День капитуляции фашистской Германии 8 мая, День Победы, наша дивизия встретила западнее Вены за городом Кремс около концлагеря Маутхаузен. Для нашей 40 гвардейской стрелковой Енакиевско-Дунайской ордена Красного Знамени и ордена Суворова дивизии был назначен участок демаркационной линии с союзниками протяженностью более 100 километров, начинающийся на границе с Чехословакией севернее города Гмюнд и идущий на юг, отделяя Советскую зону оккупации Австрии, от зоны, отданной союзникам, которые подошли позднее. Политическая договоренность обязывала уступить союзникам территорию, которую они не освобождали и за которую не воевали. 

Соответственно на 4 зоны была поделена и столица Австрии город Вена, а для сообщения между зонами Вены и демаркационной линией выделена автотрасса и железная дорога Вена- Линц, проходящие через город Санкт-Пельтен. В этом городе находился штаб и подразделения обеспечения 95 стрелковой дивизии, в том числе и батальон связи дивизии, куда я позднее был переведен из моей родной 40 гв сд совершенно идиотским манером. А пока летом 1945 года штаб и 163 батальон связи 40 дивизии стоял до сентября месяца на границе с Чехословакией в городе Гмюнд. Полки стояли на демаркационной линии, а я в порядке тренировки расчетов радиостанций разъезжал по северной Австрии с расчетами и проводил сеансы радиосвязи. 

Мы часто попадали в населенные пункты, куда не ступала нога нашего солдата. Обычно я приглашал бургомистра деревни и отдавал нужные распоряжения. Исполнение их было беспрекословным. В одной из деревушек 7 августа ко мне обратился учитель местной школы, а школьные учители в Австрии зовутся профессорами, и рассказал, что он слышал сообщение Америки о новом могущественном оружии, то есть об атомной бомбе. Речь шла о первой бомбе сброшенной на Хиросиму. Это было для нас ошеломляющее известие, которому мы не сразу поверили. В Австрии, да и в других странах мы вели себя предельно корректно, эксцессов не допускали. В Австрии перед капитуляцией немцы побросали много автомашин, по большей части сбрасывая их в низины и овраги. В первое время командиры всех уровней очень увлекались подбором исправных машин для своих частей и для собственного пользования. Мне в моих разъездах по непуганым местам попадались запрятанные предприимчивыми австрийцами чуть ли ни новенькие легковые машины, с которых обычно были сняты колеса, дверки и прочее, дабы придать неприглядный вид и тем самым уберечь автомобиль от реквизиции. Но достаточно было дать бургомистру нужное количество часов и минут, как машина становилась полностью восстановленной и готовой к движению. Я пригнал в штаб дивизии пару настолько хороших машин, что их у меня тут же отобрали старшие начальники. Поэтому я более не искал дорогих машин, а ограничился неказистой малолитражкой Штеер 220, которой пользовался еще в Венгрии до перевода меня в 95 дивизию. В Гмюнде и позднее в других городах офицеры жили вне казарм на квартирах или в пустующих домах, которых вследствие бегства фашистов на Запад от наших наступающих войск, в Австрии было очень много. Вплоть до осени 1946 года наши войска отдыхали, приводили себя в порядок. Серьезной боевой подготовки в войсках пока не было. Правда довольно сильное развитие получили физкультура и спорт. Проводились спортивные соревнования различных масштабов. Так я создал вместе со старшиной Юрой Солдатовым, офицерами Володей Епифановым и Майляном приличную волейбольную и баскетбольную команды, с которыми мы выступали на соревнованиях вплоть до первенства Армии и даже всей Центральной группы войск и в Винернойштадте и на территории бывшего концлагеря Маутхаузен. Служебным делом офицеров являлось в этот период организация отправки на родину увольняющихся в первую очередь из армии служащих (старшие возраста, женщины, учителя, студенты и пр.) и обеспечение достойного поведения воинов Красной армии на территории иностранных освобожденных нами государств. Для этого нужно было держать в казармах личный состав подразделений под постоянным контролем, поэтому части офицеров надлежало постоянно быть в своих подразделениях и проводить построения и проверки по несколько раз в день. К тому же имелись редкие случаи дезертирства и побега на Запад, в том числе и офицеров. В силу этого особое внимание уделялось контролю за личным составом. В конце 1945 года вышел приказ командующего Центральной Группы Войск генерал-полковника Курасова, запрещающий