РАЗДЕЛ II. ИСТОРИЧЕСКИЕ ТИПЫ КУЛЬТУР
Глава 6.
Культура Архаики, миф и ритуал
Одно из фундаментальных свойств жизни — непрерывность. Непрерывность существования своего вида люди осознают как непрерывность человеческой истории. Не вполне ясно, только, с какого момента ее начинать. Если, как мы знаем, далекими предками современных людей были некие, похожие на обезьян, человекообразные животные — «гоминиды» (от лат. homo — человек + гр. eidos — вид, форма), то это значит, что человеческая история должна быть представлена как, своего рода, «цепочка жизни», по которой вид homo sapiens, т.е. «человек разумный», к которому мы принадлежим, некогда вышел из звериного мира и, преодолевая свое животное состояние, вступил на путь, ведущий к дальнейшим непрерывных изменениям в себе и в условиях своего существования. Таков самый общий взгляд на историю человечества.
6.1. Начало истории и проблема антропогенеза
Непрерывность этой цепочки имеет то реальное значение, что все последующие ее звенья (последующие поколения людей) в той или иной мере зависят от предыдущих, наследуя приобретенные ими свойства и условия существования, ими созданные. Вот пример. Широкое и, между прочим, недоступное в таких масштабах никакому другому виду животных, расселение гоминид во всех климатических зонах Земли, потребовало от них биологического приспособления (адаптации) к разнообразным природным условиям: пониженному атмосферному давлению в высокогорьях, высокой температуре в экваториальном поясе Земли, к низким температурам в высоких географических широтах и т. п. Успешное приспособление различных групп пралюдей к определенным гео-климатическим условиям генетически закрепилось в так называемых «адаптивных типах», своеобразие которых ощущается в расовых различиях и сегодня.
По данным палеоантропологии (от гр. palaios — древний + гр. anthrophos — человек) — науки, изучающей костные остатки ископаемых людей, особенности строения человеческого тела складывались постепенно. При том, что в настоящее время сравнительно-анатомических отличий человека от животных насчитывается несколько сот, важнейшие из них выражены термином «гоминидная триада»: прямохождение — свободная верхняя конечность — развитый головной мозг. Эта триада связана взаимозависимостью ее элементов. По-видимому, раньше всего человекообразные выделились тем, что овладели прямохождением. Найденные в глубоких археологических слоях фрагменты скелетов ископаемых пред-людей, свидетельствует о том, что более двух миллионов лет назад эти прямоходящие особи уже существовали. Их передние конечности, освободившиеся таким образом от опорной функции, могли впоследствии стать руками.
Мы не знаем, сколько времени пред-человек овладевал прямохождением. Но если исходить из того, когда этот результат, по современным представлениям, окончательно установился, то можно сказать, что для полной анатомической перестройки кисти из животной формы в человеческую (включая, например, установление противостоящего другим пальцам положения большого пальца руки) потребовалось еще никак не менее полутора миллионов лет.
Если бы передние конечности прямоходящих были просто не заняты, они претерпели бы обратное развитие (бездействующие органы, как известно, со временем атрофируются). Но эволюция руки, очевидно, направлялась вновь найденным ее предназначением: удерживать пригодные для того предметы в качестве средств обороны и нападения, охоты, раскапывания или других форм добывания пищи. Систематическое употребление подручных средств, вероятно, важнейшие отличие гоминид от известных нам животных, например, от высших обезьян, которые тоже иногда используют эти средства в конкретных ситуациях, но, как правило, предпочитают пользоваться органами собственного тела (например, могут угрожать противнику палкой, но, если дело дойдет до драки, пускают в ход не палку, а когти и зубы).
Управление сложнодействующими верхними конечностями требовало соответственно и более сложной работы мозга. Сравнение ископаемых форм пред-людей, относящихся к разным моментам этого длительного периода показывают в целом тенденцию к нарастанию массы мозга и перестройки его структуры так, что, благодаря ускоренному развитию некоторых его отделов, она стала приближаться к структуре мозга современного человека. В ходе эволюции мозг и рука должны были развиваться в тесном взаимодействии. Естественный отбор должен был оставлять больше шансов потомству тех особей, которые лучше оперировали рукой, иначе говоря, тех, чей мозг оказывался более совершенным в управлении ею.
