Первая Цивилизация
возникла 13 в. назад.
Последняя Цивилизация передаст свои социокультурные технологии в новые
программы через 7 в. в будущем.
::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
Современный цивилизациум характеризуется двумя направлениями, которые
дополняя друг друга, тем не менее, являются разнонаправленными социокультами в
реализации глобального проекта развития Человеко-человечества..
Извлекающий
цивилизациум укрепляет власть управляющей элиты, сохраняя расслоение общества
на богатых и бедных..
Вовлекающий
цивилизациум способствует экономическому росту, но ослабляет положение правящей
элиты..
При установлении
единых принципов развития для всех участников цивилизационного развития
человечества оба признака поменяют свои знаки..
После установления
Всемирного правительства процесс экстенсивного социокультурно развития
усилится.
+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++
1. Цивилизации, поддерживающие
институты, реализующие единые правила для всех слоёв общества, противоположные
по своим свойствам извлекающим и экстрактивным, являются вовлекающими,
инклюзивными цивилизациями.
2. Новые цивилизации возникают за
счет "творческого разрушения" старых цивилизационных технологий
притоком новых, которые создаются новым активным населением. Сделать население
экономически активным могут только вовлекающие факторы. Создать их способна
политическая власть путём сознательных усилий отдельных реформаторов,
просвещённых диктаторов, или за счёт особого устройства самой власти,
построенного на вовлекающих политических институтах.
Вовлекающие факторы
обеспечивают устойчивость политики на протяжении столетий, препятствуя
узурпации власти и ограничению свобод. Это гипотеза, проиллюстрированная, но не
доказанная. Гипотеза должна пройти проверку и стать теорией - информационной
моделью, позволяющей находить ответы на схожие вопросы посредством формальных
операций. Теории того, как гипотезе, изложенной неформальным языком, стать
теорией, пока не существует.
3. Проблема роста в извлекающих
обществах заключается в том, что он порождается единичными инновациями. Даже
значительное, но разовое увеличение уровня жизни ничего не дает в долгосрочной
перспективе: в дело вмешивается "мальтузианская ловушка", население начинает
расти, а продуктивность технологии имеет свои пределы. Через несколько
поколений общество вновь возвращается к стабильному состоянию - на уровень
физиологического минимума.
4. Прогрессивная революционная
диктатура чаще всего ведет себя в точности как испанские колонизаторы в
Латинской Америке: убивает прежних вождей, садит на их места новых
"революционных" командиров, и продолжают пользоваться плодами
извлекающей экономики.
5. Революции в извлекающих
обществах меняют царей, но не институты. Извлекающие общества обладают
своеобразным "иммунитетом" от серьезных институциональных изменений. Извлекающие
институты, создавая неограниченную власть и огромное неравенство в доходах,
увеличивают ставку в политической борьбе.
Поскольку любой, кто контролирует государственную
машину, получает выгоды от ее чрезмерного могущества и все богатство, которое
она создает, извлекающие институты создают стимулы для междоусобиц за власть и
ее преимущества, примеры которых мы видели у городов-государств Майя и в
Древнем Риме.
В свете этого неудивительно, что извлекающие институты во многих
африканских странах, унаследованные от колониальных властей, породили
вооруженную борьбу за власть и гражданские войны. Эти конфликты существенно
отличались от английской гражданской войны и от Славной Революции. Они не были
войной за изменение политических институтов, установление ограничений на
применение власти, или создания многопартийности, - нет, их целью был захват
власти и обогащение одной группы за счет всех остальных.
6. Системы и структуры
Извлекающего цивилизациума созданы для извлечения доходов и богатств одной
части общества в пользу другой его части.
7. Существует два разных типа
экономических институтов: одни способствуют экономическому росту и одновременно
подтачивают господствующее положение правящей элиты, другие - укрепляют власть
той же самой элиты, но при этом не дают населению вырваться из объятий нищеты.
Последний тип институтов называется extractive - извлекающими (экстрактивными).
Соответственно, общества, в системах и структурах которых доминируют
извлекающие институты, являются Извлекающими цивилициями.
8. Экономически европейцы не
представляли собой ничего особенного примерно до 1700 года. Они ясно показали
свою особенную изобретательность, совместно со столь же особенной жестокостью,
лишь в два коротких столетия начиная с 1800 года. В начале 21 века они
вернулись к исходному "ничего особенного", даже по части жестокости. "[McCloskey,
2010]. МакКлоски формулирует собственную гипотезу о причинах "европейского
чуда". Поскольку экономика этого "объяснить не в состоянии", это
снова культурная гипотеза. Причиной всего является "буржуазное
достоинство", высокий этический статус занятия бизнесом, невиданный для
других стран и эпох.
1800 год. Европа. Извлекающее
общество. Метрополия всех колоний, старушка Европа. Вся восточная половина
Европы, точно так же как латиноамериканские или восточноазиатские колонии,
существовала за счет самого обыкновенного крепостного рабства - посадки
населения на землю с последующим изъятием всех результатов труда. Единственная
разница заключалась в том, что в колониях в качестве дешевой рабочей силы часто
использовались привозные рабы, здесь же закрепощенным оказалось автохтонное
население.
1930. Первая половина двадцатого
века. Превосходство европейской цивилизации над остальным миром настолько
очевидно, что "почему именно Европа", знает каждый школьник. Конечно
же, потому, что европейцы - белые люди, а остальное население Земли - отсталые
дикари. В "Протестантской этике" Макса Вебера [Weber, 1930] эта
культурная гипотеза формулируется на основе анализа европейской религий,
протестантизма. Страны, исповедующие более правильную религию, опережают в
своем развитии все прочие - поскольку протестантизм лучше стимулирует "дух
капитализма". Гипотеза приносит Максу Веберу мировую славу, однако
остается ответом на пока еще не заданный вопрос.
1974 год. Прошедшие пятьдесят лет
вместили в себя две мировые войны, крушение колониальной системы и появление
"социалистического лагеря". Превосходство "белых людей" над
"дикарями" перестает быть очевидным, в моду входят равенство и
свободы, акцент на культурных различиях народов начинает восприниматься как
расизм. Пора объяснять "европейское чудо" чем-то иным, нежели расовым
превосходством. И вот появляется первый том "Современной Мир-Системы"
[Wallerstein, 1974], выдвигающий колонизаторскую гипотезу "европейского
чуда".
