Дурасов Александр Иванович

Старшина подразделения боепитания 84-­го полка 6-­й стрелковой дивизии, дислоцировавшейся в 1941 г. в Брестской крепости

Атаки немцев разбивались o наш измотанный боями гарнизон

В 1939 г. я был призван в Красную Армию на действительную службу, которую проходил в Брестской крепости. Осенью 1941 г. должен был демобилизоваться.

Предвыходной день 21 июня для старшины был нагружен хозяйственными работами более обычного. Вечером в клуб, где демонстрировалась картина и были танцы, я не пошел.

Проверив подразделение и проинструктировав наряд по случаю опоздания из увольнительных в город, лег спать. Разбужен я был в 4 часа утра сильным грохотом взрывов снарядов, гулом артподготовки и воем авиации. Я вскочил, или вернее меня приподняло взрывной волной. В первое мгновение я ничего не мог понять. У меня мелькнула мысль, что это гарнизонное учение, но когда я увидел, что весь угол внутренней стороны казармы обвален и койки, которые стояли в три этажа, как ветром сдуло на улицу вместе с бойцами, то понял – война! Я, как стоял в трусах, бросился к пирамиде, схватил автомат и побежал к лестнице. Вокруг рвались снаряды, трещали пулеметы, слышались винтовочные выстрелы и трели автоматов. Навстречу мне попался лейтенант связи. Махая рукой, он закричал: «Занимай оборону у окон транспортной роты». Я бросился туда, залег у окна, где было уже много бойцов, большинство в нижнем белье и без оружия. Я передернул затвор ППД и понял, что диск пуст, впопыхах я не определил по весу, что диск был не заряжен. Побежал по разрушенному уже коридору, навстречу мне быстро несли боеприпасы вниз к обороне. Первая атака немцев была отбита.

Утром началась винтовочная и автоматная стрельба внутри крепости. К этому времени бойцы моего подразделения собрались и сосредоточились в казарме транспортной роты у ворот около моста через канал. В большинстве своем они не были обмундированы, а вооружены по­-партизански. Посоветовавшись с лейтенантом связи, я повел свое подразделение и бойцов из батареи короткими перебежками в садик к штабу отдельного разведывательного батальона. Обследовав расположение ОРБ, я обнаружил обмундирование и склад кавалерийского вооружения. Я раздал бойцам кирзовые сапоги, куртки, брюки, в общем все, что там имелось. Вооружившись карабинами, наганами, гранатами, мы почувствовали себя лучше. В винтовочных патронах в этот день недостатка пока не было. Здесь же был магазин, двери которого были выломаны, но ничего не взято, там были колбаса, булки, хлеб, трикотаж, парфюмерия, но о еде никто из нас не думал. Я должен сказать, что о еде мы вспомнили только на следующий день.

В садике я увидел комиссара нашего полка тов. Фомина, доложил ему об отсутствии командного состава подразделения и о причине нашего появления здесь. Комиссар тов. Фомин возложил на меня обязанности начальника боепитания и командования подразделением. Артиллерийским огнем и вражеской авиацией парк артиллерии нашего полка был полностью уничтожен, за исключением 2­х 45­ мм орудий. Конюшни горят, лошади метаются по территории крепости, убитых бойцов собирать нет времени, немцы ведут усиленный обстрел из минометов и атакуют волнами живой силы при поддержке пулеметов – такой мне запомнилась картина первого дня войны.

Дальше я буду вспоминать отдельные эпизоды обороны крепости без указания дня и числа, потому что день нельзя уже было отличить от ночи, а ночь от дня. Все превратилось в сплошной ад, даже словами нельзя выразить.

Положение в крепости становилось все хуже и хуже. Немцы обложили ее плотным кольцом. Связи с большой землей с начала войны не было, воды не было, боеприпасы на исходе. Но атаки немцев разбивались о наш измотанный боями гарнизон.