Систематическое употребление предметов может сделать процессы жизнеобеспечения значительно более эффективными. Но тут возникает барьер, который не может преодолеть в одиночку мозг ни одного животного, в том числе и человека: как сохранить вновь приобретенный навык и передать его от одной особи к другой, от одного поколения к другому? В животном мире основные жизненные навыки передаются генетически. Иногда эти сложные и целесообразные навыки поражают своим совершенством — но только в тех условиях, для которых они выработаны. При изменении условий эти навыки оказываются бесполезными, но не исчезают. Например, домашний кот умеет закапывать свои экскременты в земле или в песке, но он совершают все те же движения, если экскременты оказываются на асфальте или даже на паркете. С другой стороны, мы не ожидаем от животных, обученных в цирке какому-нибудь сложному трюку, что они смогут передать этот навык потомству.
Иное приходится предполагать относительно гоминид. Археологические находки свидетельствуют, что гоминиды, используя подходящие (найденные или, позже, приспособленные) природные элементы — камни, кости, вероятно, и ветви деревьев, начали овладевать несложными приемами деятельности, которые, однако, уже не могли быть удержаны генетической памятью, которая приспособлена фиксировать только очень медленные и постоянные изменения в самом организме. Передача умений могла происходить только в коллективах (стадах) гоминид, где младшие, соучаствуя в общей жизни, естественно становились носителями воспринятых навыков — охоты и разделки зверя, поддержания огня, обороны и нападения. Можно догадываться, что именно так стала формироваться еще одна форма памяти — память коллективная, аккумулирующая опыт сообщества, опыт не биологической, как у всех животных, а социальной адаптации к требованиям и условиям, заданным средой обитания гоминид.
Можно утверждать, что наиболее значимым в ранней истории человечества был тот факт, что с какого-то момента биологическая адаптация пралюдей стала все больше замещаться адаптацией внебиологической. Изменения анатомического строения и физиологических функций, обычно наступавшие у новых поколений тех или иных видов животных в ответ на требования среды обитания, у пралюдей затормозились. Очевидно, 30—40 тысяч лет назад человек приобрел современный вид, и все дальнейшие шаги его адаптации осуществлялись путем применения искусственных средств: использования шкур животных, хранения огня и тепловой обработки пищи, целенаправленной обработки камня для последующего использования обработанных камней в качестве орудий — наконечников для копий, скребков, ножей и т. п.
Сам по себе этот переход — можно сказать, от человекоподобного животного к животноподобному человеку — остается в нашем представлении довольно загадочным и невнятным. Дело в том, что использование искусственных средств адаптации предполагает соблюдение сразу нескольких условий, отсутствующих в животном мире. Во—первых, как уже сказано, тот факт, что человек начал создавать навыки действий, животным вообще неизвестные, например, навыки хранения и добывания огня, указывает, одновременно, и на умение передавать их путем обучения, т. е. путем непосредственного заимствования от другого человека, который таким навыком владеет. Во-вторых, сохранение и передача искусственных средств поддержания жизни были бы невозможны при условии одиночного существования людей, они осуществимы лишь в коллективных (групповых) формах жизни. Далее, в-третьих, сохранение стабильных человеческих коллективов требовало устойчивых коммуникативных средств и навыков, т.е. создания языковой системы — пусть примитивной, но достаточной для координации все усложняющихся коллективных действий.
Групповые (стадные) формы жизни известны у разных видов животных, в т. ч. и у обезьян. Но на вопрос, как и почему некогда в глубоком прошлом стада некоторых видов обезьян стали превращаться в группы очень примитивных людей, ясного и согласованного ответа у антропологов нет. Этот вопрос, формулируемый как «проблема антропогенеза» (гр. anthrophos — человек + genesis — происхождение) остается открытым для самых различных концепций: от религиозных, предполагающих создание человека Богом, до таких естественнонаучных, которые объясняют этот скачок случайной мутацией под влиянием подъема радиационного фона, сопровождавшего процессы горообразования. В СССР была принята «трудовая гипотеза» происхождения человека и общества, согласно которой формирование человека происходило в процессе его целесообразной и продуктивной деятельности: «труд создал человека» (Ф. Энгельс). Но как и почему пралюди перешли к «труду», оставалось неясным.
