Фестиваль в Перми

В Перми завершился Всероссийский фестиваль памяти Виктора Петровича Астафьева. В рамках фестиваля прошли IV гражданские чтения «Время «Веселого солдата», литературные встречи «Литературная провинция» в городах Прикамья – Соликамске, Чердыни, Чусовом, где начал писатель свой творческий путь, кинофестиваль документального кино, посвященного писателю, «Нет мне ответа…», семинар молодых литераторов «Молодая проза России». Произведения писателя, как в старые добрые времена, читали на радио «Эхо Перми».

Торжественное открытие фестиваля состоялось в Культурно-деловом центре Перми. Открыл фестиваль не губернатор, не мэр города, а заместитель министра культуры Александр Протасевич. И после дежурных слов  тут же покинул зал.  В пленарном заседании  приняли участие главный редактор журнала «День и ночь» из Красноярска Марина Савиных, вологодский ученый Сергей Тихомиров, писатель-публицист из Иркутска Анатолий Байбородин, московские писатели Владимир Крупин и Евгений Шишкин. Ведущий – зав. кафедрой университета г-н Лейбович заявил вдруг, что разделит наше заседание «на две панели» – литературную и историческую. Не на две части, а на две панели. Тут уж не удержался пермский поэт Игорь Тюленев и рявкнул из зала, что надо говорить по-русски, а панель в городе как раз  рядом с КДЦ, на улице Коммунистической, где девки торгуют своим телом.
Главным выступлением стало слово  литературоведа Аллы Большаковой из Института мировой литературы «Архетипы в творчестве Астафьева». Следующая «панель», так сказать – историческая, просто ошарашила. Некая дама из Государственного архива (странная историко-либеральная организация, которая кроме сбережения документов и вместо поиска объективной истины постоянно занимается пропагандой, выступает как идеологическое, антисоветское сообщество). Вот и докладчица принялась говорить не об Астафьеве, даже не об его эпохе, а о… жизни пуговицы в советской массовой культуре: «Мы занялись образом пуговицы, когда готовились к передаче радио «Свобода» и поняли, что от романов о майоре Пронине до песни «У солдата выходной – пуговицы в ряд» пуговица стала символом…» А что, Гоголь не описывал одежду и пуговицы своих героев? Ну, господа-товарищи, это уж пародия на чтения.
Потом, правда, я побывал в Областной библиотеке имени Горького, где выступали ближе к теме преподаватели, филологи, книголюбы. Но все равно осталось ощущение, что как при жизни Виктора Петровича, так и после его смерти Астафьева все время тянут на эту псевдоисторическую, либеральную «панель». Думаю, что это одна из трагедий крупного русского художника слова. Знаю, что и многие читатели «Советской России» резко не принимали  публицистические суждения Астафьева ельцинских времен, осуждали его в письмах. Я тоже печатно возражал ему на этих страницах. Ну как мне, брату героя, павшего при обороне Ленинграда, можно было промолчать на утверждение «веселого солдата» Астафьева, что город на Неве надо было сдать немцам, да и ладно!
  В своем выступлении на литературной «панели» пленарного заседания я коснулся темы «Писатель и песня, Астафьев и поэзия», потому что приехал как почетный гость завершающего первый день чтений фестиваля поющих поэтов «Среди долины ровныя», названного по известной песне уроженца Пермской губернии Алексея Мерзлякова.  Об этом заветном проекте расскажу позже, когда пройдет московский фестиваль, посвященный 200-летию московской авторской песни. А сейчас все-таки не могу не вернуться к противоречивой и такой русской фигуре Виктора Астафьева. 
Правильно сказал Владимир Крупин: «В нем был силен дух сопротивления». Есть такая русская черта – говорить поперек, противоречить даже самому себе, бросать вызов прошлому. Да так, что, увы, кажется правым и другой серьезный писатель, который в дружеском застолье при обсуждении позиции Астафьева последних лет при всем почтении к писателю вдруг резко заявил: «Да не будь советской власти – он так бы сцепщиком вагонов и остался». Ну, это уж другая крайность, а мне хочется добавить несколько штрихов к образу крупного художника слова.
---------------
Надо заметить, что все замечательные, истинно народные писатели сочиняли, знали, сами пели прекрасные песни.  Первым фанатиком и неустанным творцом песен в народном духе был в парадоксальной России аристократ, барон немецких кровей – Антон Дельвиг. Самая ранняя его «Русская песня» датируется днем Бородина по новому стилю – 7 сентября 1812 года. Еще и Пушкин не публиковал своего стихотворения в «Вестнике Европы».