общение с местным населением и посещение ресторанов и прочих увеселительных заведений в Австрии. Предписывалось создавать Дома Офицеров. Мы еще и не знали, что это такое. В Гмюнде я жил на квартире с лейтенантом Николаем Дранковичем. Этот минский белорус был командиром телефонного взвода, обеспечивавший связью 119 стрелковый полк. Позже он стал парторгом батальона связи, но позднее по сокращению штатов был уволен из армии до выслуги приличной пенсии. В добавок ко всему его обокрали и он остался без орденов и медалей, которых у него к концу войны было много. Этого замечательной души человека преследовала злая судьба. Я уже из Риги вместе с моей Галиной заезжал к Николаю в Минск, а затем позже заезжал, чтобы вместе ехать на встречу ветеранов дивизии и воочию видел эти удары судьбы по нему. У него рано не дожив до 30 лет умер единственный сын Николай, а затем жена. Дранкович доживал свои последние годы с дочерью, великовозрастной распущенной девицей, которая отцу не уделяла внимания. Он спал в проходной комнате их двухкомнатной квартире. Жил в ужасной бедности, отдавая все дочери, скрашивая свою жизнь выпивкой. Он работал до последних дней сторожем на заводе Горизонт, звонил мне по праздником. В Гмюнде мы с Колей Дранковичем пригласили к себе на квартиру капитана Женьку (именно так его звали все в дивизии) Белова, вернувшегося из госпиталя. Женька был ранен в грудь под Секешфехерваром и вернулся после дня Победы. Нашим хозяйством троих друзей офицеров заправляла хозяйка австрийка Эльза. Ей было достаточно за 30, но она была шустра и услужлива. Готовила, накрывала стол, выпивка разумелась непременно. Стирала, убирала и т.д. Я был моложе своих товарищей по меньшей мере на 10 лет, мне в 1945 году только исполнялось 21 год и поэтому от и т.д. я отказывался. Это было необходимостью и ложилось на плечи Коли и Жени. У меня был трофейный аккордеон, на котором я пиликал вальсы Штрауса, а в футляр аккордеона мы складывали грязное белье. Если Эльза была обойдена мужским вниманием более недели, у нее начинало все валиться из рук, а в футляре накапливалось белье. Иногда между кавалерами начинались препирательства, виной которых обычно становились более молодые австрийки, которые в отличие от русских были очень доступны и практичны. Бедной Эльзе это не нравилось. Осенью 1945 года штаб дивизии переехал в город Фрайштадт. Это юго-западнее километров на 70. Вот теперь и началась интенсивная отправка домой железнодорожными эшелонами увольняемых фронтовиков. В октябре почти в одно время произошло несколько запомнившихся событий. Увольнялся как недоучившийся студент красавец и любимец штабников Юра Солдатов. Особой любовью он пользовался потому, что в оперативном отделе штаба вел все карты, нанося на них текущую боевую обстановку, готовил приказы и донесения, короче был очень полезным работником. Поэтому никто никогда не посягал на его возлюбленную девушку невесту красавицу тоже старшину медсестру (имя ее я не помню). К моменту отъезда Солдатова она была в отъезде в госпитале, а вернувшись в штаб, узнала, что Юра уехал, и что у него в Москве семья. Не долго думая, медсестра выстрелила себе в сердце. К счастью промахнулась и осталась жива. В медсанбат мы привезли с охоты нашего лейтенанта Михаила Тяпкина, прострелившего себе ступню из охотничьего ружья. В эти же дни в медсанбат был доставлен командир батареи старший лейтенант, татарин по национальности, фамилию которого я забыл. Этому несчастному комбату медсестра его батареи, бывшая его полевой женой, бритвой под корень отрезала пенис и застрелилась. Это произошло после прощальной пьянки по случаю ее увольнения и предстоящего отъезда. Командир не согласился отправить подругу в свою татарскую семью, ссылаясь на религиозные препятствия. Когда же ночью друзья и гости разошлись, а комбат был пьян до бесчувствия, тут и произошло это несчастье, над которым позднее к случаю и не к месту еще долгое время потешались. Вот все трое раненых почти в одно время оказались для первой помощи в медсанбате дивизии, а оттуда были отправлены в госпиталь в Винернойштат. В городе Фрайштате я с Дранковичем жил на квартире у старушки, которую звали Ева Пражок. Женька поселился со своим другом пианистом и музыкантом капитаном Сережкой Ионовым. У Женьки был изумительный голос, который после ранения постепенно восстанавливался. Они были самыми почетными гостями в любой компании, а компании в