Может, и Распутин как-то бы повлиял на ее спасение. Читал я где-то (впрочем, это известный факт), что в смерти Распутина в первую очередь повинен брат императора Владимир Кириллович. Он именно и запустил этакий небольшой бумеранг - вроде как помогал брату-императору. И несомненно - детородный орган у Распутина не он отрезал, нашлись другие. И все для того, чтобы ясно было народу: Распутин - распутник! И больше никто. Боялись Кирилловичи, чтоб наследника старец не вылечил, да чтоб не надоумил императора по-мужицки править Россией. Вот и вернулось им сторицей: революция, Гражданская война, Ипатьевский дом, Алапаевская штольня, убийство или бегство всех Владимировичей, Кирилловичей, Александровичей... за границу. Глупо и зло оскорбив труп Распутина, оскорбили самого императора, предрекая падение и его.
А у Тюленева Распутин распутством не маялся, как, наверное, и было в его бытность.

Русский мистик косматый
С правдою простака.
Он прошел сквозь палаты,
Как сквозь шлюзы река,
Чтоб беседовать с Ники
(Мужики все цари),
Обсуждать с ним не книги,
А заскоки Руси!
Он, как страх, брел по дому,
По обману-дворцу:
Не мадеры иль рому -
Пропустите к отцу.

Поэт говорит, что вся Россия («Как сквозь шлюзы река») пришла к отцу-императору в образе Распутина и бумеранг, запущенный в Распутина, попал в императора, а еще больше в Россию! Предательство по образу того времени укоренилось настолько, что и хватило на сегодняшний день, когда все хотят разукрупнить и продать, дабы власти было больше и предательства больше, и спросить не с кого... А тогда нашли с кого... И потом находили, только сейчас не с кого...

А я позволю себе порассуждать о том, что принято считать: настоящая поэзия может бытьтолько философской, но образно-философская поэзия (а она может быть только такой) - уже не философская, хотя и существует термин литературный - «философская лирика». Но таковую, на мой взгляд, лучше просто назвать глубокой лирикой, как ее чаще всего и называют, хотя это не очень научно, так же как «философская», но «глубокая» - логичней и практичней, пожалуй. Ведь «глубокая» чаще всего бывает глубокой в высоту! В бездну! В вечность... Где и любовь земная и возвышенная подвизается, когда «браки совершаются на небесах»!.. Ведь, если считать все это «философской лирикой», то есть в каком-то смысле философией, то не слишком ли она однообразна по мысли?..
Несколько примеров глубокой «философской» лирики в высоту я приведу: насколько же поэты бывают разнообразны в выборе художественных средств и насколько же однообразны по мысли в логическом смысле...

ВИКТОР БОЛОТОВ
Мои притязанья вселенски
Пространства и пламя Луны,
И шелесты леса, и всплески
Звезду отразившей волны.
И страшно, тревожно и мило душе
Постоянство сторон
совсем уж домашнего мира -
где бездна над самым столом.

ИГОРЬ ТЮЛЕНЕВ
Кто за слово принял муки?
Сместилась линия весов,
Отпали стрелки от часов,
Секундная и часовая...
Одна минута до утра,
А дальше зеркало у рта
Вздохнет,
Как бездна мировая.

НИКОЛАЙ ЗАБОЛОЦКИЙ
Вокруг села бродили грозы
И часто, полные тоски,
Удары молнии сквозь слезы
Ломали небо на куски.
Хлестало, словно из баклаги,
И над собранием берез
Пир электричества и влаги
Сливался в яростный хаос.
А мы шагали по дороге
Среди кустарников и трав,
Как древнегреческие боги,
Трезубцы в облако подняв.