Интересно, что Герцен опубликовал авторскую солдатскую  песню самого Льва Толстого, даже не представляя себе, что граф может создать столь народные куплеты: «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги». В первой публикации издатель «Свободных русских песен» сделал приписку: «Эти песни списаны со слов солдат. Они не произведение какого-нибудь автора, а в их складе нетрудно узнать выражение чисто народного юмора». Чтобы развеять это лестное мнение, Лев Николаевич споет свою «Солдатскую песню» в Лондоне, в семье Герцена, аккомпанируя себе на фортепьяно и развеивая всякие сомнения, кто ее автор.  Три великих поэта-песенника ХХ века – Есенин, Фатьянов, Рубцов, чьи поэтические строки поют, не зная даже авторства, – часто сами напевали свои стихи под гармонь или гитару, дарили мелодии композиторам.
Но то – поэты. А многие выдающиеся прозаики ХХ века тоже непредставимы без  песни. «Тихий Дон» Шолохова – гимн и памятник казачьей песне. Исторический романист Дмитрий Балашов начинал как фольклорист и использовал фольклор блистательно, Василий Белов в «Ладе» ярко запечатлел северную песню и частушку.  Конечно, та же деятельная, творческая любовь к песне жила и в Викторе Астафьеве.
Помню, мы шли на съезд писателей СССР в Кремлевском дворце по пустой площади. Съезд уже был в разгаре. Я задержался в редакции «Литературной России», а Виктор Петрович тоже припозднился – малость приболел, как сказали в кулуарах.
– Что с вами, Виктор Петрович?
– Да что с нами, русскими дураками, бывает? С Васей Быковым бурно встретились…
Писатели-делегаты останавливались в гостинице «Россия», общались, горячо обсуждали проблемы, несли по кочкам московское начальство и «забронзовелые фигуры». Виктор Петрович знал, что я занимаюсь фольклором, песней, читал мои публикации и потому стал горячо рассказывать: «Вот на Алексея Суркова вдруг бочку покатили, а ведь он великую песню написал – «Землянку». Не поверишь, она к нам на передовую по радиосвязи дошла. Ее радисты напевали по цепочке, и я дальше передал без всякого аккомпанемента. Потому как стихи – пронзительные».
Вот – первое условие великой песни – слова, стихи! Думаю, артиллерист Астафьев по своей радиосвязи передал «Землянку» задушевно, точно – и мелодию, и     слова.
«Виктор Астафьев (и говорю я об этом без поэтического преувеличения), – пишет всегда склонная к преувеличениям поэтесса Нина Краснова, –  мог бы стать серьезным оперным певцом, наподобие Шаляпина или Хворостовского, если бы захотел и если бы попал в консерваторию и подучился там. У него был от природы очень красивый, сильный и свободно льющийся голос, баритон, переходящий в бас, и притом оперный голос, от природы хорошо поставленный, с четкими, энергичными вибрациями, и музыкальный слух был абсолютный. Я помню, что, когда Виктор Петрович первый раз в жизни запел в моем присутствии арию «Весь табор спит...», а потом и другие арии, я была изумлена и потрясена его голосом и его репертуаром. И подумала, что Виктор Петрович далеко не так прост, как думают о нем многие».
Не могу сказать о возможной оперной карьере, но песенное чутье было в Викторе Петровиче развито чрезвычайно. Не случайно в одной из статей в «Литературной газете» он написал, что в русском человеке очень развито «думание звуком», как он выразился.  Это касается и фольклора, где вздох может заменить слова, и авторской интонации (Астафьев считал, что самое главное в любом произведении «верно взять самый первый тон»... как в песне), ну и, конечно, горячо им любимой поэзии.
---------------
Не помню уж, в какой перестроечной газете Виктор Петрович вдруг заявил, что русская частушка – это ерунда и сплошная матерщина. Такое было тем удивительнее читать, что я точно знал, как восторгался он сборниками частушек  Николая Старшинова. Редактор Лариса Овчинникова тоже вспоминает: «Душевные были встречи. Как-то я ему подарила сборник частушек Николая Старшинова «Разрешите вас потешить». Он был рад и многие эти острые вещицы с листа мастерски исполнил. Тот вечер запомнила на всю жизнь».  
Почему он потом вдруг обрушился на частушку, словно открещиваясь от всего истинно русского? Не объяснить… Виктору Астафьеву либеральная критика долго не могла простить статью «Рагу из синей птицы», опубликованную в «Комсомольской правде» от 11 апреля 1982 г., которая содержала письмо с резкой критикой творчества музыкальной группы «Машина времени».