Начиная с Великих географических открытий, вся Земля постепенно
превращается в единую экономику ("мир-систему"), в которой
большинство операций проходят через ее центр (Европу и США), оставляя именно
там большую часть прибыли. Европе посчастливилось первой стать таким центром,
после чего эта роль уже была занята; нескольким центрам на Земле нет места,
возможно лишь перемещение такого центра из одного места в другое, как в 20 веке
- из Англии в США.
1979 год. Фернан Бродель
публикует долгожданный трехтомник "Материальной цивилизации" (в
английском переводе - "Цивилизация и капитализм"). Монблан фактов
обосновывает институциональную гипотезу "европейского чуда":
"Если сравнивать европейскую экономику с экономикой остального мира, то,
как представляется, она обязана своим более быстрым развитием превосходству
своих экономических инструментов и институтов - биржам и различным формам
кредита".
1981 год. Австралийский историк
экономики Эрик Джонс выпускает книгу "Европейское чудо" [Jones,
1981], наконец называя наш вечный вопрос своим именем. Впервые целая монография
посвящается интересующему нас вопросу - почему именно Европа, а не более населенная
и богатая Азия, стала местом взрывного экономического роста? Наряду с уже
известными гипотезами (культурной, центра-периферии, институциональной), Джонс
выдвигает еще одну - демографическую. Европейская "нуклеарная" семья
и поздние браки обеспечивали контроль за численностью населения, в отличие от
азиатских традиций ранних браков и "расширенной" семьи,
провоцировавших неограниченное размножение.
В результате именно в Европе
создались предпосылки для преодоления "мальтузианской ловушки", при
которой весь рост производства компенсируется ростом населения. Все
рассмотренные гипотезы в совокупности хорошо обосновывают "европейскую
исключительность", возвращая научную мысль к идеям о культурных различиях
народов.
1982 год. Выдающийся американский
экономист Мансур Олсон продолжает свою знаменитую "Логику коллективного
действия" вторым томом - "Возвышением и упадком наций" [Olson,
1982]. Институциональная гипотеза "европейского чуда" дополняется
негативными (в отличие от позитивных у Броделя) институтами, препятствующими
экономическому развитию.
Олсон обосновывает существование во многих обществах
локальных "групп влияния", обеспечивающих себе исключительные
преимущества - и тем самым ограничивающих активность общества в целом.
Состояние, в котором такие группы влияния полностью блокируют экономическое
развитие, получает название "социальный склероз".
1993 год. Профессор антропологии
Джеймс Блаут встает на защиту отсталых народов, издавая весьма критическую
книгу "Колонизаторская модель мира" [Blaut, 1993]. Вторая ее глава
прямо так и называется - "Миф о европейском чуде". Никакого чуда
разумеется не было, до начала Великих географических открытий Европа ничем не
отличалась от других регионов Земли, а после 1492 - тот, кто захватил Америку,
и оказался колонизатором.
Триумф капитализма в Европе Блаут связывает с
трансатлантической торговлей, породившей торгово-финансовый капитал, а причину,
по которой Америку захватили именно европейцы, видит в самом элементарном
обстоятельстве: "Европейцы имели только одно преимущество. Америка была
намного более доступна из иберийских портов, нежели из любого другого
(неевропейского) региона океанской торговли.". Так у колонизаторской
гипотезы появляется второе название - она становится географической.
1997 год. Разносторонний, но
работающего профессором географии, учёный Джаред Даймонд в вышедшей в этом году
книге "Ружья, микробы и сталь" [Diamond, 1997] объясняет
"европейское чудо" серией географических факторов - наличием
подоходящих для одомашнивания растений и животных, изрезанностью рельефа
Европы, обеспечившей существование относительно независимых государств (в
результате чего запрет одного государства на огнестрельное оружие привел бы
лишь к его захвату соседями), разнообразием болезнетворных микробов
(обеспечившим иммунитет к большему числу болезей).
1998 год. К теме
"европейского чуда" подключается историк и экономист Дэвид Ландес, с
1969 года разрабатывавший историю Промышленной революции. В книге
"Богатство и нищета наций" [Landes, 1998] он возвращается к
культурной гипотезе, критикуя "колонизаторский" подход и выдвигая в
качестве объяснения "чуда" новую особенность европейской цивилизации:
способность накапливать знания и технологии.
Компас и порох были изобретены в
Китае, а вот ружья и заморские колонии появились у европейцев. Важно не кто
первым придумал, а кто первым пустил в дело, и вот это "пустил в
дело" зависит от культурных особенностей нации, ее отношения к инновациям.
Идеи Ландеса - "культура объясняет почти все" [Ландес, 2002] -
оказались настолько ярким воплощением "культурной" гипотезы, что к
ним обратился даже Митт Ромни в своей предвыборной кампании 2012 года. Со
вполне предсказуемым результатом - он тут же был обвинен в расизме.
2000 год. На горизонте
исторической экономики появляется сверхновая звезда - профессор истории
Чикагского университета Кеннет Померанц публикует "Великий разрыв"
[Pomeranz, 2000]. Впервые проблема "европейского чуда" получает
всестороннее освещение - с обзором и критикой предшествующих идей,
обстоятельным сравнением фактов европейской истории с аналогичными фактами из
истории Китая, подробным рассмотрением "уникальных особенностей"
европейской цивилизации, оказывающихся совсем не уникальными.
Померанц
преодолевает "евроцентризм" предшественников (располагавших
значительно большим объемом сведений о Европе, чем о Китае, в результате чего
все европейское казалось чем-то особенным) и приходит к парадоксальному выводу:
до самого начала Промышленной революции Китай ничем принципиально не отличался
от "капиталистической" Европы. Для объяснения, почему же все-таки
Европа, Померанц вслед за предшественниками обращается к географической
гипотезе, дополняя колониальную торговлю еще одним фактором: легкодоступными
запасами каменного угля в Англии. В Китае угля не было, вот Промышленной
революции и не получилось. Не слишком глубокая идея, по сравнению с
действительно великолепной аналитикой автора.
2007 год. Историк экономики
Грегори Кларк своей книгой "Прощай, нищета!" [Clark, 2007] задает
новый уровень рассмотрения проблемы: в тексте появляются многочисленные таблицы
с численными данными и графики с линейными регрессиями. Для объяснения
"европейского чуда" Кларк возвращается к изрядно подзабытой
демографической гипотезе. "Два важных фактора могут помочь объяснить
[почему Англия, а не Китай или Япония]. Население росло намного быстрее в Китае
и Японии, нежели в Англии.