Какова бы ни была действительная природа описанного скачка, основной результат его состоит в открытии самой возможности использовать внебиологические средства для осуществления коллективной жизнедеятельности и коллективной адаптации человеческих групп к среде обитания. Приспособление к среде обитания и развитие групп стали осуществляться посредством изменений в области организации групповой жизнедеятельности людей. В самих индивидах поощрялись такие изменения, которые были направлены на то, чтобы сделать группу максимально приспособленной к условиям окружающей среды. Но они происходили уже не в телесном строении и функциональных особенностях организмов людей, а в формировании все более тонких и совершенных навыков обращения с природным миром, себе подобными и с самим собой. В этом способе адаптации перед человеком как видом открылась перспектива таких глубоких и полезных самоизменений, которые далеко превосходят возможности естественной селекции (отбора) и любых случайных мутаций живых организмов.
6.1. О мере исторического времени
Непрерывная цепь развития, которую человек как вид прошел от своего животного до разумного состояния, сама по себе еще не есть человеческая история. Историю составляют знания и представления об этой цепи человеческого становления, продолжающегося и сегодня. История создается людьми в их стремлении осмыслить свое родовое прошлое и настоящее и предвидеть будущее. Осмыслить — значит соотнести, найти меру, оценить значимость фактов и событий, весомость индивидуальных и коллективных поступков. Всякие человеческие действия совершаются где-то, когда-то и кем-то. Чтобы их осмыслить, нужно располагать осмысленной картиной истории, в пределах которой эти «кто», «где» и «когда» могли бы получить то или иное конкретное определение.
Исторические картины, складывавшиеся в различных культурах, не совпадают. Отсюда — различие значений, которыми наделяются одни и те же факты. Когда родился Христос? В первом году христианской эры или в 752 году от основания Рима? Формально это один и тот же год, но по смыслу ответы разнятся, потому что они порождены различными представлениями о том, какое событие является центральным по своему значению (в данном случае: основание Рима или Боговоплощение). Когда начался ХХ век? В 1901 году или в 1914, в году начала Первой мировой войны? Встречая новый век, европейцы шумно ликовали в последнее (по календарю) Рождество XIX века. Но уже через двадцать лет стало ясно, какой глубокий смысловой рубеж времен положил первый год войны. Это сопоставление имела ввиду в «Поэме без героя» Анна Ахматова: «А по набережной легендарной/ Приближался не календарный/ Настоящий Двадцатый век». Известный французский историк Марк Блок приводит в качестве примера цитату из студенческой тетради: “Хорошо известно, что восемнадцатый век начинается в 1715 году и заканчивается в 1789»[1]. Смысл этой странной, на первый взгляд, фразы в том, что события, которые определили значение восемнадцатого века в Европе как «Века Просвещения», произошли во Франции как раз в период от начала царствования Людовика XV до начала Французской революции.
Мы видим, что формальный счет времени, основанный на учете природных (астрономических) годовых циклов, плохо выражает смысл исторических отношений. Но счет по годам часто оказывается и слишком мелким для продолжительных событий. Это видно уже на примере человеческой биографии, в которой обычно выделяют периоды различной продолжительности, объединенные по смыслу — детство, школьные годы, пора студенчества, зрелость, старость. Крупная периодичность еще явственнее ощущается в биографиях народов и стран. Вот почему в изложении истории мы часто встречаемся с такими мерами длительности, как «период» («царский период» в истории Рима), «век» («век Перикла»), «поколение» («потерянное поколение», «военное поколение»), «фаза» («Осень Средневековья») и даже «цивилизация» как особо длительная фаза («древнеримская цивилизация»). Формальная нестрогость этих временных единиц отвечает их принципиальной неизмеримости: «век пара» не может быть равен по годам ни «веку электричества», ни «веку атома», «период смуты» в допетровской Руси не может и не должен быть равен «периоду первоначального накопления капитала» в Западной Европе.
Для описания долгосрочных процессов в культуре принято пользоваться такой мерой времени как «культурно-историческая эпоха». Первоначальный смысл греческого слова «эпоха» — остановка, задержка, прекращение. Современный смысл термина — период времени, в течении которого происходящие изменения признаются несущественными, как бы приостановившимися. Термин «эпоха» употребляется не только в культурологии, но также в геологии, палеобиологии, астрономии и других науках, имеющих дело с долгопериодичными процессами. В целом, понятие «культурно-историческая эпоха» выражает устойчивую определенность культуры на протяжении значительного периода исторического времени. В ряде случаев можно видеть, как наряду с термином «эпоха» используется термин «век» в том же значении, когда, например, говорят «век бронзы» или «эпоха бронзы», подразумевая период времени, в течение которого культура технологически основывалась на использовании бронзы, а не камня (до того) или железа (позже).