Выстрелами двух сорокапяток нам удалось сбить немецкий аэростат над крепостью, хотя для зенитной стрельбы они и не годились. Посоветовавшись с артиллеристами, мы вырыли яму, опустили сошники вниз, чтобы создать дальний угол обстрела. Снаряды были только бронебойные. Ими попасть очень трудно потому, что они не имеют взрыва в воздухе, но все же цель была достигнута. Когда начинало темнеть, я и мои бойцы уходили в разведку за боеприпасами и оружием по складам и казармам. Из складов достали станковые пулеметы, патроны и гранаты. В одну ночь была сделана попытка прорвать кольцо немцев в сторону вокзала. Для этого было подготовлено 600-­700 бойцов с винтовками и автоматами, и обязательно штыками у пояса, чтобы ночью переколоть передовую часть немцев. Во всех окнах дежурили бойцы с пулеметами и винтовками, чтобы поддержать и прикрыть переправу через реку Муховец. Моста здесь уже не существовало, он был разбит в первый день войны. Ночь была очень темная. Мы открыли ураганный огонь из всех видов имеющегося у нас оружия. В это время бойцы бросились вплавь через Муховец. В переправе участвовало несколько сотен человек. На досках, на щитах от коек, в общем, кто на чем мог, устремились они на ту сторону Муховца. И произошла невообразимая картина боя, которую трудно описать. Немцы подсветили этот район реки подвесными сигнальными ракетами. Открыли убийственный огонь по плывущим бойцам. Небольшая часть бойцов перебралась на ту сторону, но была перебита. Это рассказывали те, которые сумели вплавь вернуться назад. Их было не более 10 человек, остальные все остались в реке, окрасив ее своей кровью.

В первый же день крепость осталась без воды. За ней пробирались к реке Муховец. Немцы держали Муховец под пулеметным обстрелом и освещали ракетами. Раненые в подвале изнемогали без воды, пробили трубу в нескольких местах и всасывали оставшуюся в ней воду. Ушедшие за водой два санитара не вернулись, их убили у реки уже с набранною в котелки водою. Согласился идти высокий худой боец, по национальности узбек или азербайджанец, на которого смотрело полсотни умоляющих глаз. Через 15­20 минут он вернулся с полными котелками драгоценной жидкости – воды, смешанной с кровью наших бойцов. Эта вода Муховца стоила людям столько их жизней! Ее раздавали по мелкой мензурке. Это был счастливый человек! В эту ночь он сходил 6 раз, и все удачно.

Вода требовалась и пулеметам. Из окна штаба 84­-го сп я вел огонь по немцам, занимающим здание госпиталя.

От беспрерывной стрельбы закипала вода в кожухе пулемета. Я нашел в углу помойное ведро и вылил его содержимое в кожух. Это дало мне возможность не прекращать огня еще лишних полтора­два часа.

В подвале крепости была обнаружена группа немцев, обстреливающая мост через реку Муховец. С ними в подвале в качестве заложников находились две женщины, работницы столовой: повар и буфетчица. Они рассказали, что в ночь на 22­е июня было их дежурство по столовой. В 3 часа 20 минут утра к ним постучали и попросили попить воды. Женщины подумали, что это караульная команда, и открыли.

Вошли лейтенант и четыре красноармейца вооруженные автоматами. Один из них имел за плечами ручной пулемет, другой – какой­-то продолговатый ящик на лямках. В столовой они бесшумно разделались с мужчинами­-поварами и красноармейцами, чистившими картошку. Женщины, захваченные заложницами, решили, что в крепость пробрались шпионы. В полу кухни диверсанты открыли люк, и все спустились в него. «В этот момент, – рассказывали женщины, – все загрохотало и задрожали стены. Мы со страху находились в бессознательном состоянии. На нас никто не обращал внимания. У окна, которое было вровень с землей, примостились лейтенант с биноклем, солдат с ручным пулеметом и солдат с автоматом. Это окно выходило на мост реки Муховец. Пулемет из окна давал короткие очереди, чередуясь с автоматом. В углу сидел солдат у ящика, оказавшегося радиопередатчиком и приемником. Солдат аккуратно через пятьдесять минут передавал и принимал на немецком языке тексты. Четвертый солдат время от времени стрелял из ракетницы вверх из окна».

Рядом со столовой находился дом комсостава. И многие офицеры, спешащие в первое утро войны в свои подразделения, оказались под прицелом диверсантов. Только через два дня диверсанты были обезврежены.

За конюшней крепости задержали двух красноармейцев. Их привели к комиссару Фомину. Они показали, что были захвачены в плен, опрошены и получили задание вернуться в крепость и заявить, чтобы мы прекратили бессмысленное сопротивление, сдали крепость, так как она окружена и Минск уже взят. Они говорили это в присутствии многих бойцов. Комиссар встал и сказал: «Все это враки, товарищи, никакой Минск не взят, крепость мы отстоим, а тем временем к нам придет подкрепление, слушать нам их не пристало, – это изменники Родины». Он приказал расстрелять этих красноармейцев.

