ будем уж называть вещи своими именами ‒ должно было бы произойти в людном месте. Первым признаком такого убийства обычно является обнаружение тела. Здесь, однако, тело не обнаружено и через тридцать шесть часов. С другой стороны, не надо забывать, что рядом с городом протекает река. Пропавшая женщина могла упасть в неё как случайно, так и быть сброшенной туда мёртвой. Но, как я уже сказал, строить предположения бесполезно. Невозможно ни прийти к каким-то выводами, ни предпринять какие-либо действия, не располагая дополнительными фактами.

Признаюсь, я с замиранием сердца слушал, как Торндайк спокойно перебирает все ужасные возможности, но потом я понял, что такое бесстрастное рассмотрение существующих доказательств более уместно и обещает больший результат, чем действие под влиянием эмоций и личных переживаний. Осознав такое, я положил себе найти способ заручиться профессиональной поддержкой Торндайка в этом деле. Однако, пока же я не видел никакой к тому возможности. Обед практически подошёл к концу, и когда миссис Данк с каменным лицом внесла и поставила на стол кофе и графин с портвейном, а потом удалилась, не промолвив и слова, Джарвис, наблюдавший за ней с явным интересом, заметил:

‒ Неужели этот египетский Сфинкс работает у тебя по дому, Стренджвей?!

‒ Она делает абсолютно всё, ‒ ответил я. ‒ Я пытался ей помогать, но она только зарычала на меня и проигнорировала все мои попытки убираться самому.

‒ Что ж, ‒ сказал Джарвис, ‒ сама она не даёт ни малейшего повода для ответного рычания. Она приготовила нам такой обед, который бы сделал честь даже ресторану Дельмонико. Ты идёшь с нами на заседание суда, Стренджвей? Мы хотели бы отправиться туда через пару минут.

‒ Пожалуй, я тоже схожу с вами, ‒ ответил я. ‒ Тогда я смогу зазвать вас снова на чашку чая. И я хочу сделать вам одно предложение, которое можно будет обсудить на ходу. Это касается дела миссис Фруд.

Когда они вопросительно посмотрели на меня, не произнеся, однако, ни слова, я подлил им ещё кофе и продолжил:

‒ Видите ли, миссис Фруд была моей пациенткой и, в некотором смысле, моим другом. За исключением Джеппа, я был, наверное, её единственным другом в этом городе. Поэтому я считаю своим долгом выяснить, что с нею произошло, и в том случае, если ей был причинён какой-либо вред, проследить, чтобы виновные понесли наказание. Конечно, лично я не компетентен расследовать это дело самостоятельно, но я в состоянии оплатить любое стороннее расследование.

‒ Счастливчик, ‒ сказал Джарвис. ‒ Это и есть твоё предложение нам?

‒ Мне хотелось бы знать, ‒ ответил я немного нервно, ‒ смогу ли я убедить вас взяться за это дело.

Джарвис перевёл взгляд на своего шефа.

‒ Говорить о каком-то «деле» было бы преждевременно, ‒ ответил Торндайк. ‒ Пропавшая женщина может вернуться или найтись где-нибудь у друзей. Если же это не произойдёт, то за расследование возьмётся полиция, и пока нет никаких оснований предполагать, что они окажутся некомпетентны, чтобы справиться с этим. У них имеется больше средств и оборудования, чем у нас. Но если полиция потерпит неудачу, мы с Джарвисом будем готовы оказать вам любую помощь, какая только потребуется.

‒ Я всё оплачу, ‒ заверил я.

‒ Финансовые аспекты дела, ‒ улыбнулся Торндайк, ‒ могут быть рассмотрены тогда, когда они возникнут. Что ж, а теперь, я думаю, нам пора идти.

На улице мы продолжили обсуждение темы, и Торндайк сделал одно важное замечание.

‒ Вы, Стренджвей, являетесь в этом деле основным свидетелем, ‒ сказал он. ‒ Вы были последним, кто видел миссис Фруд до её пропажи, вы слышали, как она заявляла о своих планах, вы знали её обстоятельства, вы видели и лечили её мужа, и только вы можете дать точное описание её внешности незадолго до исчезновения. Я бы посоветовал, чтобы во время заседания суда, которое вас нисколько не заинтересует, вы с пользой провели время и составили бы для нас письменные заметки обо всём, что произошло, и дополнили бы их точным описанием облика, одежды и вещей пропавшей женщины. Эта информация всё равно понадобится полиции, но пригодится и мне тоже, если я когда-нибудь подключусь к вашему делу.

Как только мы сели на свои места напротив длинного стола, занятого судьёй и присяжными, я тут же принялся за дело, отстранившись, насколько мог, от происходящего в зале. К тому времени, когда заседание подошло к концу и судья огласил приговор, у меня уже были на руках две полные копии заметок: одна для полиции, и одна для моих друзей.

Как только мы вышли из здания суда, я отдал вторую копию Торндайку. Он тут же прочитал её.

‒ Это просто восхитительно, Стренджвей! ‒ сказал он, убирая документ в свою записную книжку. ‒ Я должен похвалить вас за наблюдательность. Описание пропавшей леди вы дали просто с исчерпывающей точностью! Что ж, теперь я предлагаю зайти по дороге в офис мистера Джеппа и проверить, не было ли получено каких-нибудь известий от исчезнувшей. Если таковых не обнаружится, мы будем вправе расценивать этот случай как подозрительный и требующий расследования.

Радуясь в душе тому интересу, который Торндайк, казалось, проявлял к мучившей меня тайне, я проводил моих друзей к конторе Джеппа и Банди. Пока Торндайк и Джарвис ожидали снаружи, я вошёл и спросил у старшего из компаньонов, не было ли чего нового. Банди, чья макушка была видна над перегородкой, повернулся на своём высоком стуле и посмотрел на меня, а мистер Джепп оторвался от письма, которое писал.

‒ Никаких известий, ‒ мрачно ответил мне он. ‒ Если до завтрашнего утра она не объявится, то я отправлюсь в полицию. Я думаю, и вам лучше будет пойти со мною, так как вас, возможно, тоже захотят допросить.

‒ Хорошо, ‒ ответил я. ‒ завтра в половине десятого я буду у вас.

‒ Эти двое ребят снаружи случайно не твои друзья? ‒ спросил меня Банди и, когда я подтвердил, он продолжил: ‒ Они с большим интересом читают объявление о пропаже ключа. Скажи им, что если они случайно его найдут, то вознаграждение им гарантировано. Я сам прослежу, чтобы Джепп раскошелился.

Я пообещал передать его слова. Когда я выходил, Банди продолжал внимательно рассматривать моих друзей, для верности заменив свои огромные очки моноклем.

‒ На данный момент новых вестей нет, ‒ сообщил я Торндайку, ‒ но Джепп предлагает дождаться утра, прежде чем идти в полицию ‒ чтобы дать пропавшей последний шанс, так сказать.

‒ Это мистер Джепп пялился на нас посредством какого-то нелепого зрительного устройства? ‒ поинтересовался Джарвис.

‒ Нет, это был мистер Банди, ‒ ответил я. ‒ Он подозревает, что вы нашли потерянный ключ и хотите вернуть его за вознаграждение.

‒ Какой ключ? ‒ спросил Джарвис. ‒ Они потеряли ключ от сейфа и сообщают об этом в объявлении?!

‒ Нет, это всего лишь ключ от ворот на пустыре. Там ремонтируют старую городскую стену. Кстати, я могу вам рассказать одну занимательную историю, которую я услышал там. Она должна представлять особый интерес для пары криминалистов вроде вас.

И я пересказал им историю про баржу с известью, которую услышал на стройке. Оба моих друга одобрительно посмеялись.

‒ Похоже, этот покойный Билл был легковоспламеняющимся джентльменом! ‒ заметил Джарвис. ‒ Его история напомнила мне трагическую кончину мистера Крука в романе Диккенса «Холодный дом», хотя мне и представляется, что этот Крук справился с делом куда получше Билла, поскольку ему удалось сгореть за час или два вообще без помощи извести.

За этим разговором мы незаметно дошли до моего дома, и, не успели мы войти, как миссис Данк тут же появилась с чаем, как будто специально поджидала нас. Пока я наполнял чашки, Торндайк снова заговорил о моей пропавшей пациентке.

‒ Так как мне, возможно, придётся заниматься этим делом, ‒ сказал он, ‒ пожалуйста, Стренджвей, держите меня в курсе. Я не смогу участвовать в полицейском расследовании, поэтому, прошу вас, составьте мне подробный отчёт обо всём, что вам станет известно в связи с этим. Не отбирайте факты по вашему вкусу, а опишите мне всё ‒ и о миссис Фруд, и об её муже. Пришлите мне отчёт письмом и сделайте себе ещё копию. Как только обнаружится новый факт ‒ тут же сообщайте его мне, и записывайте для себя. На месте расследования находитесь вы, а не я, поэтому брать данные для расследования я буду у вас, и если мне понадобится что-либо уточнить или подтвердить, я буду связываться с вами. И ещё кое-что: никому не рассказывайте, что вы консультировались со мной или что я обещал взяться за это дело ‒ ни мистеру Джеппу, ни полиции, ни кому-либо ещё. Даже то, что вы сами заинтересованы в разгадке, я советую держать в тайне.

‒ Но почему? ‒ спросил я с некоторым удивлением. ‒ Чем вызвана такая секретность?

‒ Дело в том, ‒ ответил Торндайк, ‒ что, когда вы расследуете преступление, вы играете против преступника. Но если преступник вам неизвестен, вы играете против невидимого преступника. Вы не видите его, а он может наблюдать за вашими действиями и отвечать на них. Логично, что вам лучше избегать такого наблюдения и совершать свои шаги в тайне. И помните, что пока вы не знаете, кто преступник, им может оказаться любой. Кто угодно может быть преступником, его невольным агентом или сознательным помощником. Если вы ошибётесь в своих заявлениях, то могут пострадать невиновные. Поэтому, сохраняйте пока молчание ‒ такое вам посоветует любой адвокат. Если здесь есть преступление, то у него будут местные связи и, возможно, местные мотивы. Думаю, и само решение загадки обнаружится тоже здесь. И если вы намерены принять участие в расследовании, держитесь обособленно и сообщайте мне все, что увидите или услышите, а я со своей стороны обещаю оказать вам любую помощь, какую только смогу.

Близился час отъезда моих друзей; мы допили наш чай и закончили разговоры. Я проводил их на вокзал, и когда я попрощался с ними, я получил ответное предложение навестить их в Лондоне ‒ приглашение, которым я решил воспользоваться при первой же благоприятной возможности.

Глава 8. Сержант Кобблдик берётся за дело

Следующим утром ровно в половине десятого я вошел в контору Джеппа и Банди, и если бы я питал какие-нибудь надежды на благоприятные новости ‒ а таких надежд у меня уже не было ‒ они развеялись бы в одно мгновение при первом же взгляде на обеспокоенное лицо старшего из компаньонов.

‒ Полагаю, ничего нового? ‒ спросил я после того, как мы обменялись короткими приветствиями.

Он мрачно покачал головой, открыл ящик своей конторки и вынул оттуда шляпу.

‒ Новостей нет, ‒ ответил он, ‒ и я боюсь, что их не будет уже никогда.

Он тяжело вздохнул, надел шляпу и медленно направился к двери.

‒ Ужасный случай! ‒ продолжил он, когда мы вместе вышли на улицу. ‒ Бедная девочка… Я представляю, насколько не по душе пришлась бы ей вся эта шумиха вокруг её имени! Вся эта ненужная огласка, объявления о розыске, сенсационные статьи в газетах, описания её внешности и вещей ‒ и лишь Господь знает, какой ещё ужас может явиться на свет вслед за этим! Я не в силах даже думать об этом!

Он медленно пошёл рядом со мною, склонив голову и опустив глаза. Весь остаток короткого пути мы проделали в молчании.

Открыв дверь полицейского участка, мы прошли в небольшой тихий кабинет, единственным обитателем которого был доброжелательного вида лысый сержант, сидевший за высоким столом. С первого взгляда мне показалось, что в облике его чего-то не хватает ‒ он выглядел словно обезглавленным. Потом я догадался: полицейский был без шлема.

‒ Доброе утро, мистер Джепп, ‒ с улыбкой произнёс сержант, откладывая перо. ‒ Чем я буду иметь удовольствие вам помочь?

‒ С огромным сожалением вынужден сообщить вам, сержант, ‒ ответил мистер Джепп, ‒ что об удовольствии речь не идёт: дело очень неприятное, ‒ и он вкратце изложил полицейскому те факты, которые заставили нас обратиться к нему.

Выслушав его, сержант достал из стола большой лист синей бумаги, двумя сгибами обозначил на нём широкие поля и, снова развернув лист, обмакнул перо в чернила и приступил к допросу.

‒ Начнём со свидетельства врача, ‒ сказал он. ‒ Итак, даму зовут Анжелина Фруд, она замужем, но живёт отдельно от мужа ‒ кстати, мне потребуется его адрес ‒ и последний раз живой её видел…

‒ Джон Стренджвей, доктор медицины, ‒ сказал я. ‒ Проживаю на Мэйдстоун-роуд в Рочестере.

‒ Последний раз даму видели около половины девятого вечера в субботу 26 апреля, когда она направлялась в Чатэм по неизвестному делу. Можете ли вы дать мне описание её внешности?

Я ответил как мог, и мистер Джепп тоже добавил пару слов. Сержант всё записал, и потом зачитал нам:

‒ Пропавшей двадцать восемь лет, рост пять футов семь дюймов, средней комплекции. У неё карие глаза, густые тёмно-каштановые волосы и ярко выраженные чёрные брови, почти пересекающиеся над переносицей. Есть ли у неё какие-нибудь родимые пятна или другие отличительные знаки, известные вам?

‒ Нет.

‒ Теперь, доктор, расскажите нам, во что она была одета.

‒ На ней было пальто цвета табака и коричневая же юбка, ‒ ответил я. ‒ Соломенная шляпка была того же цвета, с широкой бледно-зелёной лентой. Шляпка крепилась двумя булавками с серебряными головками в форме цветков мака. Пальто имело шесть бронзовых пуговиц диаметром около половины дюйма, с тиснением в виде тюдоровской розы на каждой. Так же я помню, что на ней были коричневые замшевые перчатки ‒ с застёжками, а не на пуговицах ‒ коричневые шелковые чулки и коричневые замшевые туфли с маленькими овальными бронзовыми пряжками. Ещё на ней был узкий шелковый шарф бледно-зелёного цвета с тремя пурпурными полосами на каждом конце, одной широкой и двумя узкими, а на концах шарфа были узелки из бахромы. Так же я запомнил круглую брошь с большим опалом в центре и каймой из мелких жемчужин, одна из которых отсутствовала. Потеряна была жемчужина, соответствующая на циферблате часов цифре три. При себе у миссис Фруд была небольшая женская сумочка из сафьяна с вышитыми на ней инициалами А и Ф, в которой находилась картонная коробочка с шестью белыми таблетками внутри и этикеткой доктора Партриджа сверху. На этикетке было написано имя пациентки, сама коробочка была завёрнута в белую бумагу и запечатана сургучом. Это всё, что я могу сказать наверняка. Кстати, ещё она всегда носила обручальное кольцо, а иногда надевала и кольцо африканской работы со знаками зодиака; но это кольцо могло находиться и в её сумочке. Кстати, сумочка имела застёжку в виде шарика и открывалась сверху, как кошелёк. По-моему, сумочка всегда была при ней.

Пока я делал это пространное сообщение, сержант, записывая, поглядывал на меня с удивлением, а мистер Джепп так и вовсе сидел, открыв рот.

‒ Что ж, доктор, ‒ сказал сержант, закончив скрипеть пером. ‒ Если я когда-нибудь заболею, то я первым делом пойду проконсультироваться с вами. Похоже, от вашего внимания ничего не ускользнёт. Сможете ли вы так же подробно описать нам это африканское кольцо?

Разумеется, я смог и описать кольцо, и даже сделать грубый его набросок, включая некоторые из выгравированных на нём значков. Сержант восхищённо усмехнулся и только покачал головой, скрепляя рисунок с протоколом. Заключительная часть моих показаний касалась содержания моего последнего разговора с исчезнувшей миссис Фруд и рассказа о визитах в Рочестер её мужа, и всё это сержант выслушал с глубоким интересом, тут же для памяти записывая.

Под конец рассказал я и о зловещем инциденте в доме возле Риджентс-парка. Тут сержант стал необычайно серьёзным и записал моё заявление дословно.

‒ Вы знали об этом, мистер Джепп? ‒ спросил он.

‒ Я знал только, что там случилось что-то неприятное, ‒ ответил старик, ‒ но я даже и не подозревал, что всё было настолько плохо.

‒ Что ж, эта история придаёт всему делу нехороший вид, ‒ сказал сержант. ‒ Думаю, нам придётся навести справки об этом джентльмене.

Решив, что выжал меня уже досуха, сержант переключился на мистера Джеппа, который тоже сообщил ему много полезного: от имени банкира, который выплачивал Николасу Фруду денежное пособие, до адреса женщины, когда-то выступавшей вместе с Анжелиной на сцене театра ‒ мистер Джепп предполагал, что они и дальше могли переписываться.

‒ Есть ли у вас фотография пропавшей леди? ‒ спросил сержант.

Мистер Джепп с явной неохотой вынул из кармана конверт с фотографией, несколько секунд грустно смотрел на неё, а затем протянул её мне.

‒ Я так и думал, что вам понадобится фотография, поэтому и захватил её, ‒ сказал он печально. ‒ Но я очень надеюсь, что вы не собираетесь её публиковать.

‒ Я понимаю, почему вы не хотите этого, ‒ сказал сержант участливым тоном. ‒ Но эту женщину требуется найти, а что может быть лучше для этого, чем опубликовать её портрет?

‒ Полагаю, вы правы, ‒ ответил Джепп, ‒ но мне неприятна сама мысль, что лицо бедной девочки будет смотреть на меня с газетных страниц и полицейских плакатов на каждом углу.

‒ Это верно, ‒ согласился сержант. ‒ Но, видите ли, если она жива, то это может спасти её, а если она мертва, то это ей никак уже не повредит.

Пока они так разговаривали, я не сводил глаз с милого лица на карточке, чувствуя, что я никогда больше не увижу его воочию. Это был отличный портрет, запечатлевший её точно такою, какой я её знал ‒ за исключением того, что на лице её не было и тени тех переживаний, которые омрачили последние её дни. Когда сержант протянул за фотографией руку, я отдал ему снимок, но прежде перевернул его и прочитал имя и адрес фотографа на обороте, а так же порядковый номер заказа. Мысленно повторив их для памяти, я со вздохом передал фотографию сержанту.

Дело наше было практически уже сделано. Когда мы с Джеппом прочитали наши записанные показания и поставили свои подписи, сержант приложил к ним печать и, добавив сегодняшнюю дату, убрал документы в стол.

‒ Я очень признателен вам, джентльмены, ‒ сказал он, вставая. ‒ Если я разузнаю что-либо интересное, я дам вам знать. А если какая-либо информация понадобится уже мне, то я позволю себе побеспокоить вас.

‒ Что ж, ‒ сказал Джепп, когда мы вышли на улицу. ‒ Можно сказать, что мы выпустили кошку из мешка. То есть, я хочу сказать, ‒ быстро добавил он, ‒ что мы честно выполнили свой долг. Надеюсь, мы не поторопились. Выйдет неудобно, если она вдруг вернётся, а тут её из-за нас разыскивает весь город.

‒ Боюсь, надеяться на это не приходится, ‒ вздохнул я. ‒ В любом случае, выбора у нас не было. Если совершилось преступление, то это дело полиции.

Мистер Джепп согласился со мною и мы разошлись: он направился в свою контору, а я ‒ без какой-либо конкретной цели, а лишь поддавшись смутному влечению ‒ отправился в Чатэм.

Когда я шёл по центральной улице, время от времени заходя в узкие переулки, выходящие к причалам или сараям у реки, я просматривал на ходу свои показания, сделанные полицейскому, и спрашивал себя, сообщили ли они что-нибудь полезное нашему другу сержанту, имеющему, как представлялось, большой опыт раскрытия преступлений. Мне казалось, что начать расследование невозможно иначе, кроме как узнав о передвижениях Николаса Фруда, пообщавшись с бывшей подругой Анжелины или опубликовав в газетах фотографию пропавшей.

Тут я остановился, чтобы записать в блокнот две вещи, прежде чем я их забуду: имя и адрес этой подруги ‒ её звали миссис Камберс ‒ и адрес фотографа вместе с номером фотографии. Мне пришло в голову, что я смогу получить у фотографа копию снимка, и я решил даже заказать второй отпечаток для доктора Торндайка. Эта мысль потянула за собой другую: я вспомнил, что должен был подготовить для доктора краткий обзор новостей, и мне лучше было сделать это безотлагательно, пока факты ещё свежи у меня в голове. Прогуливаясь по пирсу, я начал записывать в блокнот показания Джеппа в полиции так, как я их запомнил, но потом понял, что некая ужасная мысль не даёт мне сосредоточиться: возможно, в этот самый момент в мутных водах реки неподалёку от меня плавало мёртвое тело дорогой и навеки потерянной для меня Анжелины Фруд. Не в силах бороться с нараставшей тревогой, я покинул пирс и быстрым шагом направился домой, зайдя по дороге в магазинчик канцелярских товаров, чтобы купить пачку бумаги для своих будущих заметок.

Когда Торндайк давал мне свои инструкции, они показались мне излишне педантичными. Он потребовал от меня полного рассказа обо всех без исключения фактах и обо всех без разбору персонах, могущих иметь отношение к делу. Но когда я приступил к изложению новостей, преимущество такого подхода стало очевидным. Во-первых, упорядоченное повествование помещало все события в правильную последовательность и высвечивало их связи, а во-вторых, попытка изложить всё, что я знаю, продемонстрировала, насколько же мало мне было известно. Людей, имеющих отношение к делу, я насчитал всего пять: сама Анжелина, её муж, затем миссис Гиллоу, и господа Джепп и Банди. О первых двух я знал только то, что видел собственными глазами, да то, что рассказала мне Анжелина; об остальных трёх я не знал практически ничего. Не то что бы мне это казалось особенно важным, но у меня были инструкции Торндайка, и, в соответствии с ними, я решил провести собственные осторожные изыскания, которые снабдили бы меня хоть какими-нибудь деталями для отчёта Торндайку. В течение следующих нескольких дней я, действительно, кое-что разузнал о них ‒ сейчас я попытаюсь изложить здесь ту скудную и часто тривиальную информацию, которую я собрал и позже сообщил Торндайку в дополнительном отчёте.

Миссис Гиллоу была женою моряка, второго помощника капитана некоего парусника, который в тот момент совершал рейс в Австралию. Моряк отсутствовал уже около четырёх месяцев и вскоре должен был вернуться домой. Миссис Гиллоу была уроженкой Рочестера и знала мистера Джеппа на протяжении нескольких лет. Комнаты её были в первом этаже, и она жила в них совершенно одна, детей у неё не было. С Анжелиной она в первый раз увиделась, когда та поселилась в Рочестере, но она ничего не знала ни о прошлом, ни о делах Анжелины, за исключением того факта, что та ушла от мужа.

Мистер Джепп тоже родился в Рочестере и прожил в городке всю свою жизнь. Контора досталась ему после смерти бывшего его партнёра, некоего мистера Бердена. Джепп был холостяком, а в родстве с Анжелиной был потому, что его брат, ныне покойный, когда-то женился на тётке Анжелины.

Что касается Банди, то он вообще не имел отношения к этому делу, так как видел Анжелину всего раз-другой, да и тогда не обменялся с нею и парою слов. В Рочестер он приехал недавно, всего лишь полтора месяца назад, откликнувшись на объявление Джеппа о поиске помощника. Банди рассчитывал стать Джеппу компаньоном в деле, но договор о партнёрстве ещё не был подписан, хотя обе стороны были вполне очевидно довольны друг другом.

И это была вся информация, которую я смог передать Торндайку; понятно, что, за исключением рассказа об инциденте в Лондоне, она ничего не стоила. Тем не менее, из неё следовал вывод, что если за исчезновением Анжелины кто-то и стоял, то искать этого человека надо было не в Рочестере, а в каком-то другом месте.

Отправив свои заметки Торндайку и раз за разом перечитывая оставшуюся у меня копию, я начал осознавать справедливость замечания Торндайка о том, что расследованиями должны заниматься полицейские ‒ то есть, люди с опытом и возможностями для такого ‒ а не новички в этом деле, вроде меня. Всякий раз, когда я пытался придумать какой-нибудь план по розыску пропавшей моей знакомой, я сталкивался с тем фактом, что я и понятия не имел, с чего мне начать и что именно делать. Что же до Торндайка, то у него тоже не было иных данных для анализа, кроме тех, которые я мог сообщить ему, а их было с очевидностью недостаточно для начала расследования. Я даже начал с надеждой посматривать в сторону полицейского участка, ожидая, что, может быть, хоть они обнаружат какие-нибудь новые факты, способные пролить лучик света на эту ужасную и непостижимую загадку.

Долго ожидать мне не пришлось. Уже в следующую пятницу, когда я после обеда сидел в гостиной с книгою в руке, а мысли мои переполняли воспоминания о тех памятных вечерах и приятных разговорах в обществе милой Анжелины (которые, как я понимал, миновали навсегда), раздался звонок в мои двери, и миссис Данк, войдя, объявила:

‒ К вам сержант Кобблдик, сэр.

‒ Попросите его войти, миссис Данк, ‒ сказал я, откладывая книгу и вставая, чтобы встретить гостя. Сержант вошёл, держа шлем в руке, и поприветствовал меня доброжелательной и, одновременно, деловой улыбкой.

‒ Садитесь, сержант, ‒ сказал я, пододвигая ему кресло. ‒ Надеюсь, вы принесли добрые вести.

‒ Это так, ‒ ответил он, лучась улыбкой. ‒ Я рад сообщить вам, что мы уже хорошо продвинулись в расследовании. Мы взяли, так сказать, довольно резвый старт.

Осторожно пристроив свой шлем на столике рядом с креслом, сержант достал из кармана бумажный конверт и медленно открыл его. Из конверта он вынул какой-то небольшой предмет, полностью спрятавшийся в его ладони.

‒ Вот, доктор, ‒ сказал сержант самодовольно, ‒ что вы скажете на это?

Я вгляделся внимательнее ‒ и моё сердце, показалось мне, почти перестало биться. В руке у сержанта была брошь Анжелины!

Некоторое время я таращился на сержанта в безмолвном ужасе, а потом смог лишь хрипло выдавить:

‒ Где… где вы нашли это?!

‒ Там же, где и надеялся найти, ‒ ответил сержант, с нежностью глядя на украшение. ‒ В ломбарде в Чатэме.

‒ И вы выяснили, кто заложил её? ‒ спросил я.

‒ В некотором смысле, да, ‒ с вежливой улыбкой ответил сержант.

‒ Что значит «в некотором смысле»?! ‒ не понял я.

‒ Я имею в виду, что назвался-то он Джоном Смитом, только это, понятно, не настоящее его имя, ‒ ответил Кобблдик. ‒ Да и адрес проживания, который он оставил ‒ Чатэм, переулок Суффера, 26 ‒ тоже ложный, так как такого дома в Чатэме нет. Я это сразу проверил, так как переулок Суффера совсем рядом с ломбардом, и никакого Джона Смита или дома номер 26 я там не обнаружил.

‒ То есть, вы так и не знаете, кто же заложил брошь в ломбарде?

‒ Точно сказать мы пока не можем, ‒ ответил сержант, ‒ но у нас есть хорошее описание посетителя, которое дала жена владельца ломбарда. Она сказала, что сразу же узнала бы этого человека, если бы встретила его где-нибудь снова. Это был моряк в бушлате и фуражке ‒ невысокий парень, загорелый, с маленькими короткими усиками тёмного цвета, и с родинкой или бородавкой на левой стороне носа, у самого кончика. Женщина спросила его, откуда у него эта брошь, и он ответил, что она дескать «принадлежала его старухе». Но гораздо более вероятно, что он просто нашёл её.

‒ Почему же это? ‒ спросил я.

‒ Просто потому, что если бы он… хм… получил её незаконным путём, то он вряд ли заложил её в Чатэме через сорок восемь часов после уби… э-э… после того, как она была утеряно. Он должен был ведь предполагать, что ростовщики будут предупреждены, но заявился в ломбард в понедельник вечером.

‒ Но если он просто нашёл брошь, то его личность ведь не имеет большого значения, ‒ заметил я. ‒ В любом случае, вы так и не знаете, кто же он.

‒ Нет-нет, его личность очень важна! ‒ уверил меня сержант. ‒ Я почти уверен, что он просто нашёл брошь, но ведь это только моя личная уверенность, а не факт. Возможно, он получил его и другим, менее законным путём. Обнаружение броши делает наши предположения, что произошло преступление, гораздо более основательными. Если бы мы могли точно выяснить место, где была найдена брошь, мы бы смогли, вероятно, установить и место преступления. Нет-нет, этот моряк мне необходим, и я собираюсь приложить все усилия, чтобы разыскать его!

‒ Но я не совсем понимаю, как вы намереваетесь его найти, ‒ сказал я. ‒ По-моему, у вас нет зацепок.

‒ У меня есть его нос, ‒ ответил сержант.

‒ Но мужчин с родинками на носу может быть довольно много!

‒ Это уж их проблема, ‒ парировал он. ‒ Если я найду человека, соответствующего описанию, я задержу его до той поры, пока «миссис Ломбард» на него не взглянет. Конечно, если она скажет, что это не тот человек, то его придётся отпустить.

‒ Как она сможет такое сказать, если у него будет родинка на носу? ‒ не понял я. ‒ Стоит ей увидеть родинку, и она будет совершенно уверена, что это он и есть.

Сержант мягко улыбнулся.

‒ Да, такое возможно, ‒ признал он. ‒ Некоторые женщины весьма самоуверенны, когда дело доходит до опознания. Но обычно их слова можно проверить по другим уликам. И если этот парень просто подобрал где-то брошь, то он наверняка заявится к нам, чтобы рассказать, где он её нашёл, и тем снять с себя подозрения в преступлении. Но пока что, такого ещё не произошло.

Какое-то время мы сидели молча, думая каждый о своём. Эта неожиданная находка словно открыла в моей душе какие-то шлюзы, до сей поры кое-как сдерживающие моё отчаяние, теперь вдруг затопившее меня с головой. Если раньше и оставалась хотя бы маленькая надежда, что тайна исчезновения Анжелины может быть решена, то обнаружение её брошки убило во мне эту надежду. Я понял, что Анжелина ушла из моей жизни навсегда. Она была мертва. Крохотное украшение, когда-то принадлежащее ей, а теперь попавшее в наши руки, с неумолимой определённостью свидетельствовало о смерти Анжелины. Я вздрогнул, осознав эту мысль, и в этот момент из горя и отчаяния, охватившего мою душу, во мне родилась жгучая ненависть к негодяю, который убил её ‒ ненависть и жажда мести.

‒ Обнаружилась ещё одна странность, ‒ нарушил молчание сержант. ‒ Может, это ничего и не значит, но всё равно это немного странно. Насчёт её мужа, Николаса Фруда.

‒ Что насчёт него? ‒ резко спросил я.

‒ Выглядит так, будто он тоже исчез. Но это я сообщаю вам конфиденциально, доктор. За пределами участка мы о таком не говорим, да и прессе мы доверяем мало.

‒ Разумеется, ‒ сказал я. ‒ Я умею хранить секреты, сохраню и ваш тоже.

‒ Уверен, что сохраните. Что ж, тогда вот что нам стало известно об этом человеке, Фруде. В прошлую пятницу он покинул свою квартиру в Лондоне и уехал на пару дней. Но назад он не вернулся, и никто не знает, что с ним стало. Он собирался поехать в Брайтон, где у него есть несколько сердобольных родственников, иногда помогающих ему деньгами, но в Брайтон он не приехал, и родственники о нём тоже ничего не слышали. Странно, не правда ли? Вы говорили мне, что видели его в понедельник?

‒ Да, и с тех пор я его не встречал, хотя и присматривался к приезжим. Но этот Фруд всё равно мог приехать незамеченным. Его исчезновение выглядит подозрительным.

‒ Да, оно выглядит странноватым, ‒ согласился сержант, ‒ но у нас нет никаких фактов, свидетельствующих о том, что он появлялся в Рочестере.

‒ А другие запросы вы сделали? ‒ спросил я.

‒ Мы разыскали эту леди, мисс Камберс, но не добились от неё ничего полезного для следствия. На прошлой неделе, двадцать четвёртого числа, она получила от миссис Фруд письмо, но в нём, однако, не оказалось и намёка на то, что та намеревалась покинуть Рочестер. Что ж, пока это всё, что мы имеем. Тайна, похоже, целиком и полностью связана с нашим городом, так что нам здесь её и разгадывать.

Его последнее замечание произвело на меня сильное впечатление. Он выразился точно так же, как и Торндайк, да и на расследуемое дело смотрел похоже.

‒ Есть ли у вас какие-нибудь предположения относительно того, что могло с нею произойти? ‒ спросил я.

‒ Строить предположения не имеет смысла, ‒ добродушно улыбнулся сержант. ‒ Сначала мы должны собрать факты. Но если посмотреть на это дело непредвзято, то два или три факта просто-таки бросаются в глаза. Во-первых, есть все основания предполагать убийство; во-вторых, тело жертвы не найдено; и в-третьих, рядом с городом протекает большая река. В субботу вечером высшая точка прилива была в половине двенадцатого ночи, так что, скажем, в половине десятого большая часть берега и опоры причалов и мостков были уже полностью в воде.

‒ То есть, вы считаете, что её убили, а тело бросили в реку?

‒ Такое наиболее вероятно, насколько я могу судить. Река есть, а тела на берегу нет. Но, как я уже сказал, строить догадки пользы нам не принесёт. У нас есть люди, проводящие розыски на реке по всей её длине, от Аллингтонской плотины до Ширнесса, но это пока единственное, что мы можем сделать. Рано или поздно тело будет найдено. Конечно, пока это не произойдёт, мы не сможем открыть настоящее уголовное дело, но даже если мы и обнаружим тело, это не обязательно приблизит нас к поимке убийцы. За исключением этого Фруда, ни у кого, кажется, не было причины желать ей дурного, а если это была просто попытка ограбления с последующим убийством, то и вообще маловероятно, что мы когда-нибудь обнаружим виновника.

Высказав это довольно пессимистическое соображение, сержант встал, взял со стола шлем и ушёл, пообещав сообщать мне о любом дальнейшем развитии событий.

Сразу же после его ухода я записал суть того, что он говорил, в отчёт для доктора Торндайка. Пока я был занят этим, почтальон доставил письма, среди которых был и пакет от лондонского фотографа, приславшего, как я и просил, две копии того фотоснимка Анжелины, который Джепп передал сержанту Кобблдику. Одну из фотографий я вложил в конверт с моим сообщением Торндайку ‒ просто на всякий случай и в надежде, что она хоть как-то пригодится в расследовании ‒ и, наклеив на конверт марку, я вышел из дому, чтобы бросить письмо в почтовый ящик.

Глава 9. Находка на берегу реки

Та часть главной улицы Чатэма, которая идёт вдоль реки Медвей, имеет множество весьма характерных для старых прибрежных городов «коммуникаций» между улицей и берегом. Это могут быть просто ворота на пристань, или переулки, ведущие к грузовому двору и затем к той же пристани, или крытые туннели с мостками, снова выводящие к линии воды и пристани. Со стороны улицы они обычно почти незаметны для обыкновенных прохожих, но для жителя берега ‒ этакой помеси человека и водяной крысы ‒ они являются и норой, и дорогой к дому.

После визита сержанта я излазил их все. Дни напролёт я бродил по брусчатке грузовых дворов и дереву причалов, обшаривая взглядом илистый берег или внимательно вглядываясь в мутную приливную воду, бурлящую между баржами и вокруг свай. Я забирался в прибрежные кирпичные норы, проползая по их скользким ступеням, и следовал извилистыми проходами через горы нечистот, пока не выходил, наконец, на берег, где свежий запах водорослей смешивался с запахами гниющих отбросов. Жители маленьких, покосившихся домов, выстроившихся вдоль этих переулков, смотрели на меня с удивлением и любопытством, смешанным с подозрением, а их дети, игравшие на кучах мусора, проявляли ко мне искренний интерес, бросаясь в меня серой грязью. Но нигде ищущий взгляд мой не находил того, чего искал он с таким ужасом и нетерпением.

Примерно через неделю, когда я возвращался домой после одной из таких экспедиций, я заметил на пороге собственного моего дома некоего человека, сразу же привлекшего моё внимание своим необычным обликом. Он был одет в том особом, «земноводном» стиле, который так принят у обитателей прибрежных районов города. Он что-то держал в руке и поглядывал на этот предмет, пока ожидал, что ему откроют дверь после звонка. Я не успел подойти ближе, как миссис Данк уже впустила его, и когда я вошёл в гостиную, я застал их обоих, разговаривающих на повышенных тонах.

‒ Вот здесь сам доктор, ‒ говорила как раз мистер Данк, ‒ можете ему и совать это в руки, а мне не надо!

Человек обернулся и протянул ко мне сжатую в кулак ладонь, невообразимо грязную.

‒ Глянь-ка, мистер, чего у меня тут, ‒ сказал он хрипло. ‒ Небось, твоё добро?

Он разжал кулак, и я увидел у него на ладони небольшую картонную коробочку с этикеткой доктора Партриджа, всю испачканную в грязи и саже. Я тут же узнал её. Когда я дрожащими пальцами взял коробочку и осмотрел внимательнее, то под пятнами грязи я различил написанные моим почерком три слова: «для миссис Фруд».

‒ Где… где вы нашли это? ‒ выдавил я.

‒ На берегу в грязи валялась, ‒ ответил он. ‒ Прямо промежду пирсом «Солнечный» и концом Корабельной аллеи. Ровно там, докуда прилив достаёт. Стоит эта штучка чего?

‒ Да, ‒ ответил я. ‒ Это очень важная находка. Я попрошу вас сейчас же пройти со мною в полицейский участок.

‒ Это ещё на кой?! ‒ спросил он с подозрением. ‒ Мне в полицию незачем! Если эта вещица чего-то стоит, так дайте мне сколько не жалко, да и покончим с этим!

Я выдал ему полкроны просто для того, чтобы развеять его подозрительность, а потом сказал:

‒ Думаю, вам всё же лучше будет дойти со мной до участка. Сержант непременно захочет, чтобы вы показали то место, где нашли эту коробочку, а позже помогли нам обыскать берег. Я прослежу, чтобы вам заплатили за хлопоты.

‒ Чего-то я в толк не возьму, мистер, ‒ сказал он. ‒ Какой в этом интерес для полиции-то?

Я кратко объяснил ему существо дела, и лицо его вдруг озарилось пониманием.

‒ Так вот оно что! ‒ воскликнул он. ‒ Я же видел эту бумагу о розыске ‒ она у нас на двери лодочного сарая наклеена! Так это штучка той пропащей дамочки, говорите вы?! Тогда она, небось, подороже чем полкроны стоит!

‒ Возможно, ‒ ответил я. ‒ Но мы сначала послушаем, что скажет сержант.

И с этими словами я открыл дверь и вышел, и мой новый знакомый с величайшей живостью последовал за мною, всю недолгую дорогу до полицейского участка не уставая напоминать мне о моём обещании проследить, чтобы ему предложили соразмерное его услугам вознаграждение.

Несомненно, со стороны мы выглядели странной парочкой. Я заметил, что многие прохожие удивлённо оборачивались нам вслед, а когда мы проходили мимо конторы мистера Джеппа, я увидел над зелёной занавеской в окне верхнюю половину лица Банди, разглядывавшего нас через огромные свои очки с нескрываемым интересом.

Войдя в помещение полицейского участка, я поинтересовался у дежурного констебля, могу ли я увидеть сержанта Кобблдика. К счастью, тот был в своём кабинете. Когда я показался в дверях, сержант поприветствовал меня доброжелательной улыбкой, а на моего сопровождающего бросил быстрый и внимательный взгляд, полный профессионального интереса. Я понял, что излагать мою историю не имеет уже смысла, так как сержант разобрался во всём с полувзгляда, поэтому просто достал из кармана коробочку и кивнул головою в сторону моего спутника.

‒ Похоже, мы напали на след, ‒ сказал сержант, снимая с крючка свой шлем. ‒ Как тебя зовут, сынок, и где ты живёшь?

«Сынок» с явной неохотой рассказал, что зовут его Сэм Хупер, а живёт он в переулке Грязных Якорей. Сержант записал это, надел шлем и пригласил Хупера «прогуляться с нами» ‒ очевидно предполагая, что я тоже составлю ему компанию.

В окне конторы Джеппа я ещё издалека заметил не одну, а теперь уже две головы над занавеской ‒ мистеру Джеппу для такого пришлось, очевидно, подняться на цыпочки. Едва мы миновали дом, как голова Банди внезапно пропала из виду, а через несколько мгновений её хозяин появился на пороге, сбежал по ступенькам и поспешно перешёл дорогу, догоняя нас.

‒ Что слышно нового, доктор? ‒ спросил он, подходя. ‒ Джеппа едва не хватил удар от волнения. Они нашли тело?

‒ Не тело, нет, ‒ ответил я. ‒ Только коробочку, которая была у неё в сумке. Мы собираемся осмотреть место, где её нашли.

‒ И, может быть, найти и сумку тоже? ‒ продолжил Банди. ‒ Держу пари, она тоже где-то там ‒ если её ещё не украли. Думаю, доктор, я пойду с вами. Тогда я смогу рассказать Джеппу всё в деталях.

Я не возражал. Сержант Кобблдик тоже не стал возражать, хотя по его лицу и было заметно, что он охотнее отказался бы от общества мистера Банди. Но сержант был тактичным и учтивым человеком ‒ настолько, что даже показал новому участнику нашей экспедиции найденную Хупером улику.

‒ Она довольно грязная, ‒ заметил Банди, осторожно вертя коробочку в пальцах. ‒ Разве ты, доктор, не завернул её в бумагу, когда отдавал леди?

‒ Там была бумажка сверху, ‒ вмешался Хупер, ‒ но я её порвал, когда захотел глянуть, что там внутри. А что грязная, так это от моих клешней. Я же ими в грязи копаюсь, потому они завсегда такие, ‒ и он продемонстрировал нам свои измазанные землёй и сажей ладони, а потом небрежно вытер их о штаны.

‒ Меня удивляет, ‒ сказал Банди, ‒ что картон не размок.

‒ Не, не было такого, ‒ подтвердил Хупер. ‒ Обёртка была вся чистая, когда я это нашёл.

‒ Выглядит так, будто грабители вывернули сумку и вывалили на землю всё, что было им не нужно, ‒ сказал сержант. ‒ А потом, вероятно, они выбросили и сумку. Десять против одного, что её уже унесло приливом. Но если нет, то она должна быть где-то выше линии воды. Высоки ли нынче приливы, Хупер? ‒ спросил он.

‒ Примерно до середины задницы, ‒ было ему ответом, а несколько мгновений спустя наш проводник добавил: «Это здесь, внизу», и прошёл во что-то, похожее на сделанную в полу дверь.

Мы по очереди проследовали за ним, осторожно спускаясь по испачканным в грязи кирпичным ступеням и низко наклоняясь, чтобы не удариться о нависающие над нами балки фундамента старинного деревянного дома. Внизу мы гуськом пошли по узкому и кривому проходу между грязными стенами и прогнившими дощатыми перегородками, пока после многих поворотов мы не вышли на широкие деревянные ступени, густо измазанные желтой глиной. По этим ступеням мы спустились на покрытый бурыми водорослями берег.

‒ А теперь, ‒ сказал Хуперу сержант, подворачивая брюки, ‒ покажите, где вы нашли улику.

‒ Вон там, где шхуна. Прямо промежду нею и пристанью, ‒ ответил наш проводник и повёл нас по грязной полосе песка между двумя линиями, образованными из вынесенного рекою на берег мусора ‒ они соответствовали отметкам приливов, вызванных луною и солнцем.

Стараясь не испачкаться, мы проследовали за ним и стали разгребать водоросли и мусор в узком пространстве между бортом шхуны и брёвнами причала.

‒ А что мы вообще ищем? ‒ поинтересовался Хупер.

‒ Мы ищем кожаную дамскую сумочку, ‒ ответил сержант, ‒ или что-нибудь такое, что покажется нам подозрительным.

‒ Сумка тут долго не пролежала бы, ‒ заявил Хупер. ‒ Кто-нибудь её быстро бы прибрал. Ежели, конечно, её чем сверху не завалило бы…

Он выпрямился и окинул берег цепким взглядом, а затем вдруг направился к большой куче водорослей и мусора, поверх которой валялись остатки какой-то корзины. Мы тоже двинулись за ним, хотя и гораздо медленнее, поскольку вынуждены были смотреть под ноги, чтобы не провалиться в грязь; поэтому Хупер добрался до корзины первым. Отбросив её в сторону, он встал на колени и принялся разгребать мусор руками. Я был от него ещё в дюжине ярдов, когда он вдруг вскочил на ноги с торжествующим возгласом: над головой в поднятой руке он держал сафьяновую дамскую сумочку.