этот период бывали почти ежедневно. Офицеры после фронтовых невзгод отдыхали. Застольями отмечали дни рождения и другие события. Офицерам половину денежного содержания выдавали в местной валюте. В Австрии в Шиллингах, в Венгрии в Пенго, а позже в Форинтах. Поэтому выпивку и закуску покупали. Производство товаров в Австрии и в Венгрии было скоро восстановлено, так как существенных разрушений не было. В Австрии было хорошо с промышленными товарами, но плохо с продовольствием, в Венгрии наоборот. В Вене в 1945 году за половинку буханки хлеба можно было получить что угодно, в том числе любые услуги. Организатор предполагаемого застолья заранее заготавливал достаточное количество выпивки и закуски. Компании обычно были большие. Так для заготовки килограмм 20-30 колбасы, на местную колбасную отводили купленную в деревне корову или бычка. В Фрайштадте накануне Октябрьских праздников состоялось открытие дома офицеров, о котором у нас не было понятия, а командир дивизии кроме всего прочего сказал что пора кончать с мелкими празднованиями и все такие мероприятия надо проводить в доме офицеров. Здесь заработала столовая, буфеты с напитками. На открытие комдив советовал приводить своих подруг австриек. К этому времени своих жен из СССР привозить еще не разрешалось. Я в Австрии увлекся освоением немецкого языка. Ходил в кино. Здесь я посмотрел фильм о Тарзане под названием Тигр из Эшнапура, Девушка моей мечты с Марикой Рок в главной роли. Позднее, когда было запрещено, я все равно замаскировавшись в гражданскую одежду, ходил в кинотеатры, где контролеры, зная меня, усаживали на подходящее для маскировки место в зале кинотеатра. Через Фрайштадт союзники на огромных бортовых автомашинах вывозили бывших военнопленных из концлагерей, а заодно останавливаясь у нашего расположения, торговали часами, своими пайками и прочим, включая военную технику. Так за 2-3 получки командира роты в шиллингах у американцев можно было купить новенький автомобиль Виллис. Вообще таких торгашей как американцы мы не видели. С ними можно только сравнить поляков.

В начале 1946 года дивизию переводят в Венгрию. Зимние квартиры в городе Сомбатхей, а летний лагерь в Хаймашкере. В обоих местах ранее были прежние казармы и лагери. Приказано было 40 стрелковую дивизию преобразовать в 17 механизированную дивизию, в которую влили 2 танковых полка. Штат 163 отдельного батальона связи увеличивался. Мне было поручено сформировать радио роту батальона в составе взвода больших радиостанций, взвода малых радиостанций и учебного радио взвода. В 1946 году вследствие реорганизации на мирные штаты пошло существенное сокращение верхних штабов и офицерских должностей. Офицеры верхнего эшелона, не желая увольняться в запас или переводиться в Союз хлынули на более низкие должности в подчиненные части и подразделения. Так на место начальника связи дивизии прибыл бывший начальник связи армии, спихнули так же капитана Костю Чернова с должности командира батальона связи. На должность командира радио роты прибыл майор Иванов, меня сформировавшего роту переставили на учебный взвод. Я забастовал. В этот период я, возможно, перегрузился, занимаясь самодеятельно вместе с одним своим сержантом Логиновым боксом, толи оттого что угорел в батальонной дежурке. Когда резко выскочил во двор у меня началась сильная сердечная аритмия. Полечившись немного в медсанбате и госпитале, я попросил перевести меня на нестроевую должность. Меня временно до приказа главкома перевели в мастерскую. Здесь я развернул капитальный ремонт мелких радиостанций, включая перекраску корпусов. Начальству это понравилось, и чтобы узаконить мой перевод в отдел кадров ЦГВ было послано представление. В это время проходил сверка личных дел офицеров. В отношении меня было выяснено, что мне еще ранее на фронте приказом по 5 ударной армии было присвоено звание старшего лейтенанта. Звездочку я одел, мы ее обмыли. Предстояло даже получить разницу в оплате за воинское звание, что я попытался сделать уже в Санктпельтене в 95 дивизии. Сюда я попал по вине моих начальников, и особенно майора Бориса Егорова. Старшее начальство интенсивно занималось обогащением, главным образом через военторг, где фактической торговли не было, а шло командирское распределение товаров. Цены на них были твердые, а в условиях инфляции в Венгрии за одну пачку сигарет, выдаваемую в пайках, можно было иметь столько Пенго, которых хватило бы