Заметки о книге Игоря Тюленева «Русский бумеранг»
Игорь Тюленев издал в Москве в издательстве «Молодая гвардия» книгу стихов «Русский бумеранг». В Перми на эту книгу появилось несколько пристрастных рецензий. С точки зрения оценки, сделанной поэтом – разных. Однако есть нечто в них, что все эти рецензии все-таки объединяет: замешанное на снобизме непонимание самой по себе природы таланта поэта. А не дав себе труда разобраться в его мировоззренческом содержании, как будешь судить о том, насколько полно и удачно оно отражено в его стихах? Ведь общей мерки, которой с одинаковым успехом можно было бы измерить величину поэтического таланта, допустим, Блока, Ходасевича, Твардовского, Решетова и Тюленева ( подобные ряды можно выстраивать во множестве) просто не существует.
Словом, у каждого поэта – своя индивидуальная, измеряющая его мерка. Конечно, если он на самом деле поэт, а не графоман. Но это отдельная тема. Снобы же (всегда очень плохие читатели) лезут ко всем с одной меркой, причем своей собственной, приложимой лишь к ним самим, самих же себя они мнят эталонами для измерения всего на свете…
Две доминирующих мировоззренческих составляющих, как это видится мне, наполняют книгу стихов Игоря Тюленева, добавляя в каждое ее стихотворение «плюс-содержание», помимо логически прямо вытекающего из текста.
Прежде всего, для поэта Россия - это и есть весь мир земной, а ее жизнь – и есть средоточение всей жизни на земле. Такой взгляд на родину свойственен человеку в детстве. Поэты сохраняют его в остроте и свежести до конца, они заканчиваются как поэты вместе с потерей этого взгляда.
Ну а не поэты? Теряя на каком-то отрезке биографии детское ощущение родины, они начинают холодно называть ее «эта страна», преобразуются в мещан, живущих по принципу «рыба ищет где глубже, а человек где лучше». Уже в начале книги Игорь Тюленев заявляет о полном своем неприятии подобного мещанского отношения к жизни и родине. Заявляет не прямо публицистически, а эмоционально -охватывающе, через всю образную систему своего стиха. Но как пронзительно!
Березки – сверстницы седы,
Полсотни раз сменились льды.
Вновь облака плывут по Каме.
Никто беды не ожидал,
Вдруг голос матери пропал,
И вот… Совсем не стало мамы.
Душа без звука умерла,
Открытка адрес мой нашла:
- Сынок, дождись, я скоро буду!
- Где будешь, матушка моя?
И как о том узнаю я,
И как, узнав, не позабуду…
Под сенью русского креста
Навеки скованы уста,
Ты не прочтешь мое посланье,
Я не услышу голос твой,
Ушла ты в землю молодой,
Оставив небесам рыданье.
Ну и как поэту называть свою родину, частицей земли которой стала и его мама? «Этой страной»?
Здесь весь мир его жизни. Ему (миру этому) посвящены все труды поэта, о нем стихи и тайные слезы его.
Сжимаются кулаки поэта, который к тому же еще себя ощущает мужчиной в полном смысле этого слова, готовым реально, а не фигурально не только женщин целовать и ласкать головки детей, но и драться за свою родину, славить ее до срыва голоса – несмотря ни на что. И разве не пытка видеть ему, как его родина корчится в муках очередного «переустройства»? Брошена в него коварно, злокозненно, насильно! Не злокозненно, считаете? Тогда почему столько клеветы обрушено «переустроителями» ( их рупорами, точнее) на «объект переустройства»? Как только ее не чихвостили и не чихвостят ныне?
Не слишком ли много у нашей родины оказалось детей раздваивающихся между полулюбовью и полуненавистью к ней?
Тем двойничество и опасно, что в нем ложь внедряется в правду, преобразуясь в правдообразную ложь. Дети ее, погрязшие в своей «правдообразной лжи», как раз и называют ныне свою родину-мать «этой страной».
«Русский бумеранг» - веское свидетельство Игоря Тюленева: у нашей родины есть еще и дети верные ей без шизофренического раздвоения.
Однако слишком много чести было бы посвящать целую поэтическую книгу противостоянию сторонникам «правдообразной лжи» сегодняшнего дня. Книга Игоря Тюленева этим далеко не исчерпывается.