Таким образом, понятие культурно-исторической эпохи объединяет в себе две характеристики культуры — временную и качественную. Качественную определенность культурно—исторической эпохи выражают понятием «тип культуры». В отличие от реального многообразия культур, тот или иной тип (от гр. typos — отпечаток, форма, образец) культуры конструируется исследователем на основе сравнительного изучения культур, признаки сходства которых считаются существенными («типичными»). Например, сравнение ряда крупнейших культур Запада и Востока в период времени после III века н.э., сделанное академиком Н. И. Конрадом[2], выявило — при всем их различии — такие черты сходства между ними, как исключительное положение в них крупных монотеистических религиозных систем (буддизм, христианство, ислам), всеобщую распространенность феодальных отношений, всеобъемлющее политическое влияние церковных организаций и ряд других признаков. Эти черты, признанные наиболее существенными для средневекового типа культуры, позволяют, по мнению академика Конрада, говорить об эпохе Средневековья в жизни народов Китая, Индии, Персии и других неевропейских народов.
Культурно-историческая эпоха — это время господства определенного типа культуры. Но время, в астрономическом смысле, очень разное. Н. И. Конрад считает китайским Средневековьем период от падения Ханьской империи (III век н.э.) до расцвета империи Тан в VIII веке н.э., тогда как европейским Средневековьем считают период между падением Римской империи (не позднее V века н.э.) и расцветом итальянского Возрождения в XV веке. Следовательно, историческое время, выраженное понятием культурно-исторической эпохи — это «не то ЧЕМ мы измеряем, а то ЧТО мы измеряем».[3]
Определение того, какие признаки или свойства являются ведущими («типичными») для той или иной группы культур, равно зависит как от наличных исторических фактов и их взаимозависимостей, с одной стороны, так и от нашего понимания того, чтó в этих культурах является наиболее существенным — с другой. Рассматривая в дальнейшем изложении ряд основных культурно-исторические эпох, мы будем стремиться последовательно характеризовать соответствующие им типы культур с точки зрения того, что представляется наиболее существенным для культуролога, а именно — с точки зрения установившейся в них системы «представлений о мире и месте человека в этом мире».
6.2. Мифоорганизованные культуры эпохи Архаики. Миф как тип культуры
Греческое слово archaios (архайос) — древний, изначальный (arche — начало) входит в состав многих слов современного научного языка. Оно присутствует, например, в слове «археология» («наука о древностях» — в первоначальном понимании этой науки). Термин «архаика» используется искусствоведами для обозначения исторически самого отдаленного от нас периода времени, когда первобытными людьми были созданы наскальные и пещерные — царапанные, рисованные, рельефные, скульптурные — изображения. Эпохой Архаики называют период господства наиболее ранних форм человеческой коллективности и соответствующих им форм культуры.
Вполне понятно, что мы не можем непосредственно исследовать культуры ранних человеческих сообществ: их давно уже не существует. К тому же их археологические остатки не содержат никаких надписей — это были устные (бесписьменные) культуры. Упомянутые уже изображения, а также следы первобытной индустрии, основанной, главным образом, на каменной технологии, плюс обнаруженные кое-где захоронения и остатки жилищ — вот, пожалуй, основные и не очень богатые источники современных знаний о том, как представляли себе мир и себя в нем наши отдаленные предки.
Слабые отголоски некогда стабильных и надежных первобытных культур едва просвечивают кое-где в традиционном фольклоре (устном народном творчестве), традиционной обрядности, древних местных названиях географических объектов (топонимах). Различать их научились только в XIX веке. Что-то можно заключить по аналогии, поскольку считается, что жизнь так называемых, «отсталых народов», еще не так давно живших изолированно в отдаленных точках мира (на островах Океании, в труднодоступных районах Центральной Африки, Южной Америки, Австралии), была устроена так, как это вообще свойственно обществам, чьи культуры не прошли пути длительного исторического преобразования.