‒ Думаю, нет никакой необходимости просить вас опознать её, доктор, ‒ сказал сержант, забирая у Хупера его находку. ‒ Она полностью соответствует описанию, которое вы сделали для мистера Торндайка.

Тем не менее, он передал её мне, особо обратив моё внимание на инициалы «А.Ф.», вытисненные на коже. Я с тяжёлым сердцем осмотрел сумочку: она выглядела так, будто пробыла в воде совсем недолго, и внутри неё не обнаружилось ничего, кроме заправленного глубоко в кармашек платочка. Не сказав ни слова, я вернул находку сержанту.

‒ А теперь, Хупер ‒ сказал он, ‒ оставайся здесь до прихода моих людей. Когда они придут, можешь помочь им, если захочешь. Помни, что всё, что будет найдено ‒ неважно, что ‒ должно быть передано моим людям, и за это тебе выплатят полную стоимость найденного и премию за находку. Ты понял меня?

‒ Да уж сообразил, ‒ ответил Хупер. ‒ Вы со мной по-честному, и я с вами туда же. С места не сдвинусь, пока ваши не прибегут.

Оставив его охранять место находки, мы отправились вдоль берега назад, вдвое внимательнее рассматривая теперь весь тот мусор, который попадался нам по пути.

‒ Вообще-то, у меня не было полномочий предлагать этому парню вознаграждение, ‒ сказал Кобблдик, когда мы поднялись по деревянным ступеням, ведущим на Корабельную аллею. ‒ Но суперинтендант поручил это дело мне, и я не собираюсь упустить свой шанс, пытаясь сэкономить казне пару шиллингов. Хорошие отношения с прибрежными жителями мне важнее.

‒ Вы уже опубликовали список вещей, которые ищете? ‒ спросил Банди.

‒ Нет, только описание пропавшей женщины и её одежды, ‒ ответил сержант. ‒ Но, возможно, список вещей, которые могут быть найдены, тоже будет полезен. Люди плохо соображают. Да, идея хорошая. Я напечатаю такой список и расклею его возле пристани и в доках. Тогда они сразу сообразят, что искать.

В конце Корабельной аллеи он остановился и, тепло поблагодарив меня за содействие в поисках, свернул в сторону центра Чатэма. Мы с Банди постояли немного, глядя ему в спину, а потом повернулись и отправились в Рочестер.

‒ Прямо скажем, сержанту незаслуженно повезло найти эту сумочку, ‒ заметил Банди по дороге. ‒ Он с самого начала должен был обыскать берег. Но сержант умно поступил, пообещав заплатить этому «ловцу покойников», Хуперу. Я полагаю, тот целые дни проводит на берегу, высматривая проплывающие трупы и собирая всякие мелочи, которые может выбросить река. За обнаружение тела назначена ведь награда, целых два фунта.

‒ Они что, расклеили объявления?

‒ Да, одно даже висит в окне нашей конторы. Мурашки по коже, правда?

‒ Да, это ужасно, ‒ ответил я, и некоторое время мы шли молча.

‒ Боже, я совсем ведь забыл! ‒ воскликнул вдруг Банди. ‒ У меня же есть для вас новость от Джеппа! В город приехал один выдающийся американский археолог, и Джепп собирается организовать для него экскурсию, чтобы показать всякие древности. Он подумал, что вы, вероятно, тоже захотите к нам присоединиться.

‒ Довольно мило с его стороны, ‒ кисло сказал я. ‒ Звучит так, будто может получиться интересно.

‒ Обязательно получится! ‒ заверил меня Банди. ‒ Наш Джепп ‒ большой энтузиаст архитектуры и всяких древностей, и пользуется в этом деле значительным авторитетом. Присоединяйтесь, доктор! Этот американец ‒ его зовут Уиллард ‒ собирается взять с собою фотографа, чтобы тот запечатлел наши памятники и руины, и позднее мы тоже сможем получить по отпечатку. Ну, разве это не замечательно?

‒ И когда состоится экскурсия?

‒ Послезавтра. С утра мы осмотрим собор, а после полудня город и замок. Так я скажу Джеппу, что вы с нами?

‒ Да, и передайте ему мою благодарность за приглашение.

В этот момент мы уже подошли к дверям конторы.

‒ Конечно, передам, ‒ ответил Банди. ‒ Разумеется, если вы не захотите зайти к нам и передать эту радостную весть сами.

‒ Нет, только не сейчас, ‒ сказал я. ‒ Мне нужно зайти домой и переобуться. Я промочил ноги.

‒ Я тоже, чёрт побери, ‒ согласился Банди, печально взглянув на свою изящную обувь. ‒ Больше не полезу в грязь, пока не обзаведусь сапогами. Надо бы сменить туфли, пока они не попались на глаза миссис Данк.

С этими словами он поднялся на крыльцо конторы, а я отправился в сторону дома, решив там последовать его совету и избежать язвительных комментариев экономки, разувшись ещё в прихожей.

Глава 10. Памятники старины и «Синий кабан»

Дома меня ожидало письмо от доктора Торндайка, в котором сообщалось, что он примет моё предложение, сделанное некоторое время назад, и приедет в Рочестер в следующую субботу, чтобы провести со мною все выходные. Я весьма обрадовался этой новости и даже почувствовал себя несколько польщённым тем, что буду принимать столь уважаемого гостя. Однако, на тот же день была назначена и археологическая экскурсия Джеппа, и я тут же пожалел, что уже согласился принять в ней участие. Но Торндайк прибывал поездом только после полудня, так что у меня оставалось время изменить свои планы, если такое потребуется.

Экскурсия выдалась просто замечательная, и особенно понравилось мне наше утреннее посещение Рочестерского собора. Не менее интересным оказалось и внезапное раскрытие передо мною личности моего друга Джеппа. Этот обычно сухой и немногословный человек буквально преображался, когда говорил о предметах, в которые был влюблён. Он светился энтузиазмом, источал самый дух средневековой романтики, про каждый камешек он мог рассказать удивительную и познавательную историю. Древний собор словно бы сам заговорил с нами, поведав, каким грубым и невысоким он был в своём начале, как прошедшие столетия преобразовали его, как стал он домом для монахов и епископов, чьими наследниками мы были, и на чьи покои и комнаты смотрели теперь с таким благоговением. Собор стал для нас живым существом, рождение и рост которого мы словно смогли наблюдать, и чьи превратности судьбы мы могли отслеживать. Под руководством Джеппа мы заглянули в далёкие века прошлого, когда простые каменщики-норманны строили наш город, а прославленные мастера возводили удивительной красоты собор, и под нашим взглядом банальность современности отступала, а возвышенная привлекательность древности выходила на передний план и очаровывала нас.

Но мой рассказ ‒ не об архитектуре средних веков, и они не являются предметом интереса читателя, хотя и оказали определённое влияние на сюжет моей истории. Поэтому я не буду описывать маршрут нашей экскурсии по собору ‒ в сопровождении мастера фотографической светописи ‒ через неф и галереи, от хоров к трансептам, и от башни до подземелья. Скажу только, что в конце того восхитительно познавательного утра я отправился домой, заряженный новыми и разнообразными знаниями и с сердечным приглашением Джеппа моему гостю тоже присоединиться к дневной археологической экспедиции, если у него появится такое желание.

Такое желание у Торндайка, по видимому, наличествовало, так как он сразу же принял предложение Джеппа, стоило лишь мне заикнуться о нём.

‒ Я никогда не упускаю возможности узнать что-то из первых рук, ‒ сказал он. ‒ Ваш друг мистер Джепп, очевидно, настоящий эксперт во всём, что касается археологии. Похоже, специальные познания просто переполняют его, и, заметьте, он получил их самостоятельно, просто углублённо изучая предмет. Такой человек за час сможет рассказать вам больше, чем все путеводители поведают за всю жизнь. Но если мы присоединимся к экскурсии, то нам очень пригодится крупномасштабная карта города. Есть у вас такая?

‒ Нет, но мы сможем раздобыть её по дороге на место встречи, ‒ ответил я. ‒ Кстати, вы получили мой отчёт?

‒ Да, я получил его вчера, ‒ сказал Торндайк. ‒ Собственно, он и стал причиной моего приезда. Находка сумочки на берегу в некоторой степени придаёт нашим теориям недостающую определённость. А вот обнаружение броши продвигает расследование лишь незначительно. Вполне возможно, что она была вульгарно потеряна, а потом совершенно посторонний прохожий подобрал её. По крайней мере, именно так это и выглядит, поскольку очень маловероятно, чтобы грабитель или убийца рискнул бы отнести её в ломбард, да ещё в том самом районе, где он совершил своё преступление. И по значительному прошествии времени, когда полиция уже могла поднять тревогу. Ваш сержант, вероятно, прав, предполагая, что человек с бородавкой тут ни при чём. Но вот обнаружение сумочки ‒ это совсем другое дело. Оно связывает исчезновение миссис Фруд с рекой, и заставляет нас подозревать здесь преступление.

‒ Как вы думаете, могла миссис Фруд просто случайно упасть в реку?

‒ Такое тоже возможно, ‒ признал Торндайк. ‒ Но именно здесь и проявляется значение брошки. Если пропавшая женщина просто упала в воду с какой-нибудь пристани или пирса, то нет никаких причин, почему её брошка могла оторваться и упасть где-нибудь на землю ‒ как это, очевидно, и произошло. Обнаружение сумочки возле воды, а брошки на берегу, предполагает борьбу на суше, предшествовавшую падению в реку. Кстати, вы не знаете, что было в той сумочке?

‒ Нет, не знаю, ‒ признался я. ‒ Когда сумочку нашли, она была пуста ‒ за исключением пакетика с таблетками и того платочка в кармашке, о котором я сообщил вам в письме.

‒ Да, платочек я помню, ‒ задумчиво сказал Торндайк. ‒ Между прочим, я должен вас поздравить: ваши отчёты превосходны. Но в них я обнаружил две или три необычных детали. Во-первых, что касается коробочки с таблетками. Вы упоминаете, что её нашли нераспечатанной, и когда упаковку сорвали, бумага оказалась совершенно чистой. Следовательно, в воду она не попадала. Вероятно, кто-то с довольно чистыми руками вынул пакетик из сумки раньше, чем бросить её в реку, а сам пакетик был выкинут на берег выше линии прилива. Между прочим, если предположить, что исчезновение произошло вечером 26 апреля, пакетик целых десять дней пролежал на берегу, пока его не нашли седьмого мая. Возможно, в этом и нет ничего особенного, но дело в том, что дамские сумочки носят в руке, и миссис Фруд наверняка уронила бы её, если бы случилась какая-либо борьба. Как тогда сумочка попала в реку, и как часть её содержимого оказалась на берегу в совершенно чистом и сухом виде?

‒ Остаётся лишь предположить, ‒ сказал я с внутренним содроганием, поскольку обсуждение столь ужасных подробностей заставило мою кожу покрыться мурашками, ‒ что, когда убийца столкнул мёртвое тело в реку, он поднял сумку, достал из неё все ценные предметы, а остальное просто вытряхнул на берег.

‒ Да, похоже, что именно это и произошло, ‒ с некоторым сомнением в голосе согласился Торндайк. ‒ В таком случае, место, где была найдена коробочка с таблетками, приблизительно и было местом преступления. Так как коробочка никогда не была в воде, она не могла быть унесена в это место приливом, и невозможно представить себе, каким ещё образом она могла туда попасть. Её чистая и неразорванная обёртка, похоже, исключает участие в этом человека. Тогда естественно возникает вопрос: является ли то место, где была найдена коробочка, и местом преступления? Как вы считаете?

Вспомнив запутанные и трудные подходы к берегу и отсутствие поблизости чего-либо вроде пешеходной дорожки, я затруднился с ответом.

‒ Мне кажется совершенно невероятным, ‒ сказал я наконец, ‒ чтобы миссис Фруд случайно оказалась в таком месте, или даже поблизости от него. Если она, конечно, не пошла туда с какой-то конкретной целью. Я бы сказал, что об этом месте не известно вообще никому ‒ исключая, разве что, жителей тех трущоб.

‒ Думаю, нам следует снова тщательно осмотреть место находки, ‒ сказал Торндайк. ‒ Если это действительно такое место, куда, как вы утверждаете, случайно забрести невозможно, то этот факт будет иметь важное значение для расследования.

‒ Вы полагаете, что коробочку не могли отнести и бросить там специально?

‒ Совсем исключить такое нельзя, ‒ ответил он, ‒ но я не могу придумать никакого разумного тому объяснения. Сначала положить коробочку в карман, а потом выбросить её поодаль ‒ это сознательное действие. Такое не совершается без причины. Но даже если причина и была, то убийца уж наверняка открыл бы коробочку перед тем, как выбросить её. Ведь он же должен был узнать, что спрятано внутри! И он, вспомните, выбросил коробочку на сухую часть берега, а саму сумочку зашвырнул в воду.

‒ И если предположить, что преступление было совершено именно там, то что это докажет?

‒ Например, это поможет нам исключить теорию несчастного случая, ‒ ответил Торндайк. ‒ Если жертва, как вы говорите, не могла попасть туда случайно, то остаётся предположить, что её туда заманили. И это наводит на мысль, что она была знакома с убийцей.

‒ Кто-то из жителей тех трущоб? ‒ усомнился я. ‒ Они довольно неприветливый народ, но я не вижу никаких причин, по которым кто-то из них хотел бы убить миссис Фруд.

‒ Причины могли иметься, ‒ сказал Торндайк. ‒ Как вы упоминали, она ходила в Чатэм за покупками, так что при ней мог оказаться туго набитый кошелёк. Возможно, кто-то и заметил такое. Но это всего лишь предположение, а фактов и доказательств у нас в настоящий момент нет. Нам практически ничего не известно о самой миссис Фруд. Мы не можем сказать, были ли у неё тайные враги, желающие получить выгоду от её смерти, или могла ли она просто убежать с возлюбленным.

‒ Но мы кое-что знаем о её муже, ‒ заметил я. ‒ Мы знаем, что он тоже исчез, и довольно загадочным образом, а время его исчезновения подозрительно совпадает с моментом исчезновением его жены.

‒ Да, это примечательный факт, ‒ согласился Торндайк. ‒ Но мы не должны упускать из виду и правовую позицию. Пока тело не найдено, у нас нет никаких оснований говорить о смерти миссис Фруд. Пока эта смерть не будет доказана, обвинение в убийстве не может быть выдвинуто. Если же тело найдут, причём в разумные сроки, то только тогда появятся какие-либо доказательства насильственной смерти. Должен сказать, это весьма примечательно, что тело до сих пор не нашли! Смерть произошла, предположительно, около двух недель назад. Река ваша судоходна, а на берегах живёт довольно много народу, поэтому совершенно необъяснимо, что тело ещё не обнаружено… Что ж, мне кажется, нам уже пора на вашу археологическую экскурсию.

Я посмотрел на часы и согласился с ним. Мы направились в сторону конторы мистера Джеппа, являвшейся местом сбора группы, но по дороге зашли ещё в магазин канцелярских товаров, чтобы обзавестись картой. Мы выбрали план города в масштабе шесть дюймов на милю, который показывал всю территорию застройки, включая извилистые участки реки, образующие как бы полуостров, на котором и стоял Рочестер.

‒ Ваша река описывает занимательную петлю, ‒ сказал Торндайк на ходу. ‒ Она похожа на поворот Темзы вокруг Собачьего острова. Кстати, вы заметили, что на низком противоположном берегу имеется множество ручьёв, впадающих в реку? Там стоит понаблюдать, поскольку всплывшие тела имеют тенденцию застревать на мелководье ручьёв. Но ваши портовые грузчики, без сомнения, тоже знают об этом и внимательно следят за рекою, желая получить награду. Когда мы закончим с экскурсией, мы можем спуститься на берег и побродить там.

‒ Почему бы и нет? ‒ пробормотал я, хотя эта идея, честно говоря, мне не понравилась. Для Торндайка расследование тайны было работой, к которой требовалось подходить с бесстрастностью и холодной методикой. Для меня же трагедия оставалась трагедией, которая погрузила во мрак всю мою жизнь. Для него Анжелина была всего лишь пропавшей женщиной, исчезновение которой требовало терпеливого расследования. Для меня же она была другом, и её потеря опечалила меня несказанно. Конечно же, он не знал об этом и не подозревал, какую дрожь отчаяния вызывал во мне его спокойный голос, отвлечённо анализирующий улики. Но я не имею тут в виду, что он должен был догадываться о таком! Я считал своим долгом держать свои эмоции при себе и просто оказывать Торндайку всё возможное содействие.

‒ Не забывайте, ‒ сказал он, когда мы подошли к дверям конторы, ‒ что вы не должны упоминать о моей связи с этим делом. Для них я должен оставаться просто вашим другом, на день или два приехавшим к вам в гости.

‒ Я не забуду этого, ‒ пообещал я, ‒ хотя и не совсем понимаю, какое это имеет теперь значение.

‒ Наверное, вообще никакого, ‒ ответил он. ‒ Но наперёд это сказать невозможно. Предположительно незаинтересованному лицу свидетели легче рассказывают детали, чем человеку, собирающему информацию с профессиональной целью. Во всяком случае, я всегда стараюсь держаться в тени, насколько это бывает возможно.

В помещении мы застали наших троих джентльменов и ещё одного незнакомого мне юношу, который, очевидно, должен был дежурить в конторе, пока её владельцы отсутствовали. Я представил всем Торндайка, и когда мы обменялись рукопожатиями, мистер Джепп снял с крючка шляпу и повернулся к своему временному заместителю.

‒ Если я вдруг кому-то понадоблюсь, Стивенс, ‒ сказал он, ‒ то ты знаешь, где меня найти. Однако, я не особо хочу, чтобы меня находили. Что ж, джентльмены, с чего мы начнём экскурсию? Может быть, сначала мы осмотрим мост, а потом по главной улице дойдём до Истгейт-хауса, свернём к Ресторейшен-хаусу и вдоль городской стены дойдём до замка? К тому времени нам уже захочется освежиться и выпить чаю. После чая мы сможем осмотреть северо-восточную часть стены и городские ворота, и на том наша экспедиция закончится.

Именно так мы и поступили. Мистер Джепп и его американский гость шли впереди, Торндайк, Банди и я следовали за ними, а фотограф замыкал строй.

‒ Если не ошибаюсь, ‒ сказал по пути Банди, поглядывая на Торндайка с какой-то смесью дерзости и застенчивости, ‒ вы уже приезжали к нам неделю или две назад.

‒ Именно так, ‒ ответил Торндайк. ‒ Помню, я имел честь попасться вам на глаза в тот момент, когда я читал объявление о пропаже какого-то ключа.

‒ Точно, это были вы! ‒ просиял Банди. ‒ Но я хочу вам сказать, что мы с моим партнёром в вас ошиблись ‒ ведь мы думали, что вы его найдёте.

‒ Но не за десять же шиллингов! ‒ воскликнул Торндайк.

‒ Мы готовы были поторговаться, если бы вы вдруг проявили твёрдость и потребовали увеличения гонорара, ‒ сказал Банди, снимая на ходу очки, чтобы протереть их носовым платком. ‒ Ведь это был очень ценный ключ. Он открывал ворота, ведущие к стройке на городской стене.

‒ Действительно, это был законный повод для беспокойства, ‒ согласился Торндайк. ‒ Особенно, если учитывать количество нечестных людей в вашем городе. Но я вижу, что мы уже подошли к мосту. Давайте послушаем, что нам о нём расскажет мистер Джепп.

Но на этот раз славный старикан был краток. Бросив злобный взгляд на уродливое сооружение, он повернулся к нему спиною и едко заметил:

‒ Это новый мост. Как видите, он состоит из железных балок. Это никакая не древность, и я надеюсь, что он развалится прежде, чем этой древностью станет. Давайте-ка лучше забудем о нём и отправимся в Ратушу.

После этих слов он решительно зашагал вперёд, а Банди с ухмылкой повернулся к нам.

‒ Бедный старина Джепп буквально ненавидит этот мост, ‒ сказал он. ‒ У него в комнатах есть на стене гравюра с изображением старого каменного моста, и я однажды видел, как он стоял перед нею и стонал. И вы не должны удивляться ‒ старый мост был прекрасен. Только подумайте, как, должно быть, красив был вид на город, когда тут стоял каменный мост!

Через пару минут мы вышли к Ратуше, прочитали надпись на мемориальной доске, полюбовались корабликом-флюгером на крыше, который, как говорят, был копией знаменитого клипера «Родни», выслушали рассказ Джеппа об архитектурных особенностях здания, а затем фотографу было поручено сделать несколько его снимков. Мы же вошли внутрь, чтобы осмотреть Зал Правосудия и портреты на его стенах. Потом мы отправились к зданию Зерновой Биржи, чьи красивые и необычные, нависающие над улицей часы совершенно покорили чувства мистера Уилларда.

‒ Эти часы, ‒ сказал он, ‒ это гениальное изобретение. Они придают характер всей улице. Но что, ради всего святого, побудило отцов вашего города превратить это прелестное маленькое здание в синематограф?!

Мистер Джепп покачал головою и застонал.

‒ Это вполне резонный вопрос, ‒ сказал он, с ненавистью глядя на грубо намалёванные афиши фильмов по обе стороны от входа. ‒ Если бы адмирал сэр Клодесли Шоуэлл, подаривший его городу, смог бы подняться из своей водяной могилы и взглянуть на всё это непотребство, то он бы разнёс его на куски из своих корабельных пушек. Защита исторических зданий от невежд из городских советов ‒ вот главная потребность нашего века! Они считают старинные здания просто старыми, устаревшими, чем-то таким, что нужно как можно скорее снести и заменить современным сооружением из гофрированного железа.

Он яростно фыркнул и пошёл прочь по улице. Фотограф закончил делать снимки, и я помог ему упаковать камеру. Тем временем Торндайк и Банди, дружески болтая, тоже ушли вперёд, похожие со спины на вежливого мастифа в сопровождении очень ухоженного фокстерьера.

‒ Выходит, в конце недели вы обычно запираете свой кабинет и оставляете пациентов умирать? ‒ спрашивал Банди, когда я их догнал.

‒ У меня нет пациентов, ‒ ответил Торндайк. ‒ Моя медицинская практика ограничена залом суда.

‒ Мой бог! ‒ воскликнул Банди. ‒ Вы имеете в виду, что зарабатываете на жизнь тем, что воскрешаете умерших со скуки присяжных и лечите преступников, чтобы потом повесить их?!

‒ Вовсе нет, ‒ ответил Торндайк. ‒ Это для меня слишком мелко. На самом деле, я ‒ медицинский эксперт. Я даю заключение по тем медицинским вопросам, которые затрагивают юридические проблемы.

‒ То есть, вы не доктор, а юрист?

‒ Я и то, и другое, ‒ ответил Торндайк. ‒ Эдакий медико-правовой гибрид или кентавр ‒ с головой доктора и хвостом адвоката.

‒ Что ж, бывают и более удивительные профессии, ‒ заметил Банди. ‒ Я знал когда-то одного мебельщика, который называл себя «червеедом». Он просверливал червоточины в поддельных предметах старины, знаете ли.

‒ Странная аналогия, ‒ сухо ответил Торндайк. ‒ Надеюсь, вы не считаете, что я тоже ем червей?

‒ Конечно нет, ‒ успокоил его Банди. ‒ Хотя я полагаю, что вы иногда занимаетесь эксгумациями, а там попадаются черви. Я имел в виду, что вы, должно быть, немало знаете о преступлениях.

‒ Большая часть моей практики связана именно с уголовными делами, ‒ признал Торндайк.

‒ Тогда вас точно заинтересует наша местная тайна. Доктор уже рассказал вам о ней?

‒ Вы говорите о загадочном исчезновении какой-то леди? Но мне-то что до неё? Я же не был знаком с пропавшей.

‒ А как же профессиональный интерес? Хотя, возможно, вы и не захотите забивать себе голову чужими тайнами, да ещё и в отпуске. Тем не менее, услышать ваше экспертное мнение по этому делу было бы любопытно.

‒ Вы неправильно представляете себе мои функции, ‒ ответил Торндайк. ‒ Обычный свидетель излагает факты, которые знает сам. Свидетель-эксперт интерпретирует факты, которые сообщают ему другие. Предоставьте мне ваши факты, и тогда я, возможно, выскажу он них своё мнение.

‒ Но фактов-то и нет. В этом-то и состоит тайна!

‒ Тогда нечего и интерпретировать. Это дело полиции, а не научного эксперта.

За этим разговором мы незаметно подошли к зданию ночлежки «Шести бедных путешественников». Здесь Джепп прояснил для нас значение слова «торгаш», которое в Средние века часто использовалось как синоним для слова «мошенник». Про себя удивляясь, мы отправились дальше и дошли до Истгейт-хауса, внутри которого Джепп опять дал волю своей эрудиции, впечатляюще рассуждая о расписных потолках, а за образец он взял один из имевшихся в доме и датированный 1590 годом.

‒ Человек, исполнивший эту роспись, ‒ говорил Джепп, ‒ без сомнения, не торопился закончить свой труд побыстрее. И его творение радует нас уже триста пятьдесят лет. Вот что я называю «экономией времени». А современные штукатуры белят свои потолки в мгновение ока. Но и облезают эти потолки тоже в мгновение ока, и на следующий же год их приходится белить заново. Поэтому на такие потолки даже и поднимать глаз не хочется.

‒ Это очень верно, ‒ кивнул мистер Уиллард. ‒ Когда я смотрю на все эти старые творения, меня поражает именно огромная экономия времени, которая достигалась за счёт приложения усилий и использования хороших материалов. Именно это придаёт старинным вещам их ни с чем не сравнимую красоту.

‒ Если он будет продолжать говорить в том же духе, ‒ шепнул мне Банди, ‒ Джепп его расцелует. Мы должны вмешаться раньше и не допустить конфуза.

К счастью, вмешиваться и предотвращать катастрофу нам не пришлось, так как беседа о потолках скоро подошла к концу. Снова выйдя на улицу, мы повернули на Мэйдстоун-роуд и, бегло осмотрев Ресторейшен-хаус, пошли вдоль остатков старой городской стены, которую Торндайк тщательно отметил на своей карте ‒ к огромному удовольствию Джеппа. Эта прогулка привела нас к Норманнскому замку, с которым мы разобрались тоже довольно быстро, так как мистер Уиллард уже осмотрел его днём раньше. Оттуда мы вернулись в контору Джеппа и освежились чаем, который Банди с большим проворством приготовил и подал в собственной своей гостиной. За чаем Торндайк рассматривал на карте сделанные красными чернилами пометки Джеппа и поражался тому, насколько смехотворно маленьким выглядел старый город на фоне современной застройки.

После этого перерыва мы отправились обратно к Истгейту и, осмотрев большой фрагмент городской стены, сохранившийся в конце переулка, проследили её через всю Главную улицу, а затем по Фрискул-лейн дошли до превосходно сохранившегося пятиугольного крепостного бастиона. Следуя указаниям Джеппа, оттуда мы проследовали до так называемых Северных ворот, или «домика Джаспера», а затем через запутанный и довольно неприятный район мы вышли на узкую улочку, огороженную обветшалым просмолённым забором с воротами в нём. Когда мы подошли ближе, я узнал в них те, через которые когда-то входили мы с Банди, чтобы услышать трагическую историю сгоревшего в извести матроса Билла. Джепп открыл ворота своим ключом и пропустил нас внутрь.

‒ Это те самые ворота без ключа, ‒ шепнул Банди Торндайку. ‒ Как видите, стену до сих пор ещё никто не украл.

‒ Это только потому, что у неё уж очень неприглядный внешний вид, ‒ ответил Торндайк. ‒ Эти заплатки на ней похожи на первые опыты студента-стоматолога в борьбе с кариесом.

‒ Конечно, это не ремонт, а, скорее, уродование стены, ‒ согласился с ним Джепп. ‒ Но безработным мужчинам требовалось оплачиваемое занятие. Надеюсь, на фотографии эти уродства не будут слишком уж заметны.

Пока фотограф устанавливал камеру и делал снимки, Джепп объяснил, как этот кусок стены соединялся раньше с Северными воротами, и отметил его положение на карте Торндайка.

‒ На этом, ‒ сказал он в заключение, ‒ позвольте считать нашу экскурсию завершённой. Сделанные фотографии принадлежат, разумеется, мистеру Уилларду, но я надеюсь, что и мы сможем получить парочку копий. Не так ли, мистер Уиллард?

‒ Разумеется! ‒ был сердечный ответ. ‒ Но я хочу оговорить особо, что эти копии будут моим подарком вам, а взамен я хочу попросить вас об одном одолжении. Если у фотографа осталась ещё одна пластина, то я хотел бы сделать наш групповой снимок. Вспоминая этот чудесный и познавательный день, я был бы рад вспомнить и то приятное общество, в котором я его провёл.

Мы ответили на этот любезный комплимент общим поклоном, и, когда фотограф объявил, что готов сделать групповой снимок, мы встали по обе стороны от мистера Уилларда возле участка недостроенной стены, сняли шляпы и приняли непринуждённые позы. Когда магний вспыхнул, и фотограф принялся собирать свой аппарат, Торндайк сердечно поблагодарил мистера Джеппа и его американского друга за их гостеприимство.

‒ Для меня было большой честью, ‒ сказал он, ‒ принять участие в вашей научной экспедиции, и, поверьте, я глубоко это ценю. Когда бы я ни вернулся снова в Рочестер ‒ а я надеюсь, что это скоро произойдёт ‒ я буду с благодарностью вспоминать как вас, мистер Джепп, так и вашего доброго и очень щедрого друга, мистера Уилларда.

Указанные джентльмены поклонились в ответ, и пока длились их взаимные комплименты, я повернулся к Банди.

‒ Можно ли отсюда спуститься на берег? ‒ спросил я его. ‒ Торндайк упоминал, что ему хочется взглянуть на реку. Если отсюда есть тропинка к реке, то можно было бы сходить туда, прежде чем отправляться домой.

‒ Дойти до реки отсюда несложно, ‒ ответил Банди. ‒ Если он хочет просто взглянуть на реку и на движение лодок по ней, то лучшая обзорная точка неподалёку отсюда ‒ это пирс под названием «Синий кабан». Он даже более или менее находится по пути к вашему дому. Я провожу вас, если хотите. Джепп ужинает сегодня с Уиллардом, так что нынче я ему не нужен.

Я с радостью принял его предложение и, поскольку обмен любезностями между Торндайком и Уиллардом, казалось, был уже завершён, я поблагодарил Джеппа за экскурсию и попрощался с её устроителями, объяснив, что мы пойдём в сторону реки. Мы расстались у ворот: Джепп и его друг-американец повернули к городу, а мы трое пошли по берегу в направлении причалов и пирсов.

В конце переулка Банди остановился, чтобы дать кое-какие объяснения по части топографии.

‒ Эта тропинка, ‒ сказал он, ‒ ведёт к Газовой станции и топким местам у Северного берега. Там не на что смотреть. Но если мы возьмём правее, то выйдем к пирсу «Синий кабан». Оттуда открывается вид на всю излучину реки вплоть до Чатэма.

Торндайк сверился со своей картой и отметил карандашом наше нынешнее положение. По просёлочной дороге мы пошли вдоль заливаемого рекою пустыря и скоро вышли к какому-то переулку, по которому направились к реке. Не успели мы пройти и сотни ярдов, как я заметил человека, идущего к нам навстречу; его внешность показалась мне знакомой. Банди заметил его тоже.

‒ Да это же старина Кобблдик! ‒ воскликнул он. ‒ Но почему он без формы? Так не годится! Придётся мне сделать ему замечание. Кстати, что вообще понадобилось ему здесь? Наверное, рыщет в поисках улик. Уверен, то же самое он подумает и о нас.

Предположение Банди оказалось верным, поскольку Кобблдик, подходя, смотрел на нас с явным вопросом в глазах. Но с некоторым удивлением я заметил, что этот немой вопрос был обращён преимущественно к Торндайку, на которого сержант посматривал с большим вниманием, чем на нас с Банди. При обычных обстоятельствах я бы прошел мимо, лишь дружески кивнув сержанту, но в этот раз Кобблдик остановился и, пожелав мне доброго вечера, осведомился:

‒ Могу ли я обменяться с вами парою слов, доктор?

Я остановился, а Банди и Торндайк медленно пошли дальше. Сержант проводил их взглядом, а потом повернулся и с таинственным видом вынул из кармана какой-то грязный коричневый свёрток.

‒ Просто взгляните на это, ‒ сказал он, протянув его мне.

Я развернул ткань, хотя уже и так понял, что это было. В руках я держал шарф бедной Анжелины.

‒ Полагаю, сомневаться не приходится, ‒ весело сказал сержант, когда я опознал шарф. ‒ Ваше описание было предельно точным. Что ж, это довольно хорошее продолжение расследования! Вы можете заметить, что шарф тоже какое-то время пробыл в воде. Теперь мы знаем, где нужно искать тело. И это очень странно, что его до сих пор не нашли. Оно должно было всплыть ещё несколько дней назад, но этого почему-то не произошло. Хотя каждый прибрежный житель ищет его сейчас, рассчитывая на вознаграждение. Они бродят с сетями вдоль дамбы и обыскивают с лодок устья ручьёв. Я даже представить себе не могу, чтобы они пропустили тело. Дело принимает серьёзный оборот!

‒ В каком смысле «серьёзный»? ‒ не понял я.

‒ Думаю. мне не нужно напоминать вам, медику, что мёртвые тела быстро разлагаются ‒ особенно в такую тёплую погоду как сейчас, и в такой реке как у нас, с заросшими берегами и прячущимися в зарослях речными крысами и крабами. Каждый потерянный день затрудняет последующую идентификацию.

Его ужасные слова и последовавшие за ними мысленные образы вызвали у меня почти что приступ морской болезни. Но я всё же сумел хрипло возразить:

‒ Разве её одежда не сможет нам помочь?

‒ Конечно, сможет, ‒ согласился он. ‒ Одежда хорошо помогает при опознании в обычных делах. Например, при случайном утоплении. Но у нас уголовное расследование, поэтому я не хочу полагаться на одну только одежду.

‒ Шарф вы тоже нашли в воде? ‒ спросил я, желая сменить тему разговора на менее ужасную.

‒ Нет, ‒ ответил сержант. ‒ Его нашли на берегу небольшого ручья чуть ниже пристани «Синего кабана» под пустым ящиком из-под рыбы. Один из таможенников обнаружил его. Он заметил ящик на берегу и подошёл посмотреть, нет ли чего внутри. Но там было пусто, и он перевернул ящик ногою, а под ним он увидел шарф. Таможенник сразу опознал его ‒ ведь список разыскиваемых вещей приклеен и на дверях таможни ‒ и забрал, чтобы позднее отнести мне. Но вскоре я сам пришёл сюда, как делаю теперь каждый день с момента начала поисков. Но не буду больше задерживать вас разговорами, доктор, хотя я и рад, что встретил вас и получил подтверждение по поводу шарфа.

Он мягко улыбнулся и приподнял край шляпы, после чего я пожелал ему доброго вечера и с некоторым облегчением продолжил свой путь. Он был приятным, добродушным человеком, но его прозаический взгляд на трагедию, омрачившую всю мою жизнь, был для меня мучительным. Но сержант, понятное дело, не знал всей степени моей вовлечённости в этот случай.

‒ Итак, какие новости? ‒ спросил Банди, когда я догнал моих спутников. ‒ Старина Кобблдик выглядел очень загадочно! Он спрашивал о нас? Если нет, то почему он смотрел на нас так, будто хотел укусить? Ай! Вот только я сказал это, как меня самого укусил какой-то противный комар!

‒ Не расчёсывайте место укуса, ‒ сказал Торндайк, заметив, что Банди хлопнул себя по щеке. ‒ Оставьте его в покое. Позднее мы прижжём это место каплей аммиака или йода.

‒ Будь по-вашему, ‒ ответил Банди с недовольной гримасой. ‒ Отдаю себя в руки Медицины. Так какую же рыбу поймал этот Исаак Уолтон Кобблдик? Или это секрет?

‒ Не думаю, что сержант хочет держать это в секрете, ‒ сказал я. ‒ Один из таможенников нашёл шарф миссис Фруд.

И я рассказал им то, о чём мне поведал сержант.

‒ Кошмарное дело, этот ваш поиск кошмарных улик, ‒ сказал Банди, ‒ Посмотрите хоть вон на тех упырей на берегу реки. Полагаю, они нашли ещё один ящик из-под рыбы.

Он был прав: картина, открывшаяся нам, когда мы вышли на берег у пристани, оказалась довольно неприятной. На краю высохшей полосы грязи, оставшейся после отлива, возле ящика из-под рыбы собралась группа босоногих мальчишек, и повсюду вокруг можно было заметить копающихся в нанесённом рекою мусоре и водорослях местных жителей. Чуть дальше, на траве возле дамбы стоял подпёртый брёвнами корпус старого баркаса; к нему с ближайшего пирса вела деревянная лесенка ‒ очевидно, остов судна был превращён в подобие странного жилища, схожего с Ноевым ковчегом. Я даже заметил выложенную плоскими камнями тропинку, ведущую к лестнице и входной двери.

‒ Похоже, мистер Ной сегодня дома, ‒ сказал Банди, когда мы подошли поближе.

Он указал на тоненькую струйку дыма, вьющуюся из жестяной трубы, вделанной в стенку жилища. В этот момент дверь отворилась и из неё показался обитатель баркаса ‒ старик, держащий в руке миску с каким-то варевом. Его внешний облик идеально соответствовал его резиденции: казалось, он тоже был составлен из принесённого рекою мусора, в котором преобладали брезент и промасленная кожа.

«Мистер Ной» неприветливо покосился на небо, а потом, подкрепившись глотком из миски, уставился на нас, своих непрошенных гостей, мутными голубыми глазами.

‒ Добрый вечер, ‒ поприветствовал его Торндайк. ‒ Кажется, у вас тут многолюдно нынче! ‒ и он показал рукою на берег и на занятых поисками людей.

Старик презрительно хмыкнул.

‒ Сборище идиотов, ‒ сказал он. ‒ Заняты тем, что их не касается, да ещё и ищут не там, где надо.

‒ Тем не менее, они уже кое-что нашли, ‒ заметил Банди.

‒ Да, кое-что нашли, ‒ признал старик. ‒ И поэтому больше не найдут ничего.

Он снова отпил из миски ‒ надеюсь, в ней был только чай ‒ а потом продолжил:

‒ Пора бы ей уже и всплыть. Самое для неё время. Но здесь она не всплывёт.

‒ А где же тогда? ‒ спросил Банди.

Старик посмотрел на него с хитрым прищуром.

‒ Неважно, где, ‒ ответил он. ‒ Не твоё дело, где.

‒ Но вы-то откуда знаете, где она всплывёт? ‒ не унимался Банди.

‒ Не твоё дело, откуда, ‒ ответило старое чучело. ‒ Но я знаю. Потому, что я всю жизнь живу на берегу, и работа у меня такая ‒ знать, где что всплывёт.

Сделав это заявление, мистер Ной заглянул в свою миску, опорожнил её одним глотком, повернулся и снова скрылся внутри баркаса, затворив за собою дверь с отчётливым скрипом ‒ хотя, может быть, это скрипели его старые кости.

‒ Интересно, действительно ли он знает, где всплывёт тело? ‒ пробормотал Банди, когда мы миновали жилой корабль.

‒ Можно смело предположить, что нет, ‒ сказал Торндайк, ‒ поскольку такие дела не поддаются человеческому расчёту. Но я не сомневаюсь, что старик знает места, где тела всплывают чаще всего, и можно предположить, что он собирается посвятить свой обширный, как я думаю, досуг исследованию этих мест. Было бы неплохо уведомить об этом сержанта.

‒ Вероятно, сержант уже знает его, ‒ сказал я. ‒ Но я расскажу ему о старике, когда в следующий раз загляну в полицию.

Возле причала «Синий кабан» Банди остановился и протянул Торндайку руку.

‒ Здесь мы прощаемся, ‒ сказал он.

‒ О нет, ни в коем случае, ‒ ответил Торндайк. ‒ Вам надо ещё получить лечение от укуса насекомого. Такими укусами в лицо нельзя пренебрегать!

‒ И я хотел пригласить вас поужинать с нами, Банди, ‒ сказал я. ‒ Мы не можем позволить вам вот так просто разбить нашу компанию.

‒ Это, конечно, очень мило с вашей стороны, пригласить меня… ‒ нерешительно протянул он, явно не желая стеснять нас своим обществом, но я отказался его слушать и просто повёл за собою, взяв его под локоть. И пусть присутствие Банди и помешало мне обсудить с Торндайком проблему, послужившую причиной визита доктора, это не имело большого значения, так как у нас для такого имелся ещё весь следующий день.

Надо сказать, Банди внёс немалый вклад в оживление процесса ужина. В его приподнятом настроении было даже что-то трогательное; это я объяснил тем, что компания двух живых людей ‒ причём, один из них имел выдающийся интеллект ‒ была для него непривычным удовольствием, и что жизнь его со старым Джеппом и среди страдающих благотворительностью пожилых леди могла быть немного скучной. Его отношение к Торндайку отличалось какой-то уважительной дерзостью, словно Банди был школьником, а Торндайк директором школы, пригласившим его на обед. Торндайк, полностью оценив его легкомысленную весёлость, обнаружил в себе особого рода спокойный юмор и даже игривость, которые лично меня застали врасплох. Примером тому мог служить торжественный фарс диагностики и лечения укуса комара: Торндайк, разложив на столе нелепый набор моих медицинских инструментов и бутылочек с реактивами, усадил Банди в хирургическое кресло и, обмотав его большим полотенцем, принялся рассматривать место укуса в увеличительное стекло, пока Банди не занервничал, словно кошка, а затем доктор с особой точностью нанёс на место укуса капельку йода с помощью тонкой кисточки из шерсти соболя.

Это был приятный вечер, наполненный беззаботным весельем, которым двое старших его участников положительно наслаждались, и даже миссис Данк удержалась от обычного своего ворчания. Что же касается Банди, то его весёлость просто била ключом ‒ но, я должен добавить, манеры его оставались безукоризненными ‒ и когда он, наконец, отправился домой, он пожал нам руки с теплотой, снова показавшейся мне даже трогательной.

‒ Какой прекрасный вечер! ‒ воскликнул Банди, взглянув на меня со странной задумчивостью во взоре. ‒ Можно сказать, красный день календаря!

И с этими словами он резко повернулся и быстро зашагал прочь.

Мы смотрели с крыльца, как он энергично шёл по тротуару, и мне вдруг вспомнилась другая фигурка, виденная мною с того же порога ‒ уходящая в угасающий свет дня и опускающийся туман, который должен был поглотить её и скрыть с моих глаз без следа и возврата.

Из этих мрачных размышлений меня вывел голос Торндайка.

‒ Какой милый образчик современной молодёжи, не правда ли, Стренджвей? Весёлый и бодрый, и ни капли не поверхностный. Спенсер говорил, что «счастливые люди являются величайшими благодетелями человечества», и я часто думаю, что в этом его наблюдении сокрыто много мудрости. Ваш друг Банди на пару часов вернул мне молодость, и кто мог бы оказать кому-то другому ещё большую услугу?

Глава 11. Человек с бородавкой на носу

Проводив Торндайка в субботу вечером на последний поезд, я медленно шёл домой, размышляя о результатах его расследований. Они представлялись мне очень незначительными. Утром мы исследовали тот участок берега, где были найдены сумочка и пакетик с таблетками, пробившись к нему по узким и запутанным проходам, которые, без сомнения, были туда единственной дорогой. Эти трудности доказали то, что мы и так знали: в это место нельзя было забрести случайно.

‒ Если предположить, что трагедия произошла здесь, ‒ сказал Торндайк, ‒ то мы вынуждены сразу же заподозрить, что существуют некоторые важные обстоятельства, которые нам совершенно неизвестны. Миссис Фруд не могла попасть сюда без причины. Невозможно придумать ни одного дела, по которому она могла оказаться бы здесь. При этом, она не была ни ребёнком, ни слабоумной ‒ её никак невозможно было бы заманить в столь явно зловещий район без какого-нибудь правдоподобного предлога. Определённо существует что-то, пока ускользающее от нас.

‒ Имеете в виду, что-то связанное с её прошлой жизнью и людьми, которых она знала?

‒ Совершенно верно. Я собираюсь навести справки насчёт миссис Фруд в артистических кругах, в том числе ‒ у различных театральных фотографов. Они представляются мне весьма многообещающим источником информации, так как они не только могут дать нам адреса, но и предоставить фотографии членов труппы, которые играли с нею вместе или, по крайней мере, были с нею знакомы.

‒ Если вы обнаружите какие-либо фотографии миссис Фруд, ‒ сказал я, ‒ то мне хотелось бы их увидеть.

‒ Вы их увидите, ‒ пообещал Торндайк. ‒ Я обязательно соберу всё, что только смогу получить ‒ на тот случай, если придётся опознавать тело.

Эта его фраза напомнила мне соображения сержанта Кобблдика, и я, хоть и через силу, пересказал их Торндайку.

‒ Ваш сержант совершенно прав, ‒ кивнул он. ‒ Формально это должно быть уголовное дело по обвинению в умышленном убийстве. Но чтобы предъявить обвинение, прокурор должен будет предоставить неопровержимые доказательства личности погибшего. Одной одежды для вынесения обвинительного приговора будет недостаточно. Для такого требуется тело. Поэтому беспокойство вашего сержанта вполне оправдано. Приходилось ли вам в вашей практике уже иметь дело с утопленниками?