И демографическая система этих двух социумов давала
меньше репродуктивных преимуществ богатым, нежели в Англии". [Clark,
2007]. В то время как в Китае и Японии росла численность бесправного крестьянства,
в Англии все большая часть населения оказывалась обедневшими потомками
обеспеченных классов. Такая "нисходящая социальная мобильность" как
раз и могла привести к культурным особенностям, позволившим англичанам в 19
веке устроить Промышленную революцию.
2009 год. По вопросу
"европейского чуда" высказывается патриарх институциональной экономки
Дуглас Норт. Совместно с Уоллисом и Вайнгастом он издает книгу "Насилие и
социальные порядки" [North, 2009]. Пребывавшая в забвении с 1982 года институциональная
гипотеза возвращается к жизни, и как возвращается! Впервые оказавшиеся по
разные стороны "великого разрыва" страны трактуются не как два
последовательных (и неизбежных) этапа развития любого социума, а как два
совершенно разных способа организации жизни, совершенно не обязанных
превращаться друг в друга.
Вводится понятие "естественных
государств", способных тысячелетиями существовать в нищете безо всяких
Промышленных революций, - и "неестественных", в которых становится
возможным технологическое развитие. Естественных государств на Земле до сих пор
подавляющее большинство, лишь небольшая группа развитых стран сохраняют
случайно возникшее в 17-19 веках неестественное состояние.
Основной
особенностью "неестественного" государства является сложившиеся в нем
механизмы ограничения насилия по отношению к желающим попасть в элиту
(заработать больше, чем положено) - "порядки открытого доступа". В
естественных государствах господствуют "порядки ограниченного
доступа", в которых вход в элиту производится только через чей-то труп.
Авторы выделяют и описывают три необходимых условия "неестественного"
государства (верховенство права, безличные организации, коллективное управление
силовиками); но на ключевой вопрос: а как же все-таки государство становится
"неестественным"? - отвечают весьма расплывчато. "Великобритания,
Франция и США пришли к открытому доступу отнюдь не по одному и тому же пути и
вовсе не за счет одних и тех же институтов" [Норт, 2011].
Наряду с новым
подходом к описанию социального "прогресса", здесь появляется и новый
подход к объяснению причинности: когда предпосылки сложились, любое изменение
может привести к "кристаллизации" нового порядка. Но может и не
привести - как до сих пор и происходит в большинстве существующих на Земле
государств.
2010 год. Широко известная в
определенных кругах профессор экономики Дейрдра МакКлоски публикует второй том
предполагаемого шеститомника о капитализме - "Буржуазное
достоинство". Подзаголовок книги гласит: "Почему экономика не в
состоянии объяснить современный мир", и дальнейшее ее содержание вполне
соответствует заданному критическому настрою. МакКлоски проходится по всем
приведенным выше гипотезам возникновения "европейского чуда",
подвергая их уничтожающей критике (правда, исключительно словесной, без таблиц
и графиков). "Отрицательный результат, подводящий итог пятидесяти годам
исследований экономистов и историков, таков: Зарубежная торговля была слишком
мала и слишком повсеместна, чтобы объяснить подъем северо-западной Европы.
Накопление капитала не являлось решающим фактором, поскольку его везде хватало.
Уголь мог быть перевезен и вполне себе перевозился. Империи, вопреки расхожему
мнению, не обогащали свои метрополии, и либо существующая хронология неверна,
либо империализм был обычным делом еще на заре цивилизации. Точно так же и
институты прав собственности сформировались за много столетий до
индустриализации. Запад не был родиной алчности. В капиталистических странах в
период Промышленной революции католики действовали точно так же, как и протестанты.
Мусульмане, индусы и буддисты, и если хотите, конфуцианцы и даже анимисты,
подсчитывали свои прибыли и убытки не хуже христиан. Рост населения наблюдался
в разные времена и в разных местах. До восемнадцатого века многие районы
Дальнего, Ближнего и Южного Востока были столь же богаты, и казались столь же
восприимчивыми к инновациям, как и страны Запада - за исключением только
ключевой особенности, свободы и достоинства буржуазии. До семнадцатого века
научные изыскания в Китае и в арабских странах превосходили по сложности
европейские...
Барбадос, 1680. Извлекающее
общество. Практически идеальный пример "плантационной экономики",
основанной на производстве сахара с помощью рабского труда: [В 1680 году
английское правительство провело перепись населения своей вест-индийской
колонии Барбадос. Перепись обнаружила, что полное население острова составляет
60 тысяч человек, в том числе почти 39 тысяч - африканские рабы, принадлежащие
оставшейся трети населения.]
Железные дороги. Австрийский
император Франц Первый (он же император Священной Римской Империи Франц Второй)
отличался особой прозорливостью в отношении технологий. Так, он прямо запрещал
строительство мануфактур в окрестностях Вены; а в отношении железных дорог
занял просто замечательную позицию: Он противился строительству железных дорог,
одной из ключевых технологий Промышленной Революции. Когда план строительства
новой железной дороги был представлен Францу Первому, он ответил: "Нет,
нет, я ничего не собираюсь делать для того, чтобы революция проникла в мою
страну!".
Поскольку правительство Франца отказалось гарантировать
концессию по строительству паровой железной дороги, первая дорога, построенная
в империи, использовала лошадиную тягу. В результате ее маршрут был проложен
под такими уклонами и углами, которые сделали невозможным последующее
применение паровозов, и конная тяга использовалась вплоть до 60-х годов 19-го
века.]
Точно так же как Канкрин [министр финансов России в 1823-1844 гг.]
противился развитию промышленности, он не видел смысла и в развитии железных
дорог, считая их источником социально опасной мобильности, буквально
"железные дороги не всегда результат естественной необходимости, но скорее
предмет искусственно созданной потребности в роскоши, поощряющий бессмысленные
перемещения с место на место..."] В результате к 1870-му году Российская и
Австро-Венгерская империи значительно уступали западно-европейским странам по
развитости железнодорожного сообщения:
Железный закон олигархии. Переход
власти в организации к узкой верхушке, независимо от
"демократичности" начальных этапов ее существования) был
сформулирован Михельсом в 1911 году на основе изучения либеральных и
социалистических партий Западной Европы - самых что ни на есть
"прогрессивных революционеров". За прошедшую сотню лет "железный
закон" ничуть не заржавел: Сущность "железного закона
олигархии", этой характерной особенности порочного цикла извлекающих
обществ, заключается в том, что новые лидеры, свергавшие старых с обещаниями
радикальных перемен, приносят лишь сохранение прежних порядков.