Культуры самых ранних человеческих сообществ формировались в условиях исключительных, таких, которые по—видимому, уже никогда не будут повторены: это были первые культуры, они ничему не наследовали и им нечего было заимствовать. Как сейчас представляется, они складывались тысячелетиями, очень медленно, как бы на ощупь, и сроки их существования — если считать продолжительность архаической эпохи, скажем, от ранних пещерных рисунков до ранних государств Древнего Востока — составляет полтора—два десятка тысячелетий (!), что во много раз дольше любой из последующих эпох.
Знакомство с этой культурой современного человека (Архаика открылась исследователям сравнительно недавно и стала достоянием публики лишь в ХХ веке) поражает неожиданным сочетанием двух ее сторон: в ней есть все необходимые признаки любой культуры (включая и современную), которые описаны в главе «Универсалии культуры», но выражены они средствами, совершенно отличными от тех, которые привычны и понятны для нас.
ХРОНОТОП архаической культуры, весь ее пространственно-временной строй, опирается на представление о Начальном времени, времени творения мира и всего в нем — Неба, Земли и разделяющего их Воздуха, звезд и светил, мужчин и женщин, животных, растений, гор и морей, воды, огня, пищи и т.д., словом, всего того, что человеческие коллективы эпохи Архаики умели различать в своем мире.
Особое положение времени Начала было обусловлено тем, что, согласно архаическим представлениям, с Тех пор ничего нового в мире уже не возникло. Таким образом, события, случившиеся в Начальное время, оставались определяющими для всего сущего навсегда, сколько бы не стоял этот мир. Исключительная важность времени Начала определялась, однако, не только этим, но и тем, что Тогда же обнаружился способ творения. И это в каком-то смысле даже важнее, ибо мир постоянно нуждается в воспроизведении (восстановлении) своего первоначального состава, в обновлении тем же способом, каким он был создан. Вот почему одним из центральных образов—идей в архаических культурах является образ обновления путем перехода через порог «Смерти—и—Рождения».
Всякий значимый переход осмысливается в культуре Архаики по этой драматической модели. Конец каждого астрономического года переживался как умирание и последующее рождение мира. Конец каждого дня мыслился как умирание или как смертельное испытание для Солнца — с последующим его победным возвращением-возрождением. Представление о смерти как предшественнице обновленной жизни соответствовало представлению о постоянстве состава мира. И это касалось не только растений (в климатических зонах с сезонными колебаниями), но и самих людей: постоянство и жизнеспособность архаического коллектива поддерживалось постоянным обновлением его состава посредством смертей и рождений, но так, что и умершие сохраняли свое присутствие в племени особым образом — в именах молодых и как сообщество мертвых предков (духов), держателей авторитета родоплеменных традиций.
В этой связи следует заметить, что имя в архаических коллективах служило не вычленению индивида, а, напротив, закреплению его в безличной общественной структуре. Так, наследование имени предка новорожденным символизировало завершенность цикла превращения «смерть/рождение». Дальнейшие возрастные изменения индивида, сопровождавшиеся сменой его общественной роли, обозначались также и сменой его имен. Цепь этих смен мыслилась как цепь превращений («умираний/рождений») человека последовательно на гранях его возраста — ребенка—подростка—юноши—мужа—старца, что с позиции коллектива выглядело как поддержание неизменности в нем самом, путем «рождений» каждый раз заново детей, подростков, юношей, мужей, старцев.
ВРЕМЯ в архаических культурах представляется, таким образом, бесконечной цепью установленных превращений, благодаря которым мир всегда остается одним и тем же — таким, каким он бы создан в Начальный момент его возникновения.
ПРОСТРАНСТВО мира в архаических культурах характеризуется прежде всего принципиальной упорядоченностью, которую оно приобрело в момент творения из первоначального небытия или хаоса. Собственно, упорядоченность и есть основное свойство возникшего Космоса.
Первозданный хаос чаще всего представлялся в образе стихии бесформенных и однородных мировых вод (или мирового огня). Оформление же мира мыслилось как появление в этой стихии некоего Места, которое становится средоточием Порядка. Таким местом могли быть первохолм или первоостров в океане, первояйцо, первобожество в космическом хаосе и т. п., давшие начало членораздельному миру. Внедрение Порядка в Хаос инициирует вечное борение обоих начал при победе первого, но — в ограниченном пространстве, за пределами которого Хаос сохраняется и как бы ждет своего часа, чтобы поглотить упорядоченное место (ср. с идеей Всемирного потопа), после чего, подразумевается, должно последовать новое возникновение пространства упорядоченного мироздания. Мир Архаики живет циклами воспроизведения.
