Херсонская улица, №2 / проспект Бакунина, №9

Оптовая торговля мукой и зерном была делом выгодным, особенно если речь шла об экспорте, благо Россия оставалась в ту пору страной аграрной, а стремительно индустриализирующаяся Европа готова была потребить столько хлеба, сколько ей в принципе могли предложить.

Но ещё прибыльнее было иметь дело с казной. Был в стране потребитель, готовый приобретать муку по стабильной и очень приятной цене, не зависящей от колебаний рынка, — армия. Даже в самый урожайный год, когда цены на хлеб падали, армейские закупщики не меняли тарифов. А ещё в этой сфере процветала тотальная коррупция, так что можно было сбыть муку самого паршивого качества, получив за неё как за первосортную.

Известного коммерсанта, щедро жертвовавшего на благотворительность, всячески привечали: он получил статус потомственного гражданина Санкт–Петербурга, практически уравнивавший его в правах с представителями дворянского сословия, звание коммерции советника, орден святого Станислава III и II степеней, а потом и чин статского советника с личным дворянством в придачу.

Это большое здание в 4 этажа на высоких подвалах, обращённое фасадами к двум улицам. Архитектура фасадов не отличается особой выразительностью: оконные проёмы в скромном обрамлении наличников, простые межэтажные тяги.

Угловая часть здания, выходящая на пересечение проспекта Бакунина и Херсонской улицы, как раз и принадлежала Овсянникову и его семье. До капремонта 1972 года сохранялись богато украшенные интерьеры квартир, принадлежавших купеческой семье.

После капремонта от исторического здания остались только внешние стены и лестничные марши. Да ещё напольная кафельная плитка, причём именно в том парадном, в котором были квартиры Овсянниковых.

Всё шло прекрасно ровно до того момента, пока какой–то дотошный ревизор, проверяющий армейские закупки, не схватил купца–махинатора за руку. Смелость для этого нужно было иметь, к слову сказать, немалую: Овсянников набрал в столице такую силу, что спорить с ним попросту боялись. Однако обвинение прозвучало, и военному ведомству волей–неволей пришлось реагировать на сигнал. В отношении купца возбудили сразу несколько уголовных дел, и в тюрьме он не оказался только благодаря своим связям. Но вот из списка казённых поставщиков его вычеркнули. Особенно досадно ему было потому, что произошло это практически сразу же после переезда в новый дом и открытия сада. Денег–то на это всё было потрачено немало!

Чтобы вернуться в обойму, Овсянников взял в долю знаменитого миллионера Василия Кокорева, авторитет которого в глазах властей был непререкаем. И всё вроде бы получилось, но прибыль в итоге оказалась копеечной: молоть зерно на мельнице можно было только для армии, причём исключительно для петербургского гарнизона. Объёмы были невелики, а когда Овсянников попытался продать муку на сторону, его снова поймали за руку.

И вот тут он совершил сразу две ошибки. Сперва он попытался «кинуть» партнёра, продав мельницу, но подзабыл, что на старте, уговаривая Кокорева вступить в долю, согласился взять у того несколько сотен тысяч рублей под залог оборудования. Компаньон, почуяв неладное, заявил, что требует деньги назад немедленно, а не получив их, забрал залог себе. Собственно, в сложившейся ситуации Степан Тарасович Кокореву был уже не нужен. И тогда у купца сдали нервы: он велел мельницу спалить. Разумеется, на этом он снова попался, был осуждён, лишён всех титулов и прав состояния и сослан в Сибирь. А вернувшись спустя 5 лет из ссылки, оставшиеся годы жизни провёл, пытаясь вернуть былое общественное положение. Но тщетно.

Расследование длилось долго, в Петербурге с интересом наблюдали за исходом дела. Многим было очень любопытно: выкрутится ли всесильный уважаемый в столице, да уже и весьма немолодой купец Овсянников? Не может быть, чтобы его посадили: у него столько денег, все куплены…

Однако присяжные заседатели сочли его виновным. Овсянников никак не ожидал такого поворота: к тому времени он был уже не просто купцом 1-й гильдии, а имел ещё звания статского и коммерции советника. Однако отступать было некуда. Тем более, когда делали обыск в его квартире, в бумагах нашли много компромата, подтверждающего подкупы и взятки - казначеям, интендантам, писарям и разного рода чиновникам.

Купца на 9 лет отправили в Сибирь на поселение. Реально он пробыл там только пять. Не раз обращался оттуда к государю, напоминал о своих заслугах, просил о помиловании. В мае 1881 года, уже при Александре III, ему разрешили вернуться из Сибири, но без позволения жить в столичных городах - Петербурге и Москве. Купец достаточно «элегантно» выполнил этот запрет, поселившись... в Царском Селе, которое формально считалось самостоятельным городом.