Гребенева Мария Сидоровна

БОГ МЕНЯ ХРАНИЛ

"Я, Гребенева Мария Сидоровна, в девичестве Саковец. Родилась 11 октября 1923 года. Мы жили сначала в Минске, а потом переехали в Могилевский район в деревню Залесье.

В июне 1941 года я заканчивала второй курс Могилевского педагогического училища. Но сдать экзамены мы не успели, началась война... Я переехала в родную деревню Залесье, где жила моя семья. Дом у нас был большой, просторный, большое хозяйство – две коровы, куры, свиньи, огород. Во время войны там жило 14 человек: мама (папа был сослан в Казахстан как кулак, хотя организовывал колхоз, был председателем колхоза, позже его оправдали, но домой не отпустили), четверо детей (Надя, Витя, Нюра, я старшая), жена и дети (Надя, Витя, Миша, Коля) дяди Володи (это папин брат) и беженцы.

Сначала немцы нас не беспокоили. Когда прошел фронт, они не остались в нашей деревне, назначили старосту и быстро пошли дальше. В соседних деревнях немцев тоже не было.

Некоторые семьи тайно помогали раненым, которые выходили из окружения. Их прятали в банях, на сеновалах, в сараях. Никому об этом не рассказывали, боялись своих. Люди были разные. У нас тоже был раненый в ногу боец по фамилии Старобыкин. Я помогала ему, делала перевязки. Но из медикаментов у нас был только спирт, а рана стала загнивать. Мы боялись, что ему станет хуже. Когда узнали, что в соседней деревне остановился врач из Могилева, решили раненого отправить туда. Я помогла дойти ему до села, а дальше он пошел сам. О его судьбе я больше ничего не знаю.

В деревне люди не сидели сложа руки, готовили себе убежища на случай бомбежек и пожаров, запасались продуктами. В нашем дворе и на огороде было три замаскированных блиндажа: для двух семей и беженцев. Позже, когда появились партизаны (они жили по деревням, их называли партизанскими), вся деревня копала большой блиндаж в лесу, за нашей деревней.

Партизаны приходили обычно к нам в деревню ночью за едой, за одеждой. А немцы бывали у нас днем, ночью боялись, наверное.

Вскоре стали ходить слухи, что приедут немцы и будут забирать молодежь на работу в Германию. В эту пору многие женились специально, так как говорили, что замужних в Германию не угоняли. Меня тоже хотели выдать замуж за троюродного брата (он пошел потом в партизаны, но вскоре его убили), но, слава Богу, свадьба не состоялась. За мной ухаживал другой хлопец, Ростик (Ростислав), но и за него я замуж не вышла – мама не пустила, он тоже был мой троюродный брат. Ростик был в партизанах, и я ему, когда было нужно, узнавала, что могла, про немцев.

Говорили, что немцы в поисках рабочей силы проверяют все сараи, бани и сеновалы. Мы испугались, потому что в то время у нас был еще один тяжелораненый боец. Перевезти его было некуда, а семью могли расстрелять. Надо было торопиться, немцы устраивали в деревнях облавы. Решили ему устроить место в сельском клубе на нейтральной территории. Все боялись ему помочь, но один он никак бы не дошел. Пришлось мне, как самой старшей дочери в семье, вести его в клуб. Шли долго, медленно. Мы не успели... Подъехала машина с фашистами, выбежали автоматчики и под прицелом нас вдвоем с раненым (а он в военной форме) – под плот (к забору). Я немного учила немецкий, пытаюсь объяснить что-то, но слушать не хотят. Сбежались женщины, прибежала больная мама – бледная, заплаканная. Я смотрю на нее и думаю: она такого не переживет. Но Бог меня хранил... Подъехала еще одна машина, из которой вышел немецкий офицер. Я к нему – объясняю... Он приказал своим меня отпустить, наверное, сказал, что я пригодна для работы в Германии. И даже разрешил завести раненого в клуб. Этот день я вспоминаю всю жизнь как второе рождение.