Пространство Порядка (мы называем его словами «Мироздание», «Вселенная» или «Космос») было координировано по горизонтали — представлением о четырех сторонах света, среди которых различали «хорошие» и «плохие», и по вертикали — смысловой осью «Верх-Низ», которую наглядно символизировали образы дерева («Мировое дерево») или горы («Мировая гора»). Их верхний ярус издревле считается лучшим, чем средний и нижний (ср. с Библией, в которой благие вести провозглашаются сверху, например, Моисеевы законы даны на горе Синай, пророчества Христа называется «Нагорной проповедью»).
В сущности, Вселенная архаической культуры — это место, отвоеванное у стихии для жизни, подобно расчищенной поляне в густом лесу, осушенной площадке среди болотных топей, обводненному оазису в песках пустыни. Поэтому и взгляд на мир, характерный для архаических коллективов, выделял как наиболее важный — Центр мира, отмеченный местонахождением символической Вертикальной оси, средоточие жизни коллектива, тогда как периферия этого мира оставалась весьма смутно представленной — не важной или же враждебной.
ГЕРОИ КУЛЬТУРЫ эпохи Архаики (персонажи, символизирующие жизненный путь в этом культурном пространстве) характерно отличаются прежде всего своей способностью к перевоплощениям. Они — первопредки, жизнь которых значима последовательностью собственных или причиненных ими превращений, в итоге которых и появляется установившийся во время Начала миропорядок. Первопредки как правило не фигурируют в первобытном сознании в образах собственно людей или человекообразных существ, хотя и могут в иных случаях приобретать человеческий облик. Повествовательные зачины, типа «это было тогда, когда люди еще были животными», широко распространены у народов, сохранивших следы древнейшей формы культуры, например, аборигенов Австралии.
Герои культуры в образах животных абсолютно преобладают во всем доставшемся нам наследии Архаики. Во-первых, это водные существа (рыба, кит) и существа земно-водные (черепаха, лягушка, змея), называемые еще «хтоническими» (от гр. «хтон» — «земля») потому, что, согласно древнейшим представлениям, появляются на свет не как обычно, а прямо из почвы. В представлении многих древних народов этим персонажам отводилось исключительное место: земная суша либо покоится на спинах гигантских рыб, китов или черепах, либо является собственно телом гигантской черепахи или лягушки и т.п. Логика этих образов ясна: земноводные «контролируют» главный рубеж архаического топоса — порог стихии (воды)/порядка(суши) и поэтому обладают огромным потенциалом превращений и переходов (ср. с образом Царевны—лягушки).
Во-вторых, это так называемые тотемы — животные (реже — растения), которые в первобытных коллективах почитались как предки — хранители тех или иных племен, родов и их частей. Таким образом, животные (растения) определенного вида признавались буквально сородичами людей, составлявших соответствующее сообщество.
Истории жизни животных-первопредков обычно состоят из событий-творений. Например, согласно представлениям, сохранившимся у некоторых племен Австралии, «тотемные предки — дикие коты и ящерицы-мухоловки с помощью каменного ножа завершили творение людей-личинок, беспомощно лежавших на выступающих из воды скалах, сделали им обрезание (обряд инициации довершает творение человека), научили добывать огонь трением, дали им копья и бумеранги, разделили людей на две фратрии, снабдили каждого персональной чурингой как вместилищем его души»[4] .
В этом примере, как и других из эпохи Архаики, противопоставление животных и людей очень условно. Оно не только допускает, но и предполагает возможность взаимопревращений: людей, чувствовавших себя совершенными животными, в животных, представлявшихся вполне человечными в своих намерениях и возможностях, и наоборот. Характерным фактом является также абсолютное преобладание числа животных изображений над человеческими среди всех известных в настоящее время древнейших наскальных и пещерных образцов древнейшей изобразительной деятельности человека.