Отсюда должно быть понятно, что термин «философская лирика» - это условность! Философия поэтов - их развернутая метафора (обязательно доморощенная, оригинальная - только в этом он поэт и оригинален), которая всегда ведет к общеизвестной мысли... окрашенной метафорой поэта. И я приближаюсь к тому разговору, что поэт Игорь Тюленев, несмотря на умение «философствовать», в основном поборник грубоватых, простых, но вечных истин, как в религии. Ведь в большинстве случаев он строит свой художественный мир, как упрощенный сердечно-фронтовой рубеж. «Паду, как смерд, как русский князь,/ Прикрою родину собою». «Поэт в России - /Всяк детина! Живет и пишет простодушно». Его поэзия проста и верна, как все истинное. Религия тоже - не философия, а просто учение. Религия не терпит фарисейства, так же как и подлинность в поэзии. Настрой поэта всегда тот, который не терпит духовного тунеядства, двуличия.
У него всегда «...под срубом боевые рукавицы»... Но постойте, постойте, кто-то у нас очень не любил простодушных поэтов?.. Помнится, что не кто иной, как Арсений Тарковский. Он всегда говорил своему окружению, чтобы его никогда не знакомили с простодушными поэтами, предполагая в них непоэтов. Человек, написавший некогда достаточно жестко реалистическую вещь для небольших, но суверенных поэтов.

Загородил полнеба гений.
Не по тебе его ступени.
Но даже под его стопой
Ты должен стать самим собой.

Странная и очень приземленная суверенность для поэта (да поэта ли уже) «под стопой гения». А гении, между прочим, никогда особо не давили на меньших поэтов, наоборот - помогали всячески!.. Стоит вспомнить одного Есенина... Да и Пушкин такой же был. Игорь Тюленев не потому простодушен, что сложным быть не может: время такое не для фарисейства!.. Кому-то очень и очень не нравится наша (не такая уж и частая теперь) прямота и определенность! И простодушие как непосредственность.
Первое стихотворение сборника стихов «Русский бумеранг» - «Небесная Россия». А первое стихотворение сборника (я всегда об этом говорю) - это герб поэта на то содержание, на ту духовность, которая содержится в сборнике. Скажу больше: стихотворение «Небесная Россия» можно, как мне кажется, считать гербом всего творчества поэта и совсем не потому, что выходил у Тюленева сборник под таким же названием, а потому, что поэт создает на протяжении всего творчества образ характерного земного-небесного рая (предыдущая книга особенно связана с этим мировоззренчески - «Засекреченный рай»). Итак, приведем пример данного мировоззрения.

Так, значит, есть небесная Россия,
На холмах облачный алмазный вертоград,
И нету тьмы - лишь голоса родные,
Словно лучи, пронизывают сад.

Виноградно-алмазные кущи хранят «голоса родные» умерших людей. Здесь можно встретить «Пушкина и царевен», здесь нет «гуннов» и «блудниц», «нет распрей, грабежей и воровства»... Традиционно русское православное представление о рае, которое вполне от земного рая!..
Но со времен Вавилона люди все не могут договориться друг с другом о нормальной справедливой жизни... И земной рай уже возможен только через небо, только через Вседержителя... Но раз мы сами у себя на земле для всех людей земной рай создать не можем, то и Вседержитель за нас этого делать не будет (может, только перед крушением мира внесет и свои простительные кое-какие коррективы), а вот - небесный рай, кто достоин его... никому туда путь не заказан, любой, наверно, вправе мечтать о нем, избавясь от грехов своих земных...
И все-таки трудно воображению поэта связать смерть матери с небесным раем...

Под сенью русского креста
Навеки скованы уста,
Ты не прочтешь мое посланье,
Я не услышу голос твой,
Ушла ты в землю молодой,
Оставив небесам рыданье.

Но не перестает думать о небесном рае мальчишка, убегая уже от мачехи в гости к бабушке, где вера и красочный старинный русский быт.

На сундук швырну рогожку,
Скинув с зябких плеч одежку,
Забиваюсь под тулуп.
В сне глубоком вижу царство,
Где нет злобы и коварства,
Где друг дружке каждый люб,
Где по небу ходят кони,
Нет волков и нет догони.

В предыдущей книге «Засекреченный рай» (странно, этого стихотворения не было, а оно («Бабушка Анюта») существенно упрощает православный детский мир, где порой от кринки молока до иконы (то есть до Бога) совсем небольшое расстояние. Стихотворение, видимо, не было написано к выходу «Засекреченного рая», что говорит о постоянном возвращении поэта к теме земного-небесного рая. Своего рода - тоже бумеранг, но обоюдорусско-православный, что ли, когда русский человек посылает на небо молитву и ему воздает Господь...