на покупку всех товаров военторга. Вот поэтому получаемые военторгом товары и распределяли среди офицеров в соответствии с должностями. Кроме того, старшее начальство стало привозить из Союза своих жен и семьи. Бумаги с представлением о моем перемещении на нестроевую должность никто не удосужился просмотреть, в результате чего пришел приказ по ЦГВ о переводе меня на должность такого же учебного радио взвода в батальон связи 95 стрелковой дивизии. Теперь мое начальство вдруг устыдилось, что переводится офицер, прошедший всю войну с 40 гвсд, дважды возвращавшийся в нее после ранений, коренной десантник. Командир дивизии вручил мне личное письмо к начальнику отдела кадров ЦГВ и посоветовал сначала поехать с письмом в штаб ЦГВ в Винернойштадт. Кадровик сказал мне, что к командующему с изменением приказа он сейчас не пойдет, мол, подожди в 95 дивизии и мы ошибку исправим. К моему счастью мой новый командир батальона связи подполковник Понятовский оказался исключительно душевный простой человек, искренне любимый всем личным составом батальона. Он вник в суть проблемы согласился подождать исправления казуса, предоставил мне свободу и предложил делать то что мне как нестроевику под силу и по душе. Попытка получить разницу за звание требовала подтверждения из московского архива. Понятовский как мудрый человек послал новое представление и мне во второй раз было присвоено звание старшего лейтенанта. В Сомбатхеле я как командир радио роты жил с ординарцем Виктором Скачиловым на двух квартирах. На первой в центре города меня обворовал хозяйкин сынок студент будапештского университета, приезжавший на побывку. Я берег кое-какие мелочи для подарков сестре Тоне и маме в надежде, что скоро поеду в отпуск на родину. В частности были золотые наручные часики для сестры ну и еще кое что по мелочи. Мы перебрались поближе к вокзалу и поселились на улице Сель Кальман 36 у семьи Мартон. В семье говорили и по-немецки, а я постепенно стал овладевать и мадьярским языком. В семье были мать Вильма и две дочери Мариана и Жужика. В старшую Мариану я был влюблен и даже ездил однажды в Будапешт, где она училась на каких то курсах, а жила в монастыре. Я же под видом австрийца несколько дней прожил в отеле Бристоль на берегу Дуная. Мое знание и произношение немецкого конечно никого обмануть не могли. За мной по началу вплоть до отъезда на поезде Рапид в Сомбатхей следили. На перроне подошли двое, отвернув лацкан пиджака один из них показал значок тайной полиции, но поняв, что я русский офицер, раскланялись. Должен отметить активность тайной полиции Венгрии и Чехословакии. Должен сказать что в любви у нас с Марианой дальше поцелуев дело не заходило. К тому же у нее был жених Тибор, которого они вежливо принимали, как и принято, за рубежом, а после его ухода облегченно вздыхали и посмеивались. Мне это ханжество казалось необычным и неприятным. В конце концов, Мариана вышла за Тибора замуж, родила дочь Андреа и умерла от рака. Жужика уехала со своим мужем в Швейцарию, когда в 1956 году в Венгрию вошли наши войска. Обо всем этом мы с Галей узнали во время нашей поездки в Венгрию на автомобиле в 1979 году. Мы с Галей и жили у Мартон в той же комнате и в той же обстановке, в которой я жил до перевода в 95 дивизию. Вильма была в больнице и мы навещали ее там. Она даже хотела отдать нам свои гроши на пропитание. Туристы из СССР за границей были нищими. Мы с Галей даже вынуждены были ограничивать себя в еде, что бы хоть что-то купить заграничное. Взятый с собой для продажи фотоаппарат продать не удалось. Продали пылесос, провезенный как подарок. Купили много русских книг, что было в то время большим дефицитом в Союзе. В Венгрии мы пробыли около двух недель. На нашей машине старались не ездить из-за дороговизны бензина. Нас покатал на своем москвиче муж Марианы Тибор. Съездили на озеро Балатон, в горный район на границу с Австрией, на грязевой неприятный курорт и в некоторые города и примечательные места. Многому удивлялись, особенно нравам капиталистического общества и нравам, резко контрастирующим нашим русским обычаям хлебосольства, искренности, бескорыстности. Это было небольшое отступление. Надо отметить некоторые моменты этого периода службы в Венгрии и Австрии 45-49 годов. С начала 1946 года 17 механизированная дивизия находилась в Венгрии, откуда была позднее выведена в СССР на территорию западной Украины со штабом в городе Хмельницкий.