ЯЗЫКИ архаической культуры — это системы символов, посредством которых первобытные коллективы практически координировали свою жизнедеятельность. В эпохе Архаики ясно различимы несколько параллельных языковых систем, использовавших символы различной физической природы. Например, изобразительные символы, воплощенные в дошедших до нас наскальных «картинах» и небольших «скульптурках», выполненных в кости, в камне и некоторых других твердых материалах, видимо, соседствовали с неизвестной нам звуковой символикой, о существовании которой можно предположить, судя по находкам примитивных музыкальных инструментов. Одновременно и рядом с ними уже формировалась членораздельная человеческая речь. Кроме того, судя по тому, какое важное место в фольклоре большинства народов занимают групповые пантомимы и песне-пляски, в чем—то сходные с теми, какие наблюдали миссионеры, путешественники и этнографы в недавние два-три столетия у культурно отсталых народов, следует думать, что язык телодвижений (жест, мимика, танец и т.п.) был важен также и в эпоху Архаики.
Однако, современному человеку трудно оценить несовершенство каждого из языков архаической культуры, при котором разноязычное дублирование информации было просто необходимым. В наше время так бывает, когда еще не владеющий речью ребенок кричит «Дай!», одновременно указывая на предмет, которым желает обладать. С самого начала первобытные языки развивались как пересекающееся множество взаимосвязанных коммуникативных средств. Ранние языковые системы использовались каждая в меру ее особенностей, но ни одна из них еще не могла функционировать независимо от других. Это явление названо первобытным языковым синкретизмом, а реальная форма, в которой он получал свое максимальное воплощение — ритуалом.
Рассмотрим пример. Многие из сохранившихся контурных наскальных изображений бизонов (в других случаях — лошадей, жирафов, антилоп и т. п.) удивляют узнаваемым сходством с реальными животными. Но сходство не есть тождество, и для нас вполне очевидно, что изображение бизона не могло и не должно было заменить живого зверя. Наоборот, следует думать, что различие между животным и его изображением было, собственно, тем, ради чего создавалось изображение. В этом различии, заключался какой—то утраченный ныне смысл (составляющий сегодня загадку открытых в разных местах наскальных изображений архаической культуры), который в самом изображении не содержится: предположим, что, изображение представляло людям не самого животного, а его дух. Этот или какой-то другой смысл наскального изображения должен был быть раскрыт (объяснен) членам первобытного сообщества дополнительно, средствами иного языка (сравни с подписью под фотографией в журнале).
6.3. Архаический ритуал
Теперь посмотрим, что должно было произойти при условии, что, ни один из существовавших тогда языков еще не мог сгодиться для этой цели. В этом случае смысл изображения открывался не описательно, а практически — в той ситуации, ради которой изображение было создано. Мы знаем, что это была ситуация ритуала — традиционного всеобщего празднества, в ходе которого коллектив был втянут в особое, как сейчас говорят, сверхчувственное, общение с Бизоном, бизоном вообще, например, бизоном-первопредком или бизоном-кормильцем, а не с той или иной единичной особью данного вида, как, скажем, во время охоты. Это коллективное действо и есть ритуал — строго упорядоченная и регулярно повторяющаяся общественная церемония, служащая для утверждения и передачи важнейших смыслов, имеющих решающее значение для жизни коллектива.
С точки зрения первобытного коллектива наиболее важными по смыслу были циклические природные явления и связанные с ними повторяющиеся перемены в жизни сообщества. Все эти рубежные состояния природы и общества были отражены и осмыслены ритуально: зимнее и летнее солнцестояние, весеннее и осеннее равноденствие, цветение и плодоношение и т.п. в природе и соответствующие им смены в занятиях людей, а также чисто общественные перемены, включая, упомянутые уже переходы из одной возрастной группы в другую, смены вождей, браки, рождения и смерти и т.д.
По содержанию своему ритуал есть наглядное и действенное воспроизведение первособытия, которое в сущности своей всегда — превращение, прыжок от хаоса к порядку. Поэтому в ритуале обычно присутствуют две реальности: До и После скачка. Например, момент зимнего солнцестояния, который переживается как смерть мира, вызывает к исполнению ритуал, воспроизводящий создание мира во времена Начала. Такой ритуал содержит часть, имеющую трагический смысл, коллективное переживание ужасного хаоса, враждебного всему живому — того, который был до Начала и который вот-вот наступит в связи с «уходом» солнца. Другая часть содержит коллективную радость по поводу вновь утвержденного миропорядка. В центре такого ритуала — основное превращение, воспроизводящее известный данному сообществу способ создания мира, например, оплодотворение мирового яйца, расчленение первогиганта и т. п. В сущности, любой ритуал изображает превращение, т. е. «смерть/рождение», и включает в себя жертву — животного или человека, реальную или символическую.