Книгопечатание. Изобретенное в
промышленных масштабах Гуттенбергом около 1440 года, уже к 1473 оно
распростанилось по всей Европе, добравшись до Испании, Будапешта и Кракова. А
вот в странах Арабского Халифата эта технология натолкнулась на политическое
решение вопроса: В начале 1485 года Османский султан Баязид Второй издал эдикт,
безоговорочно запрещающий мусульманам книгопечатание на арабском языке.
Этот
закон был позднее подтвержден султаном Селимом Первым в 1515 году. Указы
выполнялись до 1727 года, когда первая типография была все же разрешена в
Османских землях... В 1800 году приблизительно 2-3 процента жителей Османской
Империи владели грамотой, в сравнении с 60% взрослых мужчин и 40% взрослых
женщин в Англии (в Нидерландах и Германии грамотность была еще выше).]
Османским
султанам без проблем удалось на триста с лишним лет отменить даже такое
самоочевидное для современного человека умение, как грамотность. Чего уж
говорить про другие, менее распространенные и очевидные технологии.
Конго, 1625 год. К власти пришел
человек, в устной истории Королевства Куба известный как Шиям Великий: Шиям и
его преемники создали бюрократию для увеличения налогов, и правовую систему с
полицией для обеспечения соблюдения законов. Местные вожди должны были консультироваться
с советами перед принятием важных решений.
В стране появились даже судебные
процессы - беспрецедентный случай для Африки южнее Сахары перед европейской
колонизацией. Тем не менее, централизованное государство было создано Шиямом
как типично извлекающее общество - абсолютистское и дикаторское.
Эта
политическая революция дала свет экономическим изменениям. Сельское хозяйство
было реорганизовано путем применения новых технологий: зерновые, составлявшие
основу питания, были заменены на высокоурожайные американские растения (в
особенности маис, маниоку и перец чили). Кроме того, в практику был введен
севооборот, и производство продовольствия на душу населения удвоилось.
Королевство Куба. Здесь не было
"творческого разрушения", не было технологических инноваций после
начального изменения. Однажды сложившийся экономический порядок оставался
неизменным до того момента, когда королевство столкнулось с бельгийскими
колонизаторами уже в 19 веке.]
Латинская Америка, 1534 год.
Извлекающее общество. В колониальной Латинской Америке государство
концентрируется на принуждении индейского населения. Испанские колонизаторы
находят место с прекрасным климатом - Буэнос-Айрес, "хороший воздух",
- и основывают там свое поселение. Однако прекрасное место окружают воинственные
полукочевники (чарруа и керанди), которых не удается обложить данью.
В поисках
лучшей жизни испанцы предпринимают экспедицию на север, и в 1537 году находят в
тысяче километров от Буэнос-Айреса другой народ - оседлых гуарани, выращивающих
маис и маниоку. После короткой стычки, испанцы сломили сопротивление гуарани и
основали город, Асунсьон, который до сих пор остается столицей Парагвая.
Конквистадоры женились на принцессах гуарани и быстро сделались местной
аристократией. Они сохранили сложившуюся у гуарани систему принудительного
труда и обложения данью, естественно в свою пользу. Такой тип колонизации
понравился испанцам куда больше предыдущего, и в течение четырех лет
Буэнос-Айрес был покинут всеми испанцами, переселившимся в новый город.
Молуккские острова (Острова
Специй), 1621 год. Извлекающее общество. Голландские колонизаторы успешно
освоили острова Амбон, на которых уже существовала система принудительного
труда в пользу местной аристократии. Переключив подчинение на себя, голландцы
предписали каждому домохозяйству иметь определенное количество гвоздичных
деревьев для выплаты дани пряностиями. Однако на островах Банда ситуация
сложилась иначе: там не было централизованного государства и принудительного
труда, а существовали автономные города-государства, управляемые общим сходом
граждан.
Голландцы не долго думали, что с этим делать: В 1621 году он [Ян Коэн]
доплыл до Банда с целым флотом и осуществил массовое убийство почти всего
населения островов, возможно до пятнадцати тысяч человек. Все местные лидеры
были казнены без промедления, и лишь немногие оставлены в живых для сохранения
традиций возделывания мускатного цвета и мускатного ореха.
После завершения
геноцида Коэн создал на островах плантационное общество: острова были разделены
на 68 наделов, выделенных 68 голландцам, служащим Голландской
Восточно-Индийской Компании. Новые плантаторы обучились выращивать пряности у
оставленных в живых банданезцев, и могли закупать рабов у Восточно-Индийской же
Компании для заселения опустевших островов и производства специй, продаваемых
по фиксированным ценам той же компании.]
Мореплавание. Европейское
мореплавание, развиваемое с начала 15-го века Португалией и Испанией, привело к
созданию океанских кораблей, способных совершать кругосветные путешествия.
Результат - колонизация практически всей территории Земли небольшим количеством
европейских государств.
А вот как относились к этой технологии в императорском
Китае: В Китае, несмотря на существование частной торговли внутри страны,
государство монополизировало морскую торговлю. Когда к власти пришла династия
Мин, в 1368 году, император Хонг Ву из опасений, что мореплавание может
привести к политической и социальной дестабилизации, ограничил международную
торговлю. Она была разрешена только в случаях, когда была организована
государством в целях обмена дарами, а не коммерческой активности...
В 1436 году
постройка морских судов была даже объявлена незаконной. Запрет на морскую
торговлю сохранялся до 1567 года... В 1661 году император Канг Хи приказал
всему населению, жившему вдоль побережья от Вьетнама до Чжецзяна - в сущности,
всего южного побережья Китая, самой коммерчески активной части страны, -
переехать на 17 миль вглубь территории.
Для исполнения приказа берега
патрулировались вооруженными отрядами, и до 1693 года мореплавание не
допускалось по всему побережью. Ничего удивительного, что в конечном счете
европейские корабли приплыли колонизировать Китай, а не наоборот.
Пароходы. Не только в осталых
восточных странах, но и в самой западной Европе к инновациям относились очень
правильно. В 1705 году ученик Лейбница, марбургский профессор математики Дени
Папен создал первый в истории человечества пароход и отправился на нем в
плавание по реке Фулда. Неподалеку от города Мюнден пароход был остановлен:
перевозки по реке были монопольным правом гилдии лодочников.
