Читать
Константин Федин "Вася"
Это было, когда немец наступал на Москву.
Вася запомнил сумерки, такие синие-синие, с одним розовым стеклом. Это то стекло, которое почему-то не замерзает в избе, а другие были покрыты елочками, звездами, папоротниками и синели с каждой минутой больше и больше. Он возился с котенком, все хотел положить его на спину, а котенок норовил перевернуться – смешной, однобокий; на одном боку рыжая шерсть его склеилась от смолы: он лазил в подпол и вымазался в смоле, когда еще было тепло.
В это время пришла мать – и прямо к сундучку.
– Ты оставайся с Васюткой, – сказала она бабушке, – а я уйду...
Бабушка начала плакать, а мать, молча, вынула из сундучка белье да красное платье, взяла целый каравай хлеба, затянула все в узел и пошла к двери. С порога вдруг обернулась, прижала Васю к себе так, что ссадила ему кожу на носу об новую овчину полушубка, и он вскрикнул:
– Больно, мам!
– Васютка, Васютка... – сказала она и опять пошла из избы.
– Ты бы взяла его с собой! – всхлипнула бабушка.
– Куда его, он замерзнет! – ответила мать и захлопнула за собой дверь.
Бабушка велела Васе лезть на печку и, пока темнело, прибирала в сундучке, а потом тоже забралась на печку.
– Не спишь? – спросила она.
Вася не спал. И она сказала:
– Когда они придут, ты только, знай, помалкивай.
– Кто придет? – спросил Вася.
– Немцы. Будут тебя спрашивать, а ты вот так вот разводи ручками: стало быть, что ты ничего не знаешь.
– Про что будут спрашивать?
– Все равно про что. Ты только разводи ручками: вот так вот; А спросят, сколько тебе лет, скажи – восемь.
– Мне десять.
– А ты скажи – восемь. Все лучше – немного помене.
– А про себя ты сколько скажешь?
– Сколько мне-то? Про меня, чай, лучше сказать поболе...
Вася услышал, как котенок бросился за мышью, и, полежав, сказал:
– Упустил.
– Пымает, – отозвалась бабушка.– Ты спи..
Тогда, уже в полной темноте, Вася шепнул бабушке:
– Я знаю, куда мамка ушла: воевать с немцами.
– Ну и помалкивай,– рассердилась бабушка. – Я что тебе сказала!
И Вася тоже рассердился на бабушку, поворочался и уснул.
А на рассвете он услышал мужские голоса, которые тарабарили непонятно и смеялись. Вася высунул голову из-за печки и увидел трех немцев. Они разделись, составили ружья в угол, выложили на стол всякую всячину из сумок, а один из них, черноволосый и черноглазый, с густыми усами, намыливал щеки белой пеной, обмакивая мазилку в Васину чашку с голубым ободочком.
Бабушка уже затопила печь. Один солдат ушел и долго не возвращался, а вернувшись, принес рябенькую курицу с перерезанным горлом, поднял ее над своей головой, и оба других солдата опять затарабанили и засмеялись. Черноусый посадил бабушку на лавку, велел щипать курицу. Вася сразу признал молодку – такие рябенькие, вроде цыцарок, выводились у соседей.
Пока бабушка ее щипала, немцы вынули из ящика трубу, похожую на козьи рога, только потолще и с тупыми концами, приладили ее на подпорку против того стекла, которое не замерзало, и стали поочередно глядеть в стеклышки под трубой.
Черный, отойдя от трубы, подошел к печке и увидел Васю.
– Н-на-на! – воскликнул он, прищелкнув языком.
Взяв Васю за руку, он стянул его на пол, присел на лавку, поставил Васю между своих раздвинутых колен и начал что-то выспрашивать. Вася ничего не мог понять и только смотрел на его черные усы, шевелившиеся, как веники, которые развязывают, а немец, прижав его локти к туловищу, все что-то талдычил непонятно. Наконец Вася разобрал слова:
– Папа, мама...
Он понял, о чем хочет знать немец, выпростал свои локти, развел руками, как его учила бабушка, и покосился на нее. Но она словно и не замечала Васю.