‒ Приходилось, ‒ ответил я. ‒ Не люблю думать об этом.

Меня передёрнуло при воспоминании о том случае, когда мне по делу пришлось посетить морг в лондонском районе Поплар, куда свозили неопознанных покойников. Перед мысленным моим взором снова возникла ужасающая картина, увиденная через маленькое стеклянное окошко в специально предназначенном для опознаний «выставочном» гробу: огромное, раздутое, зелёно-фиолетовое лицо с утонувшими в морщинах глазами, а в центре всего этого ‒ похожий на пуговицу нос. Таким будет и её лицо, когда река, у которой мы стояли, вернёт нам своих мертвецов…

Усилием воли прогнав эту мысль, я слабым голосом спросил Торндайка:

‒ Вам не кажется, что исчезновение того человека, мистера Фруда, может пролить свет на эту тайну?

‒ Может, но не слишком много, ‒ ответил Торндайк. ‒ Ведь об этом джентльмене нам пока ничего не известно. Понятно, что совпадение во времени исчезновения, помноженное на жестокий характер этого человека и его отношения с женой, делает его наиболее вероятным подозреваемым. Его местонахождение нужно будет установить, а передвижения изучить. Но я уже убедился, что лондонская полиция о нём ничего не знает, а мои собственные расследования пока ни к чему не привели. Похоже, он исчез, не оставив и следа. Но я не оставлю попыток найти его. Ведь наша с вами общая цель ‒ раскрыть тайну и, если было совершено преступление, привлечь виновного к ответственности!

Вот так обстояло дело на момент отъезда Торндайка обратно в Лондон, и нельзя было сказать, что в расследовании тайны был достигнут какой-либо заметный прогресс. Это касалось как преступника, так и самого преступления ‒ если, конечно, не замыкаться в пределах одной версии, связанной с пропавшим Николасом Фрудом. Так прошло несколько дней, а потом случилось событие, которое, казалось, способно было развеять тот мрак, в котором мы пребывали. Однако, наши надежды на это не оправдались.

Это случилось примерно через неделю после визита Торндайка. Я отправился на почту, чтобы отправить Торндайку пачку фотографий с архитектурной экскурсии ‒ фотограф прислал их мне вместе с моим набором ‒ и возле почтового прилавка я встретил Банди, он тоже отправлял посылку. Закончив дела, мы вышли вместе, и он спросил меня:

‒ Итак, какие у вас планы на день, доктор?

‒ Я собираюсь снова дойти до «Синего кабана» и посмотреть, не обнаружено ли что-либо ещё, ‒ ответил я.

‒ Не будете возражать, если я провожу вас? ‒ поинтересовался он. ‒ Мне как раз совершенно нечем заняться. Но только если я вам не помешаю. В последнее время я слишком часто навязывал вам своё общество.

‒ Не чаще, чем мне этого хотелось, Банди! ‒ рассмеялся я. ‒ Кроме вас, у меня здесь нет других приятелей, и ваше общество мне вовсе не в тягость, уверяю вас!

‒ Такое приятно услышать, ‒ ответил он, явно польщённый. ‒ А то мне иногда казалось, что я почти навязываю вам свою дружбу.

‒ Тогда пусть вам такое больше не кажется, ‒ сказал я. ‒ Мне повезло найти здесь человека, общество которого мне приятно, и которого я был бы рад называть своим другом.

Он пробормотал несколько слов благодарности, и некоторое время мы шли молча. Вскоре, когда мы уже свернули к пирсу «Синий кабан», Банди несколько нерешительно сказал мне:

‒ Мне кажется, доктор, что вам не стоит посвящать этой ужасной истории так много времени. Создаётся впечатление, что вы никогда не перестаёте о ней думать. И эти навязчивые мысли сказываются на вас отрицательно. Я видел вас и до того, как это случилось, и после ‒ и вы уже не такой как прежде. Сейчас вы выглядите обеспокоенным и подавленным.

‒ Я уже не смогу стать таким, как раньше, ‒ ответил я. ‒ Для меня всё это стало большим потрясением.

‒ Но разве не очевидно, что вам стоит попытаться забыть обо всём? ‒ убеждал он. ‒ В конце концов, она ведь была для вас не более чем случайной знакомой!

‒ Она была для меня почти всем, Банди! ‒ горячо сказал я. ‒ Пока она была жива, я не решался признаться себе, что мои чувства к ней были чем-то большим, нежели просто дружескими. Но так оно и было; и теперь, когда её не стало, я не стыжусь признаться в этом себе ‒ или даже вам, поскольку мы ведь друзья.

‒ Вы имеете в виду, доктор, что любили её? ‒ спросил он тихим голосом.

‒ Полагаю, именно так это и можно назвать, ‒ ответил я. ‒ Она была той единственной женщиной, которую я любил.

‒ И она знала об этом? ‒ спросил Банди.

‒ Нет, конечно же нет! ‒ возмущённо ответил я. ‒ Она была настоящей леди с безупречной репутацией. Уверен, она и подумать о таком не могла, иначе она тут же отказалась бы от моих визитов!

Некоторое время он молча шёл рядом, а потом, с дружеским пожатием взяв меня под локоть, сказал мягко и очень серьёзно:

‒ Мне очень жаль, док. Тебе ужасно не повезло, хотя и не могло повезти, даже если бы… но об этом и говорить бесполезно. Извини, старина. Но всё же, попытайся забыть её. Уверен, ей бы не хотелось, чтобы из-за неё так убивались.

‒ Я знаю, ‒ сказал я. ‒ Но я чувствую, что на мне, как на том, кто любил её при жизни, лежит обязанность проследить, чтобы была раскрыта тайна её смерти, и тот, кто обидел её, понёс наказание.

Он ничего не ответил на это, просто продолжал идти рядом, держа мой локоть с непривычно серьёзным видом.

На пристани было безлюдно; лишь один человек, моряк с виду, стоял возле доски объявлений, изучая вывешенные там листки. Когда мы проходили мимо, я заметил на одном из них написанное крупными буквами слово «Разыскивается» и остановился, чтобы через плечо этого человека прочитать, что же именно. Это было описание человека «с родинкой с левой стороны носа», заложившего в ломбарде опаловую брошь. Когда мы пошли дальше, Банди заметил:

‒ Думаю, они опоздали с началом розысков. Бьюсь об заклад, этот джентльмен давно уже покинул наш город ‒ если он, конечно, не из местных жителей.

И с ним нельзя было не согласиться.

Бросив взгляд на берег и на «Ноев ковчег», двери которого были закрыты, но из трубы вился весёлый дымок ‒ видимо, «мистер Ной» готовил себе очередную порцию варева ‒ мы неторопливо пошли вдоль реки, потом вдоль ручья и, по тропинке возле литейной мастерской снова выбрались на твёрдую сушу.

‒ Да чтоб меня повесили! ‒ воскликнул вдруг Банди, обернувшись. ‒ Этот парень на пристани всё ещё читает объявление! Либо он очень вдумчивый читатель, либо он находит весьма интересным его сюжет. Возможно, он даже знает кого-нибудь с родинкой на носу!

Я тоже обернулся, чтобы бросить взгляд на неподвижную фигуру читателя, и в этот момент у того за спиною появился ещё один силуэт ‒ кто-то, как и мы, подошёл, чтобы прочитать объявление через его плечо.

‒ Эге, да это де старина Кобблдик! ‒ сказал Банди. ‒ Пришёл, чтобы полюбоваться на собственное литературное творение? Да вы тщеславны, мистер!.. Смотрите, док! Что это с ними?!

Пока Банди говорил, читатель объявления повернулся, чтобы отойти, и столкнулся лицом к лицу с сержантом. На мгновение оба мужчины замерли, а затем между ними вдруг произошла быстрая и беспорядочная потасовка, в результате которой Кобблдик оказался побеждён и был сбит с ног, а его противник сбежал, метнувшись куда-то вбок, за сараи и литейные мастерские. Наш переулок выходил туда же, поэтому мы побежали вперёд, чтобы перехватить его где-нибудь у края застройки.

‒ Вот он, ‒ немного нервно сказал Банди, когда в конце переулка послышались быстрые, тяжёлые шаги.

Бежавший человек выскочил из-за угла и резко остановился, заметив нас. Тут же в руке его появился большой нож; угрожающе взмахнув им, человек двинулся прямо на нас. Я хотел броситься на него, но Банди вдруг дёрнул меня за сюртук назад с такой силой, что я не устоял на ногах, сшиб и его тоже, и оба мы покатились по грязному склону на дно канавы. К тому времени, как нам удалось снова утвердиться на ногах и вскарабкаться наверх, человек с ножом уже исчез среди сараев, гор мусора, заброшенных мастерских и старых железнодорожных вагонов, превращавших территорию между литейным цехом и угольными причалами в непроходимый и опасный лабиринт.

‒ Скорее, Банди! ‒ закричал я, когда мой товарищ тоже показался из канавы, потирая колено и морщась от боли. ‒ Иначе мы упустим его из виду!

Но Банди почему-то не разделял моего энтузиазма. В этот момент послышался быстрый топот, и в переулок выбежал Кобблдик, багровый лицом и отдуваясь, словно паровоз.

‒ Куда он побежал? ‒ едва смог выговорить сержант.

Я указал ему на лабиринт, вкратце объяснив, почему беглец так легко миновал нас, после чего сержант неуклюжей рысью двинулся вперёд, а мы последовали за ним. Но охотиться в этих кирпичных джунглях было невозможно: кучи угольной пыли, фургоны, подъёмные краны, груды металлического лома, сквозь которые уже успели прорасти кусты ‒ всё это давало беглецу превосходную возможность бесследно исчезнуть. И он этой возможностью не преминул воспользоваться.

Вскоре мы вышли к причалу, возле которого стояла небольшая шхуна. Это было изящное на вид судно: с белым днищем и угольно-чёрными бортами, длинным вымпелом на передней мачте и именем «Анна», выведенным на корме. Она выглядела полностью готовой к выходу в море и, похоже, только ожидала прилива; груза на палубе не было, и один человек из команды спокойно закреплял верёвкою крышку люка, а второй наблюдал за ним из двери рубки. Эта мирная картина была вмиг разрушена стремительным появлением сержанта, который тут же потребовал ответа от матроса с верёвкой:

‒ Эй, на борту! Ты видел, как здесь пробежал человек?

Моряк оставил своё занятие и поднял на сержанта сонные глаза.

‒ Кто пробежал? ‒ не понял он.

‒ Какой-то человек в морской одежде, с бородавкой на носу.

На лице матроса отразился некоторый интерес к делу.

‒ Чего?! ‒ спросил он, заметно оживившись.

‒ На носу, на носу у него бородавка!

‒ Да ты что?! ‒ поразился матрос. ‒ К носу привязана?!

‒ Да не привязана! ‒ нетерпеливо фыркнул сержант. ‒ Она там выросла!

Тут второй моряк, похоже, задал нашему непонятливому собеседнику какой-то вопрос по-немецки, потому что тот обернулся к нему и ответил:

‒ Ja-ja, sein Bart ist an seine Nase gebunden!

Банди, понимающий очевидно немного по-немецки, рассмеялся.

‒ Да не привязана у него борода к носу! ‒ вмешался я. ‒ Речь идёт о простой бородавке, это такой сорт родинки. Die Warze.

Второй матрос вдруг согнулся от хохота так, что едва не выпал из двери рубки за борт. На пару с первым он почти принялся кататься по палубе в приступе веселья, вытирая глаза и визжа от смеха, словно обезумевшая гиена:

‒ Warze! Die Warze!

‒ Ну, ‒ нетерпеливо воскликнул Кобблдик, ‒ так ты видел?!

Отсмеявшись, первый моряк покачал головой.

‒ Нет, такого я никогда не видел, ‒ сказал он с сожалением.

‒ Почему же ты сразу мне не сказал?! ‒ прорычал сержант.

‒ Du hast mich so überrascht! ‒ объяснил моряк, взглянув на своего товарища по плаванию, и они разразились ещё одним приступом хохота.

Сержант с особым выражением великодушного презрения на лице отвернулся и окинул взглядом окрестности.

‒ Я его, оказывается, напугал своим появлением, ‒ объяснил он, вздохнув. ‒ Полагаю, нам следует обыскать это место. Хотя я почти уверен, что негодяй успел скрыться.

По его предложению мы разделились и систематически исследовали все возможные укрытия ‒ но, конечно же, безрезультатно. Лишь один раз у меня на секунду появилась надежда, что мы всё-таки не упустили нашего беглеца, когда сержант, вдруг пригнувшись, стал подкрадываться к ржавеющему в кустах паровому котлу ‒ но тут из-за котла появилась ухмыляющаяся физиономия Банди, и надежда моя угасла.

‒ Я определённо видел, как кто-то шевелился в кустах, ‒ разочарованно сказал Кобблдик.

‒ Как и мистер Банди, ‒ ответил я. ‒ Вы, должно быть, охотились друг на друга.

Сержант взглянул на юношу с подозрением, но ничего не сказал, и мы продолжили наши розыски ‒ теперь уже довольно поверхностно. В конце концов мы отказались от них и медленно вернулись к пристани. К этому времени ситуация на ней несколько изменилась, и несколько бездельников стояли теперь у перил, наблюдая за вереницей барж, движущихся вниз по реке. Невдалеке ещё какой-то серьёзный мужчина с рыжеватыми волосами задумчиво курил трубку, опершись спиною на угол лодочного сарая. К этому-то философу Кобблдик и обратился, сперва представившись, поскольку был в штатском:

‒ Добрый день. Я офицер полиции, и я ищу человека, указанного на этом плакате, ‒ и сержант показал рукою на объявление о розыске.

Философ слегка побледнел и, вынув изо рта трубку, задумчиво прокашлялся, но никак не прокомментировал заявление сержанта.

‒ Я ищу моряка с родинкой на левой стороне носа, ‒ продолжил сержант. Он вопросительно посмотрел на философа, который бесстрастно ответил:

‒ Гхм!..

‒ Вы случайно не видели мужчину, соответствующего этому описанию?

‒ Э-э… Гхм! ‒ последовал несколько двусмысленный ответ.

‒ Так вы видели его? ‒ требовательно спросил сержант.

‒ Да, ‒ неожиданно признался философ.

‒ Он работает в какой-нибудь из этих мастерских?

‒ Гхм…

‒ Или он приписан к какому-нибудь судну?

‒ Да, ‒ серьёзно кивнул собеседник.

‒ Вы можете сказать мне, ‒ терпеливо, словно говоря со слабоумным, продолжил сержант, ‒ как называется это судно и где оно сейчас находится?

Наш друг вернул трубку в угол рта и проводил долгим взглядом шхуну, которая быстро удалялась по реке на вспомогательном двигателе, ставя на ходу паруса. Я тоже уже заметил её, и заметил так же её чёрно-белую раскраску, длинный вымпел на мачте и название на корме белою краской: «Анна». Наконец наш друг освободил рот от трубки, сплюнул и серьёзно кивнул головою в сторону шхуны.

‒ Вон там, ‒ сказал он и снова крепко зажал трубку зубами, как бы в качестве меры предосторожности от ненужной болтовни.

Кобблдик задумчиво посмотрел вослед удаляющейся шхуне.

‒ Очень жаль, ‒ сказал он. ‒ Мне хотелось бы поговорить с этим парнем.

‒ Вы ещё можете задержать её в Ширнессе, не так ли? ‒ спросил я.

‒ Я мог бы, конечно, телефонировать в форт Гаррисон-пойнт. Но, видите ли, эти матросы иностранцы. Могут возникнуть политические проблемы. И он, скорее всего, не тот человек, который нам нужен. Даже если у него есть бородавка.

‒ Привязанная к носу, ‒ тихо добавил Банди.

‒ Да, эти бродяги смеялись не над бородавкой, а над нами, ‒ согласился сержант со слабой улыбкой. ‒ Что ж, тут уже ничего не поделать.

Несколько мгновений мы стояли молча, глядя на проплывающие по реке шхуны и лодки. Потом Банди заметил:

‒ Мне кажется, сержант, что ваше внимание пытается привлечь мистер Ной.

Мы посмотрели в сторону Ковчега, обитатель которого сидел сейчас на корме, занятый чисткой старой и ржавой цепи. Поймав взгляд сержанта, он выразительно кивнул ему с таинственным видом, и после такого мы спустились с пристани на берег и направились в его сторону. По грязной траве мы подошли к началу выложенной камнями дорожки, а по ней уже приблизились к подножию ведущей на судно деревянной лесенки.

‒ Что, Израэль, ‒ сказал сержант, опершись руками на планшир и окинув интерьер лодки быстрым взглядом, ‒ слегка полируешь наследственное серебро?

‒ Серебро! ‒ воскликнул старик, приподнимая цепь. ‒ Какое ж это серебро?! Это то, что мы называем драгой.

Тут я заметил, что к цепи во многих местах прикреплены двойные зазубренные крючки.

‒ Драга, ‒ повторил сержант, с внезапным интересом рассматривая цепь. ‒ Значит, это драга, да? Гхм… Так что же, Израэль, у тебя есть, что показать нам?

Старик отложил в сторону драгу и железную щётку ‒ отложил осторожно, словно бы заботился о их сохранности ‒ встал и направился к двери Ковчега.

‒ Заходите, ‒ буркнул он.

Кобблдик поднялся на палубу и жестом пригласил меня следовать за собой. Я поднялся тоже, а Банди решил подождать нас снаружи. Войдя в каюту, я отметил про себя, что конструкция Ковчега была выполнена строго по библейским заветам: как и её классический прототип, шхуна была «осмолена снаружи и изнутри», а единственным источником света было маленькое круглое окошко в двери, сейчас герметично закрытое.

Заметив, что хозяин посматривает на меня с некоторой опаской, тактичный сержант поспешил представить меня:

‒ Это доктор Стренджвей, Израэль. Он был лечащим врачом миссис Фруд и знает всё об этом деле. Доктор, это мистер Израэль Бэнгс, знаменитый сухопутный моряк и, своего рода, потомственный великий герцог Рочестерского побережья.

Я церемонно поклонился, и «великий герцог» с кислой усмешкой кивнул мне в ответ. Затем, приподняв засаленную крышку рундука, он вынул изнутри нечто, похожее на маленький ботинок.

‒ Ну, что скажете на это? ‒ вопросил он, поднося ботинок едва ли не под самый нос Кобблдику.

Сержант ничего не ответил и лишь покосился на меня, а я, ощутив знакомое чувство подташнивания, смог только кивнуть. Каким бы грязным, заплесневелым и мокрым ни был этот ботиночек, он мгновенно и отчётливо напомнил мне тот вечер, когда я видел его в последний раз ‒ тогда он был изящным и аккуратным, застенчиво выглядывающим из-под подола элегантной коричневой юбки.

‒ И где же ты нашёл это, Израэль? ‒ спросил Кобблдик.

‒ Неважно, где, ‒ ответил Бэнгс с хитрой усмешкой. ‒ Нашёл и нашёл, вот и всё. Забирайте ваш ботинок.

‒ Не будь дураком, Израэль, ‒ сказал сержант. ‒ От ботинка не будет пользы, если я не узнаю, где ты его нашёл. Иначе его не примут как доказательство.

‒ Мне нету интереса, будет от него польза или нет, ‒ упорствовал старик. ‒ Мне надо денежки получить. А где я разыскал ‒ это уж моё дело.

Они пререкались ещё несколько минут, но сержант был хотя и вежлив, но твёрд, и в конце концов старику пришлось сдаться.

‒ Ладно, ‒ сказал он. ‒ Если вы обещаете не подпускать туда Сэма Хупера или кого-нибудь навроде его, то я скажу вам. Я нашёл ботинок в полосе тины между «Синим кабаном» и Газовой станцией.

Сержант, торжественно поклявшись не разглашать секрет ни Хуперу, ни кому-либо другому из братства береговых крыс, сделал отметку в блокноте и, убедившись, что у старика Бэнгса нет другой информации, повернулся, чтобы уйти. Я заметил, что, проходя мимо драги, он посмотрел на неё с известным интересом.

‒ Итак, ‒ сказал Банди, когда мы сошли с баржи на берег. ‒ Что хотел сказать вам мистер Ной? Он не поведал вам, что сталось с его сыновьями, Симом, Хамом и Иафетом?

‒ Он нашёл один из предметов обуви миссис Фруд, ‒ ответил сержант, доставая из кармана находку и предлагая её для обозрения. Банди бросил на ботиночек равнодушный взгляд, а потом заметил:

‒ Вроде бы, он соответствует описанию, но я, право, не вижу смысла во всех этих поисках и беспокойстве. Это только доказывает то, что мы и так знаем. Нет никаких сомнений, что она утонула. Вопрос в том, как она туда попала? Маловероятно, что это был несчастный случай, а если нет, то это должно быть убийство. Мы хотим знать, кто преступник?

Кобблдик раздраженно сунул находку обратно в карман.

‒ Несведущие люди всегда так и говорят, ‒ сказал он. ‒ Они всегда начинают не с того конца. Вопрос «Кто убийца?» не возникает до той поры, пока не будет установлено, что убийство вообще имело место. А в этом нельзя быть уверенным, пока не будет определено, что пропавший без вести мёртв. А уверенности не появится, пока не будет найдено тело. Но пока что эти находки являются достаточным основанием для проведения расследования, и они могут дать нам подсказку, где же искать тело. На самом деле, это они и делают. Находки говорят, что тело, вероятно, где-то недалеко отсюда, и скорее будет найдено выше по течению, чем ниже.

‒ Я не понимаю, как вы пришли к такому заключению, ‒ сказал Банди.

‒ Зато я понимаю, ‒ отрезал сержант. ‒ И мне этого достаточно.

Банди с его обычной осмотрительностью посчитал этот ответ завершением дискуссии. Резонно предположив, что сержант захочет переговорить со мною с глазу на глаз, он попрощался с нами и зашагал по направлению к своей конторе.

‒ А неплохая идея пришла в голову старому Израэлю! ‒ сказал Кобблдик, когда Банди ушёл. ‒ Я имею в виду драгу.

‒ А что насчёт неё? ‒ спросил я.

‒ Я полагаю, вы знаете, для чего предназначаются драги, ‒ ответил сержант. ‒ В прежние времена катера таможенников использовали их для того, чтобы зацеплять на мелководье ящики с грузом, которые затапливали там контрабандисты. Видите ли, у мошенников не всегда был шанс разгрузить свои лодки незаметно. Тогда они связывали вместе много ящиков и якорей потяжелее, так что получался своеобразного рода плот, и ночью затопляли этот плот в заранее определённом месте. А следующей ночью их сообщники должны были этот груз вылавливать. Но таможенники по опыту уже знали большинство таких мест, и приплывали днём с драгами и кошками, чтобы протралить дно. Если там были какие-нибудь ящики или бочки, то крюки цеплялись за верёвки и вытаскивали контрабанду на свет.

‒ И как это связано с идеей Израэля? ‒ спросил я.

‒ Поскольку тело должно было всплыть уже давно, а этого не произошло, он думает, что его затопили, словно те ящики. Тело могли вывезти на лодке на середину реки и утопить с грузом на ногах. Или оно могло само зацепиться одеждой за какой-нибудь старый якорь или корягу на дне. Это объяснило бы, почему само тело не всплывает, а вместо этого от него отделяются и оказываются выброшенными на берег различные предметы. Поэтому старый Израэль и собирается пройтись по дну драгой. Я полагаю, что по ночам он занимается как раз этим, протраливая наиболее вероятные заводи, и именно это делает его чертовски неразговорчивым, когда речь заходит о месте, где он нашёл обувь. Он считает, что почти уже отыскал тело.

Я промолчал, будучи совершенно не в силах комментировать это ужасное предположение. Я понимал, что тело нужно было обнаружить, поскольку оно могло указать на убийцу, но я не хотел слышать тошнотворных подробностей больше, чем это было бы абсолютно необходимо.

Когда мы подошли к ратуше, я остановился, думая проститься с сержантом, но тут он несколько нерешительно спросил меня:

‒ Вы помните, доктор, что в прошлую субботу, когда вы встретили меня, с вами был ещё один джентльмен?

‒ Да, конечно помню, ‒ ответил я.

‒ Если вы не посчитаете меня чересчур любопытным и лезущим в вашу частную жизнь, я хотел бы спросить ‒ как зовут этого джентльмена? Его лицо показалось мне знакомым.

‒ Разумеется, вы вправе спросить такое, ‒ сказал я. ‒ Его зовут Торндайк, доктор Джон Торндайк.

‒ Я так и думал! ‒ воскликнул Кобблдик. ‒ Его лицо не из тех, которые легко забыть! Однажды я слышал, как он давал показания в суде Олд-Бейли. Прекрасное было выступление! С той поры время от времени мне попадались отчёты о его расследованиях. Он замечательный человек. То, как он достаёт неопровержимые доказательства буквально из ниоткуда, словно фокусник из шляпы, просто поразительно. Вы случайно не говорили с ним о нашем деле?

‒ Видите ли, сержант, ‒ сказал я довольно уклончивым тоном, ‒ он приезжал сюда лишь в качестве моего гостя…

‒ Именно, именно, ‒ быстро согласился Кобблдик, сам не осознавая того, что помог мне избежать необходимости отвечать на его вопрос. ‒ Доктор приехал в провинцию на выходные, чтобы отдохнуть и развеяться, и он не хотел бы, чтобы его беспокоили профессиональными вопросами. Но я думаю, этим делом он бы заинтересовался! Этот случай совершенно в его вкусе. Очень странный случай и, в некотором отношении, совершенно невозможный.

‒ В каком это отношении? ‒ переспросил я.

Настала очередь Кобблдика уходить от ответа. Он явно сказал больше, чем намеревался, и теперь пытался отыграть назад.

‒ Что ж, ‒ сказал он, ‒ если мы задумаемся, например, о характере этой дамы… Почему вообще кто-то должен захотеть причинить ей вред? И все эти нестыковки с местом трагедии, и с тем, как это произошло, и… на самом деле, тут есть целый ряд вещей, которые трудно понять. Но я не хочу задерживать вас. Просто, если вам случится снова увидеть доктора Торндайка, то было бы лучше рассказать ему об этом деле. Оно почти наверняка заинтересует его. А если он захочет узнать что-то такое, что неизвестно вам, то вы всегда знаете, где меня найти. Я расскажу ему всё, что он захочет узнать. И тогда он, возможно, заметит то, чего не замечаем мы.

Я пообещал сержанту так и поступить и, попрощавшись с ним, повернулся и медленно пошёл домой. По дороге я размышлял о разговоре с Кобблдиком, из которого, как мне казалось, следовало два вывода. Во-первых, в этой тайне, оказывается, наличествовали элементы, мне неизвестные. Я-то предполагал, что мы не можем решить загадку потому, что у нас не хватало данных. Но теперь из уклончивых объяснений сержанта следовало, что он продвинулся в решении гораздо дальше меня. Почему? Потому что у него было больше фактов, или же потому, что из уже имеющихся фактов он, в силу своего опыта, мог сделать более далеко идущие выводы? Второе моё умозаключение состояло в том, что сержант некоторым образом пребывал в затруднительном положении. Похоже, что Кобблдик был не в состоянии эти известные ему факты удовлетворительно интерпретировать. Его очевидное желание получить помощь от Торндайка подтверждало мои догадки, и эти два вывода из разговора с ним рождали третий вопрос: что же именно было известно Торндайку? Знал ли он всё то, что уже знал сержант? Или, возможно, он знал даже больше? Можно ли было из тех скудных данных, которыми я его снабжал, сделать какие-нибудь выводы, превышающие моё или Кобблдика понимание? Это было вполне возможно. Торндайк был широко известен своею вызывающей всеобщее восхищение способностью делать конструктивные выводы из трудных для понимания фактов. В нашем же случае факты казались именно такими. Но были ли они так же непонятны и для Торндайка? И я снова вспомнил, что и он, и сержант считали, что только обнаружение тела способно пролить свет и дать разгадку этой тайны.

Глава 12. Отпечатки пальцев исчезнувшей руки

Постепенно я и сам начал склоняться к тому же мнению, что и мистер Банди: обнаружение предметов одежды, принадлежавших пропавшей женщине, нисколько не приближало нас к разгадке тайны. Исчезновение бедной Анжелины было неоспоримым фактом, и, казалось, не подлежало сомнению, что либо она сама упала в реку, либо её туда бросили. Даже если были бы обнаружены ещё какие-нибудь предметы, они не пролили бы дополнительного света на это соображение. Вот если бы удалось отыскать тело, то тогда можно было бы узнать что-то новое. Но пока можно было сказать лишь то, что Анжелина Фруд исчезла, что её исчезновение почти наверняка связано с преступлением, и что личность преступника и его мотив пока что являются непостижимой тайной, загадкой, найти решение которой нам ещё предстоит.

Поэтому дальше я дам лишь поверхностное описание последующих находок, несмотря даже на живейший интерес к ним со стороны сержанта Кобблдика и доктора Торндайка. Так, например, двадцать пятого мая был найден второй ботиночек Анжелины, и нашёл его (к величайшему негодованию Израэля Бэнгса) ни кто иной, как Сэм Хупер из переулка Грязных Якорей. Он обнаружил его вскоре после отлива, лежащим у решётки сливной трубы, выходящей к реке у Газовой станции. Обнаружив ботиночек, Сэмми с триумфом доставил его в полицейский участок и передал сержанту.

После этого последовал довольно большой перерыв, но двадцатого июня старый опытный Израэль Бэнгс взял у Хупера реванш. Субботним вечером этот отважный исследователь прибрежных ручьёв причалил свою лодку к пристани, находящейся примерно посередине между Газовой станцией и городским мостом, и сразу же увидел лежащую на берегу между двух брёвен серебряную булавку для шляпки. Ошибиться насчёт её принадлежности было невозможно. Конечно, есть тысячи и миллионы шляпных булавок, но серебряный маковый цветок, служивший навершием булавки, был штучной работы, выполненной ювелиром, и другого такого, вероятно, не было больше во всём мире.

Эта находка вызвала небывалый ажиотаж среди желающих получить награду за найденные вещи. Участок илистого берега между Газовой станцией и мостом буквально кишел сыщиками любого пола и возраста. Ежедневно, с утра и пока не опустится сумрак, Израэль Бэнгс в своей лодке курсировал вдоль линии отлива, тщательно осматривая каждый квадратный дюйм берега и бросая яростные взгляды на браконьеров из братства береговых крыс, желающих оставить его без добычи. Но так ничего нового найдено и не было. Дни проходили за днями, чёрная, дурно пахнущая грязь взбивалась сотнями ног едва ли не в пену, сотни грязных рук исследовали и переворачивали каждый камешек, каждую выброшенную кастрюлю, сковороду или жестянку из-под рыбы; их поднимали снова и снова и изучали со всех сторон до самых потаённых их уголков. Но всё было тщетно: они не обнаружили больше ничего, и только напрасно взбаламутили грязь.

Вскоре ищущие стали терять надежду. Некоторые из них и вовсе отказались от поисков, другие же откочевали к участку берега выше от моста, и их можно было видеть бродящими под Эспланадой, площадкой для игры в крикет или за лодочной верфью. Июнь закончился безрезультатно и начался третий месяц со дня исчезновения Анжелины Фруд. И всё ещё не было никаких следов её мёртвого тела.

Наблюдая за работой двух профессионалов уголовного сыска, Кобблдиком и Торндайком, я заметил определённое сходство их методов и взглядов. Оба они очень интересовались находками, и оба лично обследовали места их обнаружения. Сержант всякий раз брал меня с собою для осмотра места, и всякий раз делал глубокомысленные, но ничего мне не проясняющие комментарии. Я понял, что он внимательно отмечает место и время обнаружения вещей. То же самое делал и Торндайк, который теперь каждое воскресенье приезжал в Рочестер. Он посещал каждую точку, где что-либо было найдено, тщательно отмечал её на своей карте, снабжая номером, и подробно расспрашивал нашедшего о внешнем виде находки, её состоянии, высоте прилива и часе дня, когда вещь была обнаружена. Все эти данные он под соответствующим номером заносил в свою записную книжку.

Оба моих друга тоже испытывали растущее удивление и беспокойство по поводу отсутствия тела. Сержант даже завёл себе привычку жаловаться мне на судьбу, якобы поступавшую с ним несправедливо.

‒ Это уже никуда не годится, доктор, ‒ говорил он мне. ‒ Прошло три месяца ‒ три летних месяца, заметьте! ‒ и всё ещё нет никаких признаков тела. Мне это совсем не нравится! Это дело очень много значит для меня. Это мой шанс. Это расследование уровня детектива-инспектора, и если я справлюсь с ним, я получу, так сказать, ещё одно перо на мою охотничью шляпу. Но для такого мне нужен обвинительный приговор, а у меня пока что нечего даже предъявить судье-коронеру! Мне кажется, что я слишком расслабился, доктор. Я должен подстегнуть себя!

Соображения Торндайка насчёт этого дела были примерно такими же. Когда я одним субботним утром в начале июля встретил его на станции Струд и через мост шёл вместе с ним в Рочестер, он сказал мне:

‒ Я уверен, что суть этого дела будет заключаться в вопросе установлении личности ‒ если тело, конечно, когда-либо будет обнаружено. Если такого не произойдёт, то, понятно, не будет и дела. Останется просто необъяснимое исчезновение. Но если тело найдут, а опознать его окажется невозможно, то на основании одних предметов одежды и прочих найденных мелочей добиться осуждения будет трудновато, даже если неопознанный труп и даст нам ключ к разгадке обстоятельств смерти.

‒ Полагаю, полиция разыскивает Николаса Фруда? ‒ спросил я.

‒ В этом я сомневаюсь, ‒ ответил Торндайк. ‒ Они вряд ли будут тратить много усилий, чтобы отыскать возможного убийцу, пока не ясно, произошло ли убийство вообще. Представим, что они отыскали бы его ‒ и что они потом смогли бы ему предъявить? Женщина не находилась под его опекой и даже не жила с ним. В отсутствие доказательства её смерти все его предыдущие прегрешения не будут иметь никакого значения.

‒ Но вы, кажется, и сами наводили справки?

‒ Так и есть. И я не теряю надежды напасть на его след. Но это второстепенный вопрос. То, что мы должны решить в первую очередь ‒ это: «Что стало с Анжелиной Фруд?» Она умерла? Если да, то каковы были причины и обстоятельства её смерти? Улики, которыми мы располагаем, указывают на то, что она мертва, и смерть её была насильственной. Но пока что, это только предположение. Мы обязаны превратить это предположение в достоверный факт. Только тогда придёт пора идентифицировать преступника.

‒ Как вы полагаете, её тело будет ещё возможно опознать?

‒ Обычным порядком ‒ не сомневаюсь, что нет. Не забывайте, что тело могло три месяца пролежать под водой. Но в строго научном смысле ‒ оно всё ещё было бы пригодно для идентификации, если бы мы смогли получить необходимые данные. Например, мы могли бы произвести измерения по методике Бертильона, и ещё, вероятно, можно было бы снять с трупа отпечатки пальцев достаточно чёткие, чтобы их можно было бы распознать даже спустя долгое время после исчезновения всех различимых черт лица или тела.

‒ Неужели такое возможно?! ‒ воскликнул я.

‒ Конечно, ‒ ответил он. ‒ Даже если бы вся кожа сошла с руки, словно перчатка, как это обычно бывает с телами, долго пролежавшими в воде, с этой кожи, если её обработать формалином, всё ещё можно было бы получить отпечатки пальцев. Даже если с кожи сходит верхний её слой, то папиллярный узор от этого не страдает, так как он находится глубже. Но, к сожалению, этот вопрос представляет для нас чисто академический интерес, поскольку у нас всё равно нет оригинальных отпечатков пальцев миссис Фруд, которые можно было бы сравнить с теми, что будут сняты с трупа. Так что, нам остаётся лишь надеяться на метод месье Бертильона.

‒ Но насколько я понимаю, ‒ возразил я, ‒ система Бертильона основана на существовании записей об прижизненных измерениях опознаваемого человека. А записей об измерениях миссис Фруд у нас нет.

‒ Верно, ‒ согласился Торндайк. ‒ Но доктор Альфонс Бертильон имел обыкновение применять свою систему не только к арестованным подозреваемым, но так же и к случайным предметам одежды и обуви, которые попадали в руки полиции. Если бы у нас были измерения, снятые с одежды пропавшей женщины, их можно бы сравнить с измерениями тела. Конечно, такие измерения должен выполнять кто-то, являющийся экспертом в области антропометрии.

‒ Да, это кажется разумным, ‒ сказал я. ‒ Надо рассказать об этом сержанту Кобблдику. У него уже есть кое-какая обувь, и он мог бы получить от миссис Гиллоу несколько предметов одежды Анжелины.

‒ Кстати, о миссис Гиллоу, ‒ сказал Торндайк. ‒ Ваше упоминание о неё напомнило мне ещё один момент, который я собирался изучить. Вы говорили, что незадолго до исчезновения хозяйки она чувствовала приближение трагедии. Мне кажется, что у неё для такого чувства должны были иметься какие-то основания.

‒ Она говорила, что это было не более чем смутное общее впечатление.

‒ И всё же, едва ли оно могло возникнуть на пустом месте. Не думаете ли вы, что нам стоило бы расспросить миссис Гиллоу подробнее?

‒ Если хотите, ‒ сказал я без особого энтузиазма. ‒ Мы уже близко к её дому. Можно зайти и поговорить с ней, если желаете.

‒ Думаю, нам требуется ни один камень не оставлять неперевёрнутым, ‒ ответил он.

Через минуту или две, когда мы подошли к конторе мистера Джеппа, Торндайк сказал, внимательно изучив фасады обоих домов:

‒ Что-то ни в одном окне я не вижу лица нашего друга Банди.

‒ Сейчас он играет в теннис где-то на пустыре Виноградников. Но миссис Гиллоу, похоже, ещё здесь. Приоделась и собирается в гости, как я погляжу.

Упомянутая персона как раз появилась в дверях. Увидев, что мы перешли дорогу и приближаемся к ней, она остановилась, держа дверь приоткрытой. Я взбежал по ступенькам, пожелал ей доброго дня и спросил, не согласится ли она ответить на один или два вопроса.

‒ Конечно, ‒ ответила она, ‒ но я надеюсь, что вы не задержите меня надолго. Я собиралась во Фриндсбери, на чай к моей сестре, и я не хочу опоздать на трамвай. Возможно, нам будет лучше поговорить в комнате миссис Фруд.

Она открыла дверь гостиной, и мы все вошли и сели.

‒ Я как раз обсуждал это таинственное дело с моим другом доктором Торндайком, миссис Гиллоу, ‒ начал я. ‒ Он работает в суде, и он предположил, что вы могли бы пролить свет на некоторые странные обстоятельства этого дела. Помнится, вы говорили мне, что у вас были некоторые предчувствия каких-то приближающихся неприятностей или трагедии.

‒ Так оно и было, ‒ мрачно кивнула она. ‒ Но только потому, что миссис Фруд всегда выглядела либо взволнованной, либо подавленной, бедняжка. И, конечно же, я слышала об этом её никчёмном муже. И это всё. Сержант Кобблдик уже задавал мне тот же вопрос, но мне нечего было сказать и ему тоже.

‒ Сержант осматривал комнаты? ‒ спросил Торндайк.

‒ Да, он огляделся там, а ещё отпер ящик бюро и прочитал одно или два письма, которые нашёл внутри, но не забрал даже и их. Но он взял с собою клочки другого письма, которые обнаружил в корзинке для бумаг.

‒ Если эти письма всё ещё в ящике бюро, ‒ сказал Торндайк, ‒ то я полагаю, что нам тоже стоило бы их внимательно просмотреть ‒ если вы, конечно, не возражаете, миссис Гиллоу.

‒ Думаю, вреда от этого не будет, ‒ ответила она. ‒ Сама я там ни к чему не прикасалась с тех пор, как она исчезла. Я подумала, что лучше такого не делать. Я даже чайные чашки не стала мыть. Вот они стоят, точно в том виде, как она их оставила, бедный ягнёнок. Но если вы собираетесь просматривать письма, то я попрошу вас извинить меня, иначе я опоздаю на трамвай и заставлю сестру ждать.

‒ Конечно, миссис Гиллоу, не будем вас задерживать, ‒ сказал я, провожая её до двери. ‒ И, кстати, было бы лучше, если бы вы не рассказывали никому, даже и сестре, что я приходил сюда с моим другом.

‒ Очень хорошо, сэр, ‒ ответила она. ‒ Это ведь как при рукоделье: меньше слов ‒ крепче шов, ‒ и с этой глубокомысленной сентенцией на устах она вышла, и я закрыл за нею дверь на улицу.

Вернувшись в гостиную, я застал Торндайка с интересом изучающим чайные принадлежности миссис Фруд, а именно ложечку для сахара. Я подошёл к бюро и, обнаружив его незапертым, поднял крышку и заглянул внутрь. Там я нашёл аккуратно уложенные стопки бумаги для письма и конвертов, а в выдвижном ящичке ‒ несколько писем, которые я вынул и передал Торндайку. Вернув ложку в сахарницу, он бегло просмотрел их и возвратил мне. Все они были адресованы подруге Анжелины, мисс Камберс, и были бесполезны как источник информации.

‒ Ничего интересного, ‒ подытожил Торндайк. ‒ Возможно, содержание корзины для бумаг было более занимательным. Но я подозреваю, что тоже нет, поскольку сержант, кажется, находится в такой же темноте, что и мы. Может быть, перед тем, как уйти, заглянем ещё в спальню?

Необходимости в этом я не видел, но возражать Торндайку тоже не стал, полагая, что он разбирается в таких вещах лучше меня. Вернувшись в холл, мы прошли к двери спальни; она стояла запертой, хотя ключ по-прежнему находился в замке. Открыв дверь, Торндайк остановился на пороге и простоял так добрую минуту, осматривая комнату тем же странным, внимательным взглядом, который я уже замечал у него. Он словно бы составлял в уме мысленную картину обстановки. Тем временем, вспомнив о системе Бертильона, я подошёл к шкафу, чтобы определить, какие предметы одежды Анжелины будут доступны для измерения. Я уже хотел открыть шкаф, как взгляд мой упал на два предмета на туалетном столике рядом ‒ пустой стакан и бутылочку с водой, высохшую уже до половины. В этих предметах самих по себе не было ничего особенного, но даже с того места, на котором я стоял, я мог различить на стекле несколько отчётливых отпечатков пальцев.

‒ Боже мой! ‒ воскликнул я. ‒ Вот в точности то, о чём вы говорили! Вы понимаете, что мы нашли?!

Видимо, Торндайк отлично это понимал, поскольку он уже вынул из кармана перчатки и сейчас натягивал их.

‒ Не прикасайтесь на к чему, Стренджвей, ‒ сказал он, когда я протянул уже руку, чтобы рассмотреть стакан поближе. ‒ Если это отпечатки пальцев миссис Фруд, то они могут оказаться для нас бесценными. Мы не должны портить их, добавляя поверх наши собственные.

‒ Чьи же ещё они могут быть? ‒ спросил я с удивлением.

‒ Они могут принадлежать сержанту Кобблдику, ‒ ответил Торндайк. ‒ Ведь он тоже осматривался здесь.

Придвинув стул и присев, он начал изучать отпечатки с помощью маленькой лупы, тут же появившейся из его кармана.

‒ Превосходный набор, ‒ заметил он. ‒ И при этом полный ‒ все десять пальцев. Тот, кто их оставил, держал бутылку в правой руке, а стакан в левой. И я не думаю, что это был сержант. Отпечатки слишком маленькие и слишком чёткие для его грубой руки.

‒ Я тоже не думаю, что они принадлежат сержанту, ‒ согласился я. ‒ Нет причины, по которой он захотел бы выпить воды за те несколько минут, пока находился здесь. Вот если бы это была бутылка пива, тогда другое дело. Но для миссис Фруд было бы совершенно естественно немного смочить губы, пока она одевалась или перед тем, как уйти.

‒ Да, это очевидное предположение, ‒ сказал Торндайк. ‒ Теперь надо превратить его в твёрдое доказательство ‒ если мы это сумеем. Вероятности являются плохим фундаментом для обвинения. Но возникает вопрос: как же нам поступить с найденным? У меня, конечно, есть с собою небольшая фотокамера, но фотографировать здесь будет неудобно, да и времени на это уйдёт много. С другой стороны, эти вещи будет сложно упаковать, не размазав отпечатков. Нам понадобится пара небольших коробочек.

‒ Возможно, мы что-нибудь и найдём, если осмотримся, ‒ сказал я.

‒ Да, мы должны подробнее исследовать комнату, ‒ согласился Торндайк. ‒ Но я думаю, что изучить отпечатки было бы лучше немедленно, поскольку могут найтись и другие. Тогда мы смогли бы сверить их.

Он вернулся в гостиную, где стояли два саквояжа, которые он всегда привозил с собой: в одном были его туалетные принадлежности и смена белья, а что было во втором из них, крытом зелёной тканью, до сих пор оставалось для меня загадкой. Теперь моё любопытство было удовлетворено, поскольку Торндайк, принеся зелёный саквояж в комнату, объяснил мне:

‒ Здесь то, что я называю моей походной лабораторией. Тут есть все необходимые материалы и приспособления для проведения почти всех видов судебно-медицинских расследований. Я почти никогда не пускаюсь в путешествие без него.