Начались
бюрократические процедуры, сам Лейбниц просил курфюрста Мюндена разрешить
Папену плавание по реке, однако тот ответил отказом. В результате лодочники
сначала подожгли, а потом и полностью разушили пароход. Папен переехал в
Англию, где просил денег на воссоздание парохода у Королевского научного
общества, но безуспешно. Конкуренция не нужна никому - ни русским царям, ни
германским лодочникам.
Рабовладельческое общество. Рабский
труд успешно (в смысле сохранения власти рабовладельцев, конечно, а не
экономического роста) использовался всю экономическую историю человечества.
Базовой характеристикой всех "извлекающих" обществ является
крепостное рабство - прямое принуждение части населения к труду с изъятием
всего произведенного продукта сверх физиологически необходимого минимума.
Экономический
рост и технологические изменения сопровождаются тем, что великий экономист
Йозеф Шумпетер называл "творческим разрушением". Они заменяют старое
- новым. Новые сектора экономики оттягивают ресурсы из старых. Новые фирмы
перехватывают рынки у ранее созданных. Новые технологии делают существующие
умения и машины устаревшими.
Процесс экономического роста и вовлекающие
институты, на которых он основан, производят проигравщих точно так же, как и
победителей, - на политической ли арене или на экономических рынках. Страх
"творческого разрушения" часто лежит в основе противодействия
вовлекающим экономическим и политическим институтам.] Экономический рост всегда
нарушает сложившийся баланс сил, и всегда сопровождается потерями для старых
отраслей экономики.
В условиях извлекающих институтов он возможен лишь в том
случае, когда такие потери санкционированы господствующим классом; но если Петр
Первый имел интерес в выращивании картошки (увеличение производства
продовольствия в стране - увеличение мобилизационного потенциала для войн), то
барбадосским плантаторам подобные инновации были ни к чему (урожайность
сахарного тростника слабо зависит от численности населения). Основной реакцией
извлекающих обществ на возможные инновации является сознательный их запрет.
Северная Корея. Государство
создает образовательную систему для насаждения правильной идеологии, но не
способно предотвратить голод. В Северной Корее правовая система подчинена
правящей Коммунистической Партии, а в (колониальной) Латинской Америке она
является средством дискриминации основной массы населения. Мы называем такие]
Царство пресвитера Иоанна.
Христианское королевство с тысячелетней историей, чей уровень централизации
поражал даже гостей из совершенно абсолютистской Европы 16-17 веков, а успешная
борьба с мусульманскими соседями - заставляла европейцев просить о военном
союзе. И каков результат? К 19 веку Эфиопия безнадежно отстала в развитии от
Европы, а в 20-м - превратилось в одну из самых бедных стран мира. Но зато до
самого конца этого 20-го века Эфиопия оставалась абсолютной монархией!
Стабильность извлекающих институтов обеспечила столь же стабильную нищету.
Эфиопия. 1974 году группа
офицеров "Дерг" совершила "революцию" - военный переворот
против императора Хайле Селассие. Военные провозгласили курс на построение
социализма. В ходе последующей борьбы за власть на позиции лидера выдвинулся
Менгисту Хайле Мариам: В 1978 году режим организовал общенациональное
празднование в честь четвертой годовщины свержения Хайле Селассие. К этому
времени Менгисту был признанным лидером Дерга. В качестве своей резиденции,
места, откуда он желал править Эфиопией, Менгисту выбрал Большой Дворец
Селассие, стоявший пустым со времен упразднения монархии. В ходе праздника он
сидел в позолоченном кресле, как древние императоры, наблюдая за парадом.
Власть вернулась в Большой Дворец, с той лишь разницей, что на троне теперь сидел
Менгисту, а не Селассие.]
Южные штаты США, 1840 год.
Извлекающее общество. Еще в середине 19 века южные штаты США представляли собой
такое же колониальное общество, как в предыдущих примерах. Местное население
было уничтожено или изгнано с плодородных земель, взамен завезены рабы из
Африки, обеспечившие колонизаторов дешевой рабочей силой. Популяция рабов в
отдельных высокопродуктивных местах доходила до 95% населения:
++++++++++++++++++
Вовлекающие факторы обеспечивают
устойчивость политики на протяжении столетий, препятствуя узурпации власти и
ограничению свобод. Это гипотеза, проиллюстрированная, но не доказанная.
Гипотеза должна пройти проверку и стать теорией - информационной моделью,
позволяющей находить ответы на схожие вопросы посредством формальных операций.
Теории того, как гипотезе, изложенной неформальным языком, стать теорией, пока
не существует.
В период с 1820 по 1913 годы
кривая ВВП отрывается от кривой численности населения и ракетой уходит в небо.
Но только в некоторых странах; в других ВВП и численность населения продолжают
колебаться вместе. Видимо, в одних странах возник некоторый "фактор
Х", которого не хватало другим. Кроме того, существуют промежуточные
страны, в которых этот "фактор Х" действовал, но очень слабо:
Так вот, теория должна назвать
этот "фактор Х". И тем самым объяснить, 1) почему рост подушевого ВВП
начался только в 19 веке, 2) почему он начался именно в Западной Европе, 3) и
что делать все еще бедным странам, если они хотят жить так же хорошо, как
богатые. Не больше - но и не меньше.
Согласно географической теории
развития жаркие страны отстают в развитии от стран с умеренным климатом из-за
тропических болезней и меньшей продуктивности почв. Поскольку загадка
"европейского чуда" заключается не в разнице историй прохладной
Европы и жаркой Африки, а в разнице историй бедной (в 1500 году) Европы и
богатого (в том же 1500 году) Китая, явно не страдавшего ни от тропических
болезней, ни от низкой продуктивности рисового земледелия. Великое неравенство
современного мира, внезапно возникшее в 19 веке, имело своей причиной
неравномерное распространение промышленных технологий и мануфактурного
производства. Оно не было порождено различиями в производительности сельского
хозяйства. Средний доход испанцев был примерно вдвое выше, чем у граждан
Империи Инков.
Из гипотезы Даймонда следует, что
когда инкам были переданы биологические виды и технологии, которые они не могли
получить самостоятельно, они должны были быстро достигнуть жизненного уровня
испанцев. Однако ничего подобного не случилось. Напротив, в девятнадцатом и
двадцатом веках разрыв в доходах между испанцами и перуанцами резко увеличился.
Сегодня средний испанец более чем в шесть раз богаче среднего перуанца.