В Венгрии использовались как впрочем, и везде казармы, и лагери армий оккупированных стран. В Венгрии летние военные лагери находились в Хаймашкере. Это на полпути между Будапештом и Сомбателем, где были т.н. зимние квартиры. Хаймашкер сами мадьяры называли Сибирью. Это было самое холодное по климату место, к тому же очень дождливое. Множество примитивных одноэтажных казарм позволяло разместить в них 3 дивизии одновременно. Около находилась железнодорожная станция и деревушка такого же названия. С прибытием русских войск жители деревни поголовно стали корчмарями, превратив все свои дома в корчмы-забегаловки, которые навещали наши воины. Туда же приезжали поездами из Будапешта команды проституток. Рядом с лагерем располагалось местное кладбище, которое служило местом скоротечных свиданий наших солдат с проститутками. Деньги за услуги солдаты собирали в складчину для счастливчика по жребию. Солдаты выбегали на свидание днем во время перерыва занятий. В лагере соблюдение распорядка и перерывы сопровождались игрой горнистов. Деревушка патрулировалась и проникновение туда солдат исключалась. Офицеры так же как и солдаты проживали в казармах-общежитияж по 20-30 человек в комнате без удобств. В конце лета начались первые приезды жен офицеров. Условия жизни в Хаймашкере для всех были не сладкие. Настало время жесткого укрепления дисциплины в частях и подразделениях. Офицеры по выходным дням развлекались, кто, как мог, используя свою скудную зарплату, выдаваемую частично наличными в местной валюте. Это были Пенго, а после их девальвации в Форинтах. Популярны были коллективные выезды на озеро Балатон, хотя в шутку говорили, что дело не в Балатоне а в бидоне, имея ввиду возможность насладиться сухим виноградным вином, которое было не очень дорогим, его старались захватить с собой в канистрах в поездку. Помню одну из поездок на грузовике, в кузове которого сидело более десятка офицеров нашего батальона связи а за рулем новоиспеченный шофер-дагестанец шестипалый солдат моей роты, которого я направлял на курсы шоферов. Этот солдат был до войны откровенным вором и бандитом, но такие воевали храбро и стоили в бою многих простых солдат. Так, когда сломалась полуось у моего личного Штеера 220, этот солдат вместе с писарем роты Диковым в одну ночь сумели снять полуось с такой же машины, стоявшей на колодках во дворе городской полиции города Сомбатель. Ну, так этот новоиспеченный шофер ездить задом еще не умел и едва не перевернул машину на перекрестке, который мы проскочили. Удалось скатиться в глубокий кювет. Дальше машину пришлось вести мне самому, поездка закончилась благополучно. Интересно, что в эту поездку мы встретились на Балатоне с группой Американских военных, завернувших на Балатон покупаться со своей, отведенной для них автотрассы Вена- Западные зоны оккупации. С этой автострады западные военные часто сворачивали и уклонялись далеко в стороны от трассы. На самой же трассе они устанавливали канистры с бензином для дозаправки своих машин. Наши солдаты с успехом эти канистры собирали и не только из-за бензина. Двадцатилитровые канистры были существенно лучше трофейных немецких. Они были оцинкованы и снабжены навинчивающимися гибкими горловинами, что облегчало заправку из них любых машин.

В Венгрии командование Советских войск и политические органы принимали все меры к тому, чтобы установить в стране власть про-советской ориентации. В стране образовалось множество политических партий, которые в том числе и в Сомбателе имели свои отделения. Каждое из них имело свой клуб с рестораном, танцплощадкой и что-то похожее на бордели. Клубы соревновались за количество посетителей. Мы естественно поддерживали компартию Венгрии, которую впоследствии возглавил Янош Кадар. Она при поддержке пришла к власти, хотя особой любовью у обывателей не пользовалась. Моя хозяйка, где я жил на квартире и ее работающая старшая дочь, не стесняясь меня, открыто посмеивались над коммунистами, однако Марианна тоже была вынуждена ходить на праздничные красные демонстрации под угрозой увольнения с работы.