Когда меня ранило, я передал командование подразделением оружейному мастеру Решетову. Навестив меня в подвале, где лежали и другие раненые, Решетов принес мне флягу воды, два куска сахара и рассказал, что идут тяжелые бои, прорваться не удается, разведки ведутся ежечасно и все безрезультатно. Но уходя, он похлопал меня по плечу и сказал: «Не унывай, старина, не может быть, чтобы нас не выручили». С каждым днем становилось все трудней. Не было воды и продуктов. Стены подвала дрожали от непрекращающегося обстрела. Горели верхние перекрытия и крыша. Дым стал попадать в подвал. Раненые, которые могли сами передвигаться, вылезали наверх по крутой лестнице. Меня подняли наверх одним из последних. При переноске, видимо, задели раненое бедро, и я потерял сознание. Очнулся я от резкого удара в правое плечо и увидел немецкого солдата с автоматом на шее и со штыком в руке. Первый его вопрос был: «Офицер?» Я качнул головой. Немец ушел. У меня страшно жгло правое плечо. Это немец, желая проверить мертвый я или живой, ткнул меня в плечо штыком. Этот знак проверки моей смерти я и до сих пор ношу. Перевязку сделать было некому. Со временем это место превратилось в нарыв и не заживало около года.

Я не знаю, приходилось ли кому­-нибудь из вас быть раненым и не пить воды трое суток. Я испытал это несказанное мучение, оно хуже, чем голод и холод. Эта жажда доводит до сумасшествия.

Впереди меня ожидали многие испытания: плен, неудавшийся побег и снова плен на долгие месяцы в нечеловеческих условиях.

Хочу рассказать еще об одном удивительном примере мужества советского офицера. Это было уже весной 1942 года. Я, как военнопленный, находился в рабочей команде при немецком госпитале в Бресте. С нами работали евреи из гетто. Одного из них я знал. Это был Соломон, скрипач из джазового оркестра ресторана. Однажды он явился на работу только к обеду, был очень взволнован и рассказал, что уже не надеялся остаться в живых. Утром по дороге на работу его схватили, привезли в крепость и высадили возле группы автоматчиков у входа в подвал. «Офицер мне пояснил, – рассказывал Соломон, – что в этой дыре находится русский, который отстреливается и не выходит на их зов, и мне надлежит спуститься в этот подвал и суметь уговорить его, что сопротивление не имеет смысла, ибо он будет взорван. Но, – предупредил офицер, – он нам нужен живой, в противном случае, если не сумеешь это сделать, будешь тут же расстрелян, а ему скажи, если он выйдет сам, ему будет дарована жизнь». Выбора у меня не было, да вряд ли я соображал что-­нибудь. Страх сковал все мое существо, я двинулся к этой загадочной, несущей смерть, дыре. Опустившись вниз и сделав несколько шагов, я очутился в совершенной темноте. Держась около стены, начал двигаться вперед и выкрикивать, кто я такой и зачем иду. Вдруг грянул выстрел, и я упал на камни, и услышал недалеко от себя голос: «Иди сюда, помоги мне, не бойся! Я стрелял вверх, это мой последний патрон, который я берег для себя». Я добрался до угла подвала, за поворотом которого сидел человек, но рассмотреть его черты было трудно, хотя мои глаза уже более-­менее привыкли к темноте. Здесь под ногами хрустели стреляные гильзы. Видимо, он долго отстреливался при попытке немцев проникнуть к нему. Я стал ему рассказывать, как попал к нему, и что его не тронут, а меня расстреляют, если он не выйдет. Он ответил: «Мне безразлично, хочу взглянуть». А на что хотел взглянуть, так и не досказал. Он обхватил меня за шею, и мы двинулись к выходу». Выйдя при помощи Соломона из подземелья, он, обессиленный, сел на землю возле стены. Это был худой, обросший человек, одежда его была в лохмотьях, но, похоже, на нем была комсоставская форма. На вопрос офицера, кто он, откуда и как жил, он ничего не отвечал. Около него положили раскрытую коробку консервов и галеты. Он ничего не трогал. Потом, приподнявшись, опираясь на стену, сказал: «Я мог бы умереть там, – показал он на дыру подземелья, – но хотел напоследок посмотреть на ваше бессилие и убедиться в этом лично». Офицер повернулся к своим солдатам и сказал: «Вот герой-­воин, о котором надо помнить и повседневно закалять себя на его примере». Какова дальнейшая судьба этого последнего героя Брестской крепости и кто он, – мне узнать не пришлось.