Он поставил саквояж на стул и открыл его. Я увидел внутри много разных научно выглядевших предметов и, среди прочего, портативный микроскоп, складную фотокамеру и инсуффлятор, или распылитель порошка. Торндайк вынул этот прибор из отведённого для него отделения, поставил стакана на угол камина и с его помощью нанёс на поверхность стекла слой почти неосязаемого белого порошка. Затем он слегка постучал по стакану карандашом, и большая часть порошка осыпалась, а остатки Торндайк осторожно сдул. Теперь отпечатки пальцев Анжелины отчётливо выделялись на прозрачном стекле, как будто они были нарисованы китайской белой краской.

Пока он проделывал то же самое с бутылочкой, предварительно вылив из неё остатки воды в кувшин, я осмотрел стакан с помощью его лупы. Отпечатки были на удивление отчётливы. Через увеличительное стекло я мог видеть не только папиллярные узоры, но даже и ряды маленьких круглых точек, которые соответствовали отверстиям потовых желез. В этот момент я впервые осознал, какое замечательное средство идентификации представляют собой отпечатки пальцев.

‒ Теперь остаются лишь два вопроса, ‒ сказал Торндайк, закончив обрабатывать бутылку. ‒ Где нам взять коробочки для упаковки улик, и где нам искать другие отпечатки для сравнения. Может быть, поискать их на кухне?

‒ Можно, но, думаю, нам лучше обработать порошком мебель. Например, дверцу шкафа. Потемневшая полировка дерева должна хорошо сохранять отпечатки.

‒ Великолепно, Стренджвей, ‒ ответил Торндайк. ‒ Там мы найдём и отпечатки пальцев сержанта ‒ ведь он тоже открывал уже дверцу шкафа.

Он нанёс порошок на все три дверцы, и когда он сдул излишки, на краю каждой из них появилось несколько следов пальцев ‒ в основном, смазанных и нечётких. Ни один из них по качеству и близко не приближался к тем, которые мы сняли со стакана.

‒ Вполне удовлетворительно, ‒ сказал Торндайк. ‒ Хотя отпечатки и смазаны, но здесь совершенно определённо прикасались две пары рук: большая рука сержанта и маленькая женская рука ‒ вероятно, миссис Фруд. Отпечатки вполне узнаваемы, несмотря на их нечёткость. Но мы ничего не должны принимать на веру. Давайте спустимся в кухню. Там у нас будет больше шансов.

Дверь лестницы в подвал оставалась незапертой, как её и оставила миссис Гиллоу. Я распахнул дверь, и мы спустились; я нёс инсуффлятор, а Торндайк руками в перчатках нёс бутылку и стакан. Поставив эти два предмета на кухонный стол, он обработал пудрой сначала входную дверь кухни, а затем боковую дверь, ведущую в галерею между двумя домами. Обе они были выкрашены зелёной краской, и на обоих проступили следы от пальцев; хотя это и были всего лишь бледные овальные пятна, размер и расположение их ясно говорили, что здесь прикасалась маленькая женская рука. Но самое убедительное свидетельство дала нам алюминиевая сковорода, оставленная на конфорке плиты. Припудрив её ручку, Торндайк получил удивительно чёткий отпечаток большого пальца, который точно совпал с тем, что был оставлен на бутылке с водой.

‒ Полагаю, у нас есть теперь ответ на наш вопрос, ‒ сказал Торндайк. ‒ Если миссис Гиллоу ничего не трогала в этих помещениях ‒ а она утверждает, что так оно и было ‒ то мы можем с уверенностью предположить, что эти отпечатки оставила миссис Фруд.

‒ Вы собираетесь предъявить сковороду в суде как улику? ‒ удивился я.

‒ Нет, ‒ улыбнулся Торндайк. ‒ Я снял с неё отпечатки только для проверки моего собственного предположения. Это обезопасит нас от путаницы, когда Кобблдик найдёт тело. Но я предлагаю пока никому не говорить о том, что у нас теперь есть отпечатки. Когда придёт время, мы всё расскажем, а пока будем придерживаться собственной линии расследования.

Про себя я снова удивился его стремлению к ненужной, по моему мнению, секретности, но возражать не стал, а продолжил с любопытством наблюдать за дальнейшими действиями моего друга. Его интерес к помещению кухни был, можно сказать, чрезвычайным: осторожно, словно кошка, бродил он между столов, рассматривая самые обычные предметы с самым необычным вниманием. Он осторожно перебрал столовое серебро, стекло и фарфор, он заглянул в каждый шкафчик, а потом он даже поинтересовался содержимым мусорного ведра, из которого он очень кстати извлёк пару ещё целых картонных коробок из-под продуктов. Особенно его заинтересовали большой и глубокий шкаф для посуды, почему-то снабженный «йельским» замком-задвижкой, и кладовая ‒ кстати, довольно замусоренная.

‒ Мне кажется, ‒ задумчиво заметил Торндайк, ‒ мусорщик забирал ведро у боковой двери. Вы случайно не знаете точно, Стренджвей?

‒ Не знаю, ‒ ответил я, недоумевая, какое, чёрт возьми, отношение к этому делу может иметь мусорщик. ‒ Но вряд ли для такого использовалась дверь в прихожую.

‒ Почему же, экономка вполне могла проносить мусорное ведро через прихожую и выставлять у входной двери дома, ‒ возразил Торндайк.

‒ Сильно сомневаюсь, ‒ ответил я. ‒ Но мы можем открыть боковую дверь кухни и определить точнее, если хотите.

Торндайк принял это предложение, и мы открыли задвижку на боковой двери и вышли в крытую галерею, общую для двух домов. Дверь посередине, выходившая на улицу, была заперта на внутренний засов, находившийся в хорошем рабочем состоянии, как убедились мы, подвигав его на пробу. Но как доказательство чего-либо этот факт, конечно же, был бесполезен. Затем Торндайк внимательно осмотрел сделанный из утрамбованной каменной крошки пол коридора ‒ вероятно, в поисках следов мусорщика ‒ но хотя и было заметно, что боковыми дверями пользовались, никаких отпечатков донышка ведра или ботинок мусорщика мы здесь не нашли.

‒ Похоже, мистеру Джеппу по душе «йельские» замки, ‒ заметил Торндайк, указывая на вторую боковую дверь, в которую был врезан такой же замок, как и в первую. ‒ Интересно, а где мусорное ведро находится у него?

‒ Хотите узнать об этом у Джеппа? ‒ спросил я, всё более удивляясь его интересу к мусорным вёдрам.

‒ Нет, не хочу, ‒ твёрдо ответил Торндайк. ‒ Иногда сама постановка вопроса даёт больше информации, чем любой ответ.

‒ В своей медицинской практике я часто убеждался в этом, ‒ заметил я с ухмылкой.

Торндайк тоже улыбнулся, и мы вернулись в дом. Я вынес наверх из кухни инсуффлятор и картонные коробки, а он бутылку и стакан с отпечатками. Теперь предстояло осторожно упаковать эти два драгоценных предмета в коробки таким образом, чтобы не смазать отпечатки, и Торндайк блестяще справился с этой задачей с помощью множества шариков из пластилина, тоже отыскавшегося в саквояже-лаборатории.

‒ А вот здесь нас поджидала неудача, Стренджвей, ‒ сказал Торндайк, снимая перчатки и разглядывая расчёску, лежащую на туалетном столике. ‒ Я-то надеялся получить образец волос миссис Фруд, но её чрезмерная аккуратность не оставила нам и шанса. Кажется, здесь не более одного-двух коротких волосков, и я вижу один длинный. Что ж, удовольствуемся ими. Изученные под микроскопом, они могут кое-что поведать нам о цвете волос миссис Фруд.

Он вычистил из расчёски все волоски до единого и разложил их на листе бумаги. Всего набралось шесть разных образцов, от совсем коротких до одного почти полной длины ‒ я говорю «почти», потому что волос был оторван, а не вырван: на конце у него отсутствовала луковица.

‒ Некоторые дамы собирают волосы из расчёски в специальный мешочек, чтобы потом сделать себе из них шиньон или накладку, ‒ заметил Торндайк, убирая завёрнутые теперь в бумагу волоски в саквояж. ‒ Но из вашего отчёта я помню, что волосы миссис Фруд были достаточно пышными и без того. В любом случае, подобного мешочка я тут не вижу. Что ж, думаю, здесь мы закончили, и результат оказался не так уж и плох.

‒ Отпечатки пальцев, и правда, получились хорошо, ‒ сказал я. ‒ Но я не ожидаю, что нам когда-нибудь предстоит использовать их в расследовании. А без этого мы не продвинемся вперёд. Конечно, есть ещё волосы…

‒ Да, и изучение этих волос может дать нам весьма ценную информацию! ‒ кивнул Торндайк. ‒ А возможно, выявит и кое-что ещё ‒ но тут уже время покажет.

Сделав этот несколько загадочный вывод, он с большой осторожностью спрятал коробки с уликами в свой саквояж и проложил их пижамой, чтобы те не сдвигались с места.

По дороге домой я размышлял над последним замечанием Торндайка. Выходило, что тайна исчезновения Анжелины была для него куда менее загадочной, чем для меня. Лично я не видел и проблеска света в любом из направлений расследования. Анжелина исчезла, не оставив следов, за исключением немногих вещей, найденных на берегу и не давших нам никакой информации. Но возможно, я просто упускал из виду их значение для расследования? Что, если профессионалам сыска они говорили гораздо больше, нежели мне? Сначала сержант Кобблдик в разговоре со мной проявил странную уклончивость в ответах, которая заставила меня подозревать, что знает он больше, чем говорит, а теперь вот и Торндайк начал изъясняться загадками. Не крылась ли причина моего непонимания ситуации только лишь во мне, в моей неспособности верно интерпретировать очевидные другим факты? Такое легко могло случиться! Я решил осторожно расспросить Торндайка.

‒ Мне кажется, ‒ сказал я, ‒ что у вас прямо сейчас есть какие-то данные, уже позволяющие дать ответ на загадку исчезновения миссис Фруд. А вот я таких данных не вижу. В чём они, по-вашему?

‒ В своём вопросе, Стренджвей, вы употребили слово «видеть», ‒ ответил Торндайк. ‒ Представьте себе, что два человека, грамотный и неграмотный, смотрят на одну и ту же страницу печатной книги. Мы можем сказать, что оба они «видят» ‒ то есть, у обоих на сетчатке глаза создаётся одинаковое изображение, обусловленное формой предмета и его прочими оптическими свойствами. У неграмотного человека всё этим и ограничивается. Но у человека грамотного в его сознании есть уже что-то, какой-то особый опыт, который дополняет полученное оптическое восприятие и помогает этому человеку осознавать некоторые второстепенные свойства напечатанных символов. На обоих смотрящих страница производит одинаковое визуальное воздействие, но только у одного из них возникает то, что мы можем назвать психическим воздействием. Можно ли сказать, что они одинаково «видят»?

‒ Я понял, что вы хотите сказать, ‒ ответил я с кислой улыбкой, ‒ но так же я понял, что вы довольно искусно уклонились от ответа.

‒ Вы сформулировали его тоже несколько уклончиво, ‒ улыбнулся он в ответ. ‒ Может быть, вы спросите меня прямо?

‒ Хорошо, ‒ сказал я. ‒ Не знаю, есть ли у меня право спрашивать такое, но есть ли у вас какая-либо надежда хоть когда-нибудь отыскать хоть какое-то решение загадки смерти миссис Фруд?

‒ Ответ на этот вопрос даёт моё собственное поведение, ‒ ответил Торндайк. ‒ Как вы возможно заметили, я не очень общительный человек, но тут я могу сказать вот что: это дело бросает мне вызов, и я готов принять его. Более того, я готов принять даже и больше. Но я не трачу своё время на неразрешимые проблемы. Пожалуй, это всё, что я готов сказать вам сейчас. Вспомните, что я говорил вам про страницу печатной книги, и вспомните, что всё, известное мне по этому делу, я узнал из ваших же отчётов ‒ или из собственных моих наблюдений в вашей же компании. Факты, как та печатная страница, выглядели одинаково для нас обоих.

Этот его ответ тоже не прояснил мне многого, но он, по крайней мере, сообщил мне, что больше информации от моего скрытного друга я вряд ли получу. Тем не менее, я сделал ещё попытку:

‒ Вы говорили мне, что у вас есть некоторые надежды найти того человека, мистера Фруда.

‒ Да, я начал его разыскивать. Я установил, что за день до исчезновения жены он отправился в Брайтон, но так туда и не прибыл. Это всё, что мне на настоящий момент известно. Его видели садящимся в поезд до Брайтона, но в город он так и не приехал. Мой информант ради собственного любопытства наблюдал прибытие поезда и выход пассажиров, но подходящего под описание человека среди них он не заметил. Визита, который и являлся целью его путешествия, мистер Фруд так же не совершил. Остаётся возможность, что он сошёл на одной из промежуточных станций. Отследить такое трудно, но надежда на успех у меня есть. Безусловно, его местоположение в роковой день ‒ это тот вопрос, который обязательно должен быть прояснён. В настоящее время он является главным подозреваемым, но если будет вдруг доказано, что у него есть алиби, то поиск придётся начать в другом направлении.

За этим разговором мы успели домой как раз к обеду, немного развеяв тем самым мрачное настроение миссис Данк. Поскольку уже темнело, фотографирование улик было отложено до утра. Торндайк хотел сначала провести сеанс один, но затем, подумав, он пригласил меня присутствовать ‒ чтобы я мог, в случае необходимости, подтвердить подлинность снимков в суде под присягой. Таким образом, на следующее утро мы осторожно извлекли стакан и бутылку из их импровизированной упаковки и поставили на середину стола, в качестве фона повесив позади мой чёрный плащ. Затем Торндайк вооружился складной фотокамерой, которая в разложенном виде оказалась удивительно большого размера, и, снабдив её короткофокусным объективом, сделал несколько снимков, проявив потом пластины в тёмном шкафу при свете красной лампочки, которая тоже отыскалась в саквояже-лаборатории. Когда пластины высохли, мы исследовали их через увеличительное стекло: они были превосходно чёткие. По предложению Торндайка, я пометил их, процарапав в уголке иглой мои инициалы.

‒ Что ж, ‒ сказал я, закончив эту операцию. ‒ Теперь у вас есть все доказательства, которые вы хотели получить. Однако, ещё неизвестно, сможете ли вы их когда-либо использовать.

‒ Не будьте таким уж пессимистом, Стренджвей, ‒ ответил Торндайк. ‒ С отпечатками пальцев нам очень повезло. Будем надеяться, что удача не покинет нас и дальше.

‒ А что мы будем теперь делать с бутылкой и стаканом? ‒ спросил я. ‒ Вернём их туда, откуда взяли?

‒ Думаю, что нет, ‒ было мне ответом. ‒ Если у вас есть сейф или надёжно запирающийся ящик, куда их можно убрать от посторонних взглядов, и откуда их можно будет при необходимости извлечь, то я попрошу вас позаботиться о них.

В старом комоде, стоявшем в моей спальне, был такой ящик ‒ туда я и отнёс наши драгоценные улики. Так закончился ‒ по крайней мере, на данный момент ‒ эпизод с нашим набегом на жилище бедной Анжелины.

Глава 13. Еще одна таинственная находка

В приятный солнечный полдень, примерно дней через десять после нашего рейда в комнаты Анжелины ‒ точнее говоря, это был вторник, 14 июля ‒ я, только что пообедав, сидел в своей столовой и лениво просматривал газету, раздумывая попутно, не пойти ли мне прогуляться. В этот момент раздался звонок в мою входную дверь, и, после короткого перерыва, я услышал звуки перебранки ‒ они сообщили мне, что посетителем моим являлся мистер Банди, который, как я уже говорил, находился с миссис Данк в состоянии затяжной войны. Вскоре дверь столовой приоткрылась ‒ как раз вовремя для того, чтобы я услышал последний взрыв негодования миссис Данк ‒ и эта почтенная матрона хрипло объявила мне:

‒ К вам этот Банди, сэр.

Мой друг вошёл, сверкая в улыбке «всеми зубами и моноклем», как выразилась однажды моя экономка. В руке он держал шляпу из панамской соломки, заменившую ему, по случаю тёплой погоды, привычную велюровую.

‒ Ну что, Джон, выйдешь поиграть со мной? ‒ спросил он меня.

В последнее время дружба наша окрепла настолько, что мы перешли на ты, и Банди называл меня теперь Джоном. Произошло это примерно в то же время, когда я признался ему в своей несчастной любви к пропавшей Анжелине. Мою откровенность он воспринял, очевидно, как знак доверия к нему, и это вызвало ответный отклик в его доброй душе. С этого момента в его отношении ко мне произошли заметные изменения: за его привычным легкомыслием я стал угадывать сочувствие и даже какую-то расположенность ко мне и симпатию. Я тоже привязался к нему. Как и Торндайк, я обнаружил, что его всегдашний оптимизм, жизнерадостность и хорошем настроение положительно влияют и на моё собственное состояние. Я понял, что, несмотря на его очевидную бесшабашность, Банди был человеком значительного ума и обладал изрядной силой характера. Так что наша с ним дружба зародилась и окрепла быстро и естественно.

Отложив газету, я встал со стула и потянулся.

‒ Ты, маленький бездельник, ‒ сказал я, улыбаясь. ‒ Почему ты до сих пор не на работе?

‒ В конторе нет других дел, кроме написания нескольких писем. Джепп уже занялся ими. Давай сходим прогуляться.

‒ Что ж, Джимми, ‒ сказал я и спохватился. ‒ Тебя ведь зовут Джимми, не так ли?

‒ Нет, это не так, ‒ ответил он с достоинством. ‒ Меня зовут Питером, как и епископа острова Румтифу из оперетты Джилберта и Салливана. И, по любопытному совпадению, меня зовут Питером ровно по той же причине, что и епископа.

‒ И что же это за причина? ‒ поинтересовался я, тут же наступая в его ловушку.

‒ Видите ли, ‒ внушительно ответствовал Банди, ‒ нас обоих так назвала мама.

‒ Послушайте-ка старика, молодой человек, мой мальчик, ‒ сказал я ему. ‒ Если ты будешь ставить старшим такие подножки, тебе самому когда-нибудь отдавят ногу.

‒ Это была всего лишь дружеская подначка, приятель, ‒ возразил Банди. ‒ Кроме того, ты не такой уж и старик. Ты собрал лишь первый урожай со своих бороды и усов. Так что, ты идёшь? Я только что видел сержанта Кобблдика, сворачивающего к причалу «Синего кабана» ‒ он выглядел несчастным, словно попавший под дождь домашний кот.

‒ Отчего бы это?

‒ Полагаю, из-за резкого падения интереса публики к мощам святой Анжелины. Ничего до сих пор не найдено, и сержант не продвигается в расследовании. Он ведь рассчитывал в случае удачи получить должность инспектора, а теперь, если он не распутает дело, его начнут приглашать на «чай со слабоумными», по меткому выражению старой мисс Барман. Я подозреваю, что Кобблдик шёл в сторону Ковчега, чтобы пообщаться с мистером Ноем. Так что ты ответишь на моё предложение тоже прогуляться в направлении горы Арарат?

Банди рассчитал всё правильно: на это его предложение я сразу же ответил согласием. Каким бы омерзительным ни казалось мне общество старого Израэля, но с той поры, как обнаружились отпечатки пальцев Анжелины, меня не покидала тревога, что расследование не продвинется дальше первого своего этапа, и убийца так и останется ненайденным. Не то что бы я думал, что моё присутствие как-нибудь поможет сержанту ‒ я просто не хотел пропустить известий о возможной новой находке.

В своих предположениях Банди тоже не ошибся. Когда мы добрались до пристани «Синего кабана», мы заметили сержанта, который медленно спускался по лестнице с баржи старого Бэнгса, провожаемый мрачным взглядом её хозяина. Когда Кобблдик ступил на твёрдую землю, он поднял голову и заметил нас с Банди.

‒ Есть ли новости, сержант? ‒ окликнул я его.

Кобблдик отрицательно покачал головой и направился к нам.

‒ Никаких новостей, ‒ недовольно ответил он. ‒ Нет ни следа, ни даже намёка на след. Это очень загадочное дело, очень! Сначала находки появлялись почти каждый день, а после обнаружения шляпной булавки ‒ их как отрезало! За целый месяц не было найдено совсем ничего! А тело? Что, во имя всего святого, могло произойти с телом? Почему оно до сих пор не объявилось? Вот чего я никак не могу понять! Если так пойдёт и дальше, то от тела вообще ничего не останется, и у нас не будет другого выбора, кроме как навсегда закрыть дело.

Сержант снял шляпу (как обычно, он был в штатском) и вытер лоб ладонью, измученно посмотрев сначала на меня, а затем на Банди. Мой друг тоже снял свою шляпу, желая вытереть пот, но будучи, не в пример сержанту, настоящим чистюлей, достал из кармана носовой платок. При этом его движении какой-то маленький предмет, зацепившись за платок, тоже появился на свет из кармана Банди и упал на траву. Сержант наклонился и поднял его – это оказалась миниатюрная подзорная трубка.

‒ Элегантная штучка, ‒ заметил сержант, возвращая трубу владельцу. ‒ Вам повезло, что она упала не на камень.

Он раздвинул трубу и посмотрел сквозь неё туда и сюда на реку, а потом передал её мне.

‒ Взгляните-ка на те лодки пониже пристани, ‒ сказал он.

Я направил этот оптический инструмент на указанную цель ‒ несколько сбившихся вместе рыбачьих лодок с косыми парусами. Подзорная труба, несмотря на свои крохотные размеры, давала превосходное изображение, резкое и большое.

‒ Что они делают? ‒ спросил я. ‒ Ловят устриц?

‒ Нет, ‒ ответил сержант. ‒ В поисках устриц они тралят дно ещё дальше вниз по течению. Но и там, и здесь дно уже множество раз было вот так протралено, и меня очень удивляет, что никто из них не обнаружил пока ничего ‒ по нашей части, я имею в виду.

‒ А что вы хотите, чтобы они обнаружили? ‒ спросил Банди.

‒ Что ж, есть вещи, которые вода уже вынесла на берег, а есть вещи, которые пока нет. И ещё есть тело.

‒ Мистер Ной наверняка очень бы разозлился, если бы тело нашли его конкуренты, ‒ сказал Банди. ‒ Между прочим, чего он хотел от вас, приглашая сегодня в гости?

‒ Старый Бэнгс? Он постепенно выживает из ума: он хотел, чтобы я заплатил ему за все те дни, которые он потратил на безрезультатные поиски. Какого чёрта?! Я же не нанимал его!

‒ А разве не он нашёл ту булавку для шляпки? ‒ спросил Банди.

‒ Да, разок он что-то нашёл. И с тех пор он каждый день роется на том месте, где нашёл её, воображая, наверное, что булавки растут там словно грибы.

‒ Это не так глупо, как кажется на первый взгляд, ‒ заметил Банди. ‒ Шляпки обычно закрепляют двумя булавками, и если шляпку срывают с головы, булавки падают более или менее рядом.

‒ Да, в этом есть смысл, ‒ задумчиво согласился сержант. ‒ Значит, и вторая булавка должна лежать где-то там поблизости. Пожалуй, стоит сходить туда и поискать самому. Хотите увидеть то место, где старый Израэль нашёл её?

Сам я уже был на том участке берега вместе с Торндайком, поэтому я вопросительно посмотрел на Банди.

‒ Почему бы и нет? ‒ сказал мой друг, желая скорее морально поддержать упавшего духом сержанта, чем испытывая реальный интерес к месту находки.

Кобблдик, чей энтузиазм, казалось, вернулся к нему после ответа Банди, сделав нам знак следовать за ним, быстро пошёл по дороге, ведущей мимо угольных причалов к заболоченной местности к западу от Газовой станции. В конце просёлка сержант пролез через большую дыру в заборе из рифлёной жести; мы с Банди последовали его примеру. После этого мы оказались возле пристани, заваленной металлическим ломом, похоже, оставшимся здесь после разорения какой-то судостроительной фирмы. Подойдя к краю пристани, Кобблдик задумчиво посмотрел вниз, на полосу непролазной грязи, которую обнажил недавний отлив.

‒ Полагаю, сейчас слишком грязно, чтобы спускаться вниз, ‒ сказал он с сожалением.

Банди согласился с ним с такой скоростью и так безоговорочно, что сержанту пришлось удовольствоваться осмотром поверхности с высоты пристани. Но он, тем не менее, подошёл к делу со всей возможной тщательностью, медленно пройдя по краю причала и внимательно изучив землю внизу, фут за футом, уделяя особое внимание каждой консервной банке, обломку кирпича или куску коряги, лежащему на слое грязи. Он даже позаимствовал у Банди его подзорную трубу, чтобы не торопясь исследовать более удалённые он причала места, а владелец прибора вынужден был терпеливо ожидать в одном-двух шагах за его спиною ‒ просто для того, чтобы не мешать сержанту своим зеванием.

‒ Что ж, ‒ сказал Кобблдик, возвращая трубу моему другу, ‒ я полагаю, что поиск ничего не дал нам ‒ к глубокому моему сожалению.

‒ Не понимаю, почему вы должны сожалеть, ‒ заметил на это Банди. ‒ Вы уже нашли достаточно, чтобы убедиться, что тело находится в реке, и никакие новые находки не докажут ничего большего.

‒ Доля правды в этом есть, ‒ согласился сержант. ‒ Но мне не нравится затянувшаяся пауза в расследовании.

С унылым видом он пролез через дыру в заборе обратно на дорогу и минуту-другую шёл молча. Затем он остановился и обернулся к нам.

‒ Думаю, нам лучше пройти через Блэкбой-лейн, тогда получится немножко короче, ‒ сообщил он.

‒ Что это за Блэкбой-лейн? ‒ поинтересовался я.

‒ Это переулок, по которому мы уже проходили, расставшись с Джеппом и Уиллардом в тот день, ‒ пояснил Банди.

‒ Я помню, ‒ сказал я. ‒ Я просто не знал, что он так называется.

‒ Когда-то в конце него стояла маленькая гостиница с таким же названием, но её снесли много лет назад, ‒ показал рукою сержант. ‒ Вон тот переулок.

Мы пошли по извилистому проходу между двумя высокими, просмолёнными заборами, такому узкому, что пришлось идти гуськом ‒ я следовал за сержантом, а Банди плёлся позади. Через десяток ярдов я заметил старую шляпу, лежащую в высокой траве у основания забора; Банди, похоже, заметил её тоже, потому что сразу после того, как я миновал это место, я услышал позади звук пинка, и шляпа перелетела через моё плечо. В тот же момент какой-то небольшой предмет, который я вначале посчитал камешком, упал и покатился по земле между нами; когда он остановился, я распознал в нём металлическую пуговицу. Вероятно, я бы прошёл мимо, не обратив на пуговицу никакого внимания, но сержант, более внимательный к деталям, вдруг остановился как вкопанный, резко наклонился и поднял её.

‒ Боже мой, доктор! ‒ воскликнул он, протягивая пуговицу мне. ‒ Вы только взгляните на это!

Я взял у него пуговицу. С первого же взгляда я опознал её ‒ небольшую бронзовую пуговицу с тиснением в виде тюдоровской розы.

‒ Этого просто потрясающе, ‒ сказал Кобблдик. ‒ Не может быть ни малейших сомнений в том, что это такое!

‒ Ни малейших, ‒ подтвердил я. ‒ Это определённо одна из пуговиц от пальто миссис Фруд. Вопрос лишь в том, как она, чёрт возьми, сюда попала?

‒ Да, это вопрос, ‒ согласился сержант. ‒ И очень сложный вопрос.

‒ Похоже, вы верите в то, во что хотите верить, ‒ заметил Банди, принимая от меня пуговицу для осмотра. ‒ Не стоит слишком уж торопиться с выводами. Пуговицы миссис Фруд вряд ли были сделаны на заказ. Она могла просто купить их в Рочестере в магазине. Вероятно, на свете существуют тысячи таких же пуговиц.

‒ Вероятно, ‒ признал я. ‒ Хотя я никогда не видел подобных.

‒ Я тоже, ‒ сказал Кобблдик, ‒ и поэтому я буду придерживаться очевидного. Пуговицы на пальто у пропавшей женщины были именно такими, и я буду считать, что эта одна из них, пока кто-нибудь не докажет мне обратного.

‒ Но как вы объясните, что одна из пуговиц оказалась здесь? ‒ не унимался Банди.

‒ Я не знаю этого, ‒ парировал Кобблдик. ‒ Но это можно выяснить. Например, какой-нибудь ребёнок мог подобрать её на берегу и снова потерять здесь. Конечно, это лишь предположение, к тому же не очень вероятное. Но сейчас мне требуется обыскать весь этот переулок, и сделать незамедлительно. И вы, джентльмены, могли бы помочь мне с этим ‒ если вас, конечно, не ожидают другие, более срочные дела.

‒ Я обязательно останусь и помогу вам, сержант, ‒ твёрдо сказал я, и Банди, заразившись моим энтузиазмом, хотя и не имел собственного, но тоже остался и присоединился к поискам.

‒ Я предлагаю вернуться к началу переулка и осмотреть траву у забора на всём его протяжении, ‒ сказал Кобблдик. ‒ Я возьму на себя правую сторону, а вы ищите слева.

Мы вернулись к повороту и начали поиски, методично переворачивая каждый камешек, раздвигая сорняки и траву, и дюйм за дюймом продвигаясь вперёд. Это был медленный процесс, и случайному прохожему наше поведение могло бы показаться странным, но, к счастью, переулок был безлюдным, и некому было нас увидеть.

Примерно на половине переулка Банди выпрямился, потирая поясницу.

‒ Я не знаю, из чего сделана твоя спина, Джон, ‒ сказал он мне, ‒ но сейчас мне кажется, что моя спина сделана из разбитых бутылок. Далеко нам ещё?

‒ Мы и половины не прошли, ‒ ответил я, с трудом разгибаясь.

В этот момент сержант, который по своей стороне обогнал нас на несколько футов, издал победный возглас. Мы быстро обернулись и увидели, что он стоит, держа в поднятой к небу руке шляпную булавку с серебряной головкой.

‒ Ну, мистер Банди, что вы скажете вот на это? ‒ потребовал он ответа, когда мы подбежали к нему, чтобы осмотреть находку. ‒ Если я скажу, что это булавка из шляпки миссис Фруд, вы снова обвините меня в поспешных выводах?

‒ Нет, не стану, ‒ ответил мой друг, рассматривая головку булавки в виде цветка мака. ‒ Она точно такая же, как и найденная ранее. Но я совершенно не понимаю одного: как она могла сюда попасть?

‒ Пока мы не будем задаваться этим вопросом, ‒ сказал сержант таким тоном, который показывал, что именно этим вопросом он сам в эту минуту как раз и задавался. ‒ Но она здесь. И теперь возникает гораздо более важный вопрос: что стало со шляпкой? Она не могла свалиться ещё на пристани, иначе булавка не оказалась бы здесь. Но когда шляпка лишилась и второй булавки, она обязана была упасть рядом. Но где же она тогда?

‒ Возможно, её подобрала и взяла себе какая-нибудь проходящая мимо женщина, ‒ предположил я. ‒ Эта была хорошего качества шляпка, и если бы тело проносили по этому переулку, и она просто упала бы, она бы не сильно пострадала. Но какое нам дело до этой шляпки? Судя по всему, по этому переулку пронесли или проволокли мёртвое тело. Вот факт, который требует расследования!

‒ Пока что, мы не будем пытаться что-то объяснить, ‒ сказал Кобблдик. ‒ Пока что, мы просто собираем факты. Но если мы сможем понять, что же случилось со шляпкой, то это может помочь нам разобраться, где же искать тело.

‒ Определённо, здесь шляпки нет, ‒ сказал я.

‒ Да, здесь бы её не оставили, ‒ согласился сержант. ‒ Убийца мог не заметить упавшую пуговицу или булавку, но шляпку-то он точно бы заметил. И он не оставил бы её валяться там, где её могли найти и начать расследование. Думаю, он взял бы шляпку с собой, чтобы избавиться от неё где-нибудь в другом месте. Но, скорее всего, где-нибудь неподалёку. Что у нас за этими заборами?

Мы отошли от заборов подальше, чтобы получить возможность заглянуть за них. С одной стороны переулка был старый, заросший сорняками пустырь, а с другой не было ничего, кроме голой земли, присыпанной гравием и золой. Сержант решил начать с пустыря, так как он выглядел настолько заброшенным, что совершенно точно никто не проводил там поисков. Поставив ногу на опору столба, сержант перелез через забор с проворностью, удивительной для его комплекции, и пропал из виду. Мы с Банди могли слышать, как он шуршит сухой травой с другой стороны забора, а когда время от времени я вставал ногой на опору столба, я мог наблюдать и за его действиями.

Сперва сержант вернулся к началу забора и прошёл вдоль него, нетерпеливо раздвигая заросли сорняков. Таким порядком он добрался до того места, где забор упирался в развалины старой городской стены. Оттуда он пошёл назад, вороша траву теперь уже на большем расстоянии от забора, из чего я сделал вывод, что он ничего пока не нашёл. Внезапно, когда он был от меня всего в нескольких ярдах, он вскрикнул и рванулся вперёд, чтобы подобрать что-то с земли. Когда он выпрямился, я увидел, что он держит в руке коричневую соломенную шляпку с бледно-зелёной лентой. Я опознал её в то же мгновенье.

‒ Эта находка объясняет всё, что ранее было непонятно, ‒ сказал сержант, передавая мне шляпу и перелезая через забор обратно в переулок. ‒ По крайней мере, я так думаю, что она объясняет. Я расскажу вам, что я имею в виду, но позднее, ‒ добавил он, понизив голос, хотя Банди, как я понял потом, всё-таки расслышал его слова.

‒ Надеюсь, нам не надо больше здесь искать? ‒ спросил я, утомлённый поисками среди пыльной травы.

‒ Полагаю, что больше не надо, ‒ ответил он. ‒ Я ещё раз осмотрю это место позднее, а пока что у меня есть над чем подумать. Между прочим, мистер Банди, я нашёл кое-что ещё, принадлежащее вам. Это ведь ваша собственность?

Из его кармана появился на свет большой ключ с привязанной к нему биркой: «Джепп и Банди, Хай-стрит, Рочестер».

‒ Раздери меня чёрт! ‒ воскликнул Банди. ‒ Это же драгоценный ключ старика Джеппа! Где вы его нашли, сержант?!

‒ Лежал прямо на траве, ‒ было ему ответом. ‒ Недалеко от развалин стены.

‒ Но как он мог туда попасть? ‒ изумился Банди. ‒ Не иначе, какой-то дурак забросил его туда из чистого хулиганства. Но теперь ключик вернулся к папочке. Вы ведь знаете, сержант, что за его возвращение обещана награда в десять шиллингов? И не делайте такое лицо, ‒ быстро добавил он, заметив, что сержант, казалось, склонен был отказаться от вознаграждения. ‒ Это плачу не я, это платит фирма.

Кивнув ему, Кобблдик снова убрал ключ в карман, и мы пошли по переулку в направлении города. Сержант выглядел несколько смущённым ‒ как я предположил, из-за дамской шляпки в его руке. Мы шли в молчании; новые находки дали нам много материала для обдумывания. Сержант шёл, задумчиво глядя в землю перед собою, мой разум переполняли разные новые предположения, а Банди, выглядящий куда менее озабоченным, чем мы с сержантом, тактично воздерживался от вмешательства в наши размышления.

Когда, наконец, окольными путями мы вышли на Хай-стрит неподалёку от Зерновой биржи, и сержант вопросительно поднял на меня взгляд, Банди, посмотрев на часы, висящие над улицей, заметил:

‒ Пора мне вернуться в контору. Нехорошо заставлять бедного старого Джеппа делать всю работу в одиночку, хотя он никогда на такое и не жалуется. Так что, здесь я с вами попрощаюсь.

Было понятно, что со стороны Банди это было лишь данью вежливости, и что он хотел предоставить нам с сержантом возможность поговорить наедине.

‒ Что ж, если тебе пора идти, тогда до свидания, ‒ сказал я. ‒ Если мы не увидимся раньше, приходи в субботу ко мне на обед. На выходные снова приедет доктор Торндайк, а я знаю, что тебе нравится его покусывать.

‒ От него трудно откусить сколько-нибудь много, ‒ ответил Банди, заметно оживившись от этого приглашения. ‒ Но я всё равно приду, и с большим удовольствием.

Он шутовски отдал честь сержанту, кивнул мне и, повернувшись, зашагал по улице. Как только он оказался вне пределов слышимости, Кобблдик заговорил.

‒ Наше расследование экстраординарно продвинулось, доктор, ‒ сказал он. ‒ Я не хотел обсуждать его в присутствии мистера Банди, хотя он и такой джентльмен, который в состоянии хранить чужие секреты. Но он не участвует в расследовании, и нам лучше не впутывать его слишком сильно. Вы понимаете, что означает эта сегодняшняя находка?

‒ Возможно, она и придаёт расследованию какой-то новый поворот, но для меня всё это дело остаётся таким же таинственным и запутанным.

‒ Может быть, оно таким и остаётся, ‒ согласился Кобблдик, ‒ но, с другой стороны, многое в нём становится более понятным. Например, теперь становится ясно, почему мы никак не можем обнаружить тело в реке. Потому, что его там никогда и не было! Теперь, что касается преступника: он определённо является местным жителем. Или, по крайней мере, у него в сообщниках был местный житель ‒ человек, хорошо знавший город и его закоулки. Ни один посторонний не нашёл бы эту Блэкбой-лейн! О ней и жители-то Рочестера не все знают!

‒ То есть, эта находка ответила на парочку ваших вопросов? ‒ спросил я.

‒ Да, но она же поставила и несколько новых, ‒ ответил он. ‒ Я готов обсудить их с вами, но сначала мне надо убрать в сейф эти предметы.

Он вошёл в двери полицейского участка и скоро показался в них снова, выглядя весьма довольным, что освободил руки от такого заметного предмета, как женская шляпка. Мы повернули к мосту, и Кобблдик продолжил:

‒ Первый вопрос и самый важный: в каком направлении несли тело? Очевидно, что его проносили по Блэкбой-лейн, но в какую сторону? К городу или к реке? Вспомните, что миссис Фруд исчезла в ночь, когда был сильный туман. Сначала мне казалось, что преступление было совершено в переулке или рядом с ним, а потом тело перенесли к реке и столкнули в воду. Но если рассмотреть другие факты, то приходишь к пониманию, что такая интерпретация ошибочна. Потому, что у нас есть коробочка с пилюлями, которая была сухой и чистой, когда её нашли на берегу в Чатэме. И это меняет место возможного преступления.

‒ А есть ещё брошка, ‒ добавил я.

‒ Брошке можно не придавать большого значения, ‒ сказал Кобблдик. ‒ Её могли подобрать где угодно. Но коробочка с таблетками никак не могла попасть из переулка Блэкбой-лейн в Чатэм иначе, чем по реке. А в воде она не была! Но обнаружение шляпки, как мне кажется, снимает этот вопрос. Вспомните, одна её булавка была найдена на берегу, а вторая ‒ в переулке неподалёку от шляпки. Первая булавка могла выпасть, но шляпка всё равно держалась бы на голове. Но когда выпала вторая, слетела и шляпка. Она была найдена в начале переулка. Если бы булавки ещё находились в ней, обе они нашлись бы рядом. Но одна булавка обнаружилась на берегу, и это означает, что в тот момент шляпка была ещё на месте, хотя, вероятно, держалась она уже плохо ‒ из-за всей этой тряски при переноске тела и выгрузки из лодки. Я рассуждаю логично, доктор?

‒ Да, это кажется бесспорным, ‒ ответил я.

‒ Очень хорошо, ‒ сказал сержант. ‒ Тело пронесли по переулку в направлении города. Сразу же возникает вопрос: нёс его один человек или несколько? Думаю, вы согласитесь со мной, доктор, что такое вряд ли мог проделать один человек, пусть и мужчина. Расстояние от берега до начала переулка довольно значительно, а миссис Фруд была женщиной высокого роста. Мёртвое тело нести вообще очень неудобно, даже если оно и маленькое. Таким образом, в преступлении должны были участвовать как минимум двое мужчин.

Я опять не нашёл никаких возражений.

‒ Тогда мы подходим к следующему вопросу: было ли это действительно мёртвое тело? Или женщина могла быть просто без сознания?

‒ Боже правый, сержант! ‒ воскликнул я. ‒ Вы думаете, что это было похищение, и что миссис Фруд всё ещё жива?!

‒ Я бы не назвал такое невозможным, ‒ ответил он, ‒ но я определённо не думаю, что так оно и есть. Понимаете, прошло три месяца, а о ней ничего не слышно. В современной Англии вы не можете три месяца прятать здоровую, взрослую женщину, у которой есть достаточно ума, чтобы улучить возможность для побега. Нет, доктор, я боюсь, мы должны считать, что по переулку пронесли, действительно, мёртвое тело. Всё, что я хочу отметить, что это не единственная точка зрения, и что мы не должны забывать об этом.

‒ Но если её несли в сторону города, ‒ убеждал я его, ‒ то не означает ли это, что она была всё ещё жива? Для чего вообще нести мёртвое тело от реки в город? Его ведь легко можно было утопить в воде! Другое представляется мне совершенно невероятным!

‒ Это верно, ‒ согласился он. ‒ Обычно преступники так не поступают. Но, с другой стороны, предположим, что она жива. И что же они могли с ней сделать? Как они умудрились держать её взаперти всё это время? И зачем вообще делать им такое?

‒ Что касается мотива, ‒ сказал я, ‒ то он в любом случае непонятен. Но что же, по вашему мнению, произошло на самом деле?

‒ Моя теория состоит в том, ‒ ответил он, ‒ что в преступлении участвовали, по меньшей мере, двое мужчин. Возможно, оба они были жителями нашего города, но возможно так же, что кто-то пришлый просто нанял кого-то из местных. Преступление было совершено в Чатэме на одной из пристаней, потом тело положили в лодку и доставили сюда. Как вы помните, ночь была весьма туманной, поэтому такое было бы несложно проделать, да и людей вокруг в такую пору практически не бывает. Мне пока непонятно, что они намеревались сделать с телом. Из Чатэма в Рочестер они принесли его с каким-то намерением, но с каким? Где они избавились от него, в каком месте? Этого я понять не могу.

‒ У вас нет подозрений, что старый Израэль Бэнгс может что-то знать? ‒ предположил я.

Сержант покачал головой.

‒ У меня нет причин предполагать такое, ‒ ответил он. ‒ И это неправильный подход: подозревать кого-то, да ещё к тому же называть имена.

Мы ходили взад и вперёд по Эспланаде ещё час, обсуждая различные возможности, но так и не пришли ни к каким выводам. Наконец, отчаявшись разобраться в загадке, мы вернулись к ратуше, где Кобблдик, прощаясь, немного нерешительно сказал мне:

‒ Я слышал, как вы говорили мистеру Банди, что на выходные к вам в гости приедет доктор Торндайк. Думаю, было бы полезно изложить ему обстоятельства нашего запутанного дела. Эта задачка вполне в его духе, и я думаю, что ему было бы интересно поразмыслить о ней. Он мог бы даже дать нам совет, если мы что-то упускаем. Но, конечно же, всё это должно остаться в строгом секрете.

Я пообещал ему попытаться найти возможность узнать мнение Торндайка по этому делу, и на этом мы расстались ‒ сержант отправился в участок, а я пошёл домой, чтобы написать отчёт и отправить его в Лондон вечерней почтой.

Глава 14. Сержант Кобблдик получает совет

За время воскресных визитов Торндайка в Рочестер у нас с ним установился некий обычай: по пути со станции к дому мы обсуждали мои отчёты, и я всегда с нетерпением ждал его комментариев. К сожалению, в этот раз поезд его задержался, и Торндайк приехал, когда уже приближалось время обеда, а мистер Банди должен был вот-вот присоединиться к нам. Поэтому переговорить наедине мы смогли лишь коротко.

‒ Ваш отчёт о новых находках оказался весьма захватывающим, ‒ заметил Торндайк, когда мы выходили из дверей вокзала. ‒ Эти открытия, похоже, подталкивают нас к новому этапу расследования.

‒ Вы находите, что на их основании можно сделать какие-либо новые предположения?

‒ В предположениях у нас недостатка нет, ‒ ответил он. ‒ Любому человеку с мало-мальски развитым воображением не составит труда выдвинуть сколько угодно гипотез. Но рассматривать, конечно, нужно не то, что могло случиться, а то, что действительно случилось ‒ а так же то, что мы можем с уверенностью доказать. Думаю, мы можем считать доказанным, что тело пронесли по переулку, и всё говорит о том, что несли его в сторону города. Из этого можно сделать вывод, что речь не шла о простом несчастном случае. Тело ‒ живое или мёртвое ‒ было перенесено каким-то человеком или несколькими людьми. Жертва, определённо, не шла по переулку сама. Но если кто-то нёс тело, то этот кто-то определённо здесь замешан, и дело определённо подпадает под определение преступления.

‒ В этом выводе нет ничего нового, ‒ заметил я разочарованно.

