Читать
Юрий Герман "Петька"
Выйдя из машины и доложив майору Синцову все, что положено докладывать начальнику, Иванов потолковал с техниками, которые считали пробоины в плоскости, и сокращая от нетерпения путь, зашагал снежной целиной к землянке. Сегодня был почтовый день, и кто его знает: вдруг и в самом деле письмо?..
В землянке горела сильная лампочка, и Иванов заметил, что лейтенант Кухаренко сразу же отвел в сторону глаза. Значит, почта была, но ему письма нет.
Поговорили о сегодняшних полетах, о сводке, о Ленинграде. Иванов хмурился, пил чай, думал о своем. Потом спросил:
– Никто из наших ничего не получал?
«Наши» – это были те самые, семьи которых остались на территории, оккупированной немцами. Кухаренко теперь не принадлежал к «нашим» – его жена нашлась.
– Нет, – сказал Кухаренко, никто ничего не получал, так что я лично думаю, отчаиваться никогда не следует, может еще и вырвалась.
Глаза Иванова засветились. Ему так хотелось, чтобы разговор об этом продолжался…
Слушая Кухаренко, Иванов согласно и понимающе кивал головой, поддакивал, а иногда вставлял свои замечания. Так они говорили до тех пор, пока из соседнего отделения не открылась дверь.
– Пожалуйста, сюда, товарищи! – простуженным голосом сказал капитан Хромов. – Тут у нас гость прибыл, вас просят.
В отделении капитана Хромова стояло и сидело несколько летчиков, и было так тесно, что Кухаренко и Иванов едва втиснулись и тотчас же отыскали гостя. Это была небольшая девушка в теплом платке, очень румяная, с длинными ресницами и насупленными бровями. Она писала самопишущей ручкой на большом листке бумаги, а летчики диктовали ей свои фамилии, и в голосах у них было что–то не совсем обычное, немного даже торжественное. Девушка писала и деловито спрашивала:
– Какую сумму желаете переводить? Аттестат или деньгами будете переводить? Кто следующий?
– Следующие Иванов и Кухаренко, – сказал капитан Хромов. – Только они еще не знают, в чем дело.
Девушка отложила свою самопишущую ручку и стала объяснять, что по инициативе некоторых командиров многие товарищи усыновляют сейчас детей, потерявших родителей по вине фашистов.
– Я лично, – продолжала девушка, – представитель Детского дома имени товарища Крупской.
– Все понятно, товарищ Мухина, – сказал капитан Хромов, – короче – сироты! Кто желает, может усыновлять. Желаете, лейтенант Кухаренко?
– Желаю, товарищ капитан, – сказал Кухаренко.
– Мальчика или девочку?
– Все равно, сказал Кухаренко. И улыбнувшись, добавил:
– Покурносее чтобы ребенок! Мы с женой очень курносых ребят уважаем.
Потом записали и Хромова.
Через несколько минут очередь дошла и до Иванова. Очень волнуясь, он сказал:
– Да, прошу меня тоже зачислить, передаю аттестат полностью.
– Не зарывайтесь, Иванов, сказал Хромов, – что значит полностью? А сами на что будете жить? Семьдесят пять процентов он вносит.
Мухина все писала. Кончик носа у нее стал блестеть, на лбу выступил пот.
– Особые замечания будут? – спросила девушка.
– Да, – смущаясь, сказал Иванов, – попрошу заметить: если будет мальчик по имени Петр, Петька, то его мне… Так сказать, в усыновление. По возможности!
– Редкое имя, – с сожалением в голосе сказала Мухина, – не знаю даже, что и делать. Юриев у нас много, Май есть, Электрон даже, а вот Петька… Не припоминаю, есть или нет.
– В общем, это неважно. Это я так, совершенно между прочим.
– Не обязательно?
– Нет, конечно.
В землянке стало совсем тихо. Все понимали, почему Иванов сказал насчет Петьки.
Через несколько дней летчики получили пачку писем из Детского дома имени Крупской. Большими крупными буквами Мухина писала каждому в отдельности. Хромову она писала, что он получил мальчика Юрия, четырех лет, характер веселый, шалун, выговаривает все буквы, но после «эр» обязательно прибавляет «эл», например, не сковородка, а «сковорлодка», не граната, а «грланата». Хромов, прочитав эти строчки, захохотал.
– Это как же понять, товарищи командиры? Это значит, я теперь не капитан Хромов, а какой–то бог его знает «Хрломов? А? Сковорлодка… Скажи, пожалуйста!