Автором статьи был Николай Кривомазов – собственный корреспондент «Комсомольской правды» в г. Красноярске; первой под тревожным письмом стояла подпись Виктора Астафьева, был еще главный режиссер Красноярского государственного театра оперы и балета Максимилиан Высоцкий, солист, дипломант конкурса им. Глинки Евгений Олейников, директор Красноярской филармонии Леонид Самойлов, дирижер Николай Сильвестров, поэт и драматург Роман Солнцев. По словам лидера группы Макаревича, за статьей он ожидал репрессий в отношении группы: «В принципе по нам уже постреливали и раньше: то Владимов затевал полемику на тему «Каждый ли имеет право?» (выходило, что мы не имеем), то кто-то еще, но все это размещалось на страницах газет типа «Литературной России», и никто к этому, конечно, серьезно не относился. А «Рагу» было уже рассчитано на добивание. И общепатетический тон в лучших традициях Жданова, и подписи маститых деятелей сибирского искусства (половина этих подписей потом оказалась подделкой), все это шутками уже не пахло. Однако статья встретила резкое неприятие множества читателей, письма, в том числе коллективные, в защиту «Машины времени» шли в редакцию «Комсомольской правды» в огромном количестве. Возможно, по этой причине никаких серьезных последствий публикация не имела. Так, свели все к дерзости молодости».
А ведь правы были авторы письма, когда писали про инъекции в души молодых: что надо – впрыснули, сделали черное дело, а потом стали самыми замшелыми конформистами. Вот тебе и дерзость! «Не надо прогибаться под изменчивый мир – пусть лучше он прогнется под нас», – пел Макаревич. И вот перемены свершились, дуболомное время стало действовать на разрыв. И Макаревич под него прогнулся, перестал бунтовать и даже робко дерзить, ловко вписался в общество потребления от попсы до рекламы. Теперь он ассоциируется с дайвингом, магазинами «Машина времени» и кулинарной телепрограммой «Смак».  Президент поздравил его на днях  с 55-летием (никогда это не было круглой датой), по всем каналам сия культурная новость прозвучала в информационных выпусках. Передали старые записи, недавние концерты. И все то же: «Не надо прогибаться под изменчивый мир…», «И вот – новый поворот…». Никакого развития и поворота.
Неизменной любовью Виктора Астафьева оставался Николай Рубцов, чья поэзия продолжает набирать силу, звучать в новых песня. В своей книге Юрий Ростовцев вспоминает о встрече Астафьева с актером, который хотел сделать программу по стихам Рубцова, и наставлял лицедея: «Мы жили в Вологде очень интенсивно. Частенько в память о Николае Михайловиче сходились как бы на помин. Но не за рюмкой только. Читали его стихи. Каждый – свое заветное. Иногда за рамки выходили – два читали. Я обязательно – «Beчерние стихи», которые люблю... Витя Коротаев порой брался даже за фрагменты поэмы про разбойника Лялю. Труднейший текст! Саша Романов – стихотворение «Тихая моя родина». Потом еще кто-то затевался. А Вася прежде всего – «Осенние этюды». Как прекрасно он это читает! Восторг, упоение. Вася и себя прекрасно читает, если захочет, чего он желает, увы, редко.
Это вам, актерам, кажется, что мы плохо читаем. Нет, лучше автора никто не прочтет. Автор, читая свой текст, сразу улавливает пробелы, то, что он не сумел выразить. На лист бумаги попадает только отблеск, тысячный отзвук того, что в душе автора звучало. Слава богу, если эти отблески упали пусть и не все, но в неискаженном виде. И он, автор, подсознательно – в голосе или в интонации своего чтения – доносит то частично недописанное, с чем не совладал как мастер. То есть он всегда выговаривается – при чтении – обогащенным текстом».
Глубочайшая мысль! Но такие откровения сочетались в Викторе Петровиче с искренними заблуждениями.
------------------
Литературовед Виктор Шкловский ввел при изучении творчества крупных писателей (особенно на примере Льва Толстого) парадоксальный термин – энергия заблуждения. Этой энергии было в Астафьеве – через край.
Помню, лет двадцать пять тому назад мы встречали Виктора Астафьева и жену его, Марию Карякину, на Шукшинских праздниках, в июльском Барнауле. Писатель вышел из машины какой-то радостный, искренне обнялся с Валентином Распутиным, тепло поздоровался со всеми нами, поэтами, и нарочито громко сказал: «Ну, летели мы от Красноярска до Барнаула над южными сибирскими землями. Какой размах, какая плодородная силища! Глядел в иллюминатор  и думал: отдать бы землю мужикам. Ну, попластались бы сначала – как без этого? Но потом-то всего было бы через край. Через десять  лет урожаи бы не знали куда девать!»