Венгрия в отличие от промышленной Австрии не испытывала недостатка продовольствия, как сугубо сельскохозяйственная страна. В Австрии было быстро восстановлено промышленное производство, так как существенных разрушений там, как и Венгрии не было. Кроме того, Венгрия была оккупирована только Советскими, а Австрия войсками и остальных союзников. В Австрию хлынул поток излишков американских военных товаров по т.н. плану Маршала по совершенно бросовым ценам. Пользуясь свободой передвижения, наши офицеры совершали поездки между этими двумя странами как бизнесмены. К тому же на предприятиях Австрии были наши представители в роли командиров-комендантов, которые могли свободно распоряжаться выпускаемыми товарами и могли выдать нам некоторое количество в обмен на привезенное продовольствие и венгерское вино. Мы не обогащались таким манером, а просто обеспечивали себе более сытую жизнь и возможность удовлетворять свои повседневные запросы. На получаемую часть зарплаты в местной валюте особенно не разгуляешься. Надо отметить, что была возможность отправлять почтовые посылки на родину. Я к примеру, отправил домой несколько посылок с промтоварами, которые мать продавала или меняла на продукты. В России была очень тяжелая жизнь, что частично объясняло дезертирство и бегство наших военнослужащих на запад, в том числе и офицеров особенно после 46-47 годов. Так из Вены удрал на Запад начфин дивизии вместе с семьей. Много случаев бегства было из 95 дивизии, в которую я был переведен в конце 1947 года. Штаб дивизии и батальон связи располагались в городе Санкт-Пельтен, где я и прослужил до 1949 года и откуда вернулся в СССР. Много это означает, нам бывали известны в среднем 4-5 случаев за полгода. Бывали просто казусы. Контрольные заставы на дорогах, пересекающих демаркационную линию охраняли наши маленькие подразделения. Многие из них были безнадзорны из-за большого удаления, и возглавлялись иногда только сержантами. Там конечно не обходилось без выпивки и ссор, после которых обиженные иногда поодиночке иногда маленькими группами по 2-3 человека уходили на другую сторону. Бродили там и обычно возвращались назад. Иногда командование обращалось к американцам (англичанам, французам) с просьбой помочь вернуть солдат назад. Как правило, американцы спрашивали какое оружие солдаты захватили с собой, и если речь шла об автоматах и нескольких снаряженных дисках, то они предлагали обнаружение и слежение за перемещением наших солдат, а для задержания приглашали наших военных. Вот один из примеров объяснения мотива поступка перебежчика на суде. Солдат сказал, что он узнал из письма матери из России о тяжелой жизни на родине и якобы мать посоветовала ему хоть временно пожить за границей. Все таки перебежчики было редкое необычное явление, осуждаемое всеми военнослужащими и не может иметь никаких оправданий. Тем не менее командование и полит-органы центральной группы советских войск (цгв ) проводили политику изоляции войск и запрета общения с населением Австрии. Рядовой и сержантский состав содержался в казармах. Командирам подразделений предписывалось проверять наличие солдат и сержантов не менее 4 раз в сутки, в том числе и ночью. В случае отсутствия солдата или сержанта в течение двух часов по тревоге поднималось подразделение для поиска. Через сутки бывало возможно объявление тревоги во всем гарнизоне и в других полках дивизии для поиска дезертира. Офицеры проживали в общежитиях, в которые преобразовывали дома, брошенные семьями, сбежавших на запад фашистов. Кроме того, использовались и другие благоустроенные здания, расположенные вблизи казарм воинских частей. Так в Санкт-Пельтене рядом с казарменным городком находился четырехэтажный многоквартирный дом, с комфортабельными квартирами. В них поселились офицеры батальона связи по 2-3 человека в квартире. Высшее командование дивизии как правило, проживало в отдельных домах-виллах, множество которых было так же брошено бежавшими на запад семьями фашистов. Многие из старшего начальства к этому времени привезли свои семьи. Молодые младшие офицеры использовали местные ресурсы и преодолевая трудности довольствовались услугами слабого местного пола. Изоляция наших военных от местного населения строго соблюдалась и контролировалась. Офицеров, замеченных в общении с местным населением, или предупреждали, а чаще вызывали на тройку (командир, комиссар, СМЕРШ), давали сутки на сдачу должности и с сопровождающим до границы отправляли в Советский союз для принятия мер и дальнейшей службы. В нашем доме-общежитии с наступлением темноты окна многих квартир зашторивались как при светомаскировке. В доме было три подъезда, а каждый из них имел еще и черный вход с внутреннего двора, так что уследить, кто кого приводил в дом службистам было очень трудно. Кроме того, в доме множество свободных квартир и офицеры по мере необходимости