August
Август
Как обещало, не обманывая,
Проникло солнце утром рано
Косою полосой шафрановою
От занавеси до дивана.
Оно покрыло жаркой охрою
Соседний лес, дома поселка,
Мою постель, подушку мокрую,
И край стены за книжной полкой.
Я вспомнил, по какому поводу
Слегка увлажнена подушка.
Мне снилось, что ко мне на проводы
Шли по лесу вы друг за дружкой.
Вы шли толпою, врозь и парами,
Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня
Шестое августа по старому,
Преображение Господне.
Обыкновенно свет без пламени
Исходит в этот день с Фавора,
И осень, ясная, как знаменье,
К себе приковывает взоры.
И вы прошли сквозь мелкий, нищенский,
Нагой, трепещущий ольшаник
В имбирно-красный лес кладбищенский,
Горевший, как печатный пряник.
С притихшими его вершинами
Соседствовало небо важно,
И голосами петушиными
Перекликалась даль протяжно.
В лесу казенной землемершею
Стояла смерть среди погоста,
Смотря в лицо мое умершее,
Чтоб вырыть яму мне по росту.
Был всеми ощутим физически
Спокойный голос чей-то рядом.
То прежний голос мой провидческий
Звучал, не тронутый распадом:
“Прощай, лазурь преображенская
И золото второго Спаса
Смягчи последней лаской женскою
Мне горечь рокового часа.
Прощайте, годы безвременщины,
Простимся, бездне унижений
Бросающая вызов женщина!
Я — поле твоего сражения.
Прощай, размах крыла расправленный,
Полета вольное упорство,
И образ мира, в слове явленный,
И творчество, и чудотворство.”
1953
August
As was promised, so it happened,
The morning sun rose rather early.
Its sultry, saffron beam fell slanted
Between the sofa and the curtain.
It covered with its scorching red
The village and the nearby wood,
The dampened pillow and my bed,
The corner where the bookshelf stood.
Then I recalled what had been done
To make my pillow moist, I ached,
I dreamt you walking, one by one,
Across the forest to my wake.
And while the crowd was proceeding,
All of a sudden, someone stirred:
It was the sixth of August, meaning,
-- Transfiguration of Our Lord.
This day, from Mount Thabor, often,
A flameless light burns through the skies
And autumn, like a lucid omen,
Draws to itself observant eyes.
One by one, you rambled, sighing,
Across the trembling grove, ahead
Into the graveyard that was shinning
As though a russet gingerbread.
Up there, upon its silenced tops,
The royal sky was seated proud
And with the crowing of the cocks,
The spacey distances rang out.
There, like government surveyor,
Death stood, and with her chilling eyes
Stared at my face, so ghostly pale,
To estimate my casket’s size.
All sensed someone, so calm and poised,
And heard his voice from where I lay.
It was my own prophetic voice
That spoke, untouched by the decay:
“Farewell, the blue Transfiguration,
Farewell, the gold of festive blessings.
Come soothe this hopeless desperation
With gentle, womanly caresses.
Farewell, the years and timeless chase.
Farewell, the women who’d confront
The voids of sorrow and disgrace.
I am the field on which you fought.
Farewell, the wingspan and the reach,
Farewell, the free, persistent soaring,
And world’s reflection caught in speech,
Creative work and wonder-working.”
1953