‒ Это продвигает нас на шаг дальше, поскольку исключает случайность произошедшего. Теперь мы имеем не только преднамеренность, но и договорённость. Если тело перенесли от реки в город, это означает, что имелось какое-то заранее подготовленное и известное преступникам место, где они собирались спрятать труп, и место это было более безопасным, нежели даже река. А ведь река представляет собой очень и очень безопасное место, особенно если тело в ней утопить, привязав к ногам тяжёлый груз. Всё это очень примечательно! Если мы рассмотрим преступление в целом, всю процедуру ‒ похищение жертвы в Чатэме, транспортировку тела в лодке на довольно значительное расстояние, выгрузку на причале, переноску тела, невзирая на туман и риск обнаружения, по явно не случайному маршруту к месту его захоронения ‒ я повторяю, Стренджвей, если вы рассмотрите это всё целиком, то вы обязательно придёте к мысли, что эти действия преследовали какую-то вполне определённую цель.

‒ С этим я согласен, ‒ ответил я. ‒ Но какова может быть эта цель? Она представляется мне совершенно непонятной! По-моему, это умозаключение делает тайну лишь ещё более непостижимой.

‒ Вовсе нет, ‒ сказал Торндайк. ‒ Для расследования нет ничего более безнадёжного, чем что-то совершенно очевидное и банальное. Но как только обнаруживается непонятный мотив, это означает, что разгадка уже близка. Банальное событие можно объяснить тысячью таких же банальных причин, но причин для очевиднейшим образом необоснованного действия можно отыскать лишь одну или две. Цель необычного действия тесно связана с необычными условиями его совершения. Нам нужно только рассмотреть, какие необычные условия существовали, и мы увидим и объяснение этого, казалось бы, необъяснимого действия. Но я вижу, что мы уже подходим к вашему дому, и ваш друг Банди ожидает нас на пороге. Между прочим, Стренджвей, я привёз вам парочку фотографий миссис Фруд, как вы и просили.

Мы подошли как раз вовремя, чтобы предотвратить новую стычку между неудержимым Банди и не уступающей ему ни в чём миссис Данк, и после того, как мы обменялись приветствиями, Торндайк на минуту поднялся в свою комнату, чтобы поставить саквояж и умыться.

‒ Что ж, Джонни, ‒ сказал Банди, пристраивая шляпу на крючке, ‒ мне очень приятно снова увидеть нашего старого друга после этой долгой разлуки. И это очень благородно с твоей стороны, пригласить такого незначительного человечка, как я, на встречу с твоим прославленным коллегой. Ты просто мой благодетель, Джонни.

‒ Не болтай ерунды, Петруччио, ‒ ответил я. ‒ Ты же знаешь, что мы всегда рады тебя видеть. Я приглашаю тебя для своего и Торндайка удовольствия, а вовсе не для твоего.

Банди благодарно пожал мне локоть.

‒ Добрый старина Джон, ‒ сказал он, ‒ даже дерзости он говорит тактично. Но вот и сам великий человек, ‒ добавил он, заметив Торндайка, входящего в гостиную с картонной коробкой в руках. ‒ Принёс свои магические инструменты и сейчас покажет нам фокус.

Торндайк открыл коробку, достал из неё четыре фотографии в рамках кабинетного формата и расставил их в ряд на каминной полке. Две из них были отпечатаны с одного и того же негатива и отличались лишь оттенком: одна была красноватой, а вторая ‒ цвета сепии. Пара других была серебристого цвета, как то обычно для студийных снимков.

Банди воззрился на этакую коллекцию со вполне понятным удивлением.

‒ Откуда у вас эти цветочки? ‒ спросил он Торндайка.

‒ Из Лондона, ‒ ответил тот. ‒ В столице растёт множество подобных. Стренджвей попросил меня привезти ему парочку. Какую выберете? Я предпочитаю обычные на серебре, но, возможно, красный оттенок понравится вам больше.

Я сравнил между собою все четыре и не мог не согласиться с Торндайком. Дело было даже не в том, что отпечатки в определённом цвете смотрелись отчётливее ‒ они в целом казались более художественными, несмотря даже на довольно сильное верхнее освещение.

‒ Вы правы, ‒ сказал я, ‒ отпечатки в цвете бесконечно превосходят серебряные, а из этих двух, мне кажется, лучше всего красный, потому что он меньше подчёркивает тени.

‒ Но является ли сходство таким же хорошим, как и на фотографиях на серебре? ‒ спросил Торндайк.

‒ Думаю, даже лучше. Выражение лица делается более естественным и непосредственным. Что скажешь ты, Питер?

Говоря это, я искоса посматривал на него, поскольку меня поразила его внимательность в изучении цветных отпечатков. И это была не простая внимательность. Ещё присутствовало какое-то чувство удивления, как будто что-то в портретах его озадачивало.

‒ Что касается похожести, ‒ сказал он, недоумённо нахмурившись, ‒ то в этом я не особенно хороший судья. Миссис Фруд я видел всего раз или два. Но, насколько я могу припомнить, сходство здесь бесспорное, и так же бесспорно, что цветные отпечатки в художественном смысле превосходят серебряные. И я согласен, что красный оттенок по части теней лучше, чем сепия. Кто фотограф?

Он взял красный отпечаток и, перевернув его, осмотрел заднюю сторону карточки. Обнаружив, что она пуста, он попытался найти имя мастера на фотографии в сепии, но с тем же результатом. Ни на обороте, ни на лицевой стороне карточек не было названия ателье или имени фотографа.

‒ Кажется, серебряные отпечатки были сделаны каким-то лондонским фотографом, ‒ сказал Торндайк. ‒ Если мой человек разыскал для меня их, он разыщет и фотографа.

Банди с видом человека, тщетно пытающегося что-то вспомнить, поставил фотографии обратно на каминную полку. В этот момент вошла миссис Данк, неся супницу, и мы поспешили занять место за столом.

Когда мы покончили с супом, и я приступил к разделыванию гигантской камбалы, Банди, подкрепившись глотком шабли, злокозненно посмотрел на Торндайка.

‒ У меня для вас плохие новости, доктор, ‒ сказал он.

‒ К которому из двух докторов, присутствующих за этим столом, вы обращаетесь? ‒ осведомился Торндайк.

‒ Теперь остался лишь один, ‒ ответил Банди. ‒ Второй был понижен до ранга просто Джона.

‒ Это и мой ранг тоже, ‒ заметил Торндайк.

‒ О, в отношении вас я бы никогда не позволил себе подобную вольность, ‒ возразил Банди, ‒ хотя с вашей стороны было очень любезно предположить такое. Нет, вы по-прежнему сохраняете ранг и звание доктора.

‒ Так какие же у вас плохие новости?

‒ Они про ту возможность, которую вы упустили, ‒ сказал Банди. ‒ «Нет повести печальнее на свете», и так далее. Вы могли бы получить десять шиллингов, но теперь уже никогда их не получите. Кобблдик увёл их из-под вашего носа.

‒ Вы хотите сказать, что сержант нашёл потерянный ключ?

‒ Именно это! «Смейся, паяц», над упущенной возможностью!

‒ И где же он нашёл его?

‒ Ах, в том-то и трагедия! ‒ воскликнул Банди. ‒ Он вовсе не искал его! Он просто наткнулся на него на пустыре, когда разыскивал мощи святой Анжелины.

‒ Ваше сообщение не отличается географической точностью, ‒ заметил Торндайк. ‒ Не могли бы вы более чётко сформулировать, где именно был обнаружен ключ? Ведь в окрестностях Рочестера, полагаю, есть немало пустырей?

‒ Верно, их довольно много, ‒ ответил Банди. ‒ Но конкретно этот пустырь находится по правому борту от переулка Блэкбой-лейн.

‒ Постойте, разве это не тот переулок, по которому мы возвращались, распростившись с друзьями Джеппа после экскурсии? ‒ уточнил Торндайк.

‒ Именно этот, ‒ ответил Банди, глядя на него с удивлением, ‒ но откуда вам известно его название?

Разумеется, он ничего не знал о том, что я посылаю подробные отчёты в Лондон.

‒ Это несущественно, ‒ ответил Торндайк. ‒ Но что вы имеете в виду, когда говорите про «правый борт»?

‒ Разумеется, правую сторону переулка ‒ ту, что ближе к городу. Говоря точнее, Кобблдик нашёл ключ в зарослях чертополоха рядом с забором неподалёку от развалин городской стены.

‒ И как же ключ туда попал? ‒ спросил Торндайк.

‒ Понятия не имею. Должно быть, кто-то вынул его из замка ворот и перебросил через забор. Не представляю, кто бы мог сделать такое. Я уверен, что вы в данный момент подозреваете самого Кобблдика, но это только постыдное чувство зависти, и ничто иное.

И в таком духе они ещё некоторое время обменивались быстрыми, легкомысленными репликами, словно два школьника, перебрасывающие друг-другу мяч на школьном дворе. Однако, мне показалось, что, при всей шутливости вопросов и ответов, Торндайк в это же время что-то серьёзно обдумывал, и причиною этого явились слова Банди о найденном ключе. В отчётах я ничего не сообщал Торндайку об этом. Да и для чего? Мои отчёты касались только расследования тайны исчезновения бедной Анжелины, а утеря и возвращение ключа к ней никак не относились и были лишь предметом местных сплетен, которые никак не могли быть интересны для Торндайка. Теперь же мне казалось, что мой гость серьёзно заинтересовался этим незначительным происшествием. Но скоро он сменил тему и больше к истории с ключом не возвращался.

Не вызывало сомнений, что разговор рано или поздно перейдёт на обсуждение находок, сделанных в переулке. Первым заговорил об этом Банди, и меня поразила та ловкость, с которой Торндайк притворился, что он совершенно не в курсе произошедшего: он терпеливо слушал рассказ о нашем с Банди приключении, и даже задавал вполне уместные вопросы о вещах, которые ему самому были уже давно известны. Тем не менее, все попытки Банди узнать мнение Торндайка о значении этих открытий остались безрезультатными.

‒ Но вы же обещали дать объяснения, если я предоставлю вам факты! ‒ горячился мой приятель.

‒ Здесь нечего объяснять, ‒ парировал Торндайк. ‒ Если вещи нашли в переулке, то кто-то их там оставил.

‒ Это не объяснение! ‒ возмутился Банди. ‒ Это и дураку понятно!

‒ Совершенно верно, ‒ согласился Торндайк. ‒ Об этом я и говорю.

‒ Но почему тело вообще несли по переулку?! И куда его несли?

‒ Простите, но теперь вы уже переходите от фактов к гипотезам, ‒ возразил Торндайк. ‒ Вы не доказали мне, что какое-либо тело там вообще было.

‒ Если тела не было, то как шляпка и булавки могли с него свалиться?!

‒ Опять-таки, вы не доказали, что они непременно свалились. Они могли это сделать, а могло произойти и нечто иное. Мы оперируем фактами, и, как я уже говорил вам, факты в суде предоставляет обычный свидетель. А вот свидетель-эксперт лишь объясняет факты, предоставленные ему другими. Вы предоставили мне факты, я их объяснил, а теперь вы хотите, чтобы я объяснил что-то, что фактом вовсе не является. Это не моя функция. Я эксперт.

‒ Да уж, это видно, ‒ обиженно сказал Банди, ‒ и теперь я понимаю, почему судьи так пренебрежительно относятся к экспертам. Потому что они ‒ просто свора самозванцев. Возьмите хоть капитана Бансби из книжки «Домби и сын». Разве он не является примером настоящего свидетеля-эксперта? Или лучше называть его оракулом?

‒ Называйте его как хотите, ‒ ответил Торндайк. ‒ Диккенсовский капитан Бансби ‒ классический пример того, что свидетельствовать в стиле оракула совершенно безопасно. Когда он говорил своё знаменитое «Если да, то почему бы и нет?», то его невозможно было оспорить.

‒ В первую очередь потому, что его невозможно было понять, ‒ добавил я.

‒ В этом-то и состояла тонкость его метода, ‒ заметил Торндайк. ‒ Заявление не может быть оспорено, если его никто не в состоянии понять. Из чего следует, что если вы желаете вынести бесспорное решение, вы должны принять такие меры предосторожности, которые помешают вам быть понятым.

Банди поправил монокль и пристально посмотрел на Торндайка.

‒ Я собираюсь при первой же возможности посетить какой-нибудь суд, где вы будете выступать, ‒ сказал он. ‒ Уверен, что я получу незабываемое удовольствие.

‒ Вполне возможно, что скоро вам это удастся, ‒ кивнул Торндайк. ‒ Не знаю уж, насколько это доставит вам удовольствие, но оспорить мои свидетельства вы точно не сможете.

‒ Позвольте в этом усомниться, ‒ ухмыльнулся Банди. ‒ Если вы, конечно, не собираетесь пророчествовать в стиле капитана Бансби.

Тут с кофейником и чашками на подносе вошла миссис Данк, и её прибытие на время примирило обоих спорщиков. Когда я наполнил чашки, Торндайк сменил тему разговора, вспомнив нашу экскурсию с мистером Уиллардом и стариком Джеппом, и Банди, посчитав, видимо, что он уже достаточно посбил спесь с доктора Торндайка, тоже с энтузиазмом включился в дискуссию, рассуждая об условиях жизни в средневековом Рочестере с серьёзностью, которая, после его обычной легкомысленности, подействовала на нас поистине освежающе.

За эти приятным разговором время летело незаметно, пока не пробило десять и Банди не собрался уходить.

‒ Может, проводим его домой, Торндайк? ‒ поинтересовался я. ‒ Нам будет полезно прогуляться после наших индейских посиделок у костра.

‒ Кто-нибудь, безусловно, должен довести его до дома, не расплескав, ‒ сказал Торндайк, для которого лёгкое подшучивание над невоздержанностью Банди по части вина стало почти привычкой. ‒ Но я не могу присоединиться к вашей вакхической процессии. Мне нужно написать и отправить одно письмо, и я надеюсь управиться с этим до вашего возвращения.

Пока мы с Банди шли рука об руку в направлении конторы Джеппа, и он старательно изображал неуверенную походку подвыпившего человека, мой друг не переставал восхищаться доктором Торндайком.

‒ Я уверен, что наш дорогой доктор ‒ тот ещё жук в своём деле! ‒ восклицал он.

‒ Да, из всех жуков он самый первый, ‒ согласился я. ‒ Но будет лучше сказать, что в этих вопросах он ‒ величайший из всех ныне живущих авторитетов.

‒ Да, прямо чувствуешь, какой он великий, ‒ задумчиво кивнул на это Банди. ‒ И такой дружелюбный, открытый и приятный в общении. Надеюсь, я не слишком сильно на него наскакиваю?

‒ По-моему, он не обижается на такое, ‒ ответил я. ‒ И он уж совершенно точно не возражает против твоего общества. В своём последнем письме он так прямо и сказал, что надеется повидаться с тобой.

‒ Это ужасно мило с его стороны, ‒ сказал Банди с явным удовлетворением. ‒ Господи, Джон! ‒ воскликнул он вдруг после паузы. ‒ Ты и представить себе не можешь, какой неожиданностью стало для меня твоё появление у нас в конторе с письмом от старого Терсиваля в руке! Можно сказать, это изменило всю мою жизнь!

‒ Рад слышать такое, Питер, ‒ ответил я, ‒ но все преимущества от этого ‒ на моей стороне. Это мне повезло встретить в вашей конторе самого епископа острова Румтифу, да ещё такого румтифу… фу… футы-нутого. Но вот мы и у дверей резиденции этого епископа. Позволено ли мне будет втолкать Вашу Светлость вверх по лестнице?

Мы довели этот фарс до конца, поднявшись, пошатываясь, вверх по ступеням крыльца, после чего я прислонил Банди к двери и позвонил в звонок, точно зная, что в доме не было никого, кто мог бы нам отворить.

‒ Спокойной ночи, Джон, дружище, ‒ сердечно сказал Банди, когда я повернулся, чтобы уйти.

‒ И тебе того же, Питер, мой мальчик, ‒ ответил я и отправился домой к другому моему гостю.

К дому я подошёл как раз вовремя для того, чтобы встретить Торндайка, возвращающегося после короткой прогулки к соседнему почтовому ящику.

‒ Что ж, ‒ сказал он мне, ‒ думаю, теперь нам лучше войти и отправиться по постелям, а утром выйти и отправиться в переулок Блэкбой-лейн.

‒ Да, ‒ согласился я, открывая двери. ‒ Отправиться спать ‒ это самое большее, на что мы сейчас способны. А эти фотографии, вы не собираетесь их снова убрать?

‒ Они все ваши, ‒ было мне ответом. ‒ То есть, если вы этого хотите, конечно. Я привёз их для вас.

Я очень тепло поблагодарил его и аккуратно собрал портреты, положив их пока что обратно в коробку. Затем я погасил свет, и мы направились в наши спальни.

На следующее утро за завтраком Торндайк вернулся к разговору о нашем расследовании, задав несколько вопросов относительно того, что не вошло в мой отчёт и что рассказал нам Банди.

‒ А что думает об этих находках сержант Кобблдик? ‒ спросил он, когда я сообщил ему все подробности, какие только мог.

‒ В некотором роде, он воодушевлён ими, ‒ ответил я. ‒ Сержант рад был заполучить что-то такое, над чем он мог бы поразмыслить. Но в настоящий момент он копает неглубоко. Он дал мне лишь довольно общее объяснение важности этих находок, а в конце вынужден был признаться, что сам пока находится в неведении относительно любого окончательного вывода. Он даже предложил, чтобы я изложил все факты вам ‒ кстати, он узнал вас, когда столкнулся с нами неподалёку от пирса «Синий кабан» ‒ и он был бы рад, если бы вы дали ему какой-либо совет по поводу этого расследования.

‒ Вы можете точно вспомнить, что он говорил?

‒ Думаю, да. Его слова произвели на меня тогда большое впечатление, ‒ ответил я и повторил Торндайку те выводы, к которым пришёл Кобблдик после обнаружения в переулке вещей пропавшей Анжелины.

Торндайк слушал меня с глубоким вниманием, одобрительно кивая головой на каждое умозаключение сержанта.

‒ Замечательный анализ, Стренджвей, ‒ подытожил он, когда я закончил. ‒ Сообразительность вашего сержанта заслуживает всяческого уважения. Он отлично интерпретировал те факты, которыми он располагает. Есть всего лишь один-два момента, которые он упустил из виду.

‒ Если такие моменты есть, ‒ сказал я, ‒ то было бы неплохо привлечь к ним его внимание. Сержанту, естественно, не терпится завершить расследование, доставившее ему столько хлопот.

‒ Буду очень рад дать ему пару намёков, ‒ кивнул Торндайк. ‒ После завтрака я хотел бы прогуляться вместе с вами по берегу, а потом мы могли бы дойти до участка и посмотреть, находится ли Кобблдик в настоящий момент на службе или нет.

Я согласился с этим распорядком действий, и, как только мы допили кофе, мы вышли из дому и направились по Коммон-роуд в направлении берега и Газовой станции. Там мы свернули в переулок Блэкбой-лейн в дальнем его конце и медленно пошли по нему в направлении центра города. По дороге Торндайк внимательно изучал каждый закоулок и изредка заглядывал через заборы ‒ его высокий рост позволял ему это. Там же, где переулок выходил на мощёную улицу, мы повстречали ни кого иного как сержанта Кобблдика, стоящего на тротуаре и с видом глубокой задумчивости рассматривавшего соседние с ним дома. Заметив нас, сержант поспешил к нам навстречу и, когда я представлял ему Торндайка, приподнял шляпу с таким выражением лица, которое трудно было назвать иначе, чем благоговейным.

‒ Доктор Стренджвей только что рассказывал мне о ваших весьма интересных умозаключениях по поводу новых находок, ‒ сказал ему Торндайк. ‒ Он также упомянул, что вы хотели бы обсудить их значение со мной.

‒ Я, действительно, очень хотел бы этого, ‒ серьёзно сказал сержант. ‒ Но я хотел бы сделать это в моём кабинете: в воскресенье в участке никого нет, и я мог бы, если вы захотите, показать вам находки.

‒ Что касается найденных вещей, ‒ отмахнулся Торндайк, ‒ то на них нет необходимости смотреть. Я уверен, что вы их уже досконально изучили и провели опознание. Но нам, безусловно, будет удобнее поговорить в вашем кабинете.

Ратуша и полицейский участок находились от нас в пяти минутах ходьбы, и уже скоро сержант, дав некоторые инструкции дежурному констеблю, провёл нас в свою комнату и, войдя сам, запер за нами двери.

‒ Что ж, ‒ сказал Торндайк. ‒ Теперь расскажите, в чём состоит ваша проблема.

‒ У меня есть сразу несколько проблем, сэр, ‒ ответил Кобблдик. ‒ Первая из них связана с переноской тела по переулку. Вы согласны со мною, сэр, что тело несли по направлению к городу?

‒ Да, ваши доводы кажутся вполне убедительными.

‒ Что ж, тогда, сэр, возникает следующий вопрос: было ли это мёртвое тело, или женщина была просто без сознания, скажем, от воздействия наркотика? Тот факт, что её переносили в сторону города может означать, что она была жива, и её хотели спрятать в каком-нибудь доме. Но, с другой стороны, то же самое может означать, что она была уже мертва, и её намеревались расчленить, сжечь или, например, захоронить где-нибудь в подвале. По моему мнению, сэр, это было, всё-таки, скорее мёртвое тело.

‒ У вас имеются все основания думать так, ‒ кивнул Торндайк. ‒ Давайте исходить из предположения, что это было мёртвое тело.

‒ Что ж, сэр, на этом всё, ‒ мрачно сказал Кобблдик. ‒ У нас есть тело, перенесённое от реки до выхода из переулка. Но на этом месте следы его теряются. Далее оно исчезает. Его принесли в город и спрятали, но где? Неизвестно. Дальше сплошь идут мощёные улицы, но которых не остаётся следа. У меня нет никакого ключа к тому, что произошло далее, и я боюсь, что больше мы ничего не получим.

‒ Тут я должен согласиться с вами, сержант, ‒ сказал Торндайк. ‒ Вы больше ничего не получите по той простой причине, что все ключи уже находятся в ваших руках.

‒ В моих руках?! ‒ воскликнул Кобблдик, изумлённо воззрившись на Торндайка.

‒ Да, ‒ спокойно ответил тот. ‒ По крайней мере, так мне кажется. Теперь вам требуется искать не новые улики, а отыскивать смысл в тех уликах, которыми вы уже обладаете. Давайте посмотрим на дело, так сказать, с высоты птичьего полёта. Сделаем краткую выжимку из всего, что мы уже знаем. Я зачитаю сейчас то, что я записал на память себе в блокноте. Итак, миссис Фруд исчезла в субботу, 26 апреля. Первого мая в ломбарде была обнаружена её брошь. Седьмого мая на берегу в Чатэме была найдена её сумочка и коробка с пилюлями. Очевидно, это указывает на место преступления. Далее, девятого мая в районе пристани «Синий кабан» был найден её шарф. Пятнадцатого мая между этой пристанью и Газовой станцией был найден ботинок миссис Фруд. Второй ботинок был найден 25 мая уже у самой Газовой станции. Двадцатого июня на берегу ещё далее к западу была обнаружена шляпная булавка. Вы замечаете, джентльмены, что места находок как бы перемещаются вверх по реке?

‒ Да, я заметил это, ‒ сказал Кобблдик, ‒ но пусть меня повесят, если я знаю, как объяснить такое.

‒ Неважно, ‒ ответил Торндайк. ‒ Пока просто обратите внимание на этот факт. Я продолжаю. Четырнадцатого июля были обнаружены сразу четыре предмета: в начале переулка ‒ пуговица, в середине переулка ‒ булавка для шляпки, а рядом с ней на пустыре ‒ и сама шляпа. Наконец, в конце переулка, тоже на пустыре, вы обнаружили пропавший ключ.

‒ А при чём тут ключ? ‒ удивился сержант. ‒ Я не думаю, что ключ тут как-либо вписывается в картину.

‒ Так ли уж не вписывается? ‒ улыбнулся Торндайк. ‒ А вы задумайтесь, сержант: в который день исчез этот самый ключ?

‒ Понятия не имею. В полицию о потере ключа не заявляли.

‒ Это не было потерей, ‒ сказал Торндайк. ‒ Это было кражей. Ключ украли ‒ вероятно, просто вынули из замка на воротах ‒ а потом перебросили через забор. Полагаю, доктор Стренджвей сможет сообщить нам точную дату.

‒ Дайте мне минутку, чтобы вспомнить, ‒ сказал я. ‒ Это было довольно давно, но мне кажется, что это была суббота ‒ потому, что строители хотели в полдень запереть ворота на выходной день. Но вот в какую из суббот? В тот день я ходил к виноторговцу и… бог мой! ‒ тут я едва не подскочил, хлопнув себя ладонью по лбу. ‒ Это же была та суббота, в которую исчезла миссис Фруд!

Кобблдик, казалось, окаменел в своём кресле, с изумлением воззрившись на Торндайка.

‒ Да, ‒ кивнул тот, ‒ ключ исчез утром двадцать шестого апреля, а миссис Фруд исчезла вечером того же дня. Налицо совпадение по времени. И если вы вспомните, что ключ этот открывал вход на изолированную, редко посещаемую территорию, на которой, к тому же, проводятся раскопки и засыпка, то вы согласитесь, что этот вопрос требует от нас некоторого исследования.

Пока Торндайк говорил, глаза сержанта, а так же его рот, открывались всё шире и шире.

‒ Во имя Господа, сэр! ‒ воскликнул он наконец. ‒ Вы хотите сказать…

‒ Нет, ‒ с улыбкой прервал его Торндайк. ‒ Я ничего не хочу вам сказать. Я просто обращаю ваше внимание на определённые факты, которым, как мне кажется, вы не придали должного внимания. Вы сказали мне, что тело исчезло без следа. Я указал вам на такой возможный след, вот и всё.

‒ Это очень многообещающий след, сэр, ‒ воодушевился Кобблдик, ‒ и я пойду по нему, не теряя времени! Вы случайно не знаете, доктор, кто нанимал рабочих?

‒ Насколько я знаю, контракт на ремонт стены был у Джеппа и Банди. Во всяком случае, за работами на стене наблюдали именно они. Думаю, они смогут назвать вам и имя бригадира. Вероятно, у них есть и записи о ходе работ. Адрес конторы Джеппа у вас имеется, сержант, а мистер Банди живёт в том же здании.

‒ Я немедленно свяжусь с ним и разузнаю подробности, ‒ сказал Кобблдик. ‒ И ещё я попрошу его одолжить мне на время этот ключ. Полагаю, джентльмены, вы не откажетесь осмотреть место раскопок вместе со мной?

‒ Если да, то почему бы и нет? ‒ сказал Торндайк, подмигнув мне. ‒ Но я не хотел бы, чтобы моё имя упоминалось в связи с этим делом, поэтому я прошу вас никому не сообщать о нашем с вами разговоре. И, конечно же, к стене мы пойдём одни.

‒ Конечно же, ‒ решительно согласился сержант. ‒ Посторонние нам не нужны. Тогда, если вы подождёте меня здесь, джентльмены, я вернусь как можно скорее. Надеюсь, мистер Банди сейчас дома.

Он схватил шляпу и буквально выскочил из кабинета, светясь от переполнявшей его надежды. Слова Торндайка словно бы вернули ему молодость.

‒ Мне кажется удивительным, ‒ сказал я после его ухода Торндайку, ‒ что вы так точно запомнили все обстоятельства потери этого ключа.

‒ Это вовсе не удивительно, ‒ ответил он. ‒ Я услышал об этом после того, как женщина исчезла. И после этого исчезновения пропажа ключа именно в то же время стала фактом, имеющим возможное доказательное значение. Его следовало отметить и запомнить. Связь трагедии с рекой, казалось, на время заслонила его, но находки в переулке сразу же вернули факту пропажи ключа всю его важность. Основное правило любого уголовного расследования, Стренджвей, это отмечать всё, относящееся или не относящееся к делу, и ничего не забывать.

‒ Это прекрасное правило, ‒ согласился я, ‒ и его, как все прекрасные правила, должно быть, исключительно трудно выполнять.

Какое-то время мы молчали, обдумывая каждый своё, но тут, с сияющим лицом и с ключом в руке, в кабинет ворвался Кобблдик ‒ надо сказать, что отсутствовал он просто невероятно короткий промежуток времени.

‒ Мистер Банди оказался дома, ‒ сообщил сержант, ‒ и он дал мне ключ и все необходимые разрешения на посещение раскопок. Теперь мы сможем там осмотреться!

Он придержал для нас дверь и, когда мы вышли, ринулся по направлению к переулку Блэкбой-лейн со такой скоростью, с которой не всякая спортивная гончая преследует зайца. Уже через несколько минут мы стояли у нужных нам ворот, и когда сержант отпер ключом и отворил их, он замер в нерешительности, обводя взглядом заросшую сорняками площадку, словно прикидывая, откуда бы начать осмотр.

‒ Какой участок стены чинили рабочие в день исчезновения ключа? ‒ спросил Торндайк.

‒ Предпоследний слева, ‒ был ответ.

‒ Тогда нам лучше будет начать с него, ‒ сказал Торндайк. ‒ Там копать больше не будут.

Мы прошли к указанному месту. Подходя, я ощутил странную смесь эмоций ‒ во мне словно бы боролись одновременно страх и надежда. Я чувствовал, что Торндайк окажется совершенно прав в своих умозаключениях. Сейчас он и сержант, вплотную подойдя к заплате в стене, внимательно осматривали и ощупывали грубые и неровные стыки каменной кладки.

‒ Никаких следов вскрытия, ‒ резюмировал Торндайк. ‒ Но их и не должно быть. Думаю, нам лучше снять слой земли у подножия стены. Что-нибудь легко могло упасть и оказаться затоптанным в темноте.

Он огляделся и заметил у сарая, рядом с которым ещё оставалась пара пустых бочек из-под извести, старую лопату. Вооружившись ею, он принялся слой за слоем снимать лопатою землю возле стены, осторожно выкладывая снятый грунт в сторону и разрыхляя его. Некоторое время это не давало никакого результата, но он продолжал методично копать, двигаясь от одного конца каменной заплаты к другому. Внезапно Кобблдик вскрикнул и, присев, поднял с земли какой-то небольшой предмет.

‒ Клянусь Господом, ‒ горячо сказал он, ‒ вы были совершенно правы, сэр!

Он встал и протянул к нам руку. На ладони у него лежала бронзовая пуговица с вытисненной на ней розой Тюдоров. Я взял её, чтобы лучше рассмотреть, и Торндайк вопросительно посмотрел на меня.

‒ Нет сомнений, ‒ сказал я, ‒ что это одна из пуговиц от пальто миссис Фруд.

‒ Что ж, ‒ заметил Торндайк, откладывая лопату, ‒ вот вам и ответ. Решение нашей загадки находится внутри этого участка стены.

Восторгам сержанта, казалось, не будет конца. Снова и снова он горячо благодарил Торндайка, невзирая даже на ответные похвалы его проницательности и терпению в расследовании столь запутанного дела.

‒ Тем не менее, ‒ сказал Кобблдик, снова запирая ворота и убирая в карман ключ, ‒ мы пока не решили проблемы в целом. Мы можем сказать, что почти уже нашли тело, но остаётся ещё проблема преступника и самого преступления. Видите ли вы, сэр, какой-нибудь проблеск света и в этом направлении тоже?

‒ Возможно, это проблеск света, ‒ пожал плечами Торндайк, ‒ а возможно и мираж в пустыне. Давайте дождёмся обнаружения тела. Оно может сообщить нам даже больше того, что мы от него ожидаем.

Но объяснить это своё более чем загадочное предположение Торндайк отказался, и я не добился от него ясности даже после того, как мы распрощались с сержантом.

‒ Бесполезно строить предположения, Стренджвей, ‒ ответил он, движением руки как бы закрывая тему. ‒ Мы полагаем, что знаем, что находится в стене. Но знаем ли мы это точно? Может быть, да, а может быть, и нет. Через несколько часов мы будем знать это более определённо. Если тело там, оно расскажет нам всё, что нам требуется.

Этим заявлением он озадачил меня лишь ещё больше. Осмотр тела, возможно, и прояснил бы нам причину смерти и характер преступления, но я не понимал, как бы мы установили после этого личность убийцы. Но Торндайк решительно отказывался обсуждать эту тему до той поры, пока ему не будут предоставлены более свежие данные.

Глава 15. Окончание поисков

Следующим утром сержант Кобблдик объявился у меня, не успел я закончить завтрак. Я застал его в приёмной; со шляпою в руках он на цыпочках ходил там из угла в угол, с очевидностью пребывая в состоянии крайнего нервного возбуждения.

‒ Доктор, я привёл в движение всех, ‒ сказал он, даже не заметив моего предложения присесть. ‒ Вчера вечером я разыскал бригадира строителей, а он позвал с собою ещё одного парня, чтобы в случае необходимости помочь нам разломать стену. Разрешение на проведение работ у меня тоже уже есть. Мы готовы начать. Эти двое уже там со своим инструментом; мистер Банди тоже там, чтобы отпереть ворота. Поначалу он отказывался, но я настоял на присутствии кого-нибудь из конторы мистера Джеппа. Это ведь их стена, случись что. Думаю, что вы тоже захотите присутствовать, доктор.

‒ Так ли уж это необходимо? ‒ спросил я.

Сержант удивлённо воззрился на меня. Очевидно, он предполагал, что мне тоже не терпится узнать, что же захоронено в стене.

‒ Но вы же главный свидетель! ‒ ответил он. ‒ И вы в состоянии опознать останки. И вы последний, кто видел её живой. Почему вы отказываетесь, доктор?

Мне нечего было ему ответить. Он не в состоянии был понять, что значил для меня этот последний и самый ужасный этап наших поисков. Я не мог рассказать ему о моих личных чувствах по отношению к бедной Анжелине, а без этого знания он не мог бы понять, почему я отказываюсь в то время, когда имеются все основания для моего присутствия на вскрытии стены.

‒ Поскольку я знал исчезнувшую леди, обнаружение её останков будет для меня довольно болезненным, ‒ промямлил я. ‒ Но если вы уверены, что мне надлежит там быть, я, разумеется, пойду с вами.

‒ Конечно же, я уверен, ‒ сказал сержант. ‒ Мы должны быть готовы к любому результату поисков, а вы, доктор, знали её лучше, чем кто-либо другой.

Таким образом, мы с сержантом отправились к месту проведения раскопок, и там на месте Кобблдик, имевший при себе дубликат ключа, открыл для нас ворота и снова запер их изнутри. Вскрытие каменной заплаты пока что ещё не началось, а бригадир с помощником стояли рядом с нею и разговаривали с Банди. Мой друг выглядел встревоженным и смущённым, поскольку вся ситуация, похоже, нравилась ему так же мало, как и мне.

‒ Страшное дело, Джон, просто страшное, ‒ тихо сказал он, когда я подошёл. ‒ И зачем сержанту вдруг потребовалось втянуть нас в такое? Представляю, какой ужас начнётся, если они взломают стену и, действительно, обнаружат там тело. Мне чертовски жаль тебя, дружище.

‒ В любом случае, мне пришлось бы увидеть тело на опознании, ‒ сказал я. ‒ Здесь, по крайней мере, не река.

В этот момент нашего внимания потребовал бригадир, только что нарисовавший мелом длинную горизонтальную линию на стене, прямо поверх каменной заплаты и примерно посередине её.

‒ Вот здесь мы закончили работать в ту субботу, если я не ошибаюсь, ‒ громко сказал он. ‒ Мы сделали внешнюю кладку, а внутри просто засыпали всё гравием и обломками кирпичей. Но залить их раствором мы уже не успели. А в понедельник мы замешали довольно много раствора, достаточно жидкого, чтобы он протёк вниз, и просто вылили его поверх всей этой рыхлой каменной засыпки.

‒ Немножко необычный способ укрепления городских стен, не находите? ‒ заметил Кобблдик.

‒ Да, это не то, что можно было бы назвать высококачественной кладкой, ‒ ухмыльнулся бригадир. ‒ Но что вы хотите, если мне приходится работать с бандой парней с улицы, которые ни разу в жизни не трудились по-настоящему?!

‒ Конечно, вы правы, ‒ кивнул сержант. ‒ Но для преступников ваша мягкая засыпка оказалась, должно быть, настоящим подарком. Им нужно было лишь вытащить столько незакреплённого материала, чтобы поместилось тело, а потом снова забросать всё гравием и кирпичами. А в понедельник вы пришли и закончили их работу, вылив поверх пару вёдер цемента. По-вашему, сколько бы времени им понадобилось, чтобы устроить в рыхлом гравии могилу?

‒ Ну, с божьей помощью, один человек с опытом мог бы вырыть её лопатою за час. А засыпать ‒ так и ещё быстрее. Это ведь несложная работа, сержант, что и говорить!

Пока мы беседовали, помощник бригадира с помощью зубила на длинной ручке и молотка предпринял первую неуверенную атаку на кладку городской стены. Бригадир пришёл к нему на помощь с кувалдой, от первого удара которой некачественная кладка стала разламываться на куски, словно корка подгоревшего пирога. Уже скоро довольно большие части внешней оболочки заплаты были сорваны и обвалились, обнажив внутреннюю засыпку ‒ настолько рыхлую, что её буквально можно было разгребать руками: куски кирпичей и камни с прилипшими к ним кляксами застывшего раствора осыпались от легчайшего прикосновения к ним кирки или лома.

Как только брешь в стене стала достаточно большой, помощник бригадира вскарабкался наверх и стал скидывать к подножию стены отдельные кирпичи и камни. Затем он ударил киркой по ещё уцелевшему фрагменту заплаты, и вся она с грохотом обрушилась вниз, открыв нашим глазам ещё один слой рыхлой засыпки.

‒ Что ж, здесь можно начинать ремонт заново, ‒ с сардонической улыбкой заметил сержант.

‒ А чего вы хотите, если мэрия нанимает для строительства толпу случайных безработных, ‒ ответил бригадир. ‒ Настоящие бездельники, скажу я вам. Разве они думают о завтрашнем дне?.. Эй! Что там у тебя?

В этот момент его помощник выпрямился и отложил кирку.

‒ Чуть не провалился! ‒ доложил он. ‒ Тут негашёнка, начальник!

‒ Какая ещё «негашёнка»? ‒ не понял бригадир.

‒ Да кто-то вывалил сюда целую бочку сухой негашёной извести! ‒ было ему ответом.

‒ Эге! ‒ воскликнул сержант, тревожно нахмурившись.

Бригадир вскарабкался наверх и, после недолгого осмотра, подтвердил показания своего подчинённого.

‒ Это, совершенно точно, негашёная известь, ‒ крикнул он. ‒ Дайте-ка мне лопату, сержант.

‒ Будьте осторожны, ‒ предупредил Кобблдик, передавая ему лопату. ‒ Не забывайте, что может находиться внизу.

Бригадир принялся снимать лопатой слежавшийся слой извести и швырять куски его вниз, где сержант тщательно осматривал их один за другим. Таким образом они безрезультатно работали ещё четверть часа ‒ если, конечно, не считать за результат всё увеличивающуюся кучку извести внизу. Вдруг бригадир отложил лопату и разворошил очередной комок извести ногой.

‒ Вот тут есть кое-что, сержант, что не могло принадлежать ни одному из моих людей, ‒ сказал он, поднимая что-то небольшое.

Предмет передали сержанту, а он протянул его мне. Это была ещё одна пуговица от пальто Анжелины.

За следующие пару минут было найдено ещё две пуговицы, и почти сразу же после этого я увидел, как рабочий сначала со вниманием наклонился над раскопом, а потом вдруг отшатнулся с таким выражением лица, от которого у меня мороз прошёл по коже.

‒ Чёрт! ‒ воскликнул он. ‒ Это она, начальник, это та женщина! Но, разрази меня гром, от неё мало что осталось. Гляньте-ка на это, шеф!

Очень осторожно, с явным отвращением на лице, бригадир высвободил что-то из слоя извести и поднял над головою, и даже с такого расстояния я не мог не узнать локтевую человеческую кость. Кобблдик принял находку и, с той же неприятной, почти пугающей манерой, буквально сунул мне её под нос. Я глянул краем глаза и сразу же отвернулся.

‒ Да, ‒ подтвердил я. ‒ Это кость человека.

Кобблдик махнул помощнику бригадира, чтобы тот спустился, затем черкнул карандашом в служебном блокноте пару слов и вырвал листок.

‒ Беги в участок, ‒ сказал он рабочему, ‒ и передай это сержанту Брауну. И жди его указаний.

Он отдал записку и, выпустив гонца за ворота, вернулся и лично взобрался к месту раскопок. Я увидел, как он, натянув перчатки, сам погрузил ладони в известь и стал ворошить её.

‒ Кошмар какой-то, ‒ сказал Банди. ‒ Почему, чёрт возьми, Кобблдик не мог справиться с этим делом один? Мы тут совершенно не к месту. Как ты думаешь, не лучше ли нам уйти?

‒ Тебе-то здесь уж абсолютно точно нечего делать. Твоя часть работы закончена: ты видел, что стену сломали. Но мне, боюсь, придётся остаться ещё на четверть часа, если не дольше, поскольку Кобблдик может попросить меня идентифицировать останки. Но задерживаться здесь не собираюсь и я. Нет сомнений, что там находится тело, и чьё это тело ‒ в том тоже нет никаких сомнений. А точная его идентификация ‒ это уж задача коронера.

Разговаривая, мы несколько отошли от стены и стояли теперь среди холмов мусора, заросших поверху крапивой и чертополохом. Это было заброшенный, отвратительный на вид пустырь, неприятно контрастировавший своей убогостью с величавой красотой древней городской стены. Содрогнувшись, я повернул назад и заметил сержанта, спешившего нам навстречу; он окликнул меня с ноткой возбуждения в голосе и протянул мне руку в перчатке: на ладони у него что-то лежало.

‒ Похоже на кольцо, которое вы мне описали, доктор, ‒ сказал он. ‒ Сможете его опознать?

Конечно же, я с первого взгляда узнал эту вещицу из тёмно-жёлтого африканского золота, я помнил её даже слишком хорошо. Я взял кольцо и повертел его в пальцах, разглядывая грубо вытисненные мистические значки снаружи и инициалы «А.К.» на внутренней его стороне. Казалось, с того момента, когда я последний раз видел это кольцо, прошли годы. Я вспомнил тускло освещённую комнату и грациозный силуэт в кресле, услышал голос, который не зазвучит более никогда, рассказывающий историю этой маленькой безделушки, и на несколько мгновений страшное настоящее исчезло из моих мыслей, заслонённое невозвратным прошлым.

‒ Никаких сомнений, не так ли, доктор? ‒ с тревогой в голосе спросил сержант.

‒ Никаких, ‒ ответил я. ‒ Безо всяких сомнений, это кольцо миссис Фруд.

‒ Как удачно, ‒ сказал Кобблдик. ‒ Ведь для опознания нам потребуется каждый ничтожный факт, какой мы только сможем получить. На само тело теперь нет особых надежд ‒ известь хорошо сделала свою работу. Насколько я могу судить, она не оставила ничего, кроме костей и металлических пуговиц. Не хотите ли тоже взобраться и взглянуть, доктор? Смотреть там особо не на что, но я обнаружил ещё кости.

‒ Думаю, что обойдусь без этого, сержант, спасибо, ‒ ответил я. ‒ Когда вы закончите, то мне, конечно же, придётся осмотреть всё, чтобы я смог дать показания на суде. Но сейчас я не хотел бы тут задерживаться. Думаю, относительно личности убитой у вас нет никаких сомнений.

‒ Сомнений у меня нет, ‒ согласился он. ‒ И если вы хотите уйти, то я не буду вас задерживать. Но прежде чем вы уйдёте, я хотел бы вас кое о чём попросить.

Он отошёл со мною на пару шагов.

‒ Видите ли, доктор, ‒ продолжил он, ‒ кто-нибудь, обладающий медицинскими знаниями, должен будет осмотреть останки, чтобы дать показания коронеру. Если сами останки окажется невозможно опознать, как точно принадлежащие миссис Фруд, то нам необходимо будет предоставить доказательства, что это останки человека, который мог бы быть миссис Фруд. Я имею в виду, что рост и возраст должны совпасть с её ростом и возрастом. Конечно, выбор медицинского эксперта не зависит от полиции, но если за эту работу захотите взяться вы, то наша рекомендация будет иметь для коронера некоторое значение. Вы ведь наиболее подходящий для такого человек, поскольку хорошо знали миссис Фруд.

Я решительно покачал головой, отказываясь.

‒ Именно по этой причине, сержант, я не могу взять на себя эту работу, ‒ сказал я. ‒ Понимаете ли, даже у врачей есть чувства. Только представьте себе, что чувствовали бы вы сами, копаясь в костях женщины, которая когда-то была вашим другом!

Сержант разочарованно хмыкнул.

‒ Да, в ваших словах есть некоторый резон, ‒ признал он. ‒ Но я не думал, что врачи настолько чувствительны. У вас ведь такая память, такое внимание к деталям! Но, если вы не хотите, то тут и говорить не о чем.

Он с сожалением отвернулся от меня и пошёл обратно к раскопу, а я вернулся к Банди.

‒ Больше тут делать нечего, ‒ сказал я. ‒ Кобблдик нашёл её кольцо. Ты останешься?