Да, мы - подобье, Господи, Твое!
Как ни стучи ученый муж по плеши...
Задраены молитвой наши флеши,
Хотя поверх летает воронье.
Рождение своего ребенка - это благостный, раешный мир из тоже небесно-земного...
Светоносная женщина встанет,
На носочках вспорхнет к колыбели,
На малышку восторженно глянет,
И опять заиграют свирели.
Дочка понемногу вырастает: «Скачет, Скачет по траве С бантиком кузнечик, По лужайке, По тропе, Мимо рощ и речек. Мимо склоки мировой». И не хочется ступать на рыночную землю и упираться в магазинно-офисный быт, а душа еще хочет «молодильных яблок» отведать в «монастырском» саду, для чего и рисковать не грех.
Встав на горний карниз,
Поступая, как надо,
Бросить яблоко вниз
Из Господского сада.

Побывав в раю (а это именно он), поэту сразу хочется поде-литься с кем-то из людей... Гос-подским яблоком! Вспоминается есенинское: «Не каждому дано яблоком падать к чужим ногам». Перекличка еще стыкуется и этим обстоятельством: «В сапожках из кирзы, в мундире новом Я впереди, Как на подносе хлеб». Сказал ведь Господь о хлебе: «Помните и ешьте - это тело мое». Не отделяет поэт Господа и от нынешних событий: вечные истины - они всегда вечные...

Уже кусал Иуда серебро,
Копьем кололся стражник под ребро,
Толпа, закончив петь Христу осанну,
Уже кричит: «Распни! Но не Варраву!»
Как будто яд змеиный на устах...
Блестит отрава
В нынешних умах.
Во все времена с праведниками расправлялись в первую очередь.
«Все впереди», - сказал Василь Белов,
А Кузнецов добавил: «Будь здоров!» -
И сам ушел в созвездья, как пустынник».

Исключительно точное определение поэта-праведника, в ком редка святая уединенность небожителя в современной поэзии, ушедшего из каменно-бетонных и стеклянных джунглей столицы в другие миры. В книге Игоря Тюленева «Русский бумеранг» есть большой цикл стихотворений «Воины Третьего Рима». Это, надо понимать, православное воинство. (Что такое «Третий Рим» - объяснять, я думаю, не требуется). Так вот, одним из этих воителей как раз и является Юрий Кузнецов, православный по духу поэт, написавший поэму о Христе, откуда я процитирую несколько строк, говорящих о двух противниках.
Встретились в Риме однажды
  мудрец и святой
И завязался конец между ними такой:
- Эй, Поликарп! Ты меня узнаешь?-
  молвил гностик,
И задрожал его дух,
  как над пропастью мостик.
- Я узнаю сатанинского первенца. Сгинь!
Так Поликарп Маркиону ответил. Аминь!
Каждое слово его, как звенящая медь,
Каждое слово сбылось
  или сбудется впредь.
Гностики - первые христианские толкователи. В свое учение они подмешивали трактаты из древнегреческой науки логики. Это люди, которых впоследствии назвали фарисеями. А Поликарп - это, конечно же, не сам Юрий, он всего лишь Поликарпыч, а его, видимо, духовный предок.
Смысл «Воинов Третьего Рима» - великие христианские традиции!
Воины давно мертвы, но традиции борются. Велики духовно Борис и Глеб, ослепленные и убиенные много веков назад. Велики духовно закопанные заживо в 1936 г. возле часовни Ксении Петербургской. Велики духовно тысячами затопленные русские офицеры, которым, кажется, стоит нащупать дно и выйти на берег, чтобы снова встать в строй воинства за Третий Рим! А разве не велики духовно Серафим Саровский, Дмитрий Донской, Александр Невский, Суворов, Жуков... А разве не тот ли Третий Рим защищают сегодня: «Командир кричит: «В атаку!» - до земли разинув пасть. За комбатом лезем в драку. Пули-суки, как собаку, Разрывают нашу часть. Если ты по-русски скроен и стрельбой разгорячен, Ты вниманья удостоен, И тебя небесный воин С четырех хранит сторон, Но потом... привал с тушенкой, С поварихой молодой, Да с родимою сторонкой, Да с молитвой, Да с иконкой. Где с живыми сам живой?» А после боя (стихотворение «Бой») кто-то уже не поднялся с земли... в сегодняшнем государстве, где смертность сильно превышает рождаемость... И потому слово любовь - слово не просто возвышенное, а можно сказать, военное! Если это действительно мужская достойная любовь.