Но самым наглядным контрпримером
к гипотезе Даймонда служит история Ближнего Востока. Именно здесь произошла
неолитическая революция, возникли первые города-государства, в эпоху
европейских Темных веков существовали высокоразвитые Византия и Халифат. Какие
географические факторы могли привести к тому, что Промышленная революция обошла
Ближний Восток стороной? Асемоглу и Робинсон справедливо заключают, что
"нам нужна другая, более лучшая теория".
Культурная теория развития.
Вебер, Ландес и отчасти МакКлоски полагают, что "культура объясняет почти
все". Но так ли это на самом деле? Протестантские Голландия и Англия
достигли выдающихся экономических успехов; но Южная Корея и Сингапур повторили
их в 20 веке без какой-либо поддержки "протестантской этики".
Эмигранты с европейской культурой, заселившие Северную Америку, создали там
богатейшие США и Канаду; но точно такие же европейцы, переехавшие в Аргентину и
Уругвай, оказались в конечном счете в странах третьего мира. Наконец, какая
новая культура вдруг образовалась в Китае в середине 70-х, дав начало самому
выдающемуся экономическому росту 20-го века?
На самом деле, в 1976 году умер
Председатель Мао, и этот фактор разом отодвинул всю тысячелетнюю "культуру
бедности" на второй план (идея графика позаимствована в [Jones, Olken,
2005]). Культурная гипотеза, вслед за географической, не выдерживает критики,
особенно в части "экономических чудес" Китая и Юго-Восточной Азии.
Нам все еще нужна более лучшая теория.
Гипотеза невежества. Эта гипотеза
заключатся в том, что бедные страны бедны, поскольку не знают (в лице своих
политиков и экономистов), как быть богатыми. Причем "не знают" в
самом прямом смысле: если советники из МВФ научат правителей уму-разуму, то их
страна моментально разбогатеет. Для русскоязычного читателя одного упоминания
МВФ достаточно, чтобы закрыть вопрос с данной гипотезой (слишком большой
оказалась разница между "девяностыми", когда экономическая политика в
России диктовалась МВФ, и "нулевыми", когда Россия начала обходиться
без этой уважаемой организации).
Вот один пример: история
премьер-министра Ганы Кофи Бусиа, который в 1971 году заключил экономическое
соглашение с МВФ, чтобы сделать экономическую политику "менее
невежественной". В состав соглашения входила девальвация национальной
валюты (в которой получали жалование военные), и результатом "менее
невежественной" политики стал военный переворот. Ещё один пример:
экономический рост в Китае - который стал результатом победы "партии
реформ" внутри КПК, а вовсе не продуктом мудрых советов МВФ.
"Невежество" правителей на деле оказывается мудростью - лишь та
экономическая политика имеет смысл, которая позволяет сохранить политическую
власть.
Институциональная гипотеза.
Экономическое процветание возможно лишь тогда, когда сохранение политической
власти не требует воспроизводства нищеты. Известные гипотезы не рассматривают
политическое устройство общества как существенный фактор экономического
развития - а потому совершенно беспомощны по отношению к реальным случаям
"экономических чудес".
Для объяснения мирового
неравенства экономическая наука должна разобраться, как разные типы
политических и социальных отношений влияют на экономическую мотивацию и
поведение. Разные типы политических и социальных отношений - это
институциональная гипотеза. Страны различаются по своим экономическим успехам
по причине различий их институтов, то есть правил, влияющих на работу
экономики, и стимулов, мотивирующих население к экономической активности.
По сравнению с предыдущими
версиями институционализма (Олсон, Норт) здесь особый акцент на мотивации
населения. Институты могут мотивировать что-то делать - а могут "бить
дубинкой по башке" и требовать "дома сидеть". Это институция
мотивирующих факторов.
Вовлекающие экономические
институты. Южная Корея, США. Это такие институты, которые разрешают и поощряют
участие множества людей в экономической деятельности, позволяющей наилучшим
образом использовать их таланты и способности, и которые дают возможность
индивидуумам принимать самостоятельные решения.
Чтобы быть вовлекающими,
экономические институты должны обладать такими чертами, как защита частной
собственности, непредвзятая судебная система и наличие общедоступных служб,
обеспечивающих единые правила игры, по которым люди могут обмениваться товарами
и заключать сделки; они также должны разрешать вход в новый бизнес и позволять
людям свободно выбирать профессию]
Вовлекающие институты - это не
просто "биржи и кредит" Броделя (которые существовали повсеместно -
но только для своих). Но это и не "открытый доступ" в элиту, как у
Норта-Уоллиса-Вайнгаста - речь идет о правилах игры для всех, без каких-либо
предварительных условий.
Пример Барбадоса, где сделки по
купле-продаже рабов между плантаторами были очень хорошо защищены законом, а
суды, разбирающие конфликты между этими же плантаторами, совершенно
непредвзяты. Вот только маленькая загвоздка - две трети населения Барбадоса
составляли рабы, лишенные всяческих прав. Конечно же, плантаторам вполне
хватало доходов от их эксплуатации, и совсем ни к чему была Промышленная
революция.
Вовлекающие институты порождают
экономический рост через два фактора: технологии и образование. И то, и другое
имеет смысл лишь при условии, что их результатами можно будет воспользоваться -
то есть менее технологически развитые конкуренты и менее образованные работники
не смогут помешать никому получить конкурентное преимущество.
Вовлекающий цивилизациум может
быть гарантирован самой властью, однажды
переставшая отбирать у своих подданных последнее и вдруг занявшаяся
обеспечением равных правил игры. Действовать столь странным образом правящие
круги могут по двум причинам: 1) в силу личных симпатий верховного
правителя-реформатора к определенным порядкам (подсмотренным чаще всего на
пресловутом Западе), 2) в силу особого устройства самой власти, которое авторы
называют вовлекающими политическими институтами.
Коллективные органы руководства
(всевозможные парламенты и советы), разделение законодательной, судебной и
исполнительной ветвей власти, существование нескольких сменяющих друг друга у
власти группировок, ни одна из которых не пытается уничтожить другую под одним
названием "плюрализм", означающий широкое участие разнообразных
субъектов в политической власти.
Сочетание однотипной экономики и
политики устойчиво, сочетание разнотипных - чревато изменениями. Вовлекающие
институты под властью диктатора-реформатора могут запросто испариться с его
смертью, вовлекающие политические институты в условиях монополизации экономики
каким-нибудь наркокартелем перестают работать. Но в некоторых случаях возможны
и обратные процессы: вовлекающие политические институты обеспечивают изменение
экономических в ту же сторону, и тогда (по мнению авторов) свершается
экономическое чудо.