‒ Если ты уходишь, то и я тоже, ‒ ответил мой друг. ‒ Мне вообще тут не место, да и вся эта кладбищенская атмосфера уже действует мне на нервы. Пошли отсюда.

С чувством облегчения мы направились к воротам и были от них уже в нескольких ярдах, когда громкий стук снаружи заставил нас вздрогнуть.

‒ О боже! ‒ воскликнул Банди. ‒ Просто какая-то сцена из Макбета! «Кто там во имя Вельзевула? Ах это фермер, что повесился намедни!» Прошу тебя, Джон, возьми мой ключ и впусти этих адских висельников, кем бы они ни оказались.

Я отпер ворота и распахнул их створки. К ужасу своему, в переулке я увидел двух мужчин, держащих на плечах большой, грубо сколоченный и неокрашенный гроб. Ещё один рабочий со строительным ситом в руках сопровождал их. Я попятился, чтобы пропустить эту процессию, а когда они прошли, мы с Банди быстро выскочили наружу и захлопнули за собою ворота.

По переулку мы двинулись молча, так как нам нечего было сказать, но имелось о чём подумать. Я с удовольствием остался бы в одиночестве, но зловещая атмосфера места, которое мы только что покинули, казалось, настолько повлияла на настроение Банди, что я подумал, что позвать его на ланч будет добрым делом. Приглашение он принял с готовностью почти жадной.

За едой мы обсудили произошедшее только что обнаружение тела, и теперь, когда гробы и могилы не окружали больше нас, Банди проявил свой столь присущий ему здравый смысл.

‒ Одно хорошо, ‒ сказал он. ‒ Тайна исчезновения бедной Анжелины Фруд наконец-то раскрыта. Я имею в виду, раскрыта настолько, насколько это вообще возможно.

‒ Я не согласен, ‒ ответил я. ‒ Ведь решение загадки нам по-прежнему неизвестно. Мы только лишь полностью сформулировали её условие. Теперь мы точно знаем, что Анжелина была убита, и что это было умышленное убийство. Но вот кто совершил это дьявольское преступление ‒ это нам лишь предстоит выяснить. И я хочу сказать, что я не успокоюсь, пока не выясню это доподлинно.

‒ Боюсь, ты никогда не узнаешь, Джон, ‒ пожал плечами Банди. ‒ Похоже, у нас нет ни малейшего ключа к разгадке.

‒ Ты ошибаешься, ‒ возразил я. ‒ Ты забываешь про Николаса Фруда.

Банди покачал головой.

‒ Ты обманываешь себя, Джон. Если судить по твоим рассказам, то Николас вполне способен убить свою жену. Но есть ли что-либо, что связывает его с этим преступлением? Если есть, то ты никогда не говорил мне, что именно. А в суде ведь будут требоваться убедительные доказательства! Нельзя же обвинить человека просто потому, что он кажется вам подходящим на роль преступника, и у вас нет других подозреваемых. Какие улики говорят о его участии в этом деле?

‒ Ну, например, я знаю, что он пытался разыскать её, и для того приезжал в Рочестер.

‒ Это не преступление, ‒ не согласился Банди. ‒ Она была его сбежавшей женой, а он всё ещё был её мужем.

‒ Потом я видел, что он вооружён ножом.

‒ А разве Анжелину зарезали? Ты точно знаешь это?

‒ Нет, я не знаю, ‒ ответил я резко. ‒ Но я повторяю ещё раз, что я не успокоюсь, пока не воздам чьей-то смертью за её смерть. Ключ к загадке обязан найтись! Убийства не совершаются без мотива, и нам требуется выяснить, что это был за мотив. Кому-то её смерть принесла выгоду, и я собираюсь отыскать этого человека, даже если мне придётся посвятить этим поискам всю мою оставшуюся жизнь!

‒ Мне жаль это слышать, Джон, ‒ сказал он, вставая и беря с полки шляпу. ‒ Похоже, ты готов провести остаток дней в погоне за призраками. Но, возможно, я просто забегаю вперёд. Полиция может найти ещё какие-нибудь улики, которые выведут её на след убийцы. Прямо сейчас они выкапывают тело. Когда коронер вынесет свой вердикт, они смогут начать поиски убийцы. И я желаю им и тебе удачи.

Я был даже рад уходу Банди, так как его беспристрастная оценка положения вещей лишь усугубляла владевшее мною чувство безнадёжности. Негодяям отлично удалось замести все следы, с этим трудно было не согласиться! Три месяца прошло с момента смерти Анжелины, и всё это время не было замечено ничего подозрительного ни в городе, ни в его окрестностях.

С того вечера, когда я в последний раз смотрел на Анжелину, уходящую в туман, и до её появления снова в виде останков в старой городской стене, её, казалось, не видел ни один человек. А теперь, когда она столь ужасно вернулась, что могла рассказать она нам о событиях той гибельной ночи? Само тело её, на обнаружение которого Торндайк возлагал столько надежд, превратилось теперь в голый скелет, не лучше тех, которые можно отыскать в любой древней гробнице. Убийца Анжелины, похоже, перехитрил самого доктора Торндайка.

Эта мысль напомнила мне, что я должен ещё составить и отослать в Лондон отчёт о результатах поисков в городской стене ‒ эти результаты сильно отличались от тех, на которые надеялся Торндайк, давая сержанту столь желаемый им совет. Я присел к столу и написал подробное письмо моему другу, но отравлять его пока не стал, надеясь добавить к нему ещё новости, получение которых я ожидал с минуты на минуту. Я поступил правильно: около восьми часов вечера сержант Кобблдик зашёл ко мне.

‒ Что ж, доктор, ‒ сказал он мне с доброжелательной улыбкой, ‒ теперь у меня всё в порядке. Я повидался с судьёй-коронером и составил для него список свидетелей. Вы там стоите под номером один. Вы, по сути, главный наш свидетель: вы были последним, кто видел миссис Фруд живою, и вы присутствовали при эксгумации. Доктор Бейнс ‒ он, скорее, учёный, а не настоящий практикующий доктор ‒ должен будет провести вскрытие и сообщить суду причину смерти жертвы. Если он, конечно, сможет. Боюсь, ему нечего будет написать в отчёте: известь уничтожила почти всё, оставив лишь кости. Но вот кости эти ‒ они выглядят неповреждёнными, насколько я могу судить.

‒ Когда начинается заседание коронерского суда? ‒ спросил я.

‒ Послезавтра, ‒ ответил сержант. ‒ Повестка для вас у меня с собою, можете получить её, если хотите.

Я принял от него маленькую синюю бумажку и положил её в свой бумажник.

‒ Как вы думаете, потребуется ли для заседания суда более одного дня? ‒ спросил я.

‒ Уверен, что потребуется, ‒ ответил Кобблдик. ‒ Дело очень важное, свидетелей будет много. Сначала представят доказательства ремонта стены, потом её вскрытия, потом обнаружения останков, а затем их идентификации. Почти всё это ‒ по вашей части. Затем будут предъявлены остальные улики, дадут показания ростовщик, Израэль Бэнгс, Хупер и все прочие. Затем определят, кто во всём этом виновен ‒ это, разумеется, важнее всего.

‒ Я и не знал, что у вас есть доказательства по этому поводу! ‒ воскликнул я.

‒ Их немного, ‒ ответил он. ‒ С того момента, как жертва исчезла, никто не видел её живой или мёртвой, и не было слухов ни об одном происшествии, которое могло бы указывать на совершившееся преступление. Всё, чем мы располагаем ‒ и это очень мало ‒ так это фактами, что она пряталась от своего мужа, а он пытался её найти. Кроме того, он уже раньше покушался на её жизнь. Здесь нам потребуются ваши, доктор, показания и свидетельство хозяйки ночлежки «Бедных путешественников». Я уже поговорил с ней.

‒ Вам известно, где был Николас Фруд в момент исчезновения жены?

‒ Практически ничего, за исключением того факта, что он куда-то уехал накануне. Видите ли, без решения коронера мы не могли начать полноценный его поиск ‒ ведь у нас не было доказательств какого-либо преступления. Мы знали, конечно, что женщина исчезла, но ведь она могла просто упасть в реку. Да, всё это выглядело подозрительно, но не более. Пока не появилось тело, доказательств смерти у нас не было, поэтому и предъявить обвинение мы никому не могли. Даже если бы тело обнаружили в реке без явных следов насилия, то это был бы просто случай утопления. Но теперь дело приобретает совершенно другую окраску. Тело было обнаружено при условиях, которые исключают несчастный случай и обеспечивают «prima facie» ‒ или попросту говоря, на первый взгляд ‒ доказательство преступления. Я не сомневаюсь, что коронер вынесет вердикт о преднамеренном убийстве. Не то что бы полиция слишком уж зависела от вердикта коронера, но мы, по крайней мере, сможем тогда начать действовать и искать убийцу.

‒ Как вы думаете, у вас есть шанс схватить его? ‒ спросил я.

‒ Что ж, ‒ улыбнулся Кобблдик, ‒ не хочу вселять в вас ложные надежды, но если взглянуть на дело беспристрастно, не зацикливаясь пока на её муже, то оно не выглядит таким уж тупиковым. К счастью, мы имеем дело не со случайным убийством. Нет ничего более безнадёжного, чем убийство по неосторожности или во время ограбления. Нет, наше преступление было продумано. Место захоронения было выбрано заранее. Убийца раздобыл ключ, так что он мог не только войти, но и запереться, чтобы работать в безопасности. Заранее было выбрано и время убийства ‒ ночь на воскресенье, выходной день на стройке. Всё это указывает на преднамеренность и наличие очень определённого мотива. Лицо, совершившее это преступление, без сомнения, получило от смерти миссис Фруд значительную выгоду ‒ неважно, денежную ли, или просто удовлетворение местью.

Я задумчиво покивал на эти его слова.

‒ Так что, это неплохое начало, ‒ продолжил сержант. ‒ Когда мы узнаем, каким имуществом она обладала, кто стал его наследником, не пропало ли что из наследства (а если да, то куда и сколько пропало), то мы сможем судить о мотиве. И если мы обнаружим, что, кроме её мужа, у неё были ещё какие-нибудь враги, что был кто-то, кого она обидела, и кто затаил на неё обиду, тогда мы доберёмся и до убийцы. Этот убийца точно был местным жителем. Он знал о стене и ремонтных работах. Он знал реку и имел лодку, или знал, у кого можно было её одолжить. Он знал прибрежные закоулки и знал дорогу через них ‒ или у него был провожатый из местных. По крайней мере один из вовлечённых в преступление лиц был местным жителем, который хорошо знал окрестности. То есть, доктор, вы видите, что у полиции есть зацепки, и нам есть, чем заняться.

Я слушал эти рассуждения сержанта с немалым воодушевлением ‒ ведь они возрождали мои угаснувшие было надежды. Сержант прекрасно изложил все факты, и как бы мне хотелось, чтобы и Торндайк услышал его рассказ! Я решил незамедлительно добавить слова сержанта к моему отчёту. При таком ясном и полном сопоставлении фактов действительно казалось, что у нас есть шанс найти и схватить преступника. Предложив Кобблдику стаканчик портвейна и сам освежившись вместе с ним, я тепло пожал сержанту руку и пожелал ему всяческих успехов в расследовании, которое он проводил с таким умением и пылом.

Когда он ушёл, я вернулся к письменному столу и дополнил свой отчёт, выразив в конце письма надежду, что Торндайк сможет приехать и присутствовать на дознании, где я буду давать свои показания послезавтра.

Глава 16. Расследование и неожиданное открытие

Утром в день начала судебного расследования я вышел из дому очень рано и в скверном расположении духа. Думаю, моя подавленность объяснялась тем, что предстоящее заседание коронерского суда делало для меня особенно ясной ту мысль, что любимая моя подруга покинула меня навсегда и что умерла она при трагичных и леденящих кровь обстоятельствах. Не то что бы я раньше сомневался в том, но теперь осознание этого было гораздо более сильным. К тому же, сегодня я должен был прилюдно давать показания. Мне предстояло рассказать о личном, предстояло описать в деталях те сцены и события, которые имели для меня особую, почти священную ценность. А ещё до того мне предстояло осмотреть ‒ подробно и вблизи! ‒ разложившиеся останки женщины, которая значила для меня так много! Я должен был сыграть роль хладнокровного и отстранённого медика, чтобы никто не догадался, во что обойдётся мне эта последняя и мрачная наша с нею встреча.

Погружённый в эти размышления, я медленно шёл по улице, когда вдруг заметил Банди, переходящего дорогу навстречу мне. Очевидно, он поджидал на углу именно меня. Хотя я охотнее остался бы в одиночестве, я всё же подумал, что сегодня мне не помешает его доброжелательное и сочувственное присутствие рядом.

‒ Доброе утро, Джон, ‒ сказал он, подходя. ‒ Не хочу тебе навязываться, но я подумал, что мы могли бы пойти на заседание суда вместе. Я понимаю, что это тяжёлая для тебя ситуация, старина, и моё общество не сделает её менее обременительной. Но мне, право, очень жаль, что так всё получилось, Джон.

‒ Да, я знаю это и ценю, и я всегда рад тебя видеть, Питер. Но тебе ведь не требуется присутствовать на суде. Или тебя тоже вызвали?

‒ Насколько я знаю, нет. Но это дело косвенно затрагивает и меня, поэтому я решил сам поприсутствовать в зале ‒ в качестве зрителя, конечно. Джепп тоже будет там, поскольку он является, в какой-то мере, пострадавшей стороной. Удивляюсь, почему они не захотели выслушать и его свидетельские показания.

‒ Мне тоже это удивительно. Он знал о жизни бедной девочки куда как больше, чем я. Но он, разумеется, ничего не знает об обстоятельствах её смерти.

Возле здания ратуши мы встретили сержанта Кобблдика, который, очевидно, тоже поджидал там меня.

‒ Это хорошо, что вы пришли загодя, доктор, ‒ сказал он мне. ‒ Мне хотелось бы, чтобы вы зашли в морг и осмотрели вещи миссис Фруд. Они разложены на подносе рядом с её гробом. Я бы попросил вас внимательно их осмотреть и после сказать присяжным, что это действительно её вещи. И было бы хорошо, если вы взглянули на её останки. Возможно, вы заметите что-нибудь важное, что мы упустили. В любом случае, судья спросит вас об этом, поскольку вы же являетесь нашим главным свидетелем. Я уже приказал дежурному констеблю пропустить вас. Кстати, мистер Банди, вы тоже имеете право туда войти, если захотите.

‒ Нет уж, спасибо, ‒ ответил Банди.

Но он проводил меня до входа в морг, где дежурный констебль, заметив, что мы приближаемся, отпер замок и открыл передо мною двери. Входить Банди не стал и остановился у порога, бледный и испуганный, глядя на покрытый оцинкованным железом стол, стоящий сверху гроб и его ужасное содержимое.

Поднос с уликами, о котором говорил Кобблдик, был застелен белой салфеткой и на нём, словно экспонаты в музее, располагались все сделанные полицией находки. Под уложенной сверху шляпкой и двумя серебряными шляпными булавками находился тщательно выглаженный шарфик, шесть пуговиц были аккуратно выложены в ряд, а внизу по центру стояли два ботиночка жертвы. С правой стороны подноса лежала сумочка Анжелины, а с другой ‒ словно для того, чтобы уравновесить её ‒ находился платочек с её инициалами; на нём были размещены кольцо со знаками Зодиака, обручальное кольцо, моя коробочка с пилюлями и брошка. Были ещё и другие предметы, обнаруженные в ходе раскопок: несколько заколок для волос, металлических крючочков и петелек с белья, несколько пуговиц от её юбки, бронзовые дужки от истлевшего в извести кошелька, два ряда монет, серебряных и медных, разложенных отдельно, пара стальных кнопок от перчаток с сохранившимися вокруг них остатками кожи, дамский ножичек с перламутровой ручкой и другие мелкие предметы. Я заметил так же несколько обугленных и ломких клочков ткани ‒ коричневой от её пальто и бледно-зелёной, возможно, от чулок.

Я смотрел на эту печальную коллекцию, в то время как констебль от двери, вероятно, внимательно смотрел на меня. Было что-то невообразимо трагическое и безысходное в этой нарочитой симметрии в размещении предметов на подносе, она являлась словно бы немым призывом к посмертной памяти и справедливости. Это было всё, что осталось после бедняжки ‒ это, и то, что находилось в гробу.

Я был так глубоко тронут видом этих предметов, что прошло какое-то время, пока я смог собраться с силами, чтобы взглянуть на останки Анжелины ‒ по крайней мере, на те останки, которые пережили уничтожающее воздействие извести. Но мне требовалось сделать и это. Я повернулся к гробу и, приподняв на петлях крышку, заглянул внутрь.

Я был более-менее готов к тому, что я мог там обнаружить, и всё же вид аккуратно и анатомически точно разложенных костей на дне гроба поразил меня донельзя. Казалось, что там лежал целый скелет ‒ сухой, пыльный, побледневший от известкового порошка ‒ и он ничем не отличался от тех скелетов, которые могли бы быть обнаружены в каком-нибудь из древних курганов. И всё же это была она ‒ Анжелина! Этот голый и мерзкий на вид череп был когда-то покрыт кожей и роскошными, длинными волосами! Эта скалящаяся череда белых зубов была прикрыта розовыми, нежными губами, и я помнил их так хорошо, так ясно! Это было ужасно, это было неправдоподобно. И всё же это было правдой.

Не знаю, сколько простоял я, окаменев, придерживая крышку гроба и глядя на страшную эту картину. Внезапно я почувствовал, как комок подступил к моему горлу и из глаз потекли слёзы, застилая и делая весь мир нечётким. Я поспешно захлопнул крышку и зашагал к двери, едва различая её из-за слёз, стекавших по моим щекам.

Смутно я осознал, как Банди сжав мою руку в своей, пробормотал мне: «Бедный старина Джон!». Я позволил ему отвести меня в закуток под лестницей, где я смог снова перевести дух и вытереть глаза, с удивлением заметив, что Банди прослезился тоже, и лицо его было бледным и обеспокоенным. Я почувствовал прилив благодарности к нему, и в этот момент испытания ещё крепче осознал нашу с ним дружбу, его ненавязчивое сочувствие и совершенное его понимание.

Несколько минут мы стояли, смотря в окно на реку и разговаривая о мёртвой женщине, о её грустной и полной тревог жизни, так скоро и трагически закончившейся, но наконец пришло время отправляться в зал, где уже начиналось расследование. Когда мы вошли, ко мне приблизился средних лет господин с приятным и умным лицом, похожий на адвоката; его сопровождал констебль.

‒ Вы доктор Стренджвей? ‒ спросил он. ‒ Меня зовут Ансти. Я выполняю большую часть работы суде по заданию Торндайка, и сегодня я представляю здесь его. Он хотел приехать и сам, но срочные и важные дела вызвали его в провинцию. Поэтому он направил сюда меня. Я должен, так сказать, «согреть ему постель» ‒ то есть, поприсутствовать на дознании и просуммировать все свидетельские показания. Кажется, вы сообщили ему, что заседание суда продлится более одного дня?

‒ Я думаю, так оно и будет, ‒ ответил я. ‒ Приедет ли доктор Торндайк хотя бы завтра?

‒ Да, он определённо предполагал завтра лично появиться здесь. Думаю, к этому времени у него появится какая-то новая и важная информация для вас.

‒ Хотелось бы! ‒ нетерпеливо воскликнул я. ‒ Вы случайно не знаете, какая именно?

Ансти рассмеялся.

‒ Мой дорогой доктор, ‒ сказал он. ‒ Вы же сами знакомы с Торндайком, и знаете, что он разговорчив даже менее, чем речная устрица. Никто никогда не знает, какие карты сберегает он в рукаве.

‒ Да, ‒ согласился я, ‒ он скрытный малый. Иногда даже излишне скрытный.

‒ В этом он совершенно прав, доктор, ‒ покачал головой Ансти. ‒ Этого требует его работа. В некотором смысле, он похож на редкое узкоспециализированное животное, типа муравьеда, который кажется вам ошибкой природы, пока вы не увидите, как он ест муравьёв ‒ то есть, делает именно то, для чего с самого начала и предназначен. Торндайк ‒ это пример идеальной адаптации к особой окружающей среде и особым задачам, стоящим перед ним.

‒ Муравьед хотя бы не скрывает своих планов на ужин, ‒ возразил я. ‒ Я не вижу смысла в такой крайней секретности.

‒ Если бы вы были в курсе его планов, то увидели бы смысл. Против его секретного хода другой игрок ‒ если он есть ‒ не может заранее предпринять ничего. Торндайк играет в свою игру с каменным выражением лица и молча. Никто не может предугадать его ходов. Но когда он говорит противнику «шах», вы можете быть уверены, что на следующем ходу он поставит ему мат.

‒ Но есть ли в этом деле противник? ‒ не сдавался я.

‒ А как же?! ‒ удивился он. ‒ Было же совершено преступление. Кто-то же его совершил! Мы пока не знаем, кто это был, поскольку он тщательно скрывал своё участие в деле. Но вы должны понять, что преступник пристально и незаметно следил за проводимым расследованием, готовый, в случае опасности, направить его по ложному пути. Но я вижу, что присяжные уже вернулись после осмотра улик и тела, и занимают свои места. Пора и нам последовать их примеру.

Мы нашли приготовленные для нас места за длинным столом, одна сторона которого была отведена для присяжных, а другая ‒ для ожидающих вызова свидетелей, полицейских, журналистов и других лиц, заинтересованных в расследовании. Через несколько минут судья-коронер открыл разбирательство, начав с очень краткого изложения обстоятельств дела, а затем приступил к опросу свидетелей.

Первым был вызван сержант Кобблдик, который в своём выступлении обрисовал всю историю дела, начиная от заявления мистера Джеппа об исчезновении племянницы до обнаружения останков её тела в стене. Затем он в мельчайших подробностях перечислил все предметы, найденные рядом.

‒ Кто-нибудь из присяжных желает задать вопросы свидетелю? ‒ поинтересовался судья, когда Кобблдик закончил своё длинное выступление. Но ни один из присяжных не поднял руки, и тогда судья вызвал к барьеру доктора Бейнса ‒ несколько суховатого на вид джентльмена, который давал свои показания чётко, кратко и с должной научной осторожностью в формулировках.

‒ Вы исследовали останки, которые являются предметом этого расследования? ‒ спросил его судья.

‒ Я исследовал скелет, который лежит сейчас в морге, ‒ ответил доктор Бейнс. ‒ Он принадлежит женщине довольно крепкого телосложения, ростом пять футов семь дюймов и возрастом около тридцати лет.

‒ Вы смогли составить какое-либо мнение о причинах её смерти?

‒ Я не обнаружил никаких признаков травм или болезни.

‒ Должны ли мы понимать это так, ‒ спросил один из присяжных, ‒ что смерть наступила от естественных причин?

‒ У меня нет возможности сформулировать какое-либо мнение по этому вопросу.

‒ Но если бы смерть её была насильственной, разве это не отразилось бы на её останках?

‒ Это зависело бы от причин смерти.

‒ Предположим, что её застрелили бы из револьвера.

‒ В этом случае был бы возможен перелом одной или нескольких костей, но могло бы обойтись и без этого. И имелась бы пуля.

‒ А вы нашли пулю?

‒ Нет. Я не видел костей, пока их не доставили в морг.

‒ В деле нет никаких упоминаний о пуле, ‒ вмешался судья, ‒ и вы слышали показания сержанта Кобблдика, который сказал, что вся известь и земля были просеяны через мелкое сито. Поэтому мы можем принять, что пули не было. Однако, ‒ обратился он снова к свидетелю, ‒ состояние тела не исключает насилия?

‒ Полностью ‒ нет. Оно исключает только такое насилие, которое может повредить кости.

‒ И какие же виды насилия не сопровождались бы травмами костей?

‒ Утопление, повешение, удушение, нанесение ножевых ранений и, конечно же, отравление не оставляет обычно никаких следов на костях.

‒ То есть, вы не можете дать своего заключения о причинах смерти?

‒ Нет, не могу, ‒ был твёрдый ответ.

‒ Вам известно описание внешности пропавшей женщины, миссис Фруд. Соответствуют ли останки этому описанию?

‒ Насколько я могу судить, это останки женщины того же роста и возраста, что и миссис Фруд. Большего я не могу сказать. Описание миссис Фруд было лишь приблизительным, как и оценка роста и возраста скелета может быть тоже только приблизительной.

Получить большего от свидетеля, который видел один лишь скелет и был крайне осторожен в своих заявлениях, не представлялось возможным. Сверившись со своим списком, судья вызвал к барьеру меня. Я встал и занял своё место у края стола, после чего я был должным образом приведён к присяге, назвал своё имя и род занятий.

‒ Вы слышали, как сержант Кобблдик описывал предметы, лежащие сейчас в морге? ‒ начал коронер.

Я ответил «да», и он продолжил:

‒ Вы изучили эти предметы, и если да, то что вы можете нам о них рассказать?

‒ Я осмотрел эти предметы и с уверенностью опознал их как принадлежавшие покойной Анжелине Фруд.

Затем я подробно перечислил и описал все предметы, указав, так же, где и когда я в последний раз видел их у неё.

‒ Осмотрели ли вы останки покойной в морге? Можете ли вы идентифицировать их как останки какого-то конкретного человека?

‒ Нет. Они совершенно неузнаваемы.

‒ Есть ли у вас сомнения в принадлежности этих останков? ‒ спросил меня тот же из присяжных, который ранее говорил о револьвере.

‒ Этот вопрос не совсем уместен, мистер Пилли, ‒ заметил судья. ‒ Свидетель уже сказал, что не смог опознать останки. Выводы относительно личности умершей, опираясь на свидетельские показания, обязаны делать присяжные. Свидетели же не должны толковать собственные показания. Когда вы в последний раз видели миссис Фруд живою, доктор?

‒ Двадцать шестого апреля, ‒ ответил я и почти дословно описал наш последний с нею разговор. Когда я упомянул о дурных предчувствиях, тревоживших Анжелину, всё внимание слушателей обратилось на меня. Особенно настороженно слушал меня старшина присяжных. Не отводя от меня острого, пристального взгляда, он спросил меня, когда я закончил:

‒ Были ли у миссис Фруд враги, доктор? Были ли у неё причины опасаться за свою жизнь?

Я замялся. Это был довольно-таки неудобный для меня вопрос. Одно дело подозревать кого-то в частном порядке, и совсем другое дело выражать свои подозрения публично. К тому же, я давал показания под присягой и лишь относительно точно известных мне фактов.

‒ Я не могу однозначно сказать, ‒ ответил я после паузы, ‒ что мне был знаком кто-то, кого у неё были основания бояться.

Коронер заметил неуверенность моего ответа и осторожно спросил:

‒ Что вы знаете о её домашних делах? Например, об её отношениях с мужем?

На этот прямой вопрос я уже мог ответить, опираясь только на факты, поэтому я рассказал всё, что знал о проблемах в семейной жизни Анжелины в Лондоне и Рочестере, а так же упомянул и о моих личных впечатлениях относительно характера и личности её мужа. Присяжные с интересом выслушали мой подробный рассказ о встречах с Николасом Фрудом на вокзале Дартфорда, на Рочестерском мосту, и особенно об инциденте в ночлежке. Из их уточняющих вопросов и всего поведения мне стало понятно, что присяжные исполнились сильнейших подозрений в отношении Фруда.

Когда я закончил, судья объявил перерыв на ленч. Я собирался пригласить мистера Ансти отобедать со мной, но несколько тоскливое выражение лица Банди побудило меня пригласить и его тоже. Но перед этим мне пришлось представить их друг другу.

‒ Очень рад познакомиться с вами, мистер Банди, ‒ сердечно сказал Ансти. ‒ Я много слышал о вас от моего друга Торндайка и, должен сказать, он относится к вам с большим уважением и восхищением.

‒ Это очень мило с его стороны, ‒ промолвил Банди, краснея от удовольствия. ‒ Хотя я и не понимаю, чем заслужил такое. А вы тоже судебный эксперт?

‒ К счастью, нет, ‒ засмеялся Ансти. ‒ Я всего лишь адвокат, а в данном случае ‒ адвокат дьявола. Вы понимаете, кого я имею в виду. Технически, я здесь глаза и уши Торндайка.

‒ А разве доктор Торндайк интересуется этим делом? ‒ спросил Банди с явным недоумением.

‒ Так же, как и вообще всем, что имеет отношение к преступлениям, ‒ ответил Ансти. ‒ Если он замечает по-настоящему интересное и таинственное дело, он обязательно ознакомится с ним во всех подробностях. Можно сказать, он добавляет его в свою коллекцию.

‒ Но прежде он всегда отказывался обсуждать это дело со мною ‒ обсуждать серьёзно, я имею в виду, ‒ возразил Банди.

‒ Может быть, и отказывался, ‒ пожал плечами Ансти. ‒ Возможно, пока и обсуждать-то было нечего. Но подождите, пока расследование не подойдёт к концу. Тогда-то он всё и объяснит.

‒ Понятно, ‒ сказал Банди. ‒ Доктор Торндайк ‒ из тех пророков, которые пророчествуют уже после события.

‒ Не после, а в нужное время, ‒ парировал Ансти. ‒ Поспешность здесь только вредит.

И всю дорогу до моего дома они перебрасывались такими вот шутливыми фразами. Миссис Данк, отворившая нам дверь, смерила Банди воинственным, а мистера Ансти любопытствующим взглядом, и передала мне доставленную только что телеграмму. Она была адресована «Р. Ансти, королевскому адвокату, в доме др. Стренджвея», поэтому я вручил её моему гостю. Ансти распечатал её и прочитал.

‒ Что мне ответить ему? ‒ спросил он меня, возвращая листок.

Я тоже прочитал сообщение, и оно меня немало озадачило:

«Возвращайтесь сегодня же вечером. Возьмите с собой Стренджвея. Очень срочно. Сообщите место и время.»

‒ Для чего бы это я ему понадобился? ‒ спросил я.

‒ С Торндайком никогда не поймёшь, ‒ ответил Ансти. ‒ Но если он пишет «срочно», то дело, должно быть, действительно не терпит отлагательств. Вы поедете со мной?

‒ Конечно, если это так необходимо.

‒ Полагаю, что необходимо. Тогда я отправлю ему подтверждение. Думаю, ночь вы сможете провести у Торндайка в доме ‒ там есть гостевая спальня ‒ а утром отправитесь с ним, куда уж он там хочет. Подходит вам такое?

‒ Вполне, ‒ ответил я. ‒ Можете сообщить ему, что мы приедем на вокзал Чаринг-Кросс к семи пятнадцати.

Банди был удивлён этим срочным вызовом в Лондон не меньше меня, но воздержался от вопросов ‒ да я всё равно не смог бы на них ответить. Времени у нас почти не оставалось, поскольку мы должны были вернуться в зал суда к двум часам, так что дальнейшие наши разговоры состояли, в основном, из юмористических комментариев Ансти касательно свидетелей и присяжных.

Отправив ответную телеграмму, мы снова заняли свои места в зале суда. Процесс возобновился, и теперь свидетельствовать был вызван бригадир строителей. Он сообщил дату начала и окончания работ на интересующем нас участке стены, а так же описал, в каком состоянии его люди оставили стройку в субботу, 26 апреля. Он так же упомянул о потере ключа от ворот, но никаких подробностей сообщить не смог. На перекрёстном допросе были, в основном, прояснены те факты относительно небрежной засыпки и цементирования, которые уже были известны мне и Торндайку.

‒ Сколько времени и сколько человек потребовалось бы, чтобы захоронить тело в том виде, в котором оно было обнаружено? ‒ спросил коронер.

‒ Хватило бы и одного, ‒ было ему ответом. ‒ Засыпка в стене была рыхлая, раскопать её было бы легко. Устроить яму, бросить туда тело, засыпать известью и снова закидать сверху гравием ‒ за одну ночь вполне возможно было бы устроить такое. И известь тоже была под рукою: одна из бочек в сарае стояла открытой.

‒ Вы можете сказать нам точно, когда тело было захоронено?

‒ Должно быть, в ночь на 26 апреля. Но никак не позднее двадцать седьмого ‒ ведь в понедельник утром мы возобновили работы, залили всё цементом и к вечеру закончили ремонт этого участка.

Следующим допрошен был Томас Эванс ‒ тот самый рабочий, который потерял ключ.

‒ С утра в субботу начальнику надо было зачем-то пойти в контору, так что ключ от ворот он оставил мне. Я ворота-то открыл, а ключ и не вынул, так в замке и оставил. Ну, чтобы начальник сам его взял, когда вернётся. И я совсем запамятовал ему об этом сказать, да и он тоже не вспомнил, пока день не закончился, и не пришла пора ворота запирать. Хватился он, а ключа-то и нету. Ну, он меня и спросил, а я ответил, что ключ торчит, небось, в воротах. Но только там его уже и не было! Мы всё кругом обыскали ‒ и у ворот, и в переулке ‒ да так ничего и не нашли.

‒ А когда вы оставили ключ в замке, вы закрыли за собой ворота?

‒ Конечно закрыл, но, понятное дело, не запер. Ключ торчал снаружи.

‒ И любой проходивший по переулку мог бы легко украсть его, не привлекая вашего внимания?

‒ Точно так. Если бы его снаружи кто-то вынул, мы бы внутри ничего не услышали. Мы же поодаль работали.

Когда обстоятельства потери ключа были прояснены, Эванса отпустили, и его свидетельское место у края стола заняла хозяйка «Бедных путешественников». Присяжные с большим интересом выслушали её рассказ об инциденте с Николасом Фрудом, изобилующий красочными деталями и точными наблюдениями ‒ и об его неустойчивом, взрывном темпераменте, и об его пристрастии к алкоголю и наркотикам, и об его потрёпанном и измождённом внешнем виде ‒ и прежде всего, об его матросском ноже, который он всегда носил с собою. Рассказ хозяйки ночлежки часто прерывался вопросами со стороны присяжных, вопросами порою проницательными, а порою совершенно неуместными. Тогда судья-коронер тактично и ненавязчиво вмешивался, отводя подобные вопросы и не допуская никаких нарушений процедуры. «Нет, ‒ говорил он, ‒ недопустимо спрашивать свидетеля, не представлялось ли ему определённое лицо человеком, способным на преступление. Наш суд пока ещё не уголовный, а всего лишь коронерский. В нашу задачу не входит установить личность виновного. Мы должны всего лишь установить причину смерти покойной. Если улики укажут на убийство, то мы отметим это в нашем вердикте. Если улики укажут на конкретного человека, мы отметим это тоже. Но мы расследуем не преступление, а саму смерть. Уголовное расследование мы оставляем полиции.»

Это напоминание немного охладило рвение присяжных, но когда была вызвана давать показания миссис Гиллоу, интерес членов жюри пробудился снова, поскольку эта дама, обладавшая весьма живым воображением, красочно описала перед присяжными все свои предчувствия и подозрения, мало считаясь с фактической стороной дела. Оказавшись в центре внимания двенадцати присяжных джентльменов, она явно получала большое удовольствие от сплетен, и прошло немало времени, пока судье-коронеру удалось укротить поток её красноречия. Мисс Гиллоу покинула свидетельское место внешне удручённой произошедшей с её хозяйкой трагедией, но, определённо, очень довольной в душе.

На этом судебное заседание было закрыто до завтра. Суду оставалось опросить ещё несколько свидетелей, и коронер явно рассчитывал управиться с этим ещё до полудня. Выйдя из зала вместе со всеми, мы с Ансти сначала зашли выпить чашечку чая в ближайшую чайную, а затем отправились пешком к железнодорожной станции Струд, где мы рассчитывали сесть на поезд. Банди по моему приглашению сопровождал нас, но хотя его, как я предполагал, переполняло любопытство относительно цели моей поездки в Лондон, он не задал ни одного вопроса ни мне, ни мистеру Ансти.

У выхода с платформы на вокзале Чаринг-Кросс нас уже ожидал Торндайк. Ансти, передав меня, так сказать, «из рук в руки», пожелал нам успеха и попрощался, а Торндайк проводил меня к ожидавшему нас на площади кэбу. Едав мы успели сесть, как возница, получивший, очевидно, все инструкции заранее, тут же тронулся с места и резво покатил прочь от станции.

‒ Уж не знаю, позволено ли мне будет спросить, зачем я понадобился вам, ‒ проговорил я чуть погодя.

‒ Пока что я предпочёл бы не отвечать, ‒ сказал Торндайк. ‒ Меня интересует ваше мнение по некоторому поводу, и для меня важно, чтобы оно было спонтанным. Если я вам расскажу что-либо заранее, вы будете предубеждены и не сможете реагировать свободно. Но пребывать в неведении вам предстоит недолго, всего лишь несколько минут.

Но даже и в эти несколько минут я не смог удержаться, чтобы не нарисовать себе мысленно несколько ужасных картин ‒ особенно, когда я понял, что кэб направляется к больнице святого Варнавы. Однако возница, не снижая скорости, пронёсся мимо главного входа в госпиталь и, свернув в переулок, остановился у дверей медицинского института. Здесь Торндайк вышел и, велев кэбмену подождать нас, провёл меня внутрь, где попросил служителя вызвать некоего Фэрроу. Через минуту или две этот человек появился; он был хмурым и пожилым, а по его рукам, усеянным множеством бородавок, можно было предположить, что он был работником морга или анатомического кабинета. По-видимому, инструкции ему тоже были даны заранее, поскольку он, смерив нас мрачным взглядом, без единого слова повёл нас по длинному изогнутому коридору, следовавшему вдоль круглой стены здания, к лестнице, уходившей куда-то вниз, в подвальный этаж с цементным полом, тускло освещённый редкими электрическими лампочками и пропитанный слабым запахом формалина, напомнившим мне годы студенчества и занятия наукой анатомией. В подвальном помещении Фэрроу свернул в короткий коридор и остановился там у неприметной двери, отпер её ключом, распахнул её и вошёл. Мы с Торндайком вошли следом, и когда Фэрроу включил свет, я огляделся: мы находились в большой, с низким потолком комнате, освещённой единственной, но очень сильной лампочкой под жестяным колпаком, похожим на таз для стирки белья. Этот отражатель был снабжен деревянной ручкой, позволявшей поворачивать его под любым углом. Для чего эта комната служила, можно было легко понять по большим банкам с красным порошком оксида свинца на полках, по огромному шприцу с запорным краном, тоже испачканному красным, а так же по целому ряду продолговатых деревянных ящиков с крышками на петлях, похожих на сундуки или гробы.

Все так же не проронив и слова, Фэрроу направил свет лампы на один из ящиков, и затем поднял его крышку. Я шагнул вперёд и заглянул в него: внутри лежало мёртвое тело мужчины с обритой головой и, судя по следам красной краски, приготовленное для анатомического препарирования. Тело было больше похоже на восковую фигуру, чем на человека, пускай и мёртвого, и я с профессиональным интересом вглядывался в черты его лица, постепенно осознавая, что оно представляется мне смутно знакомым. Я наклонился поближе, и вдруг ясная догадка пронзила мой разум.

‒ Боже мой! ‒ воскликнул я. ‒ Это же Николас Фруд!

‒ Вы уверены? ‒ быстро спросил Торндайк.

‒ Абсолютно! ‒ ответил я. ‒ Я не сразу узнал его бритым и без волос. Но теперь никаких сомнений у меня нет. Но для полной уверенности я хотел бы осмотреть его руки.

Фэрроу поднял его руки одну за другой, и я тут же узнал деформированные кончики пальцев мистера Фруда и его закруглённые, похожие на ореховую скорлупу ногти. Даже красноватое пятно от табака было ещё заметно. Сомнений у меня не осталось.

‒ Безусловно, это тот человек, которого я видел в Рочестере, ‒ заявил я. ‒ Готов в этом поклясться. Но не будет ли лучше, если его опознает ещё кто-нибудь, кто знает его лучше моего? Ведь я видел его только раз или два.

‒ Его квартирная хозяйка тоже была здесь, и она тоже опознала тело, ‒ ответил Торндайк. ‒ Но мне было важно получить подтверждение от вас. Вы ведь выступали в суде, и эта идентификация может быть важна в связи с расследованием и возможным вердиктом.

‒ Богом клянусь, она будет очень важна! ‒ горячо согласился я, вспомнив все те вопросы, которые присяжные задавали миссис Гиллоу. ‒ Да она их словно громом поразит! Но как, во имя всех святых, вы отыскали его?!

‒ Я расскажу вам об этом чуть позднее, ‒ пообещал Торндайк.

Он заплатил Фэрроу пару шиллингов за показ, и тот, захлопнув крышку ящика, провёл нас обратно к выходу. Кэбмен всё так же ожидал нас.

‒ Проезд Кингз-бэнч, дом 5А, ‒ бросил ему Торндайк и, когда кэб стронулся с места, начал свои объяснения.

‒ Что ж, Стренджвей, это были долгие и утомительные поиски, но в конце нам улыбнулась-таки удача. Моим людям пришлось просмотреть множество бумаг в больницах, полицейских участках, ночлежках, лазаретах и судах. В одном из судебных протоколов нашлась запись о расследовании смерти неизвестного бродяги. В общих чертах, история этого дела такова:

25 апреля Фруд отправился в Брайтон, но по какой-то необъяснимой причине он прервал своё путешествие и сошёл с поезда в Хорвелле. Что именно произошло с ним там, неясно. Возможно, он умер от передозировки кокаина, но во всяком случае, утром двадцать шестого апреля его тело было найдено на лугу неподалёку от обочины дороги. Получается, что он умер ещё до момента исчезновения миссис Фруд. Тело доставили в морг и там тщательно исследовали. При нём не было найдено ничего, никакой собственности, и даже ножа, о котором вы говорили. Он выглядел нищим бродягой, и его рваная и грязная одежда говорила о том же. Следствие по делу о его смерти было, конечно, проведено, но так как установить его личность было невозможно, полиция особо не усердствовала. Следов насилия обнаружено не было, поэтому коронер решил, что смерть произошла от естественных причин. Его уже собирались похоронить как бродягу, но тут вмешалось Провидение. Вышло так, что преподаватель анатомии медицинского института при госпитале святого Варнавы проживал как раз в Хорвелле, и ему случаем стало известно о невостребованном теле в городском морге. Он обратился к властям от имени своего института с просьбой выдать ему тело для использовании в качестве анатомического пособия, и его ходатайство было удовлетворено. Тело доставили в Лондон, где его сразу же забальзамировали и подготовили для показа в ходе следующей студенческой сессии.

‒ А такое вообще разрешено ‒ я имею в виду, с юридической точки зрения?

‒ Это не наше дело, ‒ отмахнулся Торндайк. ‒ Всё это интересует нас только в связи с нашим конкретным расследованием. Для нас это явилось счастливым случаем.

‒ Полагаю, это так, ‒ ответил я, будучи ещё не совсем в этом уверенным. ‒ Конечно, его смерть снимает вопрос о его виновности.

‒ И даже намного больше, как выяснилось, ‒ продолжил Торндайк. ‒ Однако, мы уже подъезжаем к улице Холборн. Давайте-ка пока выбросим Николаса Фруда из головы и обратим наше внимание на более привлекательную тему обеда.

Наш кэб остановился напротив высокого дома из красного кирпича с прекрасным резным портиком над каменным крыльцом, и Торндайк, заплатив вознице, провёл меня внутрь. По лестнице морёного дуба мы поднялись на второй этаж. Здесь, в дверях квартиры моего друга, нас встретил невысокого роста старичок с необычайно морщинистым улыбающимся лицом, живо напомнившим мне мистера Джеппа.

‒ Это мистер Полтон, Стренджвей, ‒ сказал Торндайк, представляя его мне. ‒ Он избавляет меня от утомительной физической работы в лаборатории. Он большой специалист во всём, включая кулинарию, и если мой нос не вводит меня в заблуждение… Ха! Неужели, Полтон?!

‒ Это зависит от того, каким путём вы пойдёте на этот запах, сэр, ‒ ответил Полтон, ещё более сморщиваясь в улыбке. ‒ Мне кажется, что ваш путь сначала пролегает через умывальную комнату, да и мистеру Стренджвею надо бы сперва освежиться.

После этого тонкого намёка Торндайк провёл меня на верхний этаж в красиво обставленную спальную комнату с окном, выходившим на верхушки платанов и древние, покрытые черепицей крыши. Там я умылся и прошёлся бритвой по щекам, после чего спустился в гостиную, где нашёл и Торндайка тоже ‒ его, как и меня, привёл туда аромат жаркого.

‒ Мистер Полтон зарывает свой талант в землю, ‒ заметил я, с одобрительным энтузиазмом набрасываясь на весьма вкусно приготовленные блюда. ‒ Ему следовало бы работать в каком-нибудь высококлассном ресторане или клубе.

Торндайк притворно строго посмотрел на меня.

‒ Я шокирован вашим предложением, Стренджвей, ‒ сказал он. ‒ Вы считаете, что человек, способный сделать что угодно, от астролябии до микроскопа, и который является экспертом во всех областях фотографической техники, аналитической химии и оптики, должен быть низведён на должность простого повара? Какая ужасная мысль!

‒ Я и не подозревал, что у него столько талантов, ‒ виновато ответил я.

