Матруненко (Шершнева) Мария Никифоровна

Хоть мне только 5 годов было, я многое помню. Мама и папа работали в колхозе. Мы жили в деревне Борки. Сейчас там лес – это чернобыльская зона.

Помню, как в начале войны в нашу деревню прорвались 4 советских танка. Один разбили прямо у въезда. Три проскочило. Проехали мост. Два танка поехали на шлях. Второй танк разбили в начале поселка, третий – на дороге, а четвертый поехал по огородам. А у нас на огородах между маминым участком и участком соседа была выкопана землянка. Там сидела наша семья: мама, сестра, 1933 г. р., я и сестра соседа с детьми. Танк проехал прямо по сыну соседки и убил мальчика. Этот танк разбили где-то по дороге к Славгороду.

Потом приехали немцы с обозом. Жили они в палатках на улице. Тепло, лето. У нас была большая хата с печкой. На этой печке немцы варили фасоль. Так разжигали жарко, все прямо пыхало. Мама боялась, что они пожар устроят. Она пошла к начальнику: «Пан, дом сгорит!», и варить перестали. А за домом на участке была посеяна конопля, так они в эту коноплю в туалет ходили. Всю загадили.

Наш отец с братом пошли на фронт по первой мобилизации. Они оба вернулись, но раненые. Дядька был командиром. Его ранили в легкие, подлечили, опять на фронт отправили. Отец был ранен в живот. Он вскоре после войны умер. Сосед, сын которого погиб под танком, убит на фронте.

У нас был партизанский район. Стояла 13-я партизанская бригада. Помню, как какой-то партизанский начальник лихо перепрыгивал на лошади через бревна, что лежали во дворе маминой сестры.

Во время блокады партизан в Грабщине немцы сожгли много семей. Сжигали заживо. У нас в деревне так убили семью Деповых за связь с партизанами. Положили дрова, на них сверху привязали людей, потом еще один слой людей и бревен. Я это сама видела, делалось все на виду. Сжигали и полицейские, и немцы. В Радьковской Слободе сожгли семью и в других соседних деревнях тоже много людей попалили. Если на чердаке мужчин находили, то расстреливали.

Девять месяцев партизаны держали блокаду. Почти все это время нам приходилось прятаться в лесу. Летом – комары, зимой – холод. Людей ловили, чтобы отправлять в Германию или чтобы убить за связь с партизанами. Недалеко от нас был такой небольшой курган, его называли Дудовца, Дудовка. На Дудовце могила сразу трех семей. Эти семьи прятались летом ночью от облавы. Разожгли костер, чтобы согреться и сварить то, что удалось достать. Как налетели самолеты, заметили огонь и сбросили снаряд. Все, кто там прятался, сразу погибли, всех накрыло. После этого мы костры в лесу не разжигали. Ели растолченное пшено и просо сырыми.

Днем были облавы. Полицаи и немцы ходили цепями навстречу друг другу. Ходили без собак. Прятался от облав в лесу целый поселок, много людей. Были выкопаны землянки. Мы там сидели, как стемнеет, ночью спали. А днем ходили к выгоревшему лесу, где были такие купинки с травой среди воды. Мама сажала нас на свой овечий тулуп, и мы сидели и осенью, и зимой на снегу.

Партизан мы, дети, в лесу не видели, а взрослые – не знаю. Как-то мама пошла из леса в нашу деревню что-то взять из хаты и увидела, что там немцы. Она ушла и спряталась на Дудовке. Два дня там сидела, а мы ее ждали.

Перед зимой немцы всю нашу деревню сожгли. Большая была деревня. Остались только две бани, что в стороне стояли. Мы все остались жить в лесу всю зиму до самого марта. Холодно было, ушли из дома еще летом, а вся теплая одежда в домах сгорела.

Кто-то сказал, что в лесном поселочке Мамачин в Давыдовском болоте перед Красницей нет людей. Пошли туда. Только пришли в поселок, как к обеду приехали немцы. Некоторые женщины стали уже им варить, а мы дождались вечера, и как стемнело, тихонечко пошли по шляху на Слободу. Нас было три или четыре семьи с детьми: мы, семья маминой сестры и еще две (Мамачин и Красницу немцы потом тоже сожгли).

Шли по лесу и увидели, как кто-то тянет по лесу телефонный провод. Сестричка моя побежала вперед. Наши женщины ее останавливали:

«Может, это немцы?» А она кричала, что это наши. Увидели нашего солдата – и тут уже обнимались и миловались, плакали и радовались. Мама и сестра с остальными семьями сели на солдатскую подводу. А я отстала и осталась в лесу. Потеряли меня. Доехали они до Лопатичей Чаусского района, а потом вернулись в Слободу и там меня нашли.

После войны мы вернулись в свою сожженную деревню. Мама со своей двоюродной сестрой выкопали землянку, закатили несгоревшие бревна. Но пожить там не успели, начали отступать немцы и нас оттуда вновь выгнали на несколько месяцев. Когда уже после войны вернулся отец, тогда начали строиться.

В нашей деревне после войны один полицейский прятался дома то на чердаке, то в подвале 20 лет. Никто из односельчан об этом не знал. Когда подросли дочери и стали к ним приходить парни, полицая обнаружили. Он пытался бежать на болота. Но мужчина, который жил на краю деревни, увидел его и сказал: «Хватит, наховался». Судить его не стали, сказали, что свое уже отсидел.