Прошло куда больше десяти лет, как «отдали», нарезали паи. Попластались, конечно, пограбили, растащили почти все. И что? В те годы наших литературных праздников страна подошла к урожаям благополучных стран – тонна зерна на душу населения. Это не значит, что мы столько зерна трескаем. Это значит, что животноводство и птицеводство, промышленность – от пищевой до резиновой – стоят на незыблемой базе, что страна ни от кого не зависит. Спросить бы сегодня министра Гордеева, когда мы подойдем к урожаю в 140 млн тонн зерна? Пока в два раза меньше, дай бог, собираем, но зачем-то экспортируем зерно. Правда, по продуктам животноводства на 70 процентов от импорта некачественного зависим и с безудержным  ростом цен ничего не можем поделать. Но Виктор Петрович и тут нашел бы какое-нибудь неожиданное объяснение: не тем или не так, мол, отдали. Энергия заблуждения была в нем неизбывна.
Сам он, конечно, как художник предчувствовал очень много. Так, предостерегающим образом нынешнего времени я сделал бы не «веселого солдата», а браконьера из его «Царь-рыбы» – того, кто сам зацепляется за крючки, выпадает из лодки и продолжает не освобождаться, а все больше запутываться в своей адской, смертной снасти. Похоже, к самоистреблению Россия и движется в экологии, в экономике, в культуре…
В своих заметках я уже писал, что Центральный библиотечный коллектор совместно с «Литературной газетой» подготовили каталог «Золотая полка», куда вошло 500 наименований художественных и просветительских изданий года. Эти книги рекомендованы для заказа библиотекам, они дают представление читающему миру о современной русской  литературе. Правда, анализ заказов несколько удручает.  Больше всего заказов у книги в серии «Школьная библиотека»  Василия Шукшина «До третьих петухов» – 22 библиотеки заказали 576 экземпляров, потом идет «Матренин двор» Александра Солженицына – 29 библиотек заказали 182 экземпляра, на третьем месте – неведомая мне Ярина – библиотеки заказали 163 экземпляра ее сборника стихов и песен с хорошим, но чужим названием «С чего начинается Родина». Это – хорошие цифры – ведь не о коммерческих сетях речь идет, а о центральных библиотеках. Книга входит в обиход!
Биография превозносимого у нас Иосифа Бродского в пошатнувшейся серии ЖЗЛ собрала заказ всего в 12 экземпляров. Кстати, и собрание сочинений боготворимого СМИ Владимира Высоцкого собрало заказ лишь в 11 экземпляров. И поделом! Как бы нам ни внушали, что это великий поэт, Высоцкий – талантливый автор-исполнитель, яркий лицедей на сцене и в песнях. Записи их есть, конечно же, у многих. Все становится на место, все проверяется временем и сообществом тех, кто любит книгу.
Конец списка просто убивает. После Ивана Тургенева с нулевым заказом идет Валентин Распутин: ни одна библиотека не заказала его собрание сочинений (может, других изданий много?). Нулевые заказы у книг замечательных поэтов, которые издала «Литературная газета» – «Зимний Никола» Николая Дмитриева и «Это вечное стихотворенье» Владимира Соколова. А ведь «ЛГ» печатала статьи и анонсы, проводила вечера в ЦДЛ – как в пустоту... Наконец, самый «печальный детектив», если вспомнить название повести Астафьева, – ни одного заказа не получила книга Виктора Астафьева «Царь-рыба» – лучшая, на мой взгляд, повесть писателя, которая сегодня, в годы экологической трагедии от наступательного и безжалостного чистогана, нужна в каждой библиотеке. Кстати, пермские библиотеки вообще «Золотую полку» проигнорировали, а может, работают с другим коллектором. Ведь теперь у нас – рынок поставщиков и тендеры якобы на удешевление заказов. Но опытные люди понимают, во что они выливаются…
Когда я назвал эти цифры с трибуны, ко мне подошел удрученный Владимир Крупин и сказал лишь одно: «Саня, если уж они не востребованы, на что нам надеяться?»
---------------
Вот что еще надо сказать в заключение. Даже в письмах Виктор Астафьев остается мастером слова, певцом природы. Например, он пишет частное письмо художнику нашего издательства «Советский писатель» Евгению Капустину, и вдруг начинается художественный отрывок о пробуждении реки: «Пообедав, я отправился на реку. Потихоньку пошел я по берегу к устью Сиблы, соображая, где потом и как можно будет рыбачить. Пришел к Сибле, она разлилась, затопила кусты, бушует грязная, взъерошенная, издали шумит, словно большой поезд на железной дороге.