Давненько уже П. П. Ершов в своей знаменитой сказке о коньке-горбуньке и Иванушке-дурачке очень лаконично и точно определил сущность человека живущего в России. Он у нас обречен постоянно жить «против неба на земле», находясь при этом хоть в городе, хоть в селе… Но такова и суша нашего обитания, тоже расположенная «против неба на земле», она ни больше, ни меньше – Евразия. И такова наша страна на этой суше – Россия. И то, и другое, и третье – «против неба на земле».
Что из этого следует? На мой взгляд вот что: земля, на которой наш человек находится, всегда значительнее его самого, даже целого народа, ее населяющего в каждый отдельный момент истории. Земля куда долговечнее любого из нас. Конечно, любой народ сам себе важен, сам себе значителен, но цена ему ломаный грош, если на нем не лежит отпечаток территории; тогда народ и территория начинают «работать» друг на друга, отдавая другу другу все свои ресурсы – человеческие и территориальные, преобразуясь из двух отдельностей в единство. Это остро чувствует поэт.
Жена, не пой: « Еще не вечер…»
Какие глупые слова!
Всяк знает – человек не вечен,
Как эти птицы и трава.
Обнимет смертная истома,
Как в детстве слипнутся глаза.
- Чуток посплю – аль я не дома!
- Поспи, родной, - вздохнет земля.
Драма нынешнего дня в том, что нас вталкивают в буржуазность, а буржуазность по самой своей природе карликова, порождена карликовыми странами, входит в противоречие с гигантскими территориями России. Огромные задачи на будущее, встающие перед Россией, в навязываемую нам буржуазность не укладываются. Нас же пытаются искусить примитивным лавочничеством.
Тут вторая из двух доминирующих моровоззренческих составляющих книги Игоря Тюленева. Сейчас я ее публицистически, что называется – в лоб, обнажаю. Но в книге она упрятана в образы, разлита по всему ее тексту, составляет важнейшую из сущностей поэзииТюленева. Молнии пробегают между землей и небом в его стихах. Жизнь, отражаемая в них, начинает восприниматься, как жизнь в эпоху начинающегося Апокалипсиса.
В неотвратимый день приходит осень,
Сдувая птиц божественным огнем,
Пока мы говорим о том, о сем…
Октябрь сугробы из-за гор приносит.
Дыханье, вырываясь изо рта,
Воздушным шаром возлетает к Богу.
Он лаконичен и подобен слогу,
Ему в Эдем откроет Петр врата.
А в словаре есть слово «красота»,
Вместившее и жизнь и мирозданье,
Я слышу у плеча твое рыданье
И шорох тополиного листа…
Не только одна Россия - мир начинает корчиться в апокалиптических муках. Апокалипсис стартует со сдвига пластов бытия; с надвижки их друг на друга; со слома привычного; с разрушения того, что давало вкус жизни в прошлом. Не хаос, а технология демонтажа в том начальном периоде Апокалипсиса, который мы переживаем ныне.
Но нам-то Россия и есть весь наш мир. Потому-то поэт, внимая Россие, так остро и мучается ее судьбой, на ней весь целиком сконцентрирован.
…Так ощущает поэт ситуацию современности в своей книге, перекликаясь с Иоанном Богословом и его видениями, представившимися христианскому пророку в один из вечеров почти двухтысячилетней давности на острове Патмос.
Оказывается, древнее-то действительно о нас нынешних говорило!
При этом будем помнить, Апокалипсис не разовое событие, он растянут в продолжительном времени.
Почему бы ему уже сейчас не начаться? – как бы вопрошает поэт и внимательно вглядываясь в современную жизнь, вновь и вновь улавливает в ней приметы сбывающегося христианского пророчества.
В багрец и золото…
Вот осени начало.
Холодным духом веет от строки,
Дабы костям продутым полегчало –
На печки спешно лезут старики.
Из птиц – одни сороки-белобоки
Не улетели за теплом на юг,
Проходит все отпущенные сроки,
Проходит все…
Да и любовь, мой друг.
Горячим чаем разогреем плоть,
Возьмем лопату, черенки от вишни,
Сад разобьем,
И, может быть, Господь
Нас ненароком в том саду отыщит.
