Корзо Любовь Егоровна

Нет конца ему, полю памяти

На праздничных мероприятиях, посвященных Дню Победы, эта худенькая пожилая женщина подошла к нам, офицерам в отставке, Анатолию Докторову и автору этих строк и предложила сфотографироваться на память. На ее праздничном костюме горели на солнце юбилейные медали и знак «Узник нацизма». Я решил познакомиться с ней поближе.

Зовут ее Любовь Егоровна Корзо. Ее отец до войны работал в милиции. Однажды останавливал для проверки грузовик – тот сбил его. Отец получил тяжелые травмы. После этого его определили в МТС на Бобруйском шоссе. Там же приютили семью – в комнате при конторе.

– На следующий день, как началась война, отцу пришла повестка из военкомата, – рассказывает Любовь Егоровна, – собрать «тормозок» и явиться немедленно! Он ушел, а мы с мамой и двумя маленькими братиками долго его ждали, а потом пошли в военкомат. Папа был «белобилетник», но вышедший офицер сказал: «Пожалуйста, идите домой, мы вашего мужа не отпустим...». А поздно вечером раздался стук в двери и голос отца: «Аня, открой быстрее, я отпросился на пять минут проститься!». Поцеловал нас, маме сказал: «Береги дочку». И убежал.

Вскоре немецкие дивизии начали штурм Могилева.

– Мама сказала: «Доченька, собери документы!». Я собрала, связала их в узелок, взяла два толстых платка, мы выбежали к шоссе: куда бежать, что делать? Свистели пули, рвались снаряды. Двумя осколками снаряда меня ранило в икру правой ноги. Мама сняла платок с головы и перевязала рану, так как сильно текла кровь.

Мама говорит: «Дети, поползли к тете Оле в Барсуки». Поползли вдоль края поля Титовки, но и там опасно было: рвались снаряды. Тогда тетя Оля запрягла в телегу коня, и мы поехали в Заборье к деду Васе. Там и остались.

Когда немцы заняли Могилев, в деревню влетели на мотоциклах. Обыскивали дома, погреба, сараи, стожки: искали наших солдат.

Пришло время копать картошку – немцы налетели на самолетах и из пулеметов стреляли по людям. Мы бежали кто куда...

Потом стали появляться в деревне те, кто смог удрать из плена. Леша – он так себя представил – остановился у Маланьи Парфеновой. Вскоре появился Абрам, но, немного пожив, ушел в Сташино чинить людям печи. Фамилии они скрывали. Днем часто приезжали немцы: забирали свиней, ловили курей, отнимали яйца, картошку, агитировали идти в полицию. Кто-то согласился...

Леша собрал группу пленных и сельчан и ушел в лес к партизанам. Часто стал приезжать ночами. Когда ехал на задание, заезжал в Заборье: узнавал новости. А мы всегда дежурили на улице, следили, не нагрянут ли немцы. Так и жили: днем – немцы, а ночью – партизаны.

В очередной приезд Леша сказал маме: «Нужно отправить вашу дочку и Боровикова Петю в город купить соли. Очень нужно узнать, где расположены немецкие посты». Нам насыпали жита, почти пуд, – на плечи Пете и мне. И мы пошли на Сташино-Севастьяновичи. Возле деревни Добросневичи из леса вышли немцы. Один, рыжий, схватил меня за шиворот: «Партизан!» Тряс возле головы пистолетом. На всю жизнь запомнила глаза того немца: большие, необыкновенные. И сейчас вспоминаю, как увижу светло-рыжего мужчину.

Офицеры все перекопали и отпустили нас. Мы пришли на Быховский базар, продали жито, купили соли. Когда назад шли, на посту стояли уже другие. Так же все перекопав семь раз, отпустили. Я вся дрожала, но всю дорогу себе говорила: все равно мы вас уничтожим!

Нам было задание: узнать, есть ли посты в Ракузовке, Тишовке, Светиловичах. Мы расспросили жителей и все разузнали.

Ушли мы рано утром, а пришли – уже темнело: 15 километров туда и 15 назад. Нас уже ждала мама на горке. Как увидела, бросилась к нам, плача: «Деточки, живы!» И давай целовать. Мы пришли голодные, но усталости не чувствовали из-за ненависти к фрицам.

Приехали партизаны, забрали соль: «Огромное спасибо вам, это для нас дороже золота!» Мама оставила и себе немного, закопала под пол дома в чугунке – на случай, если подожгут дом.

Леша Жолобов был командиром в отряде Османа Касаева, с ним был Абрам, его заместитель, они старались нас оберегать.

…Жизнь становилась все голоднее, и семья переехала в Прокщеницы, где жили сестры матери Гануля и Настя.

В эту деревню тоже часто приезжали немцы: забирали свиней и коров, ловили кур, убивали жителей. А по ночам наведывались партизаны. Однажды послали трех девочек-подростков разведать, есть ли засада у деревни Бобровичи.

– Мы пошли, нас немцы обстреляли, одна девочка погибла.

Партизаны провели операцию по уничтожению складов с оружием и боеприпасами в Княжицах. Мы видели, как рвались снаряды, какое было зарево.