Кухаренко получил курносого Петра полутора лет, Иванов – Сергея. В письме Мухина писала, что так как желание насчет имени было не обязательным, а Кухаренко настаивал на курносом ребенке и значился в списке раньше Иванова, то Петр теперь усыновлен Кухаренко. Дальше шли подробности насчет Сережи: блондин, голубоглазый, серьезный, до сих пор не может опомниться от того, что пережил….
Через неделю Иванов был командирован в город Н. От 14. до 17.00 оказалось свободное время, и, побрившись в штабной парикмахерской, он поехал в Детский дом имени Крупской.
Няня провела его в приемную. Он сел на стул возле окна и стал ждать своего Сережу.
Наконец матовая стеклянная дверь отворилась, и няня ввела в комнату голубоглазого худенького мальчика.
– Вот, – сказала она, – вот вам Сереженька.
И, вложив руку мальчика в большую, сильную руку лейтенанта, быстро и тихо вышла, утирая на ходу слезы.
Несколько мгновений Сережа стоял перед летчиком, потом Иванов сказал ему: «Иди, брат, сюда», – и посадил его на колени, не выпуская теплой ладошки мальчика. Сережа сел и притаился как мышь. Сердце у Иванова билось так громко, что он слышал его удары и слышал, вернее, чувствовал рукой, как колотится маленькое сердце человека, сидевшего у него на коленях. Сережа молчал. Иванов тоже молчал, но сильные руки его все крепче и крепче приживали к груди тело Сережи, из глаз внезапным и неудержимым потоком полились едкие горячие слезы, в груди захрипело. Иванов попытался отвернуться, но не успел. Сережа увидел искаженное горем лицо, вцепился пальцами в гимнастерку у плеч, сказал: «Дяденька, ну, дяденька!» – и сам заплакал, глядя в глаза Иванову, и все теснее и теснее прижимался к нему.
Через несколько минут Иванов поднялся. Слезы облегчили его, теперь ему стало вдруг легко и спокойно на сердце. Сережу он держал на руках и вместе с ним пошел к двери, чтобы выполнить поручение капитана Хромова и Кухаренко – посмотреть их детей и доложить «подробно, толково и серьезно», как приказал капитан.
В дверях он встретил Мухину, и она тотчас привела ему того самого Юрия, который, который вместо Хромов говорил «Хрломов». Пока Иванов говорил с капитановым мальчиком, няня привела курносого Петю и сказала:
– А вот Петя, посмотрите, пожалуйста,
Что–то больно кольнуло Иванова, он вскрикнул и рванулся: перед ним на полу, насупленный и чем–то недовольный, стоял его Петька – один Петька из тысячи Петек, неподражаемый, курносый, лопоухий, стоял и собирался зареветь. Иванов задохнулся, попытался поставить Сережу на пол, но тот вцепился в его шею, что было сил, и не отпустил.
– Час от часу не легче, – сказала няня, – ваш, что ли? Опознали?
А мать где? – хриплым голосом спросил Иванов. – Жива?
– В больнице она тут, – сказала Мухина, – сейчас можно к ней поехать. Ничего, поправляется. Так ваш он, что ли? Вы хоть скажите!
Но Иванов не сказал. Он поставил Сережу, у которого дрожали губы, и быстро пошел из комнаты, дошел до середины, круто обернулся, посмотрел на Сережу, на Петьку и выскочил в раздевалку.
…Ночью, сонная, уже другая няня отворила ему тяжелую парадную дверь. Он спросил, где дети. Она поглядела на него как на сумасшедшего и сказала, что в эту пору все дети обычно спят.
– Это правильно, – поспешно согласился Иванов, – это точно. А товарищ Мухина тоже спит?
Мухину няня разбудила, и та вышла к Иванову.
– Нашли жену? – спросила она.
– Точно! – последовал ответ. – Теперь уже поправляется.
Помолчал и быстро добавил:
– Мы с женой решение приняли такое: хотя Петька мой нашелся, Сергея мы также усыновляем. Потому что Петька, по правилам, никем не может быть усыновлен, он ведь не круглая сирота, это жена моя просто так думала, что я уже на свете не живу и что пусть, коли она помрет, его летчики возьмут. Так что решение наше насчет Сережи не изменилось. А что касается до Кухаренко, то я так думаю, что ему ребенок еще найдется, кроме моего Петьки!