… «Одно горе прошло; вот идут за ним еще два горя.» (Апокалипсис)
Приближаются сроки «погубить губивших землю.» (Апокалипсис)
Но, несмотря на это ( ведь есть же время еще… есть!), разве не мечтает всякий пишущий стихи, написать такую книгу, которая была бы «горька во чреве, но в устах сладка, как мед»? (Апокалипсис)
Мы живем в «новоновейшем» времени. Нас отделяют от вечера пророческих видений на острове Патмос Иоанна Богослова без малого две тысячи лет. А в Апокалипсисе человеку до сих пор все внове, все неопределимо до полной ясности, все отсылает нас в далекое будущее . Но будущее проростает все-таки из дня сегодняшнего. Стало быть, не так уж оно и неопределимо. Смотри! Будь внимателен! Вот о чем взывает к нам поэт. Оно, будущее, ближайшим краем своего массива операется на день текущий,оно таится в каждой подробности этого дня. Разглядеть первые признаки его в подробностях своей собственной жизни мы вполне можем.
Человек проживает происходящее, а что именно проживает, в каком смысловом наполнении – зависит от его философского состояния, от его философского наполнения. Вот почему внешне одни и те же происшествия порождают множество эмоциональных и смысловых переживаний – разных у разных людей…
Поэт утверждает всем пространством своей книги: мы с тобой, читатель, живем в самом начале эпохи Апокалипсиса; улавливай же первую дрожь его оживления. Будь внимателен и строг к себе. От этого столь многое зависит.
Ах, эта музыка веков,
То женский визг, то звон оков,
То из могилы посвист ветра.
По житу Бледный конь бежит
Так, что вселенная дрожит,
Связав конец с началом света,
Омегу с альфой, тварь с лицом,
А Сына с Духом и Отцом,
С Отчизной – русского поэта…
В Апокалипсисе есть намеки на особое свойство его текстов – переноситься из своего, казалось бы, далека в реальность любого текущего дня. Лишь один пример из множества возможных: «И дана мне трость, подобная железу…» (Апокалипсис)
Так из железа эта трость, или только железу «подобна»?
Подобна…
Но чем именно «подобна»: тяжестью? твердостью? способностью ржаветь? намагничиваться? затачиваться? гнуться?
Все из перечисленного не важно! Важно другое – способностью поражать, но прежде – давать ростки. Эта апокалиптическая «трость подобная железу» дает сюда, к нам свой, «подобный железу» же, побег, как давал в те далекие времена побеги деревянный страннический посох, погружаемый в плодородную почву. Поэт видит среди современников тех, кто поражен этой «подобной железу тростью», и он содрогается от свершаемого на его глазах древнего христианского пророчества.
Понимание читателем особенностей этой книги, бросает в его сознании свой отблеск на многие стихотворения «Русского бумеранга», вместившие в себя разные стороны нашей современной жизни, наполняет сдержанной тревогой всю ее.
Слово – воск?
Нет!
«…и сражусь с ним мечем уст моих». (Апокалипсис). До воска ли тут?
В эпоху, нами переживаемую, слово и не должно быть нейтрально, или подобно мягкой кисточке для пастельной живописи, «воском» то есть… На этом стоит Игорь Тюленев, воспринимая и пророчество Иоанна Богослова, и жизнь нашу всерьез.
Жизнь покачнулась на весах,
Но удержалась.
В небесах
И на земле вражда бушует,
И гаснут звезды там и тут,
Дороги в «никуда» ведут,
И речка образ твой ворует…
Словно следы от стоп Христа,
На глади
Контуры лица
Вниз по течению мерцают.
Звезда, попавшая в глаза,
До смерти не прожгла тебя,
Лучи глагол твой залатают,
Он станет чистым, как роса,
Звенящ, как неба полоса.
К Отчизне простирая руки,
Услышишь звон колоколов.
Ужель и Он устал от слов –
Тот,
Кто за Слово принял муки?
Сместилась линия весов,
Отпали стрелки от часов,
Секундная и часовая…
Одна минута до утра,
А дальше зеркало у рта
Вдохнет,
Как бездна мировая.
Когда я смотрю сквозь время в годы моего детства, встречаю оттуда – навстречу – прищуренный глаз беззащитной нищеты. И я не желаю вместе с поэтом, чтобы он смотрел на меня и из нашего будущего.
Дмитрий Ризов