Немец легонько толкнул Васю, подвел его к трубе и велел смотреть в стеклышки. Вася ровно ничего не увидел и опять развел руками. Тут черноусый намусолил себе большой палец и провел пальцем по Васиному затылку против волос так больно, что Вася насилу удержался, чтобы не заплакать, и скорее опять полез на печь.
Солдаты велели бабушке спуститься в подпол и что-то приказывали ей, а она, выглядывая из подпола, мотала головой и твердила:
– А коли нет ничего, откуда я вам возьму?
Ее вытянули из подпола. Один немец спрыгнул туда, пошарил, достал корчагу, в которой засыпаны были золой яйца. Черноусый взял палку, стукнул бабушку по голове и закричал. Бабушка прикрылась платком.
«Вот была бы мама, – подумал Вася про черноусого, – она бы тебе...»
Солдаты стали вынимать из золы яйца. Черноусый засучил рукава, взял сковородку и принялся бить яйца. Вася насчитал ровно дюжину.
Так началась жизнь с немцами. В дверях, у косяка, стояла еловая палка с аккуратно отточенными сучками и с гладкой тяжелой шишкой вместо ручки. Палку эту скоро узнала вся деревня: черноусый брал ее с собой, а, если кто ему перечил, он пускал ее в ход.
Вася узнал, что рога со стеклышками называются стереотрубой, и научился немного понимать солдат.
– Васья, – звали они, – ком шау!
Это означало – поди погляди.
Вася подходил к трубе.
Когда первый раз он увидел в стеклышках заснеженный луг и в конце луга реденький березнячок с елочками вперемежку и когда этот хорошо известный Васе березнячок подскочил к самым глазам Васи близко-близко, он задрожал от радости и вспомнил маму, как она уходила в овчинном полушубке и с узелком: ему почудилось, что мама непременно откуда-то смотрит из березнячка и, может быть, уже рассмотрела, как Вася глядит на нее через стеклышки. Немцы допытывались от него, видит он или нет, и смеялись над ним, а он разводил руками, как учила бабушка.
Один раз немец пришел домой злой, хлопнул дверью и раздавил котенка. Другой солдат поднял котенка за хвост, помахал им над своей головой, как тогда рябенькой курицей, и бросил его на Васю. Котенку размозжило голову. Мертвый, он был все такой же однобокий, только бок его был теперь намазан не смолой, а кровью.
У Васи выступили слезы. Он понес котенка на улицу хоронить и, закапывая его в сугроб за сараем, ясно-ясно вспомнил, как играл с ним в тот вечер, когда ушла мама. В это время немцы вынесли из избы стереотрубу, установили ее на треножник за воротами и начали по очереди прикладываться к ней. Сначала они спорили, потом угомонились и попрыгивали с ноги на ногу, потому что мороз кусал очень сильно.
Черноусый посмеялся над Васей, передразнил, как он плакал о котенке, потянул его за нос и сказал:
– Нитшего, Васья. Ком шау!
Вася приложился к стеклышкам, опять увидел заснеженную равнину луга и за ней березнячок.
И вдруг у самого березнячка, в конце равнины, он заметил что-то странное. То здесь, то там пузырился снег: вскочит беленький пузырек над снегом, подержится, подержится и опять упадет. Потом целый рядочек пузырьков вскочит, появится и упадет.
И Вася чуть не вскрикнул, когда понял, что это лыжники в белых халатах двигаются цепью и то вскочат и побегут, то лягут в снег.
Немцы прыгали около Васи, грелись и пошучивали, а он, прижавшись к стеклам, смотрел, как далеко-далеко пузырится снег, и думал, как бы сделать, чтобы немцы не заметили, что такое там происходит у березнячка: наверно, там его мама.
Он потихоньку нажал валенком на одну ножку стереотрубы, увидел, что снег в стеклышках больше не пузырится, лежит ровно и оторвался от трубы.
– Нитшего, Васья? – спросил черноусый смеясь.
– Ничего, – ответил Вася и тоже засмеялся.
Немцы еще раз поглядели в трубу, ничего не увидели и, совсем заморозившись, пошли в избу.
Улучив минуту, Вася сказал бабушке, что он знает, что скоро придет мама.