ЛЮБОВЬ
Любовь опасное занятье,
Когда змеей сползает платье,
Качнулся лепесток в Эдеме,
Цифирь сменилась в теореме,
Пронзил Отчизну женский крик...
И я открыл глаза... и вздрогнул!
И вновь закрыл и не отторгнул
Обезображенный твой лик.

Здесь все исключительно по-мужски! Можно сказать, по-солдатски И поэт не случайно подчеркнул, что женский крик «пронзил Отчизну». А если появится еще один крик от рождения младенца!.. То это значит, что мы запустили в мир свой маленький русский бумеранг!

Что ж, любить Россия умеет! Воевать Россия умеет! Но играть в азартные игры Россия не уме-ет, ибо всегда склонна к честной игре, но кто же будет играть честно в рыночно-политические игры, которые испокон были нечестными, а партнеры и противники, играющие свои против своих (кто мог подумать!), тоже будут играть насмерть.
Казалось бы, в такой безобидной игре, как бильярд, которой стоило придать денежный интерес по новым, видимо, ставкам, мы получаем страшного противника.

Противник молод, но опасен,
Тяжел, словно создатель басен.
Кий держит, как орел угря.
Склоняясь над сукном с добычей,
Кий передернул, словно бычий...
Хвост иль рог - лицом горя.

Этот «противник» не просто противник по партии бильярдной, а «кий» его не просто кий, а орудие либерально-рыночного азарта, пришедшего к нам издалека, обросшего шерстью, с рогом и хвостом - имеет вполне животную ипостась. А баснописец Крылов испытал жуткий азарт и часто заигрывался в карты и был «тяжел» не только телом, но и на отдачу долгов. Противник Тюленева никогда бы не простил себе, если бы проиграл. О, такие «противники» очень тяжелы на отдачу, и кий они «держат, как орел угря», и привыкли добычу брать, как быка за рога - «лицом горя», «Склоняясь над сукном с добычей», где, можно предположить, не обязательно бильярдные шарики катаются: ведь сукно, особенно зеленое, - символ всех азартных игр... И когда тесно становится азартным играм в помещении, то их без всякого сукна можно вынести на улицу в виде игрового автомата, демократизировать игру до предела!.. Чтобы школьники в школе недоедали, чтобы деньги занимали и попадали в зависимость вплоть до рабства к подобным «противникам».
К таким и взрослые попадают. Этот «противник» теперь везде, ибо предметом азарта может стать любое предприятие, любое фирменное дело, любой бизнес, любая отрасль!..
Холодной лавиной по России прокатилась война коварных умов, проигрыш в которой достал до самых отдаленных уголков страны: каждая семья кого-то или чего-то недосчиталась...

Мучают дети собаку,
Землю швыряют в трубу.
Баба стирает рубаху,
Но не известно кому.
Редко земель этих житель
В тусклом окошке мелькнет,
Тонет у школы учитель,
В луже летит самолет.

Но что любопытно: еще задолго до холодной войны, но уже при перестройке (она и была началом холодной войны) в сборнике стихов «Кольчуга» появляется стихотворение «Мужик» (в 80-х годах уже вовсю действовал указ о «бесперспективных» деревнях, а сборник вышел в свет в 1988 г.).

Скрипит разбитая телега,
Могуч возница и суров,
И от ночлега до ночлега
В пути обходится без слов.
То просвистит над ухом птица,
То басурманская стрела,
То просвещенная столица
Избытком славы и ума...
Он, знай себе, стегает лошадь,
Макушку пятерней скребет
И милость у богов не просит,
Но и свое не отдает.