Фактор Х Вовлекающего
цивилизациума: это политические и экономические институты.
Большую часть времени в обществе
почти ничего не происходит: накапливаются мелкие, ни на что не влияющие
изменения. Но когда приходят тяжелые времена (эпидемии, войны, революции),
оказывается, что именно эти мелкие изменения определяют, по какому пути
двинется общество дальше:
Несмотря на то, что в 1346 году
было немного различий в политических и экономических институтах между Западной
и Восточной Европой, к 1600 году это были уже совершенно разные миры. На Западе
работники были свободны от феодальных повинностей, поборов и запретов, и
становились важной частью растущей рыночной экономики. На Востоке они также
участовали в этой экономике, но как крепостные, выращивавшие сельхозпродукцию
на потребу Западу. Эта была рыночная, но не вовлекающая экономика.
Такое институциональное
расхождение стало результатом казавшихся совершенно незначительными различий:
на Востоке феодалы были чуть лучше организованы, они изначально имели чуть
больше прав и чуть более крепкое землевладение. Города были слабее и меньше,
крестьяне менее организованы. Эти небольшие различия между Западом и Востоком
оказались весьма влиятельными для жизни их населения и будущего
институционального развития, когда феодальные порядки получили удар от эпидемии
Черной Смерти.
Модель предпосылок и развилок
предполагает новое, существенно более гибкое понимание причинности. Предыдущие
гипотезы о "европейском чуде" искали объяснение уникального следствия
- Промышленной революции - в столь же уникальной причине, наличествовавшей в
Западной Европе и отсутствовавшей в других частях света.
Поиски эти, как можно видеть из
критики МакКлоски, успехом не увенчались - никаких уникальных факторов в
Западной Европе обнаружить не удалось. Но в модели предпосылок и развилок
ничего уникального и не требуется: достаточно лишь иметь отдельные факторы в
чуть большем количестве, и очередная развилка может однажды привести к подлинно
революционным изменениям. Но может и не привести - история конкретного социума
не детерменирована, точно так же как и траектория отдельной элементарной
частицы.
Вовлекающие политические
институты появились в истории человечества благодаря накопившимся предпосылкам,
обеспечившим нетрадиционный выход из некоего социального кризиса.
В 1340-х годах эпидемия бубонной
чумы - Черной Смерти - уничтожила до половины населения Европы. На обезлюдевших
землях некому стало работать. Крестьянские общины стали требовать сокращения
феодальных поборов, заработная плата наемных работников начала расти. Увидев
угрозу своим доходам, английский парламент и лично король Эдуард III
подготовили "Статут о работниках", ограничивающее зарплаты и фактически
прикрепляющее работников к нанимателям.
Ответом крестьян стало восстание
1381 года, когда Уот Тайлер едва не занял Лондон, после которого применение
"Статута" фактически прекратилось. В Восточной же Европе
сопротивление крестьянства оказалось слабее, что позволило феодалам провести
"повторное закрепощение" в последующие столетия. Даже такое мощное
потрясение, как Черная Смерть, не обязано приводить к институциональным
изменениям. Для этого требуется еще и осадить Лондон.
Начиная с завершения Войны Алой и
Белой Розы, английские короли систематически укрепляли свою власть (достаточно
вспомнить Генриха VIII, поменявшего в Англии государственную религию). Тем не
менее, английский парламент успешно сопротивлялся попыткам лишить его
политической власти. Вот как выглядела эта борьба в 17 веке:
1623 год: Парламент принимает
"Статут о монополиях", запрещающий тогдашнему королю Джеймсу I
создавать эти самые монополии внутри страны. 1629 год: следующий король, Карл
I, прекращает созывать парламент. 1640 год: казна Карла I пуста, для ее
наполнения нужны дополнительные налоги, поднять которые согласно Хартии
Вольностей можно лишь созвав парламент. Парламент созван, однако вместо
повышения налогов обсуждает лишь "злоупотребления короны".
В 1642 году начинается
гражданская война, в 1649 Карл I казнен. К власти приходит диктатор Кромвель,
который умирает в 1660, в 1661 его тело эксугмируют и предают посмертной казни
через повешенье. К власти возвращается Карл II, которому наследует Джеймс II;
оба продолжают попытки вернуться к абсолютизму, которые заканчиваются в 1689
году Славной Революцией. Джеймс II бежит во Францию, королем становится
голландский штатгальтер Вильгельм Оранский.
До Славной Революции в Англии
дважды менялись режимы - с королевского на диктаторский, и обратно, - однако
никаких существенных изменений в сторону плюрализма власти не наблюдалось.
Естественно было бы ожидать, что Вильгельм Оранский продолжит строительство
абсолютистского государства, по образцу соседней Франции с ее Королем-Солнцем.
Однако третья развилка в силу
некоторых обстоятельств ["поля слишком малы, чтобы излагать их здесь"
- С.Щ.] оказалась критической - Англия стала конституционной монархией,
королевская власть была ограничена властью парламента и писаных законов. Вновь
созданная конструкция власти оказалась настолько удачной, что сохранилась до
наших дней, пережив становление и упадок Британской Империи.
В 1689 году парламент принимает
"Билль о правах", фактически конституцию Англии. Отныне парламент контролировал
не только налоги, но и действующую армию, и даже королевские расходы. Граждане
получили право на рассмотрение своих петиций в парламенте, и это право реально
заработало - в 1698 году, после более чем сотни петиций частных работорговцев,
была отменена монополия Королевской Африканской компании (на работорговлю с
Африкой).
В 1694 году был основан
Английский Банк, положивший начало "финансовой революции" - отныне
кредит стал доступен не только немногим аристократам, но и любому
предпринимателю. Словом, политические и экономические институты Англии (а после
унии с Шотландией в 1707 году - и Великобритании) стали существенно более
"вовлекающими".
Революция - и вдруг предпосылки?
Да, ключевое слово тут "ранняя"; под этим термином скрывается более
чем столетний процесс создания машинной промышленности,
"взорвавшийся" ростом душевого ВВП только в середине 19-го века. Что
же происходило в этом "долгом 18-м веке"?
Начиная с 1660-х годов,
английские производители шерстяных тканей добивались ограничения торговли
импортными шелком и ситцем. После Славной Революции их обращения были услышаны
парламентом, и в 1701 году англичанам запретили носить одежду их импортных
тканей. В 1721 году был принят специальный "Ситцевый акт", вводящий
полный запрет на использование ситца в каких-либо тканях. 1736 аналогичная
судьба постигла шотландский лен. Парламент в поте лица защищал и стимулировал
отечественных товаропроизводителей (не правда ли, хороший урок сторонникам
"свободного рынка"?).