меняли их особенно, когда квартира проживания была основательно запущена и приводить ее в порядок не хотелось. В квартирах были все удобства, включая ванны с горячей водой, электричество постоянного и переменного тока, вся необходимая мебель. Со мной проживал очень близкий мне друг лейтенант Вадим Чесноков. Он был старше меня на 5 лет. До войны он был студентом Ленинградского кораблестроительного института, а теперь был второкурсником Московского заочного института иностранных языков. Увидев, что я немного знаю немецкий, он втянул меня в учебу и я вскоре после выполнения контрольных заданий был зачислен на 2 курс иняза и вскоре был переведен на 3 курс, а Вадим был уже на 4 курсе. У австрийцев немецкий разговорный язык имел некоторые особенности произношения. Они окают подобно нашим жителям Поволжья. Нам с Вадимом общение с австрийцами было необходимо для изучения немецкого языка и разговорной практики. У Вадима была довольно красивая подружка и он часто бывал у ее родителей, где его принимали весьма радушно, как члена семьи. О женитьбе на австрийке не могло быть и речи. Даже на девушке из Чехословакии моему товарищу по 40 дивизии старшему лейтенанту Петру Шипунову разрешения добиться не удалось и он едва не застрелился на этой почве. Связи были в основном любовные и их приходилось тщательно скрывать. У меня связей любовного характера не было совсем и из-за моей природной стеснительности, к тому же я вскоре познакомился с русской медсестрой госпиталя, моей будущей женой Еленой Максимовной. Брак был зарегистрирован в консульстве Советского посольства в Вене весной 1949 года. В этом же году я вернулся в СССР в Москву для оформления увольнения в запас по состоянию здоровья. Необходимые медицинские заключения мне были натянуты врачами госпиталя, друзьями Елены Максимовны. Уволиться из армии я решил из-за невозможности получить высшего образования в сложившихся условиях. Я не имел документа о среднем образовании кроме справки об окончании двух курсов индустриального техникума и поступить в военную академию связи, куда я хотел никак не мог.

Два года проведенные в 95 дивизии оставили много воспоминаний, из которых отмечу только некоторые. Казарменный военный городок нам достался от Австрийской армии. Казармы были добротными, склады, автопарки, столовая и другие службы были очень хороши. В батальоне по утрам проводился смотр и развод на занятия, на который выходили и все офицеры. Командир батальона подполковник Понятовский, любимец всего личного состава, так проводил развод, что во первых никто не пропускал этого развода, а во вторых мы расходились после развода с новым зарядом бодрости и чувством торжества справедливости при рассмотрении любых происшествий в части. Вот один пример развода. Приняв рапорт офицера о построении батальона и поздоровавшись Понятовский на своем белорусском говоре начинал как бы беседу с личным составом. Накануне в батальоне после отбоя была объявлена тревога, так как на месте не оказалось рядового Чупрова. Отбой объявили только после полуночи, когда солдат вернулся. Понятовский говорил примерно так: “Ну, Чупров выйди перед строем. Мы поглядим на тебя. Хорош женишок. Мы все сбились с ног, ищем этого дезертира до полуночи, а ен удруг идеть через плац из кухни спокойно и жует чагой то. Яму друзья на кухне дали поесть и хлеба с собой. А ен оказалось пока мы его искали в подвале на шинелке развлекался с австрийкой, с которой днем еще договорился, когда она работала на засолке капусты и огурцов. Что ж ты так нас подвел, мы же искали тебя усем батальеном. Да тыб прийшол ко мне, чесно все рассказал об договоре, да яб тебе сам ее привел куда надо. Эх дружок нету у тебя совести. Ну а наш нарад куда глядит, покрывает разгильдяев. Ты из чьей роты из Луценковой. Слухай капитан Луценко, ну што там у тебя в роте усегда бардак. Дисциплины никакой, у казарме грязь, какие то рваные трапки. Как ты командуешь, я лучше на роту поставлю солдата Япишкина и ен лучше скомандует. Не обижайся и подтяни роту, а то так и сделаю.” Вот в таком ключе проходили почти все разводы. Строй хохотал или улыбался, а голубые глаза подполковника искрились лукавством и отеческой добротой. После развода он обычно приглашал к себе в кабинет офицеров для серьезного разговора и обмена новостями. После развода в ротах оставалось по одному или по два офицера для проведения или организации занятий или работы, а остальные офицеры из казармы уходили и занимались своими делами. Я часто переодевшись в гражданское и одев темные очки уходил в городской кинотеатр. Днем было меньше шансов попасться с таким нарушением приказа. Патрулирование города больше велось в вечернее время. Патрулей инструктировал комендант города обращая внимание на рестораны и бордели, которые обычно находились в полуподвальных помещениях и имели вывески как правило „максим” . Я тоже ходил