Вот я стоял возле устья, смотрел на льдину, по которой мы недавно с тобой ходили, на краю ее сидела ворона, как вдруг мне показалось, что она поплыла – я подумал, что доработался до точки... Вороны, птицы хитрые и храбрые, тоже любят всякие развлечения, сядут, к примеру, на плывущую льдину и катят себе по течению, а как льдина ударится, подлетают вверх и довольно противно закаркают.
Но вот, на той стороне, вскипел белый бурун, донесся шум, треск, что-то ахнуло, сломалось, и я увидел, что вся льдина двинулась, пошла почти незаметно глазу!
А под тем берегом все больше шуму, хрусту, лед все набирал силу, скорость, ворона взлетела, завихлялась. ...Скоро серая льдина ушла за поворот и голая, темная вода вдруг выдохнула прозрачный пар – это холод, скопившийся подо льдом, поднимался, видимый глазу, и вроде бы даже до зябкости, ощущаемой кожей, реки.
А речка, только что была неживой, покрытой серым и мокрым льдом, закружилась, забурлила, в ней и на ней оказалось так много всего скрытого толщей льда – и бурунчиков, и стрелочек, и каких-то холодноватых, но бойких светлячков, идущих от острова, два обозначилось, и я подумал, что как прекрасна эта живая, трепетная река, пусть немножко холодноватая, темная и жуткая с виду, но тело ее дышит, плоть, переполненная силами, куда-то стремится, чего-то ищет, ждет... Снова я подумал о своей дочери на сносях, о том, что жизнь, как и чем бы ее ни усмиряли, берет свое, все хочет рожать, продолжать себя и нас».
Сколько зоркости, мастерства, жизнелюбия!
У меня тоже сохранилось несколько писем Астафьева, они, конечно, все связаны с моей работой члена редколлегии «Литературной России», но преисполнены трогательной заботой о других.  Вот для примера два письма:

Академгородок. 05.11.84 г.
«Сашенька! Перешли, пожалуйста, мое письмо Павлову. Уж больно хорошее стихотворение он напечатал, а доброе слово инвалиду дороже лекарств. Напечатали бы вы полосу его стихов, вот бы дело было, а то как-то «на задворках» два стихотворения…
Еще посмотри Маракулина, из Кирова который. Мне его стихи поглянулись. Будь здоров! Всем поклоны. Виктор Астафьев».
Павел Маракулин – поэт, охотник, автор миниатюр в духе Пришвина. Жив ли он? Чем занимается? В Интернете не смог найти.

Академгородок. 03.02.83 г.
«Дорогой Саша! Понимаю, ты завален и задавлен стихами, но в поселке Октябрьском среди... (не могу разобрать астафьевский почерк. – А.Б.) тоски живет и прокисает хорошая поэтесса – Лира Абдулина, в 1963 году закончившая твой родной Литинститут.
После Литинститута она долго работала на телестудии в Норильске. В Красноярске у нее выходила одна-единственная книжечка стихов, потом замужество, и муж бросает ее на…
Печаталась, но давненько в «Новом мире», «Юности», «Смене», «Огоньке», пора и в «Лит. России» ей напечататься, да не через полтора-два года, а поскорей бы.
Кто там вашего редактора погубить хотел? Можно ведь взрывом яйца оторвать, а без яиц какой редактор?! Впрочем, многие из них мне кажутся без яиц и даже без штанов.
Кланяюсь. Виктор Петрович»
Сколько заботы о других! Кто сегодня из раскрученных персон среди своих бесчисленных дел вдруг попросит за неведомого инвалида или поселковую журналистку? Перечитал эти письма и сам пошел на почту, отправил больному поэту  книгу, которую он давно просил. А ведь у нас на почте услуги дорожают, а очередь растет, но встал в нее, чувствуя взгляд Астафьева.
------------
Незадолго до смерти Виктор Астафьев, который прекрасно видел, что сделали со страной, с русским человеком его «соратники» по либеральному лагерю, скорбел: «Что с нами стало?! Кто и за что вверг нас в пучину зла и бед? Кто погасил свет добра в нашей душе? Кто задул лампаду нашего сознания, опрокинул его в темную, беспробудную яму, и мы шаримся в ней, ищем дно, опору и какой-то путеводный свет будущего».
Его лучшие, пронзительные страницы, несмотря на все противоречия Астафьева-человека,  и есть тот путеводный свет. Пробился бы он только через мглу беспредела, бездуховности, через голубую черноту телевидения и чиновничью пустоту.