‒ Он уникальный человек, ‒ сказал Торндайк, ‒ и я считаю большой удачей то, что он снисходит ещё и до приготовления пищи. Это было его собственным решением, своеобразным выражением личной симпатии ко мне. Просто он не любит, когда я обедаю вне дома, в ресторане или в клубе. И готовит он тоже хорошо, поскольку он всё делает хорошо. После обеда вы должны будете осмотреть наши лабораторию и мастерскую, и тогда вы тоже убедитесь в этом.

Закончив обедать, мы снова поднялись наверх, где нашли мистера Полтона аккуратно укладывающим срезанные пряди волос на предметные стёкла для их последующего микроскопического изучения. Полтон продемонстрировал мне большую вертикальную фотокамеру для копирования документов, увеличения, уменьшения и микрофотографии, показал мне своё умение работать на точнейшем токарном станке с обратным редуктором и на сложном химическом оборудовании для анализа улик.

‒ Я и понятия не имел, ‒ сказал я, когда мы возвратились в гостиную, ‒ что в судебно-медицинской практике используется такое уникальное оборудование!

‒ Это вызвано тем, ‒ ответил Торндайк, ‒ что медицинская юриспруденция не является отдельным предметом знаний. Она представляет собой применение всех видов знаний для решения бесконечного множества юридических проблем. И это напомнило мне, кстати, что я не просмотрел ещё отчёт Ансти о судебном заседании и свидетельских показаниях, данных в его ходе. Вы разрешите мне заняться этим немедленно? Это не займёт много времени, а после мы сможем прогуляться по улицам Темпля до набережной и обратно.

‒ Вы собираетесь поехать со мной в Рочестер завтра? ‒ поинтересовался я.

‒ Да, непременно, ‒ ответил он. ‒ Факты, касающиеся смерти Николаса Фруда, должны быть доведены до сведения суда. К тому же, у судьи могут возникнуть и некоторые другие вопросы.

‒ Но теперь, когда мистер Фруд определённо выведен из-под подозрения, осталась ли ещё какая-нибудь возможность раскрыть тайну и установить личности виновных?

Торндайк задумался на минуту.

‒ Полагаю, такая возможность у нас ещё есть. Но сначала мне надо будет осмотреть кости.

‒ Боюсь, они не смогут многого нам рассказать, ‒ уныло проговорил я.

‒ Возможно, и нет, ‒ согласился он. ‒ Но, возможно, показания доктора Бейнса нам что-либо прояснят.

‒ Он тоже не смог высказать никакого мнения о причине смерти, ‒ сказал я.

‒ Тогда и мы, скорее всего, не обнаружим очевидных признаков. Однако, бесполезно строить предположения, не обладая фактами. Наши суждения следует отложить до завтра.

С этими словами он открыл отчёт Ансти и быстро прочитал его, время от времени задавая мне уточняющие вопросы. Когда он закончил чтение отчёта ‒ оказавшегося очень кратким и поверхностным ‒ он спрятал бумаги в карман и предложил мне отправиться на обещанную прогулку; и хотя в ходе неё я и предпринял одну или две попытки возобновить обсуждение предмета расследования, Торндайк всячески уклонялся от разговора о деле Анжелины Фруд. По-видимому, оставался ещё какой-то момент, который он собирался прояснить путём личного исследования на месте, и поэтому собственное своё суждение он склонен был пока держать от меня в секрете.

Глава 17. Торндайк раскрывает карты

С некоторой натяжкой нашу с Торндайком поездку обратно в Рочестер можно было бы даже назвать приятной. Торндайк пространно рассуждал на различные интересные темы, и в других обстоятельствах я слушал бы его с большим удовольствием. Но сегодня он упорно избегал любых упоминаний о цели нашего путешествия, а поскольку это и была та тема, которая занимала все мои мысли, боюсь я оказался для него плохим слушателем. Чтобы не показаться невежливым, я пару раз даже попытался как-то ответить ему ‒ вероятно, невпопад ‒ но как только в разговоре наступала пауза, мысли мои сами собой возвращались к загадке, мучившей меня, и снова начинали свой бесплодный бег по одному и тому же кругу.

Для чего Торндайк поехал со мной? Явно не для того, чтобы сообщить коронеру о смерти Николаса Фруда. Такое можно было бы проделать и письмом; к тому же, судья мог бы получить дополнительное подтверждение этому факту и от меня, свидетеля, который видел его мертвое тело. Нет, был какой-то момент, который Торндайк собирался прояснить лично для себя, были какие-то доказательства, упущенные мною из виду. И эти доказательства должны были дать ему жалкие человеческие останки, лежащие сейчас в гробу в Рочестерском морге ‒ останки, взывающие к Небесам о возмездии, но взывающие таким тихим, таким почти неслышным голосом! Сможет ли мой друг услышать то, что скажут ему они? Казалось, сам Торндайк был твёрдо убеждён в этом. Казалось даже, что по внешнему виду этих сожжённых известью костей он собирается не только установить причину смерти Анжелины, но даже и определить саму личность убийцы! Но как же могло быть такое? Доктор Бейнс утверждал в суде, что следов повреждений на костях он не нашёл, а все более мягкие структуры полностью со скелета исчезли. Как можно определить причину смерти по костям? Разве что, продолжительное отравление минеральными ядами может хоть как-то повлиять на кости, но такое нельзя определить на глаз, да и предположения об отравлении на суде не высказывалось. В субботу утром Анжелина была ещё жива, а в понедельник с утра её тело уже было замуровано в стену. Снова и снова признавал я эту загадку совершенно непостижимой, но это не мешало мне снова и снова пытаться разгадать её.

Сказав несколько слов констеблю, дежурившему при входе в морг, Торндайк обеспечил себе доступ внутрь; я же остался снаружи и с любопытством наблюдал за его действиями через дверной проём. Сначала он внимательно осмотрел улики, разложенные на подносе, и, казалось, мысленно пересчитал их все. Некоторые из них он, надев пенсне, разглядывал дольше других. От подноса он повернулся к гробу и, приподняв его крышку, довольно долго разглядывал лежавшие внутри останки Анжелины, теперь держа пенсне в руке. По его лицу я никак не мог прочитать его мысли. Сколько я знал Торндайка, его лицо и всегда-то было малоподвижным, под стать его спокойному и уравновешенному темпераменту, а в этот момент на нём не отражалось и вовсе ничего; только глаза его светились интересом. Насколько я мог видеть от дверей, он методично осмотрел весь скелет ‒ сначала невооружённым глазом, а затем ещё раз, теперь уже через пенсне. Верхнюю часть гроба, ту, где лежал череп, он рассматривал особенно пристально. Наконец он выпрямился, убрал стёкла в карман, закрыл крышку гроба и присоединился ко мне.

‒ Заседание суда уже началось? ‒ спросил он констебля.

‒ Пять минут назад, сэр, ‒ было ему ответом.

Мы скорым шагом направились в зал и заняли наши места за столом. После этого Торндайк жестом подозвал служителя.

‒ Пожалуйста, передайте это судье-коронеру, ‒ сказал он, доставая из кармана сюртука конверт синего официального цвета.

Служитель принял конверт и положил его на стол перед судьёй; тот кинул на него беглый взгляд и кивнул, а потом вдруг повернулся и с интересом посмотрел на Торндайка. Однако судья не притронулся к конверту до той поры, пока не закончил опрашивать свидетельницу, дававшую показания в этот момент.

Этой свидетельницей была дочь владельца ломбарда, и её рассказ о моряке с родинкой на носу весьма заинтересовал присяжных. Пока присяжные задавали уточняющие вопросы свидетельнице, судья время от времени поглядывал на конверт, лежавший перед ним. Наконец, его профессиональное любопытство победило: он открыл конверт и достал из него записку Торндайка. Наскоро пробежав текст глазами, он перевернул листок и посмотрел на подпись, и я увидел, что брови судьи удивлённо приподнялись. Затем судья поблагодарил свидетельницу за рассказ и отпустил её, а после того перечитал записку ещё раз, теперь уже более внимательно.

‒ Прежде чем вызвать для дачи показаний следующего свидетеля, мистера Израэля Бэнгса, ‒ сказал он, обращаясь к присяжным, ‒ суд предлагает вам, джентльмены, принять во внимание некоторые новые важные факты, способные оказать влияние на процесс. Только что я получил сообщение от доктора Джона Торндайка, который является выдающимся авторитетом в области судебно-медицинской экспертизы. В нём говорится, что муж погибшей леди, мистер Николас Фруд, был найден мёртвым. Его смерть наступила около трёх месяцев назад, но тело его было опознано только вчера ‒ его домохозяйкой, а так же доктором Стренджвеем, который находится в этом зале и может дать показания относительно личности покойного. Я предлагаю, джентльмены, сначала опросить доктора Стренджвея, а уже затем доктора Торндайка, который тоже присутствует здесь, и который может сообщить нам все подробности.

Присяжные с готовностью согласились с этим предложением судьи, и я снова занял свидетельское место у края стола. По тому жадному интересу, с которым смотрели на меня джентльмены из жюри и публика ‒ а особенно Банди, тоже сидевший среди прочих ‒ я понял, что они видят во мне того самого, по выражению Кобблдика, «ключевого свидетеля», способного прояснить им всю загадку.

Думаю, мне нет необходимости повторять здесь свой рассказ о посещении морга при медицинском институте. В нескольких фразах я описал состояние тела, в котором оно пребывало в тот момент, когда я его увидел, и его положение. Касательно того, как тело попало в больницу, мне было известно лишь с чужих слов, но я подтвердил суду, что это тело несомненно принадлежало Николасу Фруду. В этом я был твёрдо уверен.

Вопросов ко мне не последовало. Присяжные шепотом комментировали услышанное, а один из них, самый нескромный, даже сказал вслух, что «этот Фруд определённо оставил палача с носом». Затем коронер предложил доктору Торндайку «предоставить суду любую имеющуюся у него информацию», и даже ‒ из уважения к авторитету свидетеля ‒ велел поставить на свидетельское место стул, чтобы Торндайк мог давать показания сидя. Банди, пригибаясь, перебежал ко мне и занял то место, которое только что освободил Торндайк.

‒ Какая кошмарная новость об этом старом бедном Николасе! ‒ прошептал он мне. ‒ У меня просто мурашки по коже.

Было очевидно, что моё описание увиденного сильно подействовало на Банди ‒ он был такой бледный, словно увидел привидение.

‒ Да уж, ничего приятного, ‒ согласился с ним я.

В этот момент Торндайк, уже приведённый к присяге, начал давать показания, и от дальнейшего обсуждения судьбы Николаса Фруда нам пришлось отказаться. Торндайк сухо и официально рассказал, как именно тело покойного попало в медицинский институт, и сопроводил свои показания предъявлением соответствующих бумаг и документов.

‒ Есть ли у вас сомнения относительно даты смерти этого человека? ‒ спросил коронер.

‒ Практически никаких, Ваша честь. Его видели живым 25 апреля, а утром 26 апреля он был найден уже мёртвым. Я прилагаю для суда копию протокола дознания, в котором указаны эти даты.

‒ Что ж, поскольку он умер ещё до исчезновения жены, я полагаю, мы можем больше не рассматривать его в качестве подозреваемого.

‒ Похоже, доктор Торндайк приложил много усилий, чтобы отыскать мистера Фруда, ‒ включился в обсуждение старшина присяжных. ‒ Он действовал по заданию полиции?

‒ Не думаю, что нас должно интересовать такое, ‒ ответил коронер, вопросительно посмотрев на Торндайка.

‒ Я действовал, ‒ сказал мой друг, ‒ по заданию частного клиента, желавшего расследовать все обстоятельства исчезновения миссис Фруд, установить, было ли совершено преступление, а так же попытаться найти всех виновных.

‒ От нас он это утаил, ‒ пробормотал Банди. ‒ Ты знал об этом, Джон?

‒ Честно говоря, знал, но по его требованию держал это в тайне, ‒ ответил я, и поймал укоризненный взгляд Банди. Сержант Кобблдик, сидевший невдалеке, тоже недовольно покосился на меня, но в этот момент коронер заговорил снова:

‒ Вы ознакомились с показаниями свидетелей, данными здесь вчера, доктор Торндайк?

‒ Да, у меня есть краткий отчёт о вчерашнем заседании, который я прочитал.

‒ Можете ли вы, по результатам ваших исследований, сообщить суду что-либо такое, что ещё не было рассказано нам ранее?

‒ Да, Ваша честь. Я только что исследовал обнаруженные останки и те предметы, которые были найдены ранее. Думаю, я могу предоставить суду дополнительную информацию о них.

‒ То есть, ‒ нетерпеливо перебил его судья, ‒ вы можете назвать нам причину смерти покойной?

‒ Нет, ‒ ответил Торндайк. ‒ Мои исследования касались главным образом её личности.

Судья разочарованно откинулся на спинку своего кресла.

‒ В принадлежности останков нет никаких сомнений, ‒ сказал он. ‒ Они были чётко идентифицированы как останки Анжелины Фруд.

‒ Значит, идентификация была проведена неверно, ‒ заявил Торндайк. ‒ Я свидетельствую под присягой, что Анжелине Фруд эти останки не принадлежат.

В гробовой тишине, воцарившейся в зале суда после этого неожиданного заявления, неуместно громко прозвучал удивлённый присвист сержанта Кобблдика. В меня же словно из пушки выпалили, и, обернувшись к Банди, я увидел, что и он окаменел от удивления тоже. Несколько секунд все молчали, а потом судья ‒ с видом явно озадаченным ‒ произнёс:

‒ Это… гм… очень сильное заявление, доктор Торндайк! Оно с очевидностью не соответствует всем фактам, которые мы здесь получили, и кажется совершенно невероятным, что вы произносите его с такой уверенностью ‒ особенно, учитывая состояние останков и продолжительность воздействия на них негашёной извести.

‒ Именно из-за этого воздействия извести я и могу говорить с такой уверенностью, ‒ ответил Торндайк.

‒ Я не вижу тут никакой связи, ‒ сказал судья. ‒ Не могли бы вы объяснить нам, как вы смогли определить, что это останки не Анжелины Фруд?

‒ Элементарно, Ваша честь, ‒ ответил Торндайк. ‒ Двадцать шестого апреля миссис Фруд была ещё жива. Предположительно, её тело было похоронено в стене на следующую же ночь. Но если бы это действительно произошло, то когда стена была вскрыта 20 июля, её тело было бы найдено неразложившимся и прекрасно пригодным для опознания!

‒ Но известь! Вы упускаете из виду то обстоятельство, что тело было засыпано известью! ‒ воскликнул коронер.

‒ Нет, ‒ ответил Торндайк. ‒ Как я уже сказал, именно это обстоятельство позволяет мне с полной уверенностью утверждать, что эти останки не принадлежат миссис Фруд. Да, существует широко распространённое мнение, что негашёная известь обладает свойством полностью сжигать и разрушать любые органические материалы, а особенно мёртвую человеческую плоть. Но это мнение абсолютно ошибочно! Негашёная известь вовсе не обладает такими свойствами! Напротив, она оказывает сильное консервирующее действия на любую органику. Гниение тел требует наличия влажности. Если же тело поместить в сухой материал, то гниение сильно задерживается или даже предотвращается вовсе, как мы можем наблюдать это у египетских мумий. Негашёная же известь имеет свойство поглощать воду, «гаситься», она делает все органические вещества, с которыми контактирует, совершенно сухими, действуя на них как эффективнейший консервант. Если бы тело миссис Фруд было похоронено три месяца назад в негашёной извести, к настоящему моменту она была бы более или менее мумифицирована. Её лицо не было бы даже частично разрушено, и его можно было бы без труда опознать.

Это заявление доктора все присутствующие выслушали с глубочайшим вниманием и со столь же глубочайшим удивлением. По лицам присяжных было, однако, заметно, что объяснение Торндайка они сочли неубедительным. Остался им недоволен и судья; после некоторого раздумья он, нахмурив брови, высказал свидетелю очередное своё возражение:

‒ Уверенность в разрушающих свойствах извести, ‒ сказал он со значением, ‒ не является ошибочной. Вспомните процесс над убийцей Криппеном. Тогда тоже был поставлен такой вопрос, и один из авторитетных учёных, профессор Пеппер, высказал своё экспертное мнение о том, что негашёная известь обладает именно такими разрушительными свойствами, и что если бы Криппен озаботился засыпать тело своей убитой жены, найденное полицией под досками пола, достаточным количеством извести, то это тело было бы полностью сожжено. Думаю, вы согласитесь, что от экспертного мнения такого человека, как профессор Пеппер, нельзя так просто отмахнуться!

‒ Вы правы, ‒ согласился Торндайк. ‒ Профессор Пеппер был одним из наших величайших медико-юридических теоретиков… хотя, я думаю, его взгляды часто отличались от тех, которых придерживались реально практикующие медицинские юристы. Но дело тут в том, что профессор Пеппер высказывал лишь своё мнение, не подкреплённое никакими неоспоримыми фактами. А с того времени его теория была много раз подвергнута экспериментальной проверке, и вот результат этих экспериментов уже как раз является не теоретическим мнением, а неоспоримым научным фактом.

‒ Какие это эксперименты вы имеете в виду?

‒ Первое исследование было проведено Альфредом Лукасом, директором государственной аналитической лаборатории в Каире. Он полагал, что этот вопрос может иметь большое медико-правовое значение, и что он должен быть окончательно решён. Лукас провёл ряд экспериментов, подробности которых он опубликовал в своей книге «Судебная химия». С вашего разрешения, я передаю суду экземпляр этой книги.

‒ Разве такое допустимо? ‒ спросил судью старшина присяжных. ‒ Полагаю, свидетель не может ссылаться под присягой на чужую книгу.

‒ При коронёрском расследовании такое допускается, ‒ ответил судья. ‒ Мы менее жёстко связаны правилами, чем, допустим, уголовный суд. Книга имеет отношение к расследованию, и я думаю, что нам стоит с ней ознакомиться.

‒ Я могу добавить, ‒ продолжил Торндайк, ‒ что я сам повторил эти эксперименты, и результаты их полностью подтвердились. Но, поскольку Альфред Лукас является признанным авторитетом в этой области, я прошу у суда разрешения процитировать несколько отрывков из его книги, прежде чем описывать мои собственные эксперименты.

Коронер разрешил ему такое, и Торндайк, открыв книгу на нужной странице, зачитал следующее:

«Испытания проводились на свежих тушках молодых голубей, которые были ощипаны, но не вскрыты, и которые были захоронены в ящиках с неплотно прилегающими крышками. Ящики были наполнены разнообразно: одни из них содержали просто сухую землю, в других содержалась, соответственно, гашёная известь, хлорная известь, негашёная известь и известь, только что загашенная водой. Тушки голубей были оставлены в ящиках на шесть месяцев, а сами ящики были помещены на крышу нашей лаборатории в Каире. По окончанию этого срока ящики были вскрыты и их содержимое проанализировано. Были получены следующие результаты: голубь, закопанный в простой земле, находился в очень плохом, разложившемся состоянии. Присутствовал сильный запах гниения, большая часть плоти исчезла. Однако, тушка голубя, который был захоронен в негашёной извести, напротив, оказалась в хорошем состоянии: кожа была сухой и твёрдой, гниения не наблюдалось, хотя само тело было неестественно сморщенным. Остальные три тушки не представляли для нас интереса, но я могу сказать, что ни одна из них не была в таком же хорошем состоянии, как та, что была захоронена в негашёной извести.»

‒ Прочитав отчёт об этих экспериментах, ‒ добавил Торндайк, ‒ я решил повторить их ‒ отчасти для проверки, а отчасти для того, чтобы самому получить прямое свидетельство о влиянии извести на трупы. Я использовал тушки только что убитых кроликов, удалив с них мех посредством бритья. Я поместил тушки в ящики, наполненные в соответствии с условиями эксперимента мистера Лукаса, и оставил их нетронутыми на шесть летних месяцев. Затем я эксгумировал и исследовал тушки. Кролик, похороненный в земле, почти полностью сгнил; тот же, который был закопан в негашёную известь, не имел запаха разложения, кожа его была неповреждённой, а тело осталось почти неизменным, за исключением того, что он было высохшим и сморщившимся, то есть ‒ мумифицированным. Эта тушка сохранилась гораздо лучше, чем любая другая из прочих ящиков.

Когда Торндайк закончил, повисло довольно неловкое молчание. Судья задумчиво потирал подбородок, а присяжные переглядывались с явным сомнением. Наконец, старшина присяжных выразил их общее мнение:

‒ Этот учёный джентльмен, надо сказать, хорошо объяснил нам, что известь не могла съесть тело жертвы. Но это произошло, мы видели останки своими собственными глазами. Что толку утверждать, что что-то не могло случиться, если оно уже случилось?

Пока старшина говорил, Торндайк достал из кармана записную книжку и автоматическую ручку, и принялся что-то быстро писать ‒ как я предположил, отмечая для себя возражения присяжных. Но ответить на них решил сам коронер.

‒ Доктор Торндайк утверждает, что эти кости не принадлежат Анжелине Фруд. И что найденное тело не было именно её телом.

‒ Но чьим-то же телом оно ранее было, ‒ не сдавался старшина присяжных. ‒ И негашёная известь уничтожила его, возможно это или невозможно.

‒ Это тоже верно, ‒ согласился судья. ‒ Разрушение этого конкретного тела представляется неоспоримым фактом. А так как одно человеческое тело похоже на другое ‒ по крайней мере, в химическом отношении ‒ то доктор Торндайк обязан объяснить нам и этот факт.

‒ Моё заявление касается только Анжелины Фруд, ‒ ответил Торндайк. ‒ В определённый день года она была ещё жива. Я не могу составить никакого мнения о состоянии мёртвого тела постороннего лица, найденного в городской стене.

Снова повисла неловкая тишина, а Торндайк, не обращая никакого внимания на скептические взгляды окружающих, закончив писать, сложил лист бумаги так, чтобы случайно развернуть его было невозможно, и написал на обратной стороне имя адресата. Затем он передал его своему соседу, тот отправил его по ряду дальше, и так оно дошло до меня. Я уже собирался распечатать записку, как вдруг с удивлением отметил, что адресовано оно было вовсе не мне, а «Питеру Банди, эсквайру». Я немедленно передал бумажку ему. Прочитав записку, Банди, в отличии от меня, не удивился ‒ нет, он выглядел абсолютно потрясённым. Вид его стал настолько необычным, что я, забыв о манерах, откровенно глазел на него. Сначала он покраснел словно помидор, потом тут же смертельно побледнел, и вдруг покраснел снова. В первый и единственный раз в жизни я увидел, что Банди буквально пришёл в бешенство. Но это выражение так же быстро пропало с его лица, как и проявилось. Глаза его блеснули, а губы сжались; с какой-то непонятной, кривой улыбкой он оторвал от письма чистый край и, нацарапав на этом клочке несколько слов, сложил записку и адресовал её доктору Торндайку. Затем он передал её мне, показав жестом, чтобы я отправил её дальше.

Когда записка, передаваемая по ряду из рук в руки, добралась до Торндайка, он кратко заглянул в неё и серьёзно кивнул Банди, а потом снова обратил своё внимание на старшину присяжных, который в этот момент доводил до сведения коронера общее мнение членов жюри.

‒ Присяжные хотят сказать, сэр, что доказательства доктора Торндайка не являются удовлетворительными. Они не согласуются с прочими доказательствами. Факты, которые здесь были нам предоставлены, таковы: 26 апреля Анжелина Фруд исчезла, и её больше никогда не видели живой. В ночь, следующую за датой её исчезновения, в стене было похоронено мёртвое тело. Три месяца спустя это тело было найдено. Оно находилось под слоем негашёной извести, которая разъела его до скелета. Этот скелет был осмотрен врачом-экспертом, который установил, что тело принадлежало женщине того же роста и возраста, как и у миссис Фруд. На этом скелете и рядом с ним были обнаружены предметы одежды, пуговицы и украшения, которые как это было доказано, принадлежали ранее миссис Фруд. Другие принадлежавшие ей предметы были ранее найдены в реке, и именно эти предметы отсутствовали на теле, найденном в стене. С учётом всех этих фактов присяжные считают, что нет никаких сомнений в том, что найденные в стене останки принадлежат именно Анжелине Фруд.

Когда старшина присяжных закончил говорить, судья со слегка озадаченной улыбкой повернулся к Торндайку.

‒ Вы слышали возражения присяжных, доктор, ‒ сказал он. ‒ Что вы можете им ответить?

‒ Я всё ещё остаюсь при своём мнении, ‒ ответил Торндайк. ‒ Старшина присяжных превосходно резюмировал всё существо дела, но его резюме не может оспорить моё утверждение, основанное на неоспоримых научных фактах: состояние останков в момент их обнаружения несовместимо с предполагаемыми обстоятельствами захоронения.

Судья изогнул одну бровь и поджал губы.

‒ Я с уважением отношусь к вашему экспертному заключению, доктор, ‒ сказал он. ‒ Но мы, кажется, столкнулись с дилеммой. Можно даже сказать, что мы находимся между Сциллой очевидных фактов и Харибдой научных доказательств. Можете ли вы вывести наш, так сказать, корабль из этого затруднительного положения?

‒ Я думаю, ‒ заметил Торндайк, ‒ что решить названную здесь дилемму нам мог бы помочь мистер Банди.

‒ Мистер Банди! ‒ удивлённо воскликнул коронер. ‒ Я не предполагал, что он тоже имеет какое-то отношение к этому делу! Вы можете что-либо сообщить нам, мистер Банди?

‒ Да, ‒ нервно ответил Банди. ‒ Полагаю, я в состоянии пролить свет на это дело.

‒ Почему же, во имя Господа, вы не сказали нам этого ранее?! Однако, лучше поздно, чем никогда. Суд немедленно заслушает ваши показания, мистер Банди.

После этих слов судьи Торндайк вернулся в зал, а его место у стола занял заметно смущённый Банди.

‒ Что ж, мистер Банди, ‒ сказал коронер, делая запись в протоколе, ‒ для начала сообщите нам своё полное имя.

‒ Свидетель не был приведён к присяге, ‒ со своего места напомнил судье Торндайк.

Коронер усмехнулся.

‒ Ах, да! Я и забыл ‒ мы же находимся в обществе авторитетных экспертов. Поэтому мы обязаны выполнять каждый судебный параграф до последней закорючки. Тем не менее, вы совершенно правы, доктор Торндайк. Имя свидетеля тоже может вдруг стать уликой.

После того, как Банди был должным образом приведён к присяге, судья с улыбкой продолжил:

‒ Теперь, мистер Банди, будьте предельно осторожны! Не забывайте, что вы даёте показания под присягой и должны говорить нам «правду, одну только правду и ничего, кроме правды». Итак, назовите суду ваше полное христианское имя.

‒ Анжелина, ‒ был ему неожиданный ответ.

‒ Анжелина! ‒ вскричал со скамьи для присяжных мистер Пилли. ‒ Да этого же не может быть! Ведь это женское имя!

‒ Предполагается, что свидетель знает собственное имя, ‒ возразил судья, царапая пером в протоколе. ‒ Итак, свидетель, вас зовут Анжелина Банди.

‒ Нет, сэр, ‒ ответил тот. ‒ Меня зовут Анжелина Фруд.

Судья отнял перо от бумаги, да так и застыл с открытым ртом; и все в комнате, включая и меня, в одно мгновение окаменели, как если бы мы увидали призрака. Но если неподвижные лица людей вокруг меня выражали разную степень удивления и недоверия, то моё собственное изумление, как я чувствовал, стремительно превращалось в убеждение и даже в уверенность. Каким бы поразительным ни было прозвучавшее только что заявление, я в тот же момент осознал, что эти была правда. Несмотря на всё внешнее несоответствие, во вспышке просветления я понял, что природа того тонкого влечения к обществу Банди, которое имелось у меня, вызывалась вовсе не обычной мужской дружбой. Внешность его обманывала меня, но подсознание моё давно уже узнавало в нём Анжелину.

Затянувшаяся пауза поражённого молчания, в продолжении которой свидетель ‒ или, скорее, свидетельница ‒ спокойно взирала на окаменевшую на своих местах публику через монокль, была, наконец, прервана судьёй-коронером, серьёзно спросившим:

‒ Это не шутка? Вы ответственно утверждаете, что вы ‒ Анжелина Фруд?

‒ Да, это так, ‒ было ему ответом. ‒ Я Анжелина Фруд.

Тут мистер Пилли на скамье для присяжных, похоже, совладал с изумлением и взволнованно уточнил:

‒ Мы правильно понимаем? Этот джентльмен утверждает, что он мёртв?

‒ Что ж, ‒ ответил коронер. ‒ Он с очевидностью не умер, и он заявляет, что не является джентльменом. Он говорит, что он ‒ леди.

‒ Но если он говорит, ‒ не унимался Пилли, ‒ что он ‒ это она… или, точнее, если она говорит, что это не он…

‒ Похоже, что вы сами запутались, Пилли, ‒ прервал его старшина присяжных. ‒ Всё выглядит так, что перед нами женщина, переодетая мужчиной, и занимающаяся здесь тем, что называется «практическим шутовством». Я предлагаю, Ваша честь, потребовать, чтобы она удостоверила перед присяжными собственную личность.

‒ Полностью согласен с вами, ‒ кивнул коронер. ‒ Идентификация необходима. Есть ли в зале человек, способный под присягой опознать этого… эту… эту персону? Может быть, мистер Джепп?

‒ Если можно, не беспокойте мистера Джеппа, ‒ поспешно сказала Анжелина. ‒ В этом нет необходимости. Если вы позволите мне сходить домой и переодеться, то я уверена, что миссис Гиллоу и доктор Стренджвей смогут меня опознать. Если нужно, то я могу принести ещё несколько фотографий для присяжных.

‒ Это представляется мне неплохим предложением, ‒ сказал коронер. ‒ Как посчитают присяжные?

‒ Это очень и очень приемлемое предложение, ‒ строго сказал Анжелине старшина присяжных. ‒ Отправляйтесь домой и оденьтесь прилично. Сколько времени вам потребуется?

‒ Я вернусь через полчаса, ‒ ответила Анжелина, и на этих условиях ей было разрешено покинуть зал. Со смешанными чувствами я наблюдал, как она взяла свою шляпу, надела перчатки и, помахивая тросточкой, внешне беспечно направилась к двери. На выходе из зала она на мгновение задержалась и бросила на меня быстрый, чуть насмешливый взгляд через монокль. Потом она вышла, и вместе с ней из моей жизни навсегда исчез мистер Питер Банди, мой добрый друг и хороший знакомый.

Глава 18. Нераскаявшаяся грешница

Как только за Анжелиной закрылась дверь, зал загудел от разговоров. Присяжные, пораженные только что произошедшим поворотом событий, столпились вместе и жарко обсуждали случившееся. Судья-коронер сидел с весьма задумчивым выражением лица, очевидно, напряжённо обдумывая юридическую сторону проблемы. Время от времени он с сомнением поглядывал на Торндайка, словно ожидая его разъяснений. Сержант Кобблдик поднялся со своего места и подошёл ко мне.

‒ Вот это оплеуха, доктор, не правда ли? ‒ проговорил он, улыбаясь. ‒ Она всех нас провела! Боже мой, вы только подумайте, как она, должно быть, потешалась, подбрасывая нам улики только для того, чтобы мы их тут же нашли ‒ и якобы сами! Вот что я называю мастерской работой! Надеюсь только, что она не попадёт из-за этого в неприятности, ‒ добавил он уже вполголоса.

Я взглянул на Кобблдика с признательностью. Сержант и всегда-то мне нравился, но сейчас он проявил такую доброту и душевную щедрость, к которой нельзя было отнестись иначе, кроме как с уважением и огромной благодарностью. Человек с мелкою душою на его месте был бы в ярости на Анжелину, но Кобблдик отнёсся ко всему произошедшему по-спортивному. Он не гневался, он восхищался. Природа неслучайно наградила его этим доброжелательным и всегда улыбающимся лицом ‒ оно отражало его внутреннюю суть.

В этот момент мистер Пилли, который, похоже, обладал особым даром всегда и всюду попадать впросак, весело сказал судье-коронеру:

‒ Что ж, Ваша честь, я полагаю ‒ на сегодня всё?

‒ Всё?! ‒ изумлённо воскликнул тот. ‒ Вы полагаете, что расследование окончено?!

‒ Ну, да! Мы ведь расследовали смерть Анжелины Фруд. Но если она жива, что же ещё нам тут делать?

‒ А как насчёт мёртвого тела в морге, Пилли? ‒ хмыкнул старшина присяжных.

‒ Ах чёрт, я и забыл о нём! ‒ озадаченно проговорил Пилли. ‒ Но это же тело миссис Фруд!

И он, похожий в этот момент на сову, растерянно захлопал глазами.

‒ Такого не может быть, поскольку миссис Фруд жива, ‒ напомнил ему судья.

‒ Но это обязано быть её тело! ‒ настаивал Пилли. ‒ Останки идентифицировали как принадлежащее ей, и там была её одежда и кольцо. Этот мистер Банди, должно быть, водил нас всех за нос и тут!

‒ С этим мёртвым телом, действительно, не всё ещё ясно, ‒ сказал судья. ‒ Мистер Пилли верно напоминает нам про кольцо и одежду. Похоже, миссис Фруд как-то замешана и здесь.

‒ Никаких сомнений, ‒ согласился с ним старшина присяжных. ‒ Она обязана знать, кем был этот мертвец и как это тело оказалось там, где оно оказалось. И ей придётся всё рассказать нам!

‒ Да, это так, ‒ раздумчиво кивнул судья. ‒ Но, возможно, доктор Торндайк тоже сможет что-то объяснить нам. Похоже, он знает об этом загадочном деле больше любого из нас.

Но Торндайка было бессмысленно принуждать к откровенности.

‒ Я всего лишь сделал предположение, которое оправдалось, ‒ сказал он. ‒ Представляется, что миссис Фруд хорошо знает, как останки попали в стену, и я оставляю ей рассказать вам об этом.

‒ Не думаю, что она расскажет нам всё откровенно, ‒ проговорил старшина присяжных. ‒ В этой части всё похоже на явный случай предумышленного убийства. Она откажется давать показания против самой себя.

Коронер был вынужден согласиться с его мнением: действительно, такая точка зрения представлялась очевидной. Мёртвое тело было найдено в одежде Анжелины, и это ясно указывало на её соучастие в преступлении ‒ если тут, и в самом деле, было совершено преступление. А другого объяснения этим фактам я найти был не в силах.

После этих слов старшины присяжных я почувствовал всё нарастающую тревогу. Что, если Анжелину, так сказать, «вытащили из могилы» только для того, чтобы тут же усадить на скамью подсудимых по обвинению в убийстве? Я не мог представить её виновной в каком-либо преступлении. Но она с очевидностью находилась в юридической ловушке, из которой я не видел выхода. Всё выглядело до крайности зловещим: её фальшивое исчезновение, её переодевание мужчиной, её подозрительное молчание во время расследования ‒ любой, кроме меня, посчитал бы всё это неопровержимым доказательством её вины. И чем больше я размышлял, тем более высокой казалась мне гора улик против Анжелины, грозившая вот-вот обрушиться и накрыть её с головою.

Звуки открывшейся двери и внезапного шёпота удивления, пробежавшего по залу, заставили меня обернуться ‒ это вошла Анжелина. Но перед нами предстала вовсе не та Анжелина, которую я запомнил! Исчез бледный цвет её лица, исчезли круги под глазами, печально опущенные уголки рта, исчезли даже её приметные чёрные брови! Розовощёкая, улыбающаяся, уверенная в себе, она выглядела непривычно высокой и импозантной; она невозмутимо прошла к столу судьи и остановилась в двух шагах от него, с полнейшим самообладанием глядя на ошеломлённых присяжных.

‒ Итак, назовите суду ваше полное имя, ‒ снова потребовал коронер.

‒ Анжелина Фруд, ‒ тихо ответила она, и голос её был голосом Банди.

Мистер Пилли тут же вскочил на ноги, кипя от возмущения.

‒ Это другой человек! ‒ закричал он. ‒ Прежний был маленьким мужчиной, а теперь сюда пришла высокая женщина! И причёска у него была короткая, а вы посмотрите на её локоны! Нельзя отрастить столько волос за двадцать минут!

‒ Очень даже можно, если у вас есть парик, ‒ вежливо возразила Анжелина.

‒ Мистер Пилли, я снимаю ваше возражение, ‒ сказал судья, пряча улыбку. ‒ Нас интересует теперь не мистер Банди, а миссис Фруд. Кто-нибудь в зале может опознать эту женщину?

‒ Я могу, ‒ сказал я. ‒ Клянусь жизнью, это Анжелина Фруд.

‒ А что скажет миссис Гиллоу?

Экономка оказалась одного со мною мнения и тоже опознала свою покойную хозяйку. Более того, она истерически расплакалась от радости и попыталась обнять Анжелину, но коронер весьма тактично не позволил ей этого.

‒ Теперь, миссис Фруд, ‒ продолжил судья, ‒ присяжные ожидают от вас объяснений в отношении тела женщины, которое в настоящий момент находится в морге, и которое было найдено в городской стене с некоторыми предметами одежды и драгоценностями, идентифицированными как ваша собственность. Вы знали, что в стене находится мёртвое тело?

‒ Да, ‒ ответила Анжелина.

‒ И вы знаете, как это тело оказалось там?

‒ Знаю. Это я его туда положила.

‒ Вы положили его туда! ‒ закричал Пилли, снова вскакивая. Другие присяжные тоже не удержались от возгласов. Коронер поднял руку, призывая к тишине, а затем спросил, глядя на Анжелину с удивлением:

‒ Вы можете сообщить нам имя этой покойной женщины?

‒ К сожалению, не могу, ‒ ответила Анжелина. ‒ Я не думаю, что её имя было кому-либо известно.

‒ Но… как она умерла ‒ это-то вы знаете?! ‒ изумлённо воскликнул коронер.

‒ Боюсь, что тоже нет, ‒ ответила Анжелина. ‒ Понимаете ли, я забыла об этом спросить.

‒ Вы забыли об этом спросить?! ‒ повторил судья с недоумением. ‒ Но… должны ли мы понимать это так, что причиной смерти этой женщины являетесь не вы ‒ да или нет? Разумеется, вы вправе не отвечать на этот вопрос, ‒ поспешно добавил он.

‒ Почему же, я с удовольствием отвечу, ‒ обаятельно улыбнулась ему Анжелина. ‒ Я не являюсь причиной её смерти.

‒ Получается, она уже была мертва, когда вы нашли её?

‒ Я вовсе не нашла её. Я купила её в магазине на Грейт-Сент-Эндрю-стрит. Я заплатила за неё четыре фунта четырнадцать шиллингов и три пенса, включая сюда два шиллинга и три пенса фирме перевозок Картера Паттерсона. Я принесла с собою их счёт.

Она вынула бумагу из кармана платья и протянула её коронеру; судья прочитал документ, нахмурившись и заметно подёргивая уголком рта.

‒ Я зачитаю это для присяжных, ‒ сказал он слегка неуверенным голосом. ‒ Счёт датирован девятнадцатым апреля и гласит: «Продано Оскаром Хаммерштейном, дилером по человеческой и сравнительной остеологии, Грейт-Сент-Эндрю-стрит, Лондон: один полный комплект человеческой остеологии, женский, разобранный и (по желанию покупателя) неотбелённый, стоимостью четыре фунта восемь шиллингов и шесть пенсов. Замена и закрепление отсутствующих зубов: один шиллинг и шесть пенсов. Упаковочный ящик: два шиллинга. Перевозка: два шиллинга и три пенса. Итого: четыре фунта четырнадцать шиллингов и три пенса. Получено наличными, с благодарностью, О. Хаммерштейн». Возможно, господа, вы сами захотите прочитать это.

Бросив быстрый взгляд на спокойно стоящую перед ним Анжелину, судья передал бумагу присяжным, и те изучили её в полнейшем молчании. Какой-то тихий булькающий звук заставил меня оглянуться: сержант Кобблдик, весь багровый, прижимал к лицу большой клетчатый носовой платок, а плечи его тряслись от едва сдерживаемого смеха.

Коронер повернулся к Торндайку.

‒ Согласуется ли объяснение миссис Фруд с результатами вашего осмотра останков, доктор?

‒ Вполне, ‒ с мрачной улыбкой ответил Торндайк.

Коронер записал этот его ответ и снова обратился к Анжелине.

‒ А эти предметы, которые были найдены вместе с костями, это вы их туда положили?

‒ Да, для большей реалистичности ‒ из-за извести, знаете ли. Пару клочков обгоревшей ткани и несколько пуговиц.

‒ И те находки, которые были сделаны у реки?

‒ Да, их тоже подбросила я. Конечно, с надлежащими мерами предосторожности.

‒ Что вы имеете в виду?

‒ У меня было не так много подходящих предметов, поэтому мне приходилось действовать экономно. С помощью карманной подзорной трубы я отыскивала на берегу подходящего человека, а затем роняла какую-нибудь из вещиц так, чтобы он мог её найти.

‒ И их тут же находили?

‒ О нет! Люди так невнимательны! Если этот человек не замечал подброшенной улики, то я дожидалась, пока он уйдёт, и снова забирала её ‒ для другого раза.

‒ Выглядит так, будто вы всё хорошо продумали, ‒ усмехнулся коронер. ‒ Но позвольте спросить вас, миссис Фруд, с какой целью вы проделали всю эту грандиозную мистификацию? Надеюсь, не из желания просто пошутить?

‒ О, вовсе нет! ‒ ответила Анжелина. ‒ У меня была очень серьёзная на то причина. Вы ведь слышали уже, что за муж у меня был. Жизнь с ним была невыносима. Я несколько раз сбегала от него, но он всегда находил меня. Поэтому я решила исчезнуть навсегда.

‒ Но вы могли подать прошение о раздельном проживании, ‒ заметил коронер.

‒ И могла получить отказ, ‒ ответила Анжелина. ‒ А если бы даже и не получила, что пользы было бы мне от разрешения жить отдельно? Всё равно мы остались бы связаны на всю жизнь! Я никогда не смогла бы снова выйти замуж, и вся жизнь моя была бы испорчена! Так что я решила исчезнуть полностью и навсегда, а позже начать жизнь заново ‒ на новом месте и под новым именем. И чтобы меня не разыскивали, я решила оставить… э-э… достаточно улик для коронерского расследования в надежде, что буду «похоронена», и над моей могилой появится памятник. Тогда никто уже не смог бы обвинить меня в двоемужестве. Если бы кто-нибудь в будущем и заподозрил такое, я всегда могла бы отправить его к могиле Анжелины Фруд на кладбище Рочестера.

‒ Но как вы собирались получить свидетельство о рождении на новое имя? ‒ спросил коронер.

Анжелина со значением улыбнулась.

‒ Думаю, что я нашла бы способ, ‒ заявила она.

‒ Нечего сказать, гениальная схема! ‒ сказал коронер. ‒ И один только доктор Торндайк узнал вас под маской мистера Банди. Как вы считаете, в чём вы ошиблись?

‒ Это как раз то, что я и сама хотела бы узнать, ‒ ответила Анжелина.

‒ Я тоже, ‒ заметил коронер, широко улыбнувшись. ‒ Но я не думаю, что это дело суда или присяжных. Однако, меня всё ещё беспокоит тот скелет, который вы нам подбросили. Полагаю, вы не можете сказать нам точно, откуда он взялся изначально?

‒ Торговец остеологией сказал, что его нашли в древнем захоронении. Конечно, я не знаю, говорил ли он правду.

‒ Что скажете, доктор? ‒ спросил коронер Торндайка.

‒ Я тоже думаю, что это древний скелет, ‒ ответил тот. ‒ Хотя и очень хорошо сохранившийся. Некоторые оригинальные зубы демонстрируют больший износ, чем то обычно для наших дней. Но я провёл лишь беглый осмотр.

‒ Я думаю, что для нашего разбирательства достаточно и этого, ‒ подытожил судья. ‒ Дело закрыто, и мы больше не задерживаем вас, миссис Фруд. Я не могу сказать точно, не совершили ли вы своей мистификацией какого-нибудь правонарушения. Если и да, то это в любом случае не забота коронерского суда. И я думаю, что выражу чувства всех присяжных, если скажу, что надеюсь, что власти не привлекут вас к ответственности. От вашей шутки никто не пострадал, и никаких судебных действий, похоже, больше не требуется.

Присяжные горячо согласились со словами судьи ‒ как и сержант Кобблдик, который, нарушая все приличия, даже воскликнул на весь зал: «Аминь, и да будет так!»

Мы задержались ещё немного, чтобы дождаться вердикта суда, и когда он был оглашён (в том смысле, что скелет принадлежал неизвестной женщине, умершей при неустановленных обстоятельствах), судья закрыл заседание, и мы встали, чтобы покинуть зал.

‒ Я приглашаю вас отобедать с нами, Анжелина, ‒ сказал я.

‒ Буду очень рада, ‒ ответила она, ‒ но не считаете ли вы, что было бы уместно пригласить ещё и мистера Джеппа?

‒ Конечно, ‒ согласился я, внезапно осознав всю магию чётных чисел. ‒ Тогда нас будет четверо, и приличия не будут нарушены.

Джепп дал своё согласие с не меньшим энтузиазмом, и мы, наскоро попрощавшись с Кобблдиком, вышли на улицу, чувствуя на себе взгляды всех горожан. Когда мы подошли к помещению конторы, Анжелина сказала:

‒ Я должна на минуточку подняться в свою комнату, чтобы привести себя в порядок. Я переодевалась довольно поспешно. Хотя это займёт лишь пару минут, вам не нужно ожидать меня.