– Я вот тебе! – припугнула бабушка. – Знаешь, так помалкивай!
И вот не успело стемнеть, как на реке внезапно затрещало, завыло, и немцы, все трое, схватив винтовки, неодетые, пояса через плечо, патронташи по карманам, вывалились на улицу. Треск и вой ненадолго прекратился, с реки прилетели разрозненные голоса:
– Ура-а!..
Немцы огрызнулись на этот крик из своих винтовок. Тогда на реке опять завыло и затрещало, и вой прошел несколько раз медленно по всей улице долгими вздохами и скрылся за деревней.
Рано поутру в избу явились два красноармейца в белых халатах.
Торопясь, сам себя перебивая, Вася рассказал им, что он еще вчера знал, что они придут, что он видел их через трубу, и спросил:
– Верно ведь, что теперь придет моя мама?
Про маму они ничего не могли сказать, а за то, что он догадался трубу сдвинуть с места, так что немцы ничего не увидели, похвалили его и трубу тоже похвалили, которую немцы впопыхах не успели захватить. Черноусый и палку свою еловую тоже оставил. И красноармейцы сказали:
– Давай, Вася, разделим с тобой трофеи пополам: мы возьмем себе стереотрубу, а тебе – палку.
На том и решили. Вася с красноармейцами сразу подружился и все, что знал про немцев, все им передал.
Один раз красноармейцы приходят и говорят:
– Половина немцев, которых мы из деревни прогнали, далеко не уехала – сидят на речке, в ольшанике.
– Зачем сидят? – спросил Вася.
– Понравилось у нас, вот они и сидят, – засмеялся один красноармеец, а другой спросил:
– Хочешь взглянуть? Пойдем!
Вася решил идти. Отпросился у бабушки за деревню, взял свой трофей – еловую палку – и пошел с красноармейцами на речку.
Прошли они недолго, с полчаса, знакомыми Васе местами. На повороте реки, где было много наезжено лыжами, красноармеец, с которым шел Вася, сказал:
– Это место мы их обошли, а вон там, пониже, в ольхе, они, видишь, сколько натоптали: думали окопаться.
Спустились в ольшаник и пошли по реке. Тут много было насорено ветками, весь снег был черный, кругом лежали поваленные деревья. Вася шел и постукивал палкой по деревьям, и стук подолгу держался в воздухе: сухая палка была звонкой.
– Видишь? – спросил красноармеец остановившись.
Вася сначала не понял, о чем его спрашивают. Тогда красноармеец приподнял его руку с палкой и показал на большую ольху, нависшую над рекой с берега. Вася посмотрел и обмер. Под корнем ольхи, повалившись друг на друга, спиной к спине, сидели два немца. Того, который сидел лицом к нему, Вася сразу узнал. Это был черноусый. Поземкой запорошило ему усы и одну щеку, волосы на голове его ершились, и он был почти такой, каким его Вася увидел первый раз в избе, когда он намылил щеки и брился, а потом ударил бабушку палкой. Он сидел, скорчившись, засунув пальцы в рукава куртки, и глаза его были наполовину открыты и мутно глядели на Васю.
– Это который у нас всех колотил палкой,– сказал Вася, оправившись от испуга.
– Отколотился, будет! – усмехнулся красноармеец.
Вася подошел к черноусому и стукнул его палкой по голове, и палка зазвенела в морозном воздухе, точно от удара по дереву.
– Ледяной, – сказал красноармеец.
– Нитшего, – проговорил, как немец, Вася и бросил прочь палку.
Она воткнулась в снег торчком, шишкой наверх. Вася долез до нее по снегу и хотел ее сломать о колено, но она не поддавалась. Вася вдруг со злобой сунул палку под ноги, втоптал ее хорошенько и, стоя на одном ее конце, изо всей силы потянул за другой вверх и переломил. Потом он далеко швырнул обломки, они зарылись в сугроб без следа, а Вася, не оглядываясь, пошел назад в деревню.
У околицы ему встретилась толпа мальчишек.
– Васютка, – закричали они, – катись домой, мать вернулась с партизанами! А мы – на реку – смотреть мороженых немцев.
Вася надвинул шапку и опрометью бросился вдоль деревни к своей избе.