Результат не замедлил сказаться:
осваивать расчищенный рынок текстиля принялись изобретатели. В 1764 году
Хагривс создает "прялку Дженни", в 1769 году Аркрайт патентует
прядильный станок, к 1774 году у него уже фабрика на 600 рабочих.
Производительность прядильного производства вырастает более чем в 100 раз,
Англия становится крупнейшим производителем текстиля в мире.
К началу 19 века в Англии имелись
все предпосылки для технологического развития любых отраслей экономики - идущий
навстречу национальной промышленности парламент и широкий слой людей, уже
имеющих опыт "революции" в текстильной отрасли.
Ни один из этих факторов по
отдельности не мог сработать - без благосклонной политической власти у
промышленников не было бы шансов, без появившихся в изобилии промышленников
власть одними административными мерами не смогла бы ничего сделать. Подобно
пресловутому "английскому газону", промышленную революцию нужно было
выращивать и подстригать сотню лет. Но зато потом!..
Промышленная Революция началась и
достигла наибольших успехов в Англии по причине ее уникальных вовлекающих
институтов. Они, в свою очередь, были выстроены на фундаменте, заложенном
вовлекающими политическими институтами, явившимся следствием Славной Революции.
Эта Славная Революция усилила и усовершенствовала права собственности, улучшила
финансовые рынки, подорвала государственно-уполномоченные монополии в
иностранной торговле, и убрала барьеры к развитию промышленности.
Англия оказалась первой страной,
в которой плюрализм (коллективная власть) одержал верх над абсолютизмом - в ходе
Славной Революции. В остальных странах это знаменательное событие произошло
позже или не произошло вообще. [Славную Революцию в качестве "поворотной
точки" развития человечества выделяют и Норт-Уоллис-Вайнгаст
("Насилие и социальные порядки"), так что в одной из следующих частей
его придется рассмотреть подробнее].
Тем не менее, при всей мощи и
последовательности этой гипотезы у нее есть существенный недостаток. Между 1688
и 1820 годами прошло больше столетия, и нет никакой уверенности, что где-то в
этом столетии не запрятана еще одна "развилка", собственно и
запустившая взрывной рост благосостояния всего населения.
Чтобы устроить у себя
"экономическое чудо", нужно запретить пользоваться импортом в
какой-нибудь жизненно необходимой отрасли, "вырастить" вокруг нее
мощную национальную промышленность, вывести ее на лидирующие позиции в мировой
торговле, - а после этого ждать наступления "1820 года",
какого-нибудь невиданного доселе изобретения (паровой машины), запускающего
экономику в небо.
Сколько времени понадобится
ждать, предсказать невозможно (англичане ждали почти сто лет). Где же гарантия,
что все это время у правящих кругов сохранится интерес к поддержанию
вовлекающих экономических институтов? Что если со смертью верховного
правителя-реформатора на смену ему не придет какой-нибудь держиморда и не
восстановит добрые старые извлекающие порядки (похоронив тем самым надежды на
чудо)?
При единоличной власти таких
гарантий нет. Гарантировать хоть что-то может лишь устройство власти, как можно
меньше зависящее от воли и амбиций отдельных личностей - плюралистические,
коллегиальные, вовлекающие политические институты. Авторы приводят несколько
примеров, как такие институты способны противостоять попыткам отдельных лиц и
целых групп монополизировать политическую и экономическую власть. Вот наиболее
близкий по времени к "европейскому чуду":
Увеличение промышленного
производства и благосостояния некоторых слоев населения закономерно привел к
росту социальной напряженности. В 1811 году началось луддитское восстание
("больше английских солдат сражались с луддитами, чем с Наполеоном в
Испании" [Hobsbawm, 1964]), в 1816 в Лондоне 10 тыс. человек участвовали в
массовых беспорядках на Spa Fields, в 1819 в Манчестере 60 тыс. человек вышли
на митинг с требованиями расширения избирательных прав и были жестоко разогнаны
кавалерией (15 убитых, около 500 раненых):
В 1831 году на предвыборную
кампанию в парламент одна из двух ведущих партий - виги, то есть либералы, -
вышла с лозунгом реформы избирательной системы, тем самым, за который в 1819-м
полагалось "Петерлоо". Более того, они победили на этих выборах
(избирательное право тогда имели 2% от английского населения, а голосовать
предлагалось за расширение этих процентов - и тем не менее!).
В 1832 году парламент принял
Первый (Великий) Акт о Реформе, изменивший избирательную систему (вместо 2%
населения в выборах теперь могли принять 4%). Новые промышленные районы, такие
как Манчестер, Лидс и Шеффилд, получили представительство в парламенте (раньше
они его не имели, что и вызвало Петерлоо).
Когда недовольство 1790-1832
годов показало, что политическое равновесие нарушено, правители Британии
оказались перед лицом опасной альтернативы. Они могли либо отбросить главенство
закона, демонтировать собственные конституциональные основы, аннулировать свою
идеологию и править с помощью силы; либо же они должны были подчиниться своим
же правилам и отказаться от своей полного господства... и они даже сделали
ошибочные шаги в первом направлении.
К моменту Великой Реформы
английские правящие круги уже больше века лет жили в условиях плюрализма власти
и вовлекающих политических институтов. Каждая группировка могла рассчитывать и
реально пользовалась каким-то политическим влиянием. Передавать всю полноту
власти в одни руки (а правление с помощью силы всегда предполагает единый центр
принятия решений) показалось всем этим людям более рискованным, чем дальнейшее
расширение числа лиц, причастных к власти. Устойчивость политического
плюрализма связана с тем, что он выгоден многим, и эти многие имеют возможности
защищать свои выгоды.
Таким образом, в 1831-32 году
Англия сделала очередной выбор между диктатурой и плюрализмом. Быть может, это
и была та недостающая развилка, которую мы не нашли в предыдущем разделе. В
любом случае, вовлекающие политические институты продемонстрировали свою
устойчивость и способность становится еще более вовлекающими. К 1846 году
крупные землевладельцы перестали быть большинством в английском парламенте, и
он окончательно перешел в руки промышленного лобби. Дальнейшая история Англии
выходит за рамки нашей темы.
+++++++++++++++++++++++++++++++