‒ Тогда я с мистером Джеппом отправлюсь вперёд, ‒ предложил Торндайк, ‒ и сообщу миссис Данк, что мы ожидаем к обеду гостью, а Стренджвей пусть останется, чтобы, так сказать, отконвоировать преступницу.

Я с готовностью согласился с этим отличным предложением, и когда Джепп с Торндайком ушли, я последовал за Анжелиной вверх по ступенькам к двери и с улыбкой ожидал, пока она откроет дверь ключом. Мы вместе вошли в прихожую, а затем и в гостиную, где она задержалась на мгновение, оглядывая комнату с глубоким удовлетворением.

‒ Приятно снова вернуться домой, ‒ сказала она, ‒ и почувствовать, что вся суета осталась в прошлом.

‒ Надеюсь, что так, ‒ согласился я. ‒ Но теперь, когда ты дома, что ты можешь сказать о себе? Ты ведь миленькая маленькая плутовка, не так ли?

‒ Я большая и отвратительная обманщица, Джон, ‒ серьёзно ответила она. ‒ И я подложила тебе огромную свинью. Я не хотела этого делать, но обстоятельства меня вынудили. Сможешь ли ты простить меня?

‒ Боюсь, что смогу, Анжелина, ‒ сказал я. ‒ Потому что, видишь ли, я люблю тебя.

‒ Ах, я надеюсь, что это так, Джон! ‒ воскликнула она. ‒ Потому что, если это не так, то лучше бы мне поменяться местами с тем скелетом! Но ты уверен в этом?

Она подступила ко мне с таким очаровательно озорным видом, что я не удержался, чтобы не обнять её и не доказать свои чувства жарким поцелуем.

‒ Да, похоже, что ты не ошибаешься, ‒ признала она с лукавой улыбкой, а затем ‒ такими уж необъяснимыми созданиями являются женщины ‒ она вдруг с рыданиями уткнулась мне в плечо. Но это был лишь мимолётный летний дождичек. Ещё один поцелуй вернул нам солнечный свет, а затем она упорхнула, чтобы освежить свои щёчки и сделать их ещё более желанными мужскому сердцу.

Когда она через несколько минут вернулась ‒ само воплощение женственности и грации ‒ я нашёл её ещё прекраснее. Я снова подтвердил свои чувства к ней, и мы вышли на крыльцо как раз вовремя, чтобы встретиться там с миссис Гиллоу и ознакомить её с программой вечера.

‒ Хотя я и согласна служить объектом всеобщего интереса, ‒ сказала Анжелина, украдкой поглядывая на группу горожанок, глазевших на неё вовсе не украдкой, ‒ но не лучше ли нам будет не идти по главной улице, а предпочесть переулки?

‒ Это ничего не даст, дорогая, ‒ ответил я. ‒ Мы должны смириться. Не обращай на них внимания. Даже кошкам дозволено смотреть на королеву. Что касается меня, то мне их внимание даже нравится. Оно доказывает, какую блестящую сделку я заключил, обменяв Питера Банди на роскошную женщину.

‒ Ах, бедный Питер, ‒ задумчиво сказала Анжелина. ‒ Порой ему бывало грустновато, когда он смотрел на своего большого и красивого Джона, сознавая, что мужская дружба ‒ это всё, на что он мог рассчитывать. А его бедное маленькое сердце жаждало не дружбы, а любви! Так что, не нужно быть таким тщеславным, Джон, ты не единственный заключил хорошую сделку. Но вот мы и у твоего дома ‒ нашего дома, Джон, дорогой! Теперь это и мой дом! И ‒ о, боже! ‒ миссис Данк собственной персоной стоит на крыльце и ждёт, чтобы впустить нас!

‒ Что же ты сделала ей такого, что она тебя так ненавидит? ‒ спросил я.

‒ Я просто интересовалась её здоровьем при встрече! ‒ жалобно ответила Анжелина. ‒ Наверное, выбор слов был неправильным: «Вы ещё не окочурились?», и прочее в том же духе. И теперь, стоит лишь мне заговорить, она непременно узнает мой голос!

Когда мы приблизились, миссис Данк торжественно открыла перед нами двери и даже сделала попытку поприветствовать нас неуклюжим книксеном. Хоть она и была суровой старухой, в душе она глубоко уважала «господство» ‒ такое часто бывает со старыми слугами. Анжелина ответила ей любезной улыбкой и кротко последовала за ней вверх по лестнице к той гостевой комнате, которую миссис Данк приготовила для неё.

Джеппа и Торндайка я нашёл в библиотеке (доктор Партридж переделал под неё курительную комнату, и я не стал менять этого), а скоро к нам присоединилась и Анжелина. Она величественно вошла в комнату и сразу же направилась к Торндайку с видом весьма враждебным и вызывающим на бой.

‒ Ядовитый змей! ‒ воскликнула она.

‒ Отнюдь, ‒ с улыбкой возразил Торндайк. ‒ Вы должны быть мне благодарны за то, что я освободил вас из мышеловки, в которую вы сами себя загнали.

‒ Хуже, чем змея! ‒ настаивала Анжелина. ‒ Сначала сидеть в зале, наблюдая, как невинные люди один за другим попадают в мою ловушку, а затем, когда я уже считала, что они никогда из неё не выберутся, написать и передать мне такое! ‒ и она театрально извлекла из кармана платья листок бумаги, в котором я узнал записку Торндайка.

Я взял бумагу и прочитал:

«Вы сами видите, куда заводят нас улики. Обман не может продолжаться. В нём нет необходимости ‒ особенно теперь, когда муж ваш мёртв. Объяснения должны быть даны ‒ либо вами, либо мной. Я прошу вас объясниться и очистить своё имя. Дайте мне знать, что вы согласны.»

‒ Что за необычное послание! ‒ сказал я, передавая листок Джеппу. ‒ Но как, во имя всех святых, вы догадались, что Банди был Анжелиной?

‒ Да, как вы вообще додумались до такого своим змеиным умом, сэр?! ‒ воскликнула воскресшая покойница. ‒ Я требую объяснений!

‒ Я дам их вам после обеда, ‒ ответил Торндайк. ‒ Но взамен я тоже попрошу объяснить мне кое-какие детали.

‒ Хорошо, пусть это будет вечер взаимных признаний, ‒ согласилась Анжелина. ‒ Но вы начнёте первым. Иначе вы выслушаете меня и заявите, что вы это и так уже знали. И кстати, Джон, тебе лучше сейчас же пойти и тоже объяснить всё миссис Данк. Она определённо слышала сейчас мой голос.

Я горячо согласился с этим предложением и поспешил на кухню, чтобы сообщить миссис Данк все новости. Сначала она была явно шокирована моим рассказом, но яркое и подробное описание мужа Анжелины, которое я дал, внезапно полностью примирило её с произошедшим и даже вызвало глубокое понимание ‒ настолько глубокое, что я поневоле задумался о личности и характере покойного мистера Данка. Но любопытство её вышло растревоженным до последней степени, и, прислуживая за столом, она практически не отводила глаз от Анжелины, пока та, найдя такое пристальное разглядывание невыносимым, не вытащила вдруг ненавистный для старухи монокль в золотой оправе и не вставила его себе в глаз, сурово посмотрев на экономку сквозь стекло. После такого миссис Данк с тревожным ворчанием попятилась к двери и скрылась за нею, хрипло хихикая.

Обед прошёл празднично, поскольку все мы пребывали в приподнятом настроении ‒ в том числе и мистер Джепп, который, если и говорил мало, то восполнял недостаток слов улыбкою мощностью в сорок морщин, что делало его, вместе со вздёрнутым хохолком седых волос на голове, похожим на весёлого какаду.

‒ Вы помните нашу последнюю встречу за этим столом? ‒ спросила Анжелина. ‒ Помните, как я издевался над этим вот знаменитым экспертом и подначивал его, полагая, что я такой очень умный молодой человек и могу легко всех провести? И всё это время он знал, он знал! Но «ни слова не сказало варёное яйцо», как поётся в песенке! Ах, змея, ах, змеюка!

‒ Да вы своей болтовнёй не давали варёному яйцу и слова вставить, ‒ усмехнулся Торндайк.

‒ Ну, и что?! Зачем нужно было разводить такую таинственность? Почему нельзя было хотя бы намекнуть бедному Банди, что он заплывает за буйки?

‒ Моя дорогая миссис Фруд…

‒ Ох, зовите меня лучше Анжелиной, ‒ прервала она его.

‒ Спасибо. Итак, моя дорогая Анжелина, ‒ продолжил Торндайк, ‒ вы забываете, что я тогда ещё не знал, что именно находилось в стене.

‒ Боже мой! ‒ воскликнула она. ‒ Я совершенно упустила это из виду! Конечно, это могло быть… Боже милосердный! Как это ужасно!.. А если бы вы знали? ‒ спросила она после паузы, не сводя глаз с Торндайка.

‒ Я отказываюсь предполагать что-либо подобное, ‒ ответил он. ‒ Мои объяснения будут касаться фактов, а не гипотез.

На минуту за столом повисла тишина. Как и Анжелина, я пытался представить себе, как поступил бы Торндайк, если бы останки в стене оказались бы вдруг костями недавно убитого человека. Без сомнения, он горячо сочувствовал женщине, преследуемой мужем, но если бы она сама, защищаясь, убила бы кого-нибудь, разоблачил бы он её? Спрашивать о таком самого Торндайка было, разумеется, бесполезно. С тех пор я часто размышлял на эту тему, но так и не пришёл ни к какому заключению.

‒ Надеюсь, на следующие мои вопросы вы ответите более удовлетворительно, ‒ сказала Анжелина, ‒ но я пока не стану их задавать. Наслаждайтесь своим последним обедом перед казнью. Я говорю так потому, что собираюсь отрубить вам голову за эту записку.

И мы вполне мирно продолжили обедать, перемежая блюда весёлыми и вполне легкомысленными разговорами. Наконец обед закончился ‒ как заканчивается всё хорошее ‒ тарелки убрали, и миссис Данк, украсив напоследок стол графином портвейна для джентльменов и кофейной чашечкой для дамы, оставила нас, бросив в заключение на Анжелину последний взгляд, наполовину восхищённый, наполовину осуждающий.

‒ Теперь, ‒ сказала Анжелина, когда я налил ей кофе, ‒ как говорил морж плотнику, «пришла пора подумать о делах», но не о королях и капусте, а об экспертном расследовании личности некоего Питера Банди. Вы начинаете, сэр.

Глава 19. Объяснения доктора Торндайка

‒ Расследование этого дела, ‒ заговорил Торндайк, ‒ состоит как бы из двух частей: расследования самого преступления, и идентификации виновных. Между этими двумя частями имеются, конечно же, связи, но каждую часть лучше всего рассматривать отдельно. Начнём с преступления.

Что ж, как человеку, привыкшему иметь дело с миром криминального, данное преступление мне с самого начала казалось каким-то необычным. Исчезла женщина, принадлежащая к обеспеченному классу. Было похоже, что её убили, и это убийство, кажется, было совершено не в доме, а в каком-то более или менее общественном месте. Но в таких случаях, как правило, первым доказательством совершённого преступления является обнаружение трупа. Здесь же такого не случилось, но этой аномалии было сразу же дано правдоподобное объяснение: тело бросили в реку. Но и в этом случае оставалось необъяснимым, как могла брошка пропавшей женщины, ранее прикреплённая к одежде, быть обнаруженной на суше, а сумочка её, уже никак не прикреплённая ни к чему, вдруг оказаться в воде. Да и состояние самой сумочки мало соответствовало состоянию коробочки с пилюлями, которая в ней должна была находиться.

Коробочка, как представлялось, одиннадцать дней незамеченной пролежала у причала, к которому часто швартуются разные суда, где сходят на берег матросы, и где рядом на берегу целыми днями играют соседские дети. Коробочка не была грязной, из чего следовало, что она не попадала в воду, и её не брали в руки. Её обёртка не была повреждена, что говорило о том, что человек, доставший коробочку из сумки, должно быть, выбросил её, не открывая. Похоже, что содержимое её было грабителю неинтересно. Сама сумочка была найдена неподалёку под слоем речного мусора, который, однако, не был нанесён рекою ‒ ведь сумочка не была мокрой. Мусор этот не мог быть брошен сверху и человеком ‒ поскольку ведь невозможно забросать сумочку мусором, не заметив её саму. Сумочка ведь является ценным и приметным предметом! Следовательно, либо местонахождение сумочки обозначало место преступления, либо её специально принесли туда, чтобы выбросить. Но ни одно из этих предположений не представлялось разумным. Невиновный человек не принёс бы сумочку к причалу, чтобы просто выбросить дорогую вещь, если бы он мог её продать. А преступник бросил бы её не на берегу, а в воду, да ещё положил бы внутрь камень потяжелее, чтобы уж наверняка утопить её.

То есть, как вы видите, первые полученные улики были поразительно нелогичными. Они как бы намекали, что преступник пытается пустить нас по ложному следу. Даже обнаружение брошки говорило о том же: человек, который принёс её в ломбард, имел на носу большую родинку, а особую примету подобного рода не только легко изготовить искусственно, но она ещё и так бросается в глаза, что не позволяет смотрящему запомнить прочие черты лица. И она прекрасно отводит подозрения от всех других мужчин, таковой родинки не имеющих.

Теперь рассмотрим личность исчезнувшей женщины. Было известно, что она несколько раз уже пыталась сбежать от мужа, но всегда безуспешно ‒ он рано или поздно находил её. Вероятно, она недостаточно хорошо пряталась. Но у неё был понятный мотив и, так сказать, имелась склонность к побегу. Поэтому, с самого начала нужно было учитывать вероятность её исчезновения по собственной воле. И если посмотреть на дело с этой точки зрения, нелогичные улики вдруг становились вполне логичными! Например, шарф миссис Фруд был найден под рыбным ящиком: маловероятное место, если он попал туда случайно, но отличное место, если его хотели нам подбросить. Под ящиком шарф был незаметен, но его сразу обнаружили бы, случись кому-нибудь перевернуть этот ящик.

И в момент обнаружения шарфа стала проявляться ещё одна особенность: места находок как бы «ползли» вверх по течению реки, от Чатэма к Рочестерскому мосту. Тенденция эта обнаруживалась пока слабо, но я заметил её, когда отмечал на карте расположение улик. Брошка была найдена в Чатэме, сумочка и пилюли ‒ чуть выше по реке, а шарф уже почти возле пирса «Синий кабан». Это само по себе привлекло моё внимание, а когда первый ботиночек был найден за пирсом, второй ‒ ещё выше по течению, а булавка для шляпы ещё ближе к мосту, игнорировать такое стало невозможным. Естественного объяснения этому не было. Прилив приходит и уходит дважды в день, и предметы, унесённые водой, будут выброшены на берег выше или ниже того места, где они в воду упали ‒ в зависимости от направления приливной волны. Но наблюдавшаяся регулярность не объяснялась приливами, и была оттого весьма подозрительной. Когда же предметы стали обнаруживаться в переулке Блэкбой-лейн, это и вообще стало абсурдным. Как будто река пользовалась картой! Вот, взгляните-ка на эти мои пометки.

Торндайк разложил на столе крупномасштабную карту, на которой каждая «находка» была обозначена крохотным кружком. Они соединялись линией, которая, словно нитка ожерелья, вела от Чатэма вверх по берегу реки до переулка Блэкбой-лейн и дальше к развалинам стены.

Анжелина хихикнула.

‒ Честно сказать, я просто хотела облегчить жизнь бедному старому Кобблдику, ‒ сказала она. ‒ А то ему приходилось слишком далеко ходить. Кстати, змеиный эксперт, а кем был этот ваш частный клиент? Или, может быть, ты знаешь это, Джон? ‒ добавила она с ноткой внезапного подозрения, а потом воскликнула: ‒ Так вы оба составили против меня заговор! Ну и ну, никогда бы не подумала!.. Но я прерываю вас, милорд, скачите дальше, не останавливайтесь.

‒ Что ж, ‒ продолжил Торндайк, ‒ мы рассмотрели ту отдельно взятую часть расследования, которая касалась самого преступления. Любой опытный следователь заметил бы, что улики были фальшивые, и с каждой новой находкой это подозрение только углублялось. И такое предположение приводило нас к примечательному выводу: если кто-то подбрасывал нам улики, то этим занимался кто-то из местных жителей. Держите это в уме, когда мы будем говорить об установлении личности преступника. Но прежде чем мы углубимся в детали процесса идентификации, я хочу высказать некоторые общие соображения, которые объяснят нам, как подобный обман вообще стал возможен.

Когда речь заходит о переодевании и изменении внешности с целью выдать себя за кого-то другого, этот предмет часто понимают превратно. Несведущий человек считает, что обманщику требуется достичь максимального сходства с личностью, которую он копирует ‒ или, как в нашем случае, добиться абсолютного с ним различия. Но полностью походить на другое лицо совершенно невозможно. Любая имитация есть форма театра, блефа. Она действует путём внушения. А внушение осуществляется созданием вводящих в заблуждение обстоятельств, вызывающих у жертвы такое состояние ума, при котором убедительной выглядит даже весьма несовершенная имитация. Это всё чистая психология, и я могу только выразить своё восхищение тем, как мастерски Анжелина справилась с этой сложной задачей. Её имитация была действительно виртуозной. Но давайте рассмотрим её игру более подробно.

Мистер Банди, на первый взгляд, был мужчиной. Но если бы его поставили перед жюри из двенадцати сколько-нибудь наблюдательных присяжных и задали им прямой вопрос: «Это мужчина или женщина с короткими волосами, переодетая в мужскую одежду?», то они, вероятно, единогласно решили бы, что перед ними женщина. Но такой вопрос никогда не задавался, поскольку никто не смотрел на мистера Банди иначе, как на мужчину. От молодых джентльменов не ожидают того, что они окажутся переодетыми женщинами.

Затем рассмотрим положение Стренджвея, избранного невинной жертвой. Он приезжает в незнакомый город, чтобы вести дела с фирмой агентов по недвижимости. Он идёт в офис и находит там двух господ, чьи имена указаны на табличке снаружи ‒ они занимаются своими обычными делами. Он общается с ними обычным способом, и мистер Банди кажется ему обычным, ничем не примечательным молодым человеком. Позже он снова возвращается в ту же контору и снова разговаривает с Банди, который как раз собирается проводить его к миссис Фруд, чтобы познакомить его с этой дамой. Но Банди отвлекают другие дела. Затем, всего через несколько минут, Стренджвея отводят в дом миссис Фруд ‒ та сидит в полутьме и спокойно занимается рукоделием. Даже если бы миссис Фруд оказалась бы вдруг очень похожей на Банди, пришло бы Стренджвею в голову, что эти две разные личности могут оказаться одним и тем же человеком? Вспомните, он же оставил Банди в другом месте всего пару минут назад ‒ и вот перед ним миссис Фруд в интерьере собственной квартиры, да ещё выглядящая так, будто она провела там уже много часов. Очевидно, что ни одному мужчине и в голову бы не пришла такая мысль! Не было ничего, что могло бы заставить кого угодно хотя бы предположить такое.

Но, на самом деле, при поверхностном осмотре Анжелина на Банди вовсе и не походила. Они заметно отличались по размерам. Женщина всегда выглядит крупнее, чем того же роста мужчина. Банди был невысоким джентльменом, и, по причине отсутствия каблуков, казался даже ещё меньше, чем был на самом деле. Анжелина же производила впечатление высокой женщины, и казалась ещё крупнее из-за высоких каблуков и высокой причёски. Но даже и без учёта волос она выглядела выше мистера Банди минимум на два дюйма.

Лицо её тоже было непохожим. Волосы Анжелины были длинными и густыми, спадающими на плечи и закрывающими лоб и уши; волосы мистера Банди были короткими и зачёсанными к затылку. У Анжелины были густые чёрные брови; у Банди они были тонкими. Анжелина выглядела бледной, осунувшейся, с печально опущенными уголками рта и кругами у глаз, а мистер Банди был свежий, весёлый, улыбчивый и бодрый, и в глазу у него был монокль ‒ а этот зрительный прибор, знаете ли, удивительно сильно меняет выражение лица. Голоса и интонация у этих двух людей тоже были совершенно различны. Наконец, Стренджвей никогда не видел Анжелину при солнечном свете ‒ они всегда встречались в полутьме, скрывающей любые возможные ошибки маскировки.

И теперь в дело вступает эффект внушения. Стренджвей сначала познакомился с мистером Банди, а затем, отдельно от него, познакомился с миссис Фруд. Это были два различных человека, принадлежавшие к двум различным социальным группам. Стренджвей никогда бы не подумал о них вместе. Они были двумя его друзьями, не знакомыми друг с другом. В этом раздельном состоянии они утвердились в его сознании, а далее он просто привык думать о них как о двух различных людях. Эта привычка и станет впоследствии препятствием для любых возможных предположений об их общности. И здесь было очень важно, что Банди какое-то время «существовал» одновременно с Анжелиной. Если бы он появился позднее, уже после её исчезновения, сродство между ними было бы возможно заметить, и его непременно бы заметили.

Попутно я хочу отметить умеренность и рассудительность, проявленную Анжелиной в маскировке. Обильный макияж, парик, накладные брови, грим, фальшивый голос ‒ всё это было «подарено» временной миссис Фруд, в то время как Банди был вообще не загримирован ‒ разве что, носил монокль. Он просто был натуральной Анжелиной с короткими волосами и в облике мужчины. Даже голос его был настоящим, поскольку у самой Анжелины ‒ контральто, в низких своих тонах сходное с высоким мужским тенором.

Что ж, пока что я сказал достаточно об общих аспектах дела. Перейдём к собственной моей роли в нём. Поскольку я никогда не видел миссис Фруд, я, естественно, никогда не заметил бы в Банди никакого сходства с ней. Но, как и у Стренджвея, у меня тоже имелось начальное впечатление, что мистер Банди был мужчиной. Однако, психологически мы со Стренджвеем ‒ два совершенно различных типа. Я выработал в себе профессиональную привычку отбрасывать, насколько это возможно, все мысленные предубеждения; я стараюсь брать факты по отдельности и рассматривать их непредвзято, независимо от того, что они, как кажется, предполагают на первый взгляд. В тот момент расследования, когда я познакомился с Банди, у меня уже было понимание, что с этим делом ‒ что-то не так, что перед нами не настоящее преступление, и что уликами кто-то манипулирует.

Когда я впервые увидел мистера Банди и составил себе первое о нём впечатление, один или два примечательных факта привлекли моё внимание. Я заметил, что туфли его были почти без каблуков, и что некоторые его физические характеристики больше подходили бы женщине. Каблуки меня особенно озадачили. Если бы они были высокими, то в этом не было бы ничего странного ‒ мужчины небольшого роста часто стараются таким путём казаться повыше. Но почему явно невысокий мужчина ходит в туфлях на плоской подошве? Возможно и из-за больных ног, но я отметил этот факт и запомнил его для дальнейшего рассмотрения.

Второе, что привлекло моё внимание, было строение кистей его рук. Они были вполне женского типа. Конечно, руки у людей различаются, но всё же это был тот факт, который следовало отметить, и это наблюдение заставило меня взглянуть на мистера Банди немного более критически, после чего я обнаружил у него целый ряд других женских качеств.

Чтобы вам было понятнее, я кратко опишу сейчас менее очевидные различия между полами ‒ более очевидные, разумеется, легко изменить маскировкой. Эти различия можно разделить на две группы: одна касается распределения объёма, а вторая ‒ направления линий. Сначала поговорим об объёме. У различных полов его распределение тоже различно: например, у женщин основная масса сосредоточена в области бёдер и уменьшается кверху и книзу. Вся женская фигура, таким образом, как бы заключена в удлинённый эллипс. Та же тенденция относится и к отдельным членам. Конечности, массивные в местах соединения с туловищем, довольно равномерно сужаются к концам, похожим образом сужаются и ладони, да и пальцы их заметно сужаются от сравнительно толстого основания к заострённому кончику.

В мужской же фигуре расположение масс противоположно, отчего мужчина в целом напоминает песочные часы: узкая в тазобедренной области, его фигура сильно расширяется к плечам. Конечности мужчины почти не сужаются и оканчиваются сравнительно большими кистями и ступнями. То же самое и с ладонями: они практически квадратной формы, а пальцы их, за исключением указательного, у своего кончика такие же широкие, как и у основания.

Из второй группы различий, линейной, нам требуется рассмотреть лишь один или два примера. Общее правило состоит в том, что определённые линии силуэта у мужчин вертикальны или горизонтальны, а у женщины ‒ наклонны. Линия шеи у мужчины сзади почти прямая и вертикальная, а женщины демонстрируют тут элегантный изгиб. Угол нижней челюсти у мужчин почти прямой, а контур горла женщины составляет широкий тупой угол. Но наиболее заметное различие показывают уши: если описать вокруг уха эллипс, то у мужчин длинная его ось будет вертикальна, а у женщин ‒ с весьма заметным наклоном назад.

Держа в уме эти различия, давайте снова рассмотрим внешний облик мистера Банди. Его руки, как я уже сказал, были женского типа. Его ступни были слишком маленькими для мужчины, его уши были поставлены наискось, а линия горла была косая с открытым тупым углом. Его плечи, разумеется, были надставлены умелым портным, но в бёдрах он казался слишком широким для мужчины. То есть, можно было сказать, что те его физические характеристики, которые не были скрыты или изменены костюмом, были женскими. Это был настолько примечательный факт, что я даже начал спрашивать себя, не был ли мистер Банди, на самом деле, переодетой женщиной.

Я стал наблюдать за ним. Походка его была обычной, но движения его рук мало ей соответствовали. Он достаточно элегантно обходился с тросточкой, но у него не было того, говоря словами поэта, «врождённого изящества владенья, с которым трость есть продолжение руки». В наши времена искусство непринуждённо опираться на трость так же распространено, как и во времена доброй королевы Анны. Чтобы правильно обходиться с тростью, требуются годы практики, и любой поймёт это, посмотрев, скажем, на рабочего, совершающего воскресную утреннюю прогулку в обществе своего «ротанга». Банди не обладал этим бессознательным навыком. Движения трости он контролировал разумом, она не была частью его самого. Другой рукой он тоже помахивал на женский манер, по большой дуге, держа ладонь повёрнутой назад ‒ женщина делает так, чтобы не задевать рукою бедро. Мужчина же при ходьбе либо держит руку неподвижно, либо лишь слегка покачивает ею, повернув ладонь к себе. Это всё можно назвать мелочами, но совокупное их значение велико.

Кроме того, была ещё разница в умении держать себя. Конечно, Банди был по природе своей шутливо-ироничным малым, но молодой человек двадцати пяти лет не будет пытаться «ущипнуть» малознакомого пятидесятилетнего джентльмена, в то время как любая молодая женщина обязательно будет проделывать такое. «И очень правильно, ‒ добавил Торндайк, заметив, как порозовела Анжелина. ‒ Для молодой леди это комплементарное поведение, в то время как для юноши это было бы дерзостью. Несомненно, когда-нибудь равенство полов сотрёт это различие, но пока что всё обстоит именно так.»

‒ Равенство полов невозможно, ‒ сказала Анжелина. ‒ Оно так же невозможно, как и равенство классов. Социального равенства требуют низшие, подчинённые классы. Точно так же и женщины, которые требуют равенства с мужчинами, считают себя ниже мужчин, подчинёнными им. А нормальных женщин радует нормальное положение вещей.

‒ Слушайте, слушайте мудрость Анжелины! ‒ с улыбкой сказал Торндайк, воздевая палец к потолку. ‒ Но, возможно, она и права. Может быть, женщины, которые так стремятся встать на одну доску с мужчинами, просто проигрывают в конкуренции другим представительницам своего пола. Я не могу сказать точно, поскольку я никогда не был женщиной, в то время как преимущество Анжелины в том, что она может рассмотреть вопрос с обеих сторон.

Таким образом, первоначальные факты позволяют предположить, что мистер Банди был женщиной. Но, поскольку это представлялось маловероятным, мне требовалось продолжить расследование. На щеках и подбородке мистера Банди заметна была слабая синева, наводящая на мысль о таком росте бороды и усов, которая соответствовала бы его возрасту. Если эти следы растительности были настоящими, все остальные признаки можно было бы игнорировать ‒ мистер Банди, в таком случае, обязан был являться мужчиной. Но его щёки выглядели идеально выбритыми даже в семь часов вечера. Мои собственные щёки к этому моменту были уже шершавыми, как и подбородок Стренджвея ‒ такой же полагалось быть и коже мистера Банди, который с самого утра не имел случая побриться. Я тщетно размышлял, как я могу проверить такое, когда вмешалось Провидение.

‒ Я знаю, ‒ сказала Анжелина. ‒ Это был тот злополучный комар.

‒ Да, это был он, ‒ согласился Торндайк. ‒ И когда после укуса мы пригласили мистера Банди в кабинет доктора Стренджвея и рассмотрели место укуса в увеличительное стекло, убийство было раскрыто.

‒ То есть, вы заметили, что я не была бородатой женщиной из цирка? ‒ иронично спросила Анжелина.

‒ Дело даже не в этом, ‒ ответил Торндайк. ‒ Имелось нечто гораздо более убедительное. Как вы знаете, всё человеческое тело, за исключением ладоней, подошв на ногах и глазных век, покрыто лёгким пушком, технически называемым «лануго». Это такие крошечные, почти бесцветные волоски, очень близко друг к другу расположенные. Если посмотреть на силуэт человека против света, они создают этакий слабый ореол вокруг его контура. На лице чисто выбритого мужчины этот пушок, разумеется, отсутствует, так как он будет сбрит вместе с усами. Но на щеках мистера Банди лануго не был повреждён по всей синей области, и это означало, что синева была искусственной, была гримом. И это же делало практически бесспорной гипотезу о том, что мистер Банди был женщиной.

Но тут же возникал следующий вопрос: если Банди был женщиной, то какой именно? Анжелиной Фруд? Да, она пропала, но кто-то же подбрасывал нам улики! Этим лицом, вводящим в заблуждение полицию, была, скорее всего, сама миссис Фруд. Но если она пряталась поблизости, то она, скорее всего, как-то замаскировалась ‒ а в случае мистера Банди мы как раз и имели замаскированную женщину! Тем не менее, каким бы очевидным ни казалось такое предположение, оно же выглядело и совершенно невозможным: Стренджвей знал их обоих и считал их различными людьми, да и у меня из разговоров с ним сложилось впечатление, что он раз-другой видел их вместе. Такое, понятное дело, исключало бы их идентичность. Но он, как оказалось, никогда не встречал их одновременно, и его описание миссис Фруд ясно показывало, что она казалась ему совершенно непохожей на мистера Банди.

Следующим моим шагом была попытка выяснить, действительно ли эта замаскированная женщина была миссис Фруд. К счастью, у меня имелась возможность провести очень простой тест. Стренджвей дал мне фотографию, на которой был указан адрес ателье театрального фотографа, и от него я получил семь фотографий миссис Фруд в различных сценических костюмах. Позже Стренджвей переслал мне групповой снимок, сделанный фотографом мистера Уилларда у городской стены ‒ там имелся превосходный портрет мистера Банди. Из этой фотографии я вырезал небольшой квадрат с его лицом, пропитал бумагу маслом бергамота и закрепил бесцветным клеем на тонком стекле. Бумага стала совершенно прозрачной, и я получил своеобразный фотографический позитив. Я выбрал из фотографий Анжелины ту, где её поза была похожа на позу Банди ‒ практически анфас ‒ и обработал её аналогично. Затем я передал получившиеся два стекла моему помощнику, и он, поместив их в нашу большую фотокопировальную машину, сделал мне две копии, идентичные по размеру. С ними мы смогли провести несколько экспериментов. С портрета Анжелины я аккуратно вырезал лицо, оставив нетронутыми волосы и шею, и поместил за образовавшимся отверстием портрет Банди ‒ несмотря на монокль, было понятно, что это одно и то же лицо. Вы должны только помнить, что фотографии, которые я получил в ателье, были фотографиями настоящей Анжелины, а не той поддельной, с которой познакомился Стренджвей.

Этот первый успех побудил нас приложить ещё немного усилий. Мой помощник Полтон сделал две составные фотографии. На одной из них от Банди было только лицо, а волосы, бюст и шея принадлежали Анжелине. На другой было всё наоборот ‒ женское лицо на мужской голове. Монокль нам немного мешал, хотя и влиял мало: Банди носил его так умело, что он почти не изменял форму его брови. Тем не менее, для наших целей монокль следовало устранить, но поскольку живопись находилась за пределами наших умений, мы обратились за помощью к миссис Ансти, талантливой художнице-миниатюристке. Она «вынула» монокль из одного портрета и пририсовала его на другой. И теперь идентификация была завершена: портрет Банди-Анжелины был совершенно схож с её студийным портретом, а фотография Анжелины-Банди демонстрировала нам мистера Банди во всей его красе.

Однако, мы провели последний тест. Полтон уменьшил портрет Банди-Анжелины до кабинетного формата и сделал пару копий, которые я принёс сюда и показал Стренджвею, и поскольку он принял их за портреты Анжелины, я посчитал идентификацию завершённой.

‒ А как же та брошка на портрете? ‒ перебила его Анжелина. ‒ У меня никогда не было такой брошки!

‒ Я попросил миссис Ансти дорисовать брошь характерного дизайна, ‒ мрачно улыбнулся Торндайк.

‒ Но зачем?

‒ Чтобы, так сказать, «подчистить хвосты».

‒ Ах, понимаю! Ваши змеиные хвосты! ‒ воскликнула Анжелина.

‒ Вскоре вы всё поймёте, ‒ ответил Торндайк. ‒ Брошь тоже появилась не без причины. Но продолжим. С помощью фотографий личность мистера Банди была теперь установлена с полной уверенностью. Но для суда мои доказательства были малопригодны. Мне требовалось нечто поубедительней портретов, и ещё я хотел точно установить, как происходило переодевание. Я заметил, что Банди и Анжелина жили в двух соседних домах, соединённых крытой галереей. Но возможно ли было пройти по ней из одного дома в другой? Единственный способ установить факты ‒ это провести личный осмотр, и я решил совершить его. Попутно я питал очень слабую надежду отыскать в доме один или несколько отпечатков пальцев Анжелины, пригодных для идентификации. Я нашёл благовидный предлог для посещения комнат Анжелины вместе со Стренджвеем, и нам очень повезло, что миссис Гиллоу как раз уходила, и дом получался полностью в нашем распоряжении. Но эта удача не была единственной: в спальне мы обнаружили ещё и превосходно сохранившиеся отпечатки пальцев Анжелины на стакане для питья и на бутылочке с водой.

Осмотр кухни показал, что я был прав и в отношении возможности незаметного перехода из одного дома в другой. В обоих строениях обнаружилось по двери, ведущей в крытую галерею, и в обоих этих дверях врезано было по одинаковому «йельскому» замку, которые выглядели так, будто они открывались одним и тем же ключом. Сама галерея мало использовалась для хозяйственных целях, но пол между двумя дверями был сильно истоптан, и я нашёл множество отпечатков пальцев Анжелины на боковой двери её дома. В кухне был большой шкаф, тоже снабжённый «йельским» замком, и я предположил, что в этом шкафу находились вешалки с костюмами для переодевания: когда Анжелина была дома, в шкафу висел костюм Банди, а когда мистер Банди находился в конторе, там хранился женский парик, платье и пара дамских туфель.

Что ж, теперь мои доказательства были почти полными ‒ за одним исключением. Мне требовалось ещё получить комплект отпечатков пальцев мистера Банди, чтобы сравнить их с отпечатками пальцев Анжелины. Именно здесь мне помогла нарисованная брошь. Я знал, что когда мистер Банди увидит портрет с брошкой, которой у него никогда не было, его удивление и любопытство заставят его повнимательнее изучить фотографию. И он так и сделал. Когда я попросил Банди сравнить два снимка, он взял их по одному в обе руки, чтобы рассмотреть поближе ‒ и в этот момент оставил на них полный, хотя и невидимый набор отпечатков пальцев. Когда мистер Банди отправился домой, я осторожно отнёс фотографии к себе в комнату и обработал их порошком. Получив отчётливые отпечатки, я сравнил их деталь за деталью с отпечатками Анжелины, снятыми со стакана и бутылочки. Они оказались идентичны друг другу. Отпечатки пальцев Банди были отпечатками пальцев Анжелины Фруд.

Дело можно было считать закрытым; и если бы я знал, каковы были дальнейшие намерения Анжелины, я должен был бы уведомить Банди, что его «игра» закончена. Но я пребывал пока в темноте. Я не знал, подбросит ли нам Банди ещё и мёртвое тело, как он уже проделал это с прочими уликами, и если подбросит, то чьё именно будет это тело. Городскую стену я считал возможным местом для обнаружения трупа ещё с того дня, когда я услышал об исчезновении ключа от ворот. Узнал я так же и о странной истории с баржей Билла и негашёной известью ‒ истории, которую мистер Банди, похоже, воспринял всерьёз. Когда погоня за уликами привела полицию в переулок Блэкбой-лейн, я понял, что мои предположения оказались верными, и тело будет обнаружено в стене. Но что именно находилось в стене, я не знал, и должен признаться, меня это очень тревожило. Поскольку, если Анжелина восприняла байку моряка Билла как реальный прецедент и захоронила в извести настоящее мёртвое тело, её поджидала бы катастрофа. Для меня стало огромным облегчением получить отчёт Стренджвея о том, что найден был только скелет, потому что я в тот же момент понял, что это доказывает отсутствие реального преступления, совершённого миссис Фруд. Что ж, я рассказал вам всё, что хотел, и сейчас настала очередь Анжелины пройти в исповедальню.

‒ Похоже, мне и добавить-то нечего, ‒ сказала Анжелина. ‒ Такое ощущение, что я проделывала фокус с тремя напёрстками и шариком, но не заметила, что напёрстки оказались прозрачными. Но несколькими деталями я могу всё же дополнить эту историю. Эта схема впервые пришла мне в голову, когда я приехала в Рочестер, чтобы забрать завещанную мне собственность покойной родственницы. Я конфиденциально посвятила в свои планы дядюшку Джеппа, но он был настолько потрясён ими, что с той поры никак не может заставить свои волосы лежать ровно. Он и слышать о таком не хотел. Тогда я попросила его один раз отобедать с Николасом в Лондоне, и после этой встречи с моим мужем, Джепп был готов на всё. Но мне нужно было ещё подготовиться. Я попросила театрального мастера по изготовлению париков отрезать мои волосы и сделать из них парик. Я сказала ему, что получила мужскую роль, и буду играть её долгое время, а парик мне будет нужен для повседневной жизни. Ещё я заказала мужской костюм у театрального костюмера, и когда он был готов, я приехала в Рочестер в образе мистера Банди. Дядюшка Джепп к тому времени уже заказал новую табличку на дверь конторы. Соседние комнаты пустовали, поэтому мы обставили их для Анжелины, я надела парик и снова приехала в Рочестер, уже как миссис Фруд.

В тот момент третий акт пьесы я представляла себе лишь отрывочно. Я хотела организовать обнаружение улик возле реки, поскольку у меня был план купить мумию, одеть её в собственное платье и похоронить её в топком месте недалеко от берега, дать ей достаточно разложиться и потом обнаружить её. Но этот план мне не очень нравился. Я мало что знала о мумиях, а другие люди могли знать о них излишне много. Но и обойтись вовсе без мёртвого тела я не хотела. Моя смерть не должна была быть предположительной ‒ нет, я хотела настоящие похороны и надгробие.

В этот момент добрый ангел по имени Терсиваль ‒ он держит свою контору на улице Адама и Евы в квартале Адельфи, благослови его Бог! ‒ послал мне сюда доктора Стренджвея. Он показался мне превосходным зрителем для моей маленькой пьесы, и я весь свой талант направила на него. В образе мистера Банди я показала ему будущую его квартиру, вызвав одновременно на разговор, чтобы получше узнать тип его личности. В тот же вечер я встретилась с ним в конторе Джеппа и позволила ему предположить, что сейчас мы вместе отправимся к миссис Фруд. Затем я внезапно «вспомнила» о другой встрече, вышла из помещения конторы в коридор и, только за мною закрылась дверь, я бросилась вниз по лестнице в кухню, оттуда через боковую дверь ‒ в галерею, а по ней уже на кухню миссис Фруд. Там я молниеносно переоделась: натянула парик, надела платье, наклеила брови и припудрила лицо. Я взлетела по лестнице, зажгла лампу, бросилась в кресло и взяла в руки вязание. Не прошло и трёх минут, как появился дядюшка Джепп, приведший ягнёнка Стренджвея на заклание.

Тут же выяснилось, что мне повезло так, как я не смела и надеяться. Оказалось, Джон уже посещал меня в Лондоне и кое-что знал о моей ситуации, поэтому я тут же согласилась стать его пациенткой. Наблюдать, с какой обеспокоенностью бедный старина Джон выслушивал мои жалобы, было редким удовольствием. Я готова была расхохотаться ему в лицо, но всё же чувствовала себя настоящей свиньёй ‒ ведь Джон был таким милым и доверчивым мужчиной, настоящим джентльменом! Но раз уж я начала, мне требовалось продолжать.

Однако, жить двойной жизнью оказалось тяжёлой работой ‒ худшей из всех ролей, которые мне приходилось когда-либо играть! Мне приходилось то и дело бегать из конторы Джеппа в кухню миссис Фруд и готовить там разные блюда, которые я вовсе не собиралась есть ‒ просто для того, чтобы греметь там кастрюльками и запахом пищи напоминать миссис Гиллоу, что я действительно существую и чем-то занята. После этого мне требовалось переодеваться, бежать назад в контору и обкладываться бумагами, чтобы люди видели, что я работаю. Эта постоянная беготня причиняла мне кучу беспокойства и постепенно лишала меня сил. Для меня было большим облегчением узнать от моей лондонской подруги, мисс Камберс, что Николас уезжает в Брайтон, и я могу исчезнуть, не подставляя его. Думаю, мне не требуется объяснять вам дальнейшее, джентльмены. Ваше воображение вполне способно самостоятельно заполнить пробелы.

‒ То есть, ‒ уточнил Торндайк, ‒ человек с родинкой был…

‒ Тоже мною, ‒ ответила Анжелина. ‒ Костюм моряка я одолжила в театре. А родинку, разумеется, наклеила.

‒ Кстати, ‒ сказал Торндайк, ‒ а требовался ли вообще этот «мистер Банди»?

‒ Ну, мне же нужно было стать кем-то, чтобы подбрасывать улики и следить за ходом расследования! Другой женщиной я загримироваться не могла, поскольку для такого потребовался бы очень сильный макияж, который наверняка был бы замечен, да и быть обычной женщиной ‒ это невыносимо скучно. Тогда как для образа Банди, как вы правильно заметили, мне вообще не требовалось гримироваться. Когда я отрезала волосы и обзавелась костюмом и моноклем, у меня и вовсе не стало проблем, и я могла бы с комфортом прожить в облике Банди всю свою оставшуюся жизнь.

Мы помолчали.

‒ Что ж, ‒ заключила Анжелина, ‒ вот вам моя часть истории. И ещё, ‒ добавила она, внезапно изменив тон, ‒ я навсегда ваш благодарный должник, доктор. Вы сделали для меня гораздо больше, чем думаете сами. Ещё сегодняшним утром бедный Питер Банди влачил жалкое существование, находясь в постоянном страхе разоблачения и с ужасом глядя в будущее, в котором его не ожидало ничего, кроме пустой свободы. Но теперь я самая счастливая из женщин, потому что я соврала бы, если бы сказала, что сожалею о бедном Николасе. Я попрощаюсь с ним у гроба, устрою ему достойные похороны и буду вспоминать его таким, каким был он, пока не утонул в пучине порока. Но я искренне рада, что он ушёл из моей жизни, да и из своей тоже. И я никогда не узнала бы о его смерти, если бы не мудрость одного доброжелательного змея, который сделал меня свободной. И дал мне надежду на семейное счастье, вовсе и не догадываясь об этом.

‒ Вы уверены, что я ни о чём не догадывался? ‒ спросил Торндайк с лукавой усмешкой.

‒ Ну, я и сама не догадывалась, надо сказать, ‒ ответила Анжелина, улыбаясь ему в ответ. ‒ Вы, доктор, проницательная и наблюдательная змея, читающая в наших душах то, что сокрыто в них от прочих людей. Вероятно, эта змея действительно имеет право знать. Поскольку, человек дающий получает своё удовлетворение от того, что другие осознают ценность его подарка.

На этом и заканчивается Тайна Анжелины Фруд. И всё же это ещё не конец. В самом деле, конец истории ещё не наступил, ибо благословенные её последствия продолжают происходить и сегодня, расцветая, словно новые побеги на прекрасном розовом кусте. История превратилась в легенду, которая при рассказывании вызывает лишь озорную улыбку на лице, и которая, словно циферблат солнечных часов в нашем саду, признаёт лишь ясный свет дня. Миссис Данк, правда, всё ещё дуется на «мистера Банди», но её сдерживает личная привязанность к Анжелине, и почти ежедневно в наш дом прибывают корзины с цветами (а иногда даже с помидорами и капустой), доставляемые сержантом Кобблдиком в сопровождении его сияющей улыбки и добродушного его лица.

КОНЕЦ.

© Перевод с английского: Свен Карстен, 2021