Если сравнить ритуал со спектаклем, то у такого «спектакля» есть некоторые особенности. В частности, у него нет автора: никто его не знает и не хочет знать, поскольку смысл ритуала как раз в том, что он — прямое отражение (воспроизведение) первособытия. Кроме того, у него нет зрителей: ритуальные события важны для всего коллектива, для всех и каждого, и поэтому все являются его соучастниками. Коллектив «разыгрывает» ритуал для себя и ради себя, поскольку верит, что тем самым действительно воспроизводит первособытие, и это воспроизведение решающим образом подталкивает мир или его фрагмент к превращению в правильное изначальное состояние. По той же причине ритуалы сохраняются в поколениях неизменными.
Обычно, ритуал, как показано выше, строится по простой трехчастной схеме с жертвенным актом в его центральной части, причем, смысл жертвы определяется ситуационно: если это обряд инициации, переводящий подростка в ранг взрослого, то смерть может быть символизирована уводом в лес — с возвращением в новом качестве, если бракосочетание, то — пересечением водной преграды, символически отделяющей навсегда прошлую жизнь от наступающей, и т. п. Таким образом, охватывая все стороны жизни коллектива, ритуалы обеспечивают воспроизведение и удержание ее основных смыслов. Это значит, что при всем разнообразии языковых средств в той далекой культуре, по-настоящему общим языком, ЯЗЫКОМ—ИНТЕГРАТОРОМ, эпохи Архаики являлся язык ритуала, поскольку, как мы видели, система ритуалов охватывала практически все важнейшие стороны жизни первобытных коллективов.
6.4. Архаический миф
Ритуал двойственен: он действует в момент его совершения, «здесь и сейчас», но черпает свою силу в первособытии-прецеденте (от лат. praecedentis — предшествующий), претворением которого всякий раз выступает. Поэтому для успеха ритуального действа необходимо коллективное знание о том, в чем же его прецедент состоит. Знание о первособытиях времени Начала мира, которое составляет содержание памяти архаических коллективов, называется архаическим мифом. Можно указать на ряд особенностей, отличающих эту первичную форму знания, среди которых для нас важнейшими являются следующие:
— миф существует не как рассуждение, а как образ первособытия, представляющий само действие первичных сил. Например, действие извечных продуктивных сил природы в архаических мифах бывает представлено образами первичного (образцового) брака первых животных или первых людей (ср. с библейскими Адамом и Евой);
— миф существует как знание о первособытиях, последствия которых считаются исключительно важными для коллектива. Например, маршруты странствий тотемных предков очерчивают традиционные территории соответствующих племен аборигенов Австралии.
— миф существует как непроверяемое, абсолютно достоверное знание. Вера, даже неограниченная доверчивость, таким образом, является необходимым условием существования в обществе мифического знания. Например, вера древних египтян в то, что Небо есть водная стихия, некогда укрощенная (и с тех пор всегда укрощаемая) Солнцем, ежедневно плывущим по небу в барке с Востока на Запад, не могла иметь иной поддержки, кроме очевидности.
Таким образом, «миф, — приведем здесь одно из существующих определений, — есть способ массового и устойчивого выражения мироощущения и миропонимания человека, еще не создавшего себе аппарата абстрактных обобщающих понятий и соответствующей техники логических умозаключений».[5] Иными словами, архаические мифы, взятые как воплощение первобытного знания, своим содержанием и строением оказываются всеобщим носителем «представлений о мире и месте человека в этом мире» (2.3), свойственных культуре архаического типа. В них сосредоточены архаические представления о хронотопе и герое культуры. Мифы находят свое языковое воплощение в ритуалах, образуя с ними неразрывное смысловое целое.
Дальнейшее развитие первоначального мифо-ритуального комплекса шло путем усложнения первообразов (первособытий) и нарастающей самостоятельности языков, входивших в исходно синкретическую языковую общность.
[1] Блок М. Апология истории, или Ремесло историка. — М., 1986. — С. 103.
[2] Конрад Н.И. Избранные труды. История. -М., 1974. — С .223.
[3] Ткачук М. Археология свободы. Опыт критической теории. — Кишинев., 1996, — С. 56.
[4] Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. — М., 1995, — С. 179-180.
[5] Дьяконов И.М. Архаические мифы Востока и Запада». — М., 1990. — С. 9.