Помню, зимой опять ожидалась облава, вся молодежь из деревни побежала прятаться в лес. Мужчины увидели, что идут немцы. Все побежали дальше в большой лес, а мы с дядей Володей – в лесочек рядом с деревней. Дядя Володя присматривал за нами, был опытный, он в Финской войне участвовал. Немцы окружили лес и очень много молодежи забрали тогда, кого нашли, того и забрали в Германию.

Дядя Володя нас спрятал в лесу, а сам влез в гнездо аиста и наблюдал за деревней, немцев не было видно. Он сказал, что пойдет сначала сам в деревню, и если все спокойно, то помашет нам с крыши дома. Оказалось, все хорошо, и мы вернулись в дом.

Но вскоре опять немцы оцепили деревню, ходили по дворам, забирали молодежь. Убежать мы уже не могли и спрятались под пол. В доме оставались тетя Нюра (жена дяди) и их пятилетний сын Коля (он умер после войны), его учили, еще раньше, что надо говорить немцам: «Гутен таг (добрый день)». Вот как только первый немец зашел к нам, Коля и поздоровался, было видно (говорила тетя Нюра), что немец обрадовался, немцы разные были (может, и у него были дети). Потом забежали еще немцы с автоматами и хотели стрелять по полу (нас бы всех убили), но первый сказал: «Киндер! Киндер! (ребенок)», и не дал стрелять, увел их. Так я снова осталась жива. Ведь по всем домам ходили и везде-везде стреляли.

Однажды мне передали записку от двоюродного брата Ивана, он был в партизанах. Он просил принести чистую одежду, потому что заедали вши. Мы с тетей, его мамой, вечером пошли в партизанский отряд, он был возле деревни Павлинка, это была партизанская зона. Но брата не застали, он ушел на задание, и мы остались до утра. А утром пришли партизаны и сказали, что ночью немцы окружили нашу деревню Залесье и сожгли. Людей всех собрали и погнали в деревню Гуслищи. Маму, Нюру и Надю тоже забрали, а дядя Володя со своими успел спрятаться в блиндаже. У нас дома остались только дед с бабушкой. Бабушка была больная. Дед ее вынес из дома, еще какие-то вещи вынес на огород. Немцы их не тронули.

А в Гуслищах среди всех жителей выбирали молодежь, чтобы гнать в Германию. Мою сестру Нюру сразу к старикам отправили, она была невысокого роста и на голове какую-то тряпку ей завязали. А Надю, ей было 14 лет, но она была выше нас всех (красивая была, с голубыми глазами, они даже как-то притягивали), отправили в колонну, чтобы угонять в Германию. А она вертится, ищет маму, плачет. Мама даже Нюру просила, чтобы и она с Надей пошла, хоть вместе были бы, не так страшно. Но Нюра сказала: «Не пойду». Тут мама (это она мне все рассказывала) увидела, что идет какой-то немецкий начальник, потому что ему все немцы кланялись. Мама, как только он подошел поближе, бросилась ему в ноги, руки целовала и просила не забирать ее дочку. Немец спросил: «Где?» Мама позвала Надю. Она стоит, плачет. Немец глянул ей в глаза и некоторое время все смотрел, не отрываясь, а потом оттолкнул Надю к маме и сказал: «К матке!». Мама забрала Надю, тряпку на голову завязала, и к старикам быстрее пошла. Только они отошли, колонна тронулась с места и всех погнали. В Германию.

А меня одна женщина из Гуслищ искала и хотела продать немцам, из-за связи с партизанами. Видела, что сестры есть, а меня нет. Ей сказали, что меня уже забрали немцы.

Я уже из партизанской зоны не вернулась, а на следующий день пришли Нюра, Надя и еще двоюродная сестра. Уже до конца войны мы жили у родственников Ростика в деревне Николаевке, у него мать там осталась и две сестры. Огород вместе сеяли, партизан кормили, они днем приходили, да и самим тоже надо было что-то есть. А вечером ходили прятаться в лес в блиндажи.

И вот мы пошли опять прятаться в блиндаж, закрылись, сидим и слышим, как нас зовут и кричат: «Наши, освободили нас уже!». Закончилась война!".

Подготовила к публикации Бунос А.В.