Голопридова Мария Павловна

У каждого свои испытания

От реки тянуло прохладой. Затих городок, погрузившись в короткий лет­ний сон. Но был этот сон тревожным, и едкий запах гари от еще дымивших­ся пепелищ перебивал ароматы июньской зелени.

Вчера была первая бомбежка Мозыря. А уже сегодня всем медсестрам больницы, в том числе и Маше Голопридовой, вручили повестки: «Все, девчонки, закончилась ваша бронь...» С этой новостью и бежала она сейчас к мужу, которого накануне, еще до объявления войны, отозвал с завода военкомат на трехмесячные сборы.

Вот и пожарная вышка, где он дежурит. «Максим!» – эхом разнеслось по пустынной улице. В ответ сверху послышались торопливые шаги.

Спустились к Припяти. Всегда любили здесь гулять, наблюдая, как отсвечивают огоньками на воде проходящие суда. Теперь река словно замерла. Положив голову мужу на плечо, Маша тихо плакала. И он, как-то сразу осунувшись, не мог сдержать слез.

– Знаешь, мне расчетные на работе дали и зарплату вперед. Куча денег...

– С собой возьми. Может, голодать придется...

– А надеть что?

– Вельветку мою новую. В ней карманов много. И теплая...

Всего минут пять и поговорили: Максиму нужно было возвращаться на пост. «Может, и не свидимся?» – задержал он ее руку в своей. На всю жизнь запомнила Маша прощальный взгляд мужа. Как будто чувствовал он, что это – их последняя встреча. Его забрали на фронт спустя 10 дней, за войну не было ни одного письма.

А потом пришла казенная бумага: пропал без вести.

– А любовь у нас была красивая, – Мария Павловна перевела дыхание, как бы набираясь сил, чтобы продолжить рассказ. Или спрятать волнение? – Мы ведь жили душа в душу. Жаль, недолго. Так и не узнал Максим, что у нас будет ребенок...

Да и Маша о своей двухнедельной беременности не знала в день моби­лизации. «Всем здорова», – ответила на призывной комиссии. И началась для нее военная жизнь. Госпиталь под Пинском, куда ее направили, еле справлялся принимать раненых: немец наступал, все дальше оттесняя наших к востоку. Работа сутками, без отдыха – у операционного стола, в палатах. Вскоре Маша поняла, что голова у нее кружится и подташнивает не только от усталости. Попросилась домой, но куда было ехать – в лапы к немцам? – «Останешься пока при полевом госпитале, – сказали ей в штабе. – А там посмотрим…».

Брянские леса, город Мичуринск, присоединение к Калининскому фронту в числе других белорусских госпиталей, не захваченных врагом. Наконец остановились в Осташкове. Госпиталь развернули в местной школе, в 12 километрах от линии фронта.

– Иногда, – вспоминает Мария Павловна, – поступало до 2 тысяч ране­ных в сутки. Их укладывали на нары с соломенными матрацами, прямо в шинелях. А зима была суровой, и одна «буржуйка» на весь класс-палату много ли давала тепла? На дрова шли стулья, столы. Чтобы покормить людей, масло и хлеб рубили топором. Все внутри леденело от холода. А ведь надо было для каждого раненого находить теплые слова, обнадеживать. Даже если самой кричать хотелось от отчаяния...

А под сердцем Марии все отчетливее пульсировала новая жизнь. И оставалось несколько дней до родов, когда ее отправили в освобожденный город Нерета на Ярославщине. Семья начфина из их госпиталя приняла ее как родную. Вскоре появилась на свет Иринка. Еще не окрепла как следует молодая мама – а к ней из местного военного госпиталя ходоки: «Не хватает медсестер. Хотя б четыре часа в сутки сможете работать?» Так, можно сказать, мобилизовалась Мария Голопридова во второй раз. И снова – кровь, боль, чужое горе. Один русоволосый паренек запал ей в память. Ему обе руки ампутировали. Какими словами можно было его утешить? Или что, к примеру, ответить выздоровевшему бойцу, который говорил: «Последняя спокойная ночь, сестричка. Завтра снова пули, грязь, холод. А, может, смерть...»