Этот мифический герой, скорее - призрак, рожден поэтом в наши времена, но и ретроспективно был как бы всегда, еще во времена, когда у него над ухом, случалось, просвистит «басурманская стрела»... То есть Тюленев создал нечто особое: его «мужик» - это наша вечная неприкаянность и на великих просторах - наша вечная «безземельность»! То у нас земля - княжеская, то - монастырская, то - господская, то - кулацкая, то - колхозная, то - вообще она, земля, в бесперспективной деревне находится!.. Земля русская - была ли она когда мужицкой? Вот поэт и посылает в бесконечную дорогу мифического «мужика», не случайно проведя его по всем своим книгам, одиннадцати книгам. Ну а что же с тем мужиком, который все-таки остался на какой-то земле, в какой-то деревне и не умер еще почему-то?

КРЕСТЬЯНИН
Живет крестьянин на земле,
Но чаще не в добре - во зле,
И в снах по небу не летает.
Как зомби ходит по дворам,
Здесь браги выпьет, водки - там,
И брошенный дела бросает.
Бросает плуг и борону,
Речную гладь, поля, луну.
Живет, как на конюшне бык,
И к пойлу к русскому привык,
И гениальным сельским видам.
Я говорю ему:  «Мужик!
Зачем ты сеешь в душах жмых,
Бразильским отдаваясь ритмам?
А наших песен не поешь,
Лишь ради выпивки живешь...»
Он злобно бросит мне:  «Иди ты! -
И я пойду, куда сказал... -
Пошто ты сердце мне терзал?
Мы десять лет уже убиты».

Россия всегда держалась на крестьянстве и даже в рабочем так называемом классе, если не было крестьянской жилки - он был не очень и рабочий, а просто пролетариат без дому и земли, пусть и в квартирах живущий. Враги России знали куда ударить - в крестьянство!.. А шахтеры в это время, гремя касками, на всю Москву орали: «Ельцин! Ельцин!..»
Потом их спровоцировали на «рельсовые войны», на голодовки, сейчас изводят аварийностью: частникам не охота тратиться на «безопасность».
Разоряя крестьянство, общины, а потом советские колхозы, стирая их с лица русской земли, разрушали душу России, уклад, характер, семейственность, укорененность...

Сколько мертвой воды утекло?
А живую всю вытаскал выкрест.
Из копытца пьет воду село,
Что когда-то оставил антихрист.

Да уж и село-то не каждое есть, да и народ остается не самый лучший, но поэту дорог и такой: «Родной до безобразия, до клекота в груди»... И у этого народа есть еще язык, которому поэт обязан всем.
И он согласен на самую «безобразную» речь, лишь бы язык этот остался!.. Где и глагол можно «поймать за гриву», как брата меньшего и доверительно сказать: «Пока щепоть родного языка Растворена, как соль в крови растений», - я буду жить», - говорит поэт. И Россия тоже будет жить. И еще:

Пока в народной речи есть такое,
Что отвращает иноземный слух,
Пока у словаря лицо рябое
От пыли, воска и российских мух.

Господи... что сказать... да разве они побрезгуют нашими русскими мухами! Да они их вместе с нашим русским языком съедят живыми!
На русском языке, в первую очередь, очень удобно материться, говорить «я тэбъя лублю!», а также писать художественную прозу, критические статьи, публицистику (они давно это делают лучше нас многих). Это молиться они будут на своем, а материться на нашем. От русского языка они никогда не откажутся даже тогда, когда на свете не окажется ни одного русского. Они наш язык возьмут, как нашу территорию, с превеликим удовольствием, возьмут, как золото инков, как римское право и прочее.
Но они, завоеватели, никогда не смогут ощутить себя в детстве первооткрывателями - они всегда будут подражателями, исказителями, психологическими недотепами, а не будут такими, каким воспринимает себя поэт:

Я вырву белый клок из бороды,
Как омертвелый куст на склонах дальних,
Я до сих пор на фото впереди,
Все тот же школьник лет первоначальных.