Муж Ганули прятался в погребе. Однажды ночью поехал с зерном к партизанам, но его поймали и убили. Нас забрали немцы и отвезли в Княжицы, загнали в какой-то разбитый дом: окна забиты досками. Людей было много, сидели один на другом. Теряли сознание, дети хотели пить. У кого-то оказался пояс и чашка. Нашли дыру, привязали чашку, бросили в снег, черпали его, давали детям кусочки снега. Через несколько суток нас погнали под конвоем по Минскому шоссе. Мы, дети, не могли идти, голодные и замерзшие: стоял мороз под 30 градусов. А немцы ехали на санях. Гнали нас до Гололобовки. Там увидели, что толпа ползет по снегу, подумали – немцы, и все удрали в лес...

Через несколько дней сообщили дяде Степану, папиному брату, партизану из Николаевского отряда, где мы. Он приехал ночью, забрал нас и отвез к бабушке. Легли спать, а в четыре часа утра немцы ворвались в дом, стали нас избивать, выгнали на улицу, даже не дали одеться. Загнали в сарай возле бабушкиного дома, ворота закрыли на жердину. Люди видят через щели: уже горит деревня, и один солдат несет куль соломы, а другой – канистру с бензином... Мы орали, плакали, стучали в ворота! Потом ворота открыли, нас выгнали на улицу. Мама говорит: «Наверно, будут бросать в горящие дома». Был сильный мороз. Деревню оцепили немцы. Я уже не могла стоять: ноги совсем замерзли. Мама говорит: «Доченька, топай». А я, ботиночки осенние, не могу даже пальцами пошевелить. Когда в домах стали рушиться балки и крыши, полицейский сказал: «Идите в лес, все равно подохнете».

Мы шли по снегу, как безумные. Как только зашли в лес, я не смогла идти. Мама стала растирать мне ноги снегом, они опухли, я и ботинки обуть не могла... Плачу, и мама плачет. И тут на подводе пять партизан: «Мать, где немцы?» Мама им: «Деревня оцеплена немцами и танками, вы все погибнете».

Партизаны вывезли семью в Михалево. Вскоре дядя Степан их забрал и привез в Дубинку, там у партизан был «перевалочный пункт». Леша Жолобов был уже комиссаром отряда Османа Касаева...

Женщина из деревни дала немного пророщенного жита. Мама смолола его, потом говорит: «Доченька, сходи к проруби, набери воды». Хотела испечь лепешек. Я тихонько спустилась к проруби, стала опускать ведро, когда меня будто кто-то толкнул. Подняла голову и увидела ползущих цепью по снегу немцев – тучи голов. Бросила ведро – и бежать изо всех сил, чтобы сообщить партизанам, отдыхавшим после боя в школе, и всем в деревне. Побежали к лесу. Кто смог, убежали, остальных расстреляли. Немцы сожгли дома и нашу школу.

В деревне Дубинка 11 дворов и 223 жителя были уничтожены карателями в феврале 1943 года.

– Мы с мамой и два братика бежали до самой реки Друть. Если бы не мое чутье, то, может, никто бы не удрал из деревни...

Прятались в лесу недалеко от деревни Заборье. Партизаны сражались с немцами. Я не знаю, сколько мы там просидели голодные, замерзающие, день или два: дети больше не могли терпеть. Женщины решили: пойдем в деревню. Вошли в дом – упали кто где, думали, согреемся. Но в четыре часа ночи посыпались стекла: немцы. Стали бить, выгонять на улицу. Один схватил тетю Сашу за шиворот, стрелял, издевался... Потом другую женщину, потом, с такой же звериной злостью, Маню Михалкову, жену офицера. Ее сынок Стасик, годика четыре, заплакал: «Мама». Так немец, как собачонку, схватил его и стал бить... Мы все попадали на снег, а он ходил вокруг, помахивая пистолетом. Мама накрыла нас платком. Я стала кричать, а он на меня науськивал овчарку. Та стала рвать платок, но не покусала.

Потом он сказал: «Кто остался живой – поднимайтесь! Идите на выгон и в лес». И мы пошли на Щеглицу через лесок. Там тоже были немцы, много, до пояса раздетые, уже постреляли, кого хотели...

Их страдания на этом не закончились. Немцы снова схватили семью. Правда, уже только троих: годовалый Миша умер от холода и голода в деревне Егоровка. Бросили в тюрьму на заводе «Строммашина», превращенную в настоящий концлагерь. Кормили – утром чашка баланды и маленький кусочек овсяного хлеба. Люба заболела тифом, ее отвезли в Первосоветскую больницу, туда же через семь дней привезли и заболевшую мать...

***

...Я несколько раз встречался с Любовью Егоровной. Слушал ее рассказ, который ей давался с трудом. Ее страдания и сейчас в ее темно-серых глазах, в дрожащем голосе, сбивавшемся с одного эпизода на другой от невозможности все пережитое передать словами.

После освобождения города Люба вместе с матерью работала в военном госпитале: заготавливали дрова, носили воду, обмывали раненых. А когда закончилась война, работала на фабрике художественных изделий. Вышла замуж за токаря с завода «Строммашина». За свой труд он был награжден орденом Ленина. Но в 1985 году недалеко от завода его насмерть сбила машина. У Любовь Егоровны двое детей, дочь и сын, двое внуков и пять правнуков. Пенсия достойная. И все бы хорошо, но для человека, пережившего войну, она никогда не окончится...

Искров, Л. Нет конца ему, полю памяти / Леонид Искров // Веснік Магілёва. — 2017. — 18 января. — С. 9 : фота.