К.

«Родилась в 1929 году. Про себя рассказывать не хочу, тяжело, но хотела бы, чтобы все узнали про подвиг белорусского машиниста, который вез нас в эвакуацию.

До войны мы с мамой жили в Могилеве. Когда война началась, к нам во двор заезжал мужчина-белорус на лошади и кричал: «Езжайте на вокзал, вас отвезут в Россию!» Все соседи уехали, а мама никак решиться не могла. Тогда снова приехал этот мужчина на лошади и сказал, что немцы уже близко и от вокзала отойдет последний поезд. Уже стреляли, бомбили, я видела, как бомба летела, и не понимала, что это такое. Тогда я стала командовать и сказала маме: «Поехали!» Мама послушалась. Мы сели в поезд и ехали в переполненных вагонах-телятниках 18 дней. В поезде было много евреев. В дороге нас кормили.

Несколько раз поезд бомбили. Спаслись благодаря мастерству машиниста. Он останавливался, если видел впереди самолет или разрушенный путь и ехал назад, переводил стрелки и ехал по другому пути. Как-то поезд так тряхнуло от резкой остановки, что девочка, которая стояла на каком-то возвышении и читала стихи, упала. Мы увидели, что в 20 метрах впереди грохнула бомба, пути были разрушены. Машинист вернулся назад и поехал по другому пути.

Не доезжая до границы с Россией, рано утром, кто-то закричал, что немцы бросают бомбы на поезд. Все-все выбежали из поезда и убежали в поле. Мы схватили подушку и маленький чемодан, которые взяли с собой и тоже выскочили из вагона. Мама легла на меня и повторяла тихонько: «Хоть бы сохранить мейделе (девочку – Ред.), хоть бы жить осталась». Из-под маминой головы я видела лица немецких летчиков, закрытых какими-то очками, как они наклоняли свой самолет, как стреляли сверху из пулемета прямо по людям, как бомбили. Но я не пугалась, я смотрела на это, как на чудо. Впереди меня, меньше чем в 10 метрах, лежал крупный мужчина с женой и детьми. Прямо перед собой я видела его длинные ноги. Когда грохнула бомба, я закрыла глаза. А когда я глаза открыла, ног уже не было. Их оторвало взрывом, и торчали только окровавленные кости.

Я до сих пор это вижу перед собой. Это забыть невозможно. Когда самолет улетел, мы пошли к поезду. Еврейский мужчина лежал на рельсах около мертвой жены и детей и кричал по-русски и на идиш: «Лучше бы я, лучше бы меня убили!». Они не успели перейти рельсы. Эти воспоминания живут во мне, и так хотелось бы кому-то рассказать, чтобы написали про зверства этих мерзавцев!

Когда заехали подальше за Москву, стали на станциях отцеплять по одному заднему вагону с пассажирами. Мы ехали в третьем или четвертом вагоне и доехали до Марийской АССР. Там нас остановили на железнодорожной станции и привели в столовую. Мы были жутко голодные. Нас накормили. Марийские женщины спросили, давать мне детскую порцию или взрослую. Я подумала, что взрослый паек больше и попросила ее. Потом пожалела, потому что детям давали и конфеты, и много вкусного, но промолчала. Меня и маму отправили в деревню. Помню, как я выходила из дома, меня окружали марийские дети, что-то говорили, а я ничего не понимала».