Стихотворение напоминает строку из предыдущего сборника: «Я впереди, как на подносе хлеб», о чем я уже писал в статье «Уральский Святогор»: «Хлеб на подносе» - слишком типичный случай для того времени. Все мы тогда были «хлебом на подносе». И для братских республик, и не очень братских»... Все пользовались нашей широтой души, которая всегда «впереди» - не пряталась, когда миру было плохо!.. Ведь Россия - это всегда детство!.. Когда-то пермский поэт Виктор Болотов выразил это чувство, как чувство первопроходства: «Стою один на диком бреге с просторным сердцем дикаря». Чувство первородства русского человека на своей еще не открытой земле, но уже со своим языком, в самом начале!.. Они, иноземцы, так не смогут, все имитации бесполезны!.. Они никогда не были вначале, они не смогут и так, как в конце, как ушел, оказался в конце... поэт Алексей Решетов:

Хлеб молоком запиваю,
Плачу, читая «Муму».
Сколько мне лет, забываю.
Кто я такой, не пойму.

Ведь это же не просто стариковское детство, это свойство поэта, который всю жизнь прожил в детстве, но это было единственным его существованием - поэт всю жизнь ребенок?.. Поэт без детства не может: «Золотые врата, мелодично звеня, Пропустите в далекое детство меня. Там я был одуванчику каждому рад. Там со мной разговаривал старший мой брат. Он еще не погиб на скале-крутизне. И охотно читал сказки русские мне»...
А русские сказки - они всегда отдают Рождеством! В детстве Игоря Тюленева, видимо, всегда было людно и радостно, родственно и надежно... Все привыкали к тому, чтобы не хитрить, не ловчить, а чтобы душа настраивалась на божественное, на райское!..

Звездой рождественская елка
Благословляет русский снег.
К иголке тянется иголка,
И к человеку человек.
Но можно ли закрыть глаза и на другое?
Умирало над морем светило.
Обручившись с поверхностью вод,
Светозарная Божия сила
Гасла в небе, как русский народ.
Я стоял на скале под сосною,
Что корнями эпоху скребла.
За моею спиною, за мною,
Погибала без боя страна.

Раньше бы сказали: просто гаснет очередной день - завтра будет новый! А теперь не только в закате можно увидеть гибель России, но и в передаче по телевизору, на газетной странице, почти в каждом взгляде прохожего... равнодушие или буквально гибель и, как его, - «без боя!». Неправда! Просто - мало «боя». Но он есть - кто бы сомневался. Может, просто: утро вечера мудренее...

Веду здоровый образ жизни,
Да я с утра уже не пью,
С высокой думой об Отчизне
Я перья луковые рву.

Когда-то поэтесса Ксения Некрасова написала:
«Прекрасен лук весной
земными новостями».
Это тебе уже не страницы газет с убийствами, арестами, терактами... У Тюленева есть прекрасная строка: «Поднимаясь по кругу души», - творчество всегда круг! Возвращение к детству или к началу творчества, когда все было непосредственным... ведь «по кругу» никогда не поднимешься! Но разве в этом суть? В настоящей поэзии можно только трезво и явно присутствовать, не перевирая себя, но и высоту свою не сдавая, настраиваясь, однако, на ежедневный, нелегкий и даже опасный труд.

Круг гончарный, как рыба,
  блестит от слюды,
Изгибая борцовскую спину.
Обжигаю кувшин для вина и воды,
Чтоб оставить все дочке и сыну.
Пусть глаголы мои не сильнее огня
И кувшина не хватит надолго,
Но отчизна уже отмечает меня,
Как охотники - логово волка.

Речь о поэтическом творчестве, где «глаголы не сильнее огня» гончарного. И что примечательно: слово «отчизна» поэт написал с маленькой буквы, а в предыдущем стихе - с большой. Понятно, какой отчизны надо опасаться - она ведь далеко не вся родственная, не такая, которую поэт встречает, вернувшись на родину малую.

Кто-то крикнет: «Привет!» -
И захлопнет окошко.
Но без них у меня
Не бывает стихов,
Как у них без дождей
Не родится картошка...
Но что обидней всего осознавать поэту по отношению к жизни:
Горит полночная звезда
Над милой родиной стократно.
Не возвращаются года,
Как Божий бумеранг обратно.
Года не возвращаются, но талантливость, которая всегда от Бога, вернется и сквозь быт прорвется к поэту вдохновением.