старшим патруля и убедился, что застать врасплох наших посетителей в этих заведениях было очень трудно, так как там всегда имелась служба оповещения и возможность укрыть или выпустить через другой вход посетителя, если он об этом заранее попросит хозяина заведения. Кого я заставал в некоторых местах, так это деятелей комендатуры или офицеров высокого ранга, которые и не прятались, а как бы находились там по служебной необходимости. Австрийцы народ весьма дисциплинированный, а поэтому в городе было небольшое полицейское управление и думаю не более десятка полицейских. Рядом с нашими казармами находилась городская тюрьма, из которой по утрам на грузовиках вывозили на работы чисто и аккуратно одетых заключенных в сопровождении только одного охранника на одну или даже две машины. Условия содержания в тюрьме были хорошими и бомжи старались с наступлении осени совершить незначительное преступление, чтобы зиму пересидеть в тюрьме. Открытых попрошаек в городе почти не было, но было много бродячих музыкантов, фокусников, гадалок, которые зарабатывали себе на пропитание таким трудом. На окраине города почти всегда гастролировал цирк, не стационарный а палаточный. На стадионе проводились футбольные матчи и другие соревнования. Мы с Вадимом очень много занимались языком и имели определенные успехи в освоении языка. Наши политические власти поначалу возлагали надежды на то, что немногочисленная компартия Австрии и расширится и получит возможность придти к власти. Но для достижения этой цели надо было работать с населением. Однажды нес с Вадимом пригласили на беседу с представителем политотдела группы войск и предложили перейти на новую для нас работу. Мы должны будем вращаться среди местного населения, ходить на различные митинги и собрания местного населения, собирать нужную информацию и по возможности проводить агитационную работу. За нами сохранялись воинские звания и даже возможности скоро их повысить, повышение окладов, переход полностью на гражданскую одежду и жилье на частных квартирах. Вадим и тем более я упирали на то, что наше владение немецким далеко от совершенства и мы просто не сможем вести агитработу. Предложили нам на первых порах ограничиться сбором информации и оказать нам помощь в совершенствовании разговорного языка, предлагали сразу не отказываться, а подумать. Затем нас пригласили на беседу с преподавателем-переводчиком немецкого языка, где мы постарались продемонстрировать безнадежность подготовки нас за короткое время. Мы твердо решили отказаться от такой работы. Нам хотелось поступить в военную академию и не связывать себя. Беседа с переводчиком по-видимому, сыграла нам на пользу, и нас оставили в покое, взяв слово о неразглашении нами переговоров. Даже живший с нами в одной квартире лейтенант Свидерский не должен был знать об этих наших переговорах. Отправка на родину «разложившихся» офицеров продолжалась и усиливалась. Многих по глупости и болтливости заложила известная нашим офицерам парикмахерша австрийка, смазливая проститутка. Некоторые парикмахерские в городе совмещали в себе и услуги борделей. Помню, как при первом посещении такой парикмахерской передо мной на столик положили альбомчик и намекнули, что можно выбрать девицу по вкусу. Тут же имелись необходимые кабинки. Когда же в эту парикмахерскую попал наш смершист он со второго или третьего раза сумел расколоть эту смазливую девицу (кажется ее звали Розали ) и она перечислила имена наших офицеров, кто пользовался ее услугами. После этого была большая зачистка и отправка поездом домой сразу трех или четырех офицеров. Надо отметить еще такой трюк, проделанный командованием. Многие офицеры имели личные трофейные или купленные у американцев автомобили. У меня был Виллис, купленный за две получки. В одно время офицерам был зачитан приказ, где с целью лучшего сохранения и технического контроля предлагалось в частях оборудовать авто гаражи для личных автомобилей. Сначала с опаской а потом смело офицеры стали ставить туда машины. Затем примерно через 2-3 месяца у гаражей выставили особую охрану и затем все эти автомобили погрузили на платформы и отправили в СССР для использования в народном хозяйстве, хотя машины у больших начальников сохранились. Так у командира дивизии генерала Косолапова было две трофейные и одна американская машина высшего класса. Да и у его адъютанта было две машины. Кстати один из генеральских шоферов-холуев на американской машине прямо днем удрал по автостраде на запад. За ним бросились в погоню, но около заставы у города Линц машина с еще горячим двигателем была брошена. Видимо была договоренность и шофера встречали. После этого случая Косолапов получил предупреждение о не полном служебном соответствии и в дивизии начались репрессии и жесткости в отношениях на всех уровнях, где особенно доставалось младшим офицерам, командирам рот особенно.