Больше двух лет отработала она тут, пока не погнали немцев на Запад. Медсестер, у кого малыши, в полевой госпиталь не брали. Но в пяти километрах от города нашлось для Марии место в детском доме, где жили ленинградские блокадники. Как трудно было этих ребят, познавших голод и смерть, научить вновь радоваться жизни...

А однажды в газете попалась на глаза заметка, что освобожден Кричев. Сердце так и встрепенулось: ведь оттуда рукой подать до Большой Зятицы, где ее родители! Засобиралась в дорогу. Но пассажирский поезд довез только до Починок. Дальше ехали товарняком. На кричевском вокзале передала через знакомых: мол, пусть мои придут, а то с ребенком и багажом одной не добраться. А деревни-то их, как оказалось, и нету, немцы сожгли. «Вот где тебе придется жить, внученька», – заплакала Машина мать, спускаясь с двухлетней Ирой в землянку.

– Вы, конечно, не пробовали лепешки из мороженой бульбы? А они нам таким лакомством казались. Еще снег не сошел – уже ковыряемся в поле. И баню в одной из землянок приспособили, на несколько семей делили чугун горячей воды... А как работали... К примеру, 15 гектаров луга – и один косец-старик да 16 женщин в подмогу: сушить, сгребать. 3-4 сотки вскопать лопатой – такая была дневная норма для каждой. И четыре коня – «инвалида» на весь колхоз. Но ни одного клочка земли не пустовало, засевали все. А по осени – всего по 2-3 пуда второсортного зерна на трудодни.

Но люди, насмотревшись смерти в глаза, цеплялись за жизнь, старались как можно быстрее ее наладить, выбраться из землянок. Мария Павловна бригадирствовала. Ей, как участнице войны, выделили на дом 20 кубометров сосны, но кому строить, если из мужчин в семье – только больной отец? Сторговали хату в соседней Мальковке – за тот же лес, свинку, что купили от продажи орехов, да стельную телку.

Мария Павловна прикинула: недалеко Долговичи, а там – участковая больница. Очень ей хотелось вернуться к прежней работе. И в 1947 году появилась в ее трудовой книжке запись: «Принята палатной медсестрой». Без малого 42 года, по четыре километра туда и назад ходила Мария Павловна на работу в Долговичи. 12 из них – уже будучи на пенсии.

– Разве это расстояние? – улыбается она. – Мне главврач доверял ходить в райцентр за зарплатой. А это – 40 километров в одну сторону. И за день управлялась.

В больнице все называли ее «военной», но она не обижалась. Что поделать, если так живучи фронтовые привычки, если любая халатность, бес­порядок раздражают?

На одном из снимков, что лежат передо мной на столе – двое военных: постарше и помладше годами.

– Сын и внук, – говорит Мария Павловна. – Я ведь и во второй раз замуж выходила. Так получилось, что собственную хату пришлось оставить. А Василь добрый был. Посватал – согласилась. Вот Леня у нас родился – он сейчас подполковник в отставке, и его сын уже закончил военную академию. А последняя – дочка Галя. У нее сейчас и живу в Чаусах, когда стала болеть и овдовела. Она, как и я, медсестра. Да и Ирина – тоже. Уехала в молодости на целину – там и осталась. И две правнучки мои – тоже будущие медики. Всех их люблю, всеми горжусь...

Уже выйдя вслед за нами на крылечко, Мария Павловна вдруг снова вспомнила про войну:

– Троих близких людей из-за немцев лишилась: Максима моего, брата Пети, что погиб возле Гродно, нам об этом из школьного поискового отряда сообщили, да и отец не дождался Победы, доконала его сырая землянка... Сама на войне сколько перенесла... И не жалею, что такая мне была отпущена жизнь. На этом свете у каждого – свои испытания...

Колесникова, Н. У каждого свои испытания / Н. Колесникова // Іскра (Чавусы). – 